Ниночка и победа

Победа застала Ниночку после тяжёлой смены в госпитале. Ниночка всё так же плохо переносила боль, страдание, кровь. Просто вида не показывала. Не хотелось выделяться. Остальные ведь могут. Привыкли. Значит, и она тоже сможет. Что она, особенная какая-то, что ли?
Ей так и говорил доктор Тищенко, - очень хороший, кстати, доктор, - которому она как-то пожаловалась на это обстоятельство. Мол, пройдёт со временем. Обязательно. У всех проходит. Потому что человек ко всему привыкает. А Ниночка ни тогда, ни теперь не понимала, как же к такому можно привыкнуть? Или это с ней что-то не так?
Хотя, честно говоря, в глубине души, она даже боялась, что это случится и ей однажды станет всё равно. Ведь привычка и равнодушие почти одно и то же. А если это произойдёт, то она уже будет как будто не она. В ней наверняка что-то изменится. Сломается, уйдёт навсегда.
Но беспокоило данное обстоятельство её раньше, теперь на это не было сил. Сейчас она лишь знала об этом и всё. Просто Ниночка к весне сорок пятого года напоминала полуживую куклу, у которой кончался завод. Причём куклу, с которой не очень-то хорошо обращались.
Когда соседка по коммунальной квартире, где жила Ниночка, Маруся, затрясла её за плечи и закричала, как заполошная: «Победа! Нинка, мы победили, слышишь?!», она вначале почти ничего не почувствовала. Просто, чтобы реагировать, тоже нужны силы. А для радости, так же как и для горя ещё и не самые малые. Ну а их как раз у Ниночки и не было.
Конец сорок первого, когда умер её муж, и начало сорок второго, когда она потеряла дочь, как-то тягостно растянулись во времени и пространстве. И Ниночка уже не помнила, что до этого всего была какая-то другая жизнь и уже слабо верила, что будет лучше после. Иногда вообще сомневалась, что война может когда-нибудь кончится. Хотя никому и ни за что бы не призналась в этом и презирала себя за малодушие.
Перед глазами сменялась бесконечная череда госпитальных смен, когда часто не было сил идти домой, хотя он и был в двух кварталах, а ещё кровь, стоны, крики, отвратительный запах, грязные бинты, которые приходилось стирать, сушить и снова использовать, потому что их не хватало, смерть, страшные увечья, и опять стоны, кровь, и снова смерть, которая, судя по всему, осела здесь крепко и надёжно, словно прописалась на постоянной основе.
И тут вдруг - победа! Победа! О которой столько говорили, столько ждали, на которую столько надежд возлагали, что, когда, наконец, это случилось, она кажется какой-то нереальной.
Первое, что сделала Ниночка, когда поняла, что война действительно окончена, - ушла из госпиталя. Она уволилась, как только стало ясно, что победа не миф, не попытка выдать желаемое за действительное, что Ниночка не проснётся больше от воя воздушной тревоги, что ей не нужно, стискивая зубы, чтобы не разреветься, улыбаться и говорить двадцатилетнему бойцу, лишённому обеих ног, что всё у него будет хорошо...
И она не услышит больше этот сладковатый, до тошнотворной приторности запах, который пропитал всё: стены, души, сердца, Война ассоциировалась у Ниночки именно с этим запахом. Не взрывы, ни запах гари, ни даже вид крови, не действовали так, как этот - неотделимый запах войны и самой смерти.
Ниночка оставила работу в госпитале с чувством человека, который выполнил свой долг и теперь может быть свободен. Она как будто сама себе разрешила то, что раньше было бы просто немыслимо.
… Началась мирная жизнь. Это было чудесное время. Волшебная, пьянящая весна. Незнакомые люди улыбались, поздравляя друг друга, и обнимались в квартирах, на вокзалах, просто на улицах города.
Всё время играла музыка. Она доносилась с уличных репродукторов, лилась из распахнутых окон, звучала в сердце. Лиричные вальсы, торжественные марши, военные песни и песни о любви, - сколько их Ниночка знала наизусть, даже не сосчитать.
Она запомнила это время на всю оставшуюся жизнь по тому количеству радости, которая плескалась в её собственных глазах и отражалась на лицах встречных людей. Её было столько, что хватало на всех. И всё равно ещё много оставалось. И поэтому радостью охотно делились, как будто боялись снова однажды потерять её. Так, во всяком случае, казалось Ниночке.
С ней просыпались и встречали рассвет. С ней любовались закатом и снова радовались, что завтра проснутся в стране, в которой больше нет войны.
Вернулись из эвакуации мама и сестра. Отец, у которого было больное сердце, умер ещё в 43-м.
Ниночка поступила на курсы и стала телеграфисткой. И быстро нашла работу в одном из отделений центрального почтамта. При выборе будущей специальности, у неё было только одно условие: ничего, напоминающего войну. А отделение почты с выставленными за стеклом открытками и настоящими конвертами, а также приём мирных телеграфных сообщений от населения, вполне, по мнению Ниночки, этому условию соответствовали. Жизнь заиграла новыми красками, и Ниночка спешила радоваться, будто навёрстывала упущенное.
Этому в большой степени способствовало и то, что девушки и молодые женщины снова начали носить яркие, цветные платья. Ниночка заново открывала для себя удивительную, неожиданную и почти забытую прелесть этого простого, но отнятого жестокой, военной рукой чуда. До чего же это было прекрасно: кружева, фонарики, «крылышки», клёш, полуклёш, - только сейчас Ниночка поняла, как же за прошедшие годы ей этого не хватало.
И конечно - духи! Особая Ниночкина слабость. Душилась она каждый раз, когда выходила из дома, и довольно щедро. Эта привычка осталась с ней на всю жизнь. Этим самым Ниночка словно пыталась стереть из памяти какие-то другие запахи, которые не давали ей покоя, и даже иногда снились.
«Маки», «Красная Москва», немного позднее «Белая сирень» и, наконец, самый любимый аромат - «Пиковая дама», который почти сроднился с Ниночкой. По нему её можно было узнавать. Флакон духов был у Ниночки всегда. Уже когда заканчивался предыдущий, Ниночка начинала ощущать какое-то внутреннее беспокойство. Если бы стоял вопрос, - а иногда именно так он и вставал, - купить духи, отстояв несколько часов в очереди, и тем самым целую неделю, а то и больше, остававшуюся до получки, обречь себя на полуголодное существование, - Ниночка всегда выбирала первое. Собственно здесь и выбора, как такового не было. Потому что для Ниночки он изначально был очевиден.
Вместе с победой, в жизнь Ниночки вернулась и её давняя любовь к кино. В это время было много трофейных лент, Ниночка гордилась, что не пропустила ни одной. Кинематограф завораживал и не отпускал с той самой минуты, когда в зале гас свет.
Сам факт того, что на экране вдруг начинало происходить какое-то действие: шумели деревья, летели самолёты или кружась, падал снег, а люди шли, ехали в автомобилях, смеялись, разговаривали, танцевали, и всё было таким живым, таким настоящим, - казался чем-то непостижимым.
Поэтому Ниночке нравились все фильмы. Все, кроме военных. Их она не смотрела. Не могла. Не только из-за того, что к горлу подкатывал комок, но и потому, что очень часто они казались не слишком… правдивыми. Как будто про каких-то других людей и другую войну, совсем не ту, которую так болезненно и так остро помнила Ниночка.
А может просто слишком мало времени прошло. Раны ещё не затянулись, да и душа, истосковавшаяся по мирной жизни, отчаянно нуждалась в другом. В цветах и улыбках, и шумных играх детей во дворах, и в красивой музыке, и в домашнем уюте, и в чистом, синем-синем небе, в котором ярко сияет солнце.
В кинотеатр Ниночка ходила каждое воскресенье. И на танцы тоже. Лёгкость и летящее изящество, что отличало её до войны, она в себе уже ощущала не так явно, но всё же, заслышав ещё на подходе к танцплощадке звуки вальса или напевные, лирические песни в исполнении Утёсова, Бернеса, Шульженко, она невольно пританцовывая, ускоряла шаг.
Постепенно, Ниночка отошла, похорошела. Только вот седых волос у неё, двадцатичетырёхлетней, в некогда ярко-каштановой шевелюре становилось всё больше. Хотя это даже шло ей; седые пряди были необычного, сизо-перламутрового оттенка, и в сочетании с насыщенным, коричневым цветом создавали интересный эффект.
«Весьма оригинальные локоны», - грустно улыбаясь говорила Ниночка, глядя на себя в зеркало. Закрашивать раннюю, благородную седину, она начнёт только через несколько лет.
Были, разумеется, у Ниночки и кавалеры, но так, ничего серьёзного. Пройти вместе тур вальса, разрешить проводить до дома, поболтать ни о чём, вот, пожалуй, и всё. Легко встречалась, так же легко и быстро, без всяких сожалений и воспоминаний, расставалась.
Ниночка и не мыслила для себя какого-то отдельного, личного счастья. В свои неполные двадцать пять, она была уверена, что всё это у неё уже в прошлом. Но принимала это спокойно, даже с готовностью. Многие её сверстницы были лишены и этого кусочка счастья, а у неё оно было… Было…
И потом, что значит чьё-то личное по сравнению с тем огромным, общим достижением, имя которому - Победа! Подумать только, ведь чёрная, смертоносная туча, висевшая над её страной долгих пять лет - повержена! Её больше нет. И потому можно и нужно жить дальше, и радоваться каждому дню и быть благодарным за то что ты здесь, ты есть, дышишь, чувствуешь, живёшь…