Двое

(Рассказ 2022 г. о двух школьниках - Диме и Наташе... Все-таки, двое, а не трое...) 





1

После конца уроков вся «школа» высыпала на улицу. Здание было большим и школьников было много, но если какая-нибудь городская школа в находящемся рядом Петербурге «не могла себе позволить» такого огромного и просторного двора и учащиеся там были «зажаты» между домами, то здесь, в пригороде,  могла. 
Дима шёл между школьниками, с кем-то здоровался, останавливался и шутил. По виду, – обычный десятиклассник, худой, одетый в чёрное, с рюкзаком, лицо бледное от сидения в компьютере, но красивое.             
Обычно он не любил эту толпу. Что здесь может быть хорошего? Школа это и есть толпа. В ней – немало учащихся-мигрантов, что «кучковались» сами по себе. В ней вечные крики слишком  активных десятиклассников и одиннадцатиклассников, всегда что-то требующих, подчиняющих, «борьба». Их отношение к Диме было относительно спокойным, они, как правило, выбирали себе других жертв,  – но иногда мог попадаться и он.
Вот что такое толпа, и чего ей тогда радоваться? Особенно это чувствовалось, когда была поздняя осень, или зима. Все выходили после уроков на улицу, в «холод» или в «дождь». И было одно желание: дойти быстрее до дома, – а жил он, слава Богу, рядом,  – и «запереться», забыть то, что ты пережил сейчас, «убрать» это куда-нибудь, словно нужно было дышать, а ты не мог, не мог вдохнуть полной грудью. 
Но сегодня все было по-другому. Потому что стояли последние числа февраля. И хотя конец учебного года было еще очень не скоро, но все его почувствовали. Потому что зима мигом ушла. Вот оно – здание школы, огромное, построенное два года назад, новое, светло-корченого цвета. Школа делает их «похожими», делает их «людьми». «Школе» все равно, у неё «учебный процесс». Она будет «осуществлять» свою «образовательную деятельность» при любой погоде. Только если будет «сильный минус» зимой, то она «временно остановится», словно сама жизнь «достанет» ее в своём экстремальном проявлении, но такого у них в пригороде Петербурга не бывает.
Но вот, Школа «отступила», «ослабла», и не из-за мороза, а из-за первого весеннего «прихода солнца». Так что, возможно, все это и имеет какой-то смысл, и толпа – обычно выходившая в ноябрьскую полутьму, или в дождь, или в сильную цепляющую снегом вьюгу и разбегающаяся, – негласно вышедшая встречать это солнце, – тоже.  «Живите, люди, живите, учителя», – думалось Диме, когда он шёл по двору школы вместе со всеми, но и ни к какой группе  надолго не приставая.
 Кто-то уходил, потому что у них были занятия в кружках, или шёл делать уроки, но человек двадцать из этой толпы так и осталось.
Территория школы отделялась забором, но за ним было небольшое поле, где проводились линейки, на нем и вокруг него – среди редких деревьев – все и «тусили». Снег еще лежал большими кучами, плотно, «по зимнему», время, когда асфальт и земля становились «по весеннему сухими»  еще не пришло, до него было, наверное, еще несколько недель. Но зима уже казалась отступившей. Солнце не было скрыто облаками. Солнце – где оно там? На уроках им рассказывали о Солнечной системе, о других звёздах. Солнце живёт своей жизнью, и, в то же время, оно – совсем не «там», далеко, а здесь, с нами, с ним, с Димой. Солнце «говорило» о чем-то, ласкало, снова вспомнились слова учителей, что оно все и создало в нашем мире, все в нем поддерживает (и однажды – все сгорит вместе с ним).
Дима, – в красивой чёрной куртке и черно-красном рюкзаке за спиной, – все «тусил»,  неопределённо с кем-то разговаривая, болтая. Хотя «на дворе» стояла «суровая среда», обычный учебный день и надо было делать уроки. А если он хочет еще вечером поиграть в «компе», – тем более. Ведь завтра будет важный и проблемный для него предмет – «математика». 
 – Суперски, да? – вдруг раздался совсем рядом с ним чей-то женский голос. «Суперски, да?»  – вот так она вошла в его жизнь. Компания, в которой Дима стоял – четыре человека. Они говорили ни о чем, просто радовались солнцу. Все десятиклассники, но не все из одного класса. Говорили и тоже, как Дима, думали, что надо идти домой.   
 – Да, – ответили они все.
Это была Наташа. Все её знали, – она тоже была из десятого, но из параллельного. И он ее знал. Если бы «замерить», «отсканировать» «реакции» их организмов на ее появление в их уже распадающейся компании, то реакция была соответствующей – мужской. То, что с ними заговорила Наташа – тоже казалась чем-то «солнечным», «даровым», и они словно бы не заслуживали этого. Вообще «девочки», «девушки» – тоже часть школьной жизни. Забавно, что он об этом особо не думал, ассоциируя школу с «насилием слов и повторений». «Девушки» для Димы – это что-то, на что он смотрит и – что смотрит на него. Только – не что-то, а кто-то. Глаза были очень важны. Он, – в силу того, что по характеру он не был «активным крикуном», – терялся в иерархии парней школы где-то не на последних, но просто на средних местах. 
А вот Наташа не была на средних, хотя и на вершине тоже, в иерархии наблюдения за ней парней, – и Димы в том числе, – она была на твёрдых вторых ролях. Широкое красивое лицо, длинные черные волосы, голос – всегда чёткий, уверенный, хотя и не крикливый, и не «ржущий» все время, как некоторые девочки, что делало ее привлекательней. Одевалась она очень неплохо, – и значит, ее родители могли это ей дать (а вот он, Дима, – иногда с трудом выбивал у отца – мать с ними не жила – новую одежду). Из-за этого возникал образ недоступности Наташи,  – помимо ее красоты. В то же время, она одевалась без явного «пафоса» и это тоже было хорошо. Вот и сейчас она была в новых обтягивающих ее стройные ноги черных джинсах, в белой куртке (она – белая, а он – чёрный), а под ним – тоже очень хорошо на ней сидящий розовый свитер.
Между ними – немного сливающимися в ее восприятии парнями из параллельных десятых классов и ею – не было непреодолимой пропасти, была дистанция. Но они все равно могли иногда общаться большой компанией, ожидая какого-нибудь мероприятия, или на самом мероприятии. И каждый раз – ее голос, общение с ней оставляло у них у всех, и у Димы тоже – след. Словно они «приобщились» к какой-то непонятной им, влекущей их жизни. А так, она была предметом наблюдения, предметом – для Глаз. Был даже какой-то период в прошлом году, когда он каждый день искал ее взглядом, чувствовал ее присутствие. Потом – она потерялась для него среди других девушек, как и раньше.
Несмотря на некоторую недоступность Наташи, – все они нисколько в этот момент не удивились, – что она к ним подошла, хотя такого никогда не было.
– Да, супер, – ответили они. 
Солнце «смотрело» сверху, «улыбалось». Никто из них не думал, что еще надо сказать, и они почти замолчали, но без стеснения друг перед другом. Говорили какие-то незначащие вещи, типа того, что задано по урокам на завтра. И она кивала, и отвечала так же. Дима докурил сигарету и бросил окурок в лужу тающего снега (он начал курить в этом году и еще скрывал это от отца, хотя тот тоже был курящим).
И вдруг Наташа повернулась к нему лицом и сказала:
– Ну что, пойдём?
Их дома были в одной стороне – он смутно, но помнил это. Так что выходило, что он вроде как будет ее провожать. В другой день, – не в такой, как этот, – она бы не смогла этого ему сказать, а он ей тем более. Но она-то, почему ему это предлагает? Он не знал, что, на самом деле, он не был для нее таким уж «безликим» среди парней из параллельного класса. Она выделяла его из других.  И она чувствовала, что он смотрит на нее, на других тоже, но и на неё.  Опыт общения с парнями, – в отличие от Димы с девочками, – у нее был, но он не был таким уж богатым, как могло показаться со стороны. Вообще в нашей жизни очень многое кажется со стороны. Год назад у нее был парень, но они быстро устали от этих отношений, так что – сейчас у неё были подруги, и была мать, – которая каждый день говорила ей, что в следующем году будет ЕГЭ. Вот и вся ее жизнь, скрываемая за «фасадом». Можно сказать, что связь между Димой и ею была, но она была «наблюдательной», «виртуальной». Да, они смотрели  и на других.
Но сейчас, – среди всех этих виртуальных связей глазами – она выбрала именно его, их связь  – ожила, воплотилась. 
Без «солнца», без наступающей весны – они бы не смогли это сделать, особенно он. Без «солнца», то, что они сейчас шли по улицам, медленно, не торопясь, к ее дому – было его горячечной фантазией, и ее, пусть она и меньше была «оторвана» от общения, от жизни, горячечной фантазией, что возникала у них – под ноябрьским дождём, в зимних сумерках. Но сейчас пришла другая реальность.
Она не думала о том, зачем ей менять свою в целом размеренную  и благополучную жизнь – «вторжением» в нее другого человека (и это при том что ее мать была разведена с ее отцом, и нередко говорила ей о мужчинах все, что у нее было на душе по этому поводу). Он не думал о том, что недостоин ее. Им обоим было все равно, что скажут знающие их одноклассники, или – ее соседи по дому. Они дошли до ее подъезда (это были одинаковые, но новые микрорайоны, и он сам жил в таком же, но чуть дальше). Однако она не зашла, и они снова отправились гулять. Через час он, наконец, довёл ее до подъезда. Грузчики-мигранты из магазина напротив, – смотрели на них и улыбались (и даже они не «напрягали» в этот момент). Они говорили о школе, об учителях, о ЕГЭ. Она смеялась его шуткам. 
– Ну – все говорила она ему рефреном, – почему ты рюкзак мой не несёшь?
– Может, ты мой понесёшь?
Она закатывалась смехом.    
Жизнь изменилась, – но тихо, «негласно», как пришедшее весеннее солнце, в ней словно что-то «выросло», «пришло», и «заполнило» их. 
И вот, они уже окончательно прощались с ней у ее «многострадального» подъезда. Как тяжело было с тем парнем, что у нее был в прошлом году, или она сама была «тяжёлой», другой? – и как легко с ним, как она тогда страдала, и «бесилась».   
– Ну давай, пока, Дима. 
– Ну давай, пока. 
Они попрощались легко, потому что «вдохнули» друг друга и уже не могли «выдохнуть», увидели свет и знали, что он не погаснет.
Когда она зашла в квартиру, мать спросила ее:
– Ты чего? Что с тобой?
– Ничего.
А сама подумала: «со мной солнце».
 

2

Дима, наконец, вернулся домой. Вот она – его повседневная жизнь, его мир. Если дом, в котором жила Наташа, был через дорогу от школы, то его дом находился через большое пространство поля. Весь этот микрорайон под Петербургом, – как и многие другие, – активно застраивался. Домов и людей становилось все больше, а смысла все меньше. И хотя – строились и магазины, и детские сады, и вот – новое недавно открытое здание школы – все равно во всем этом была какая-то неуловимая убогость, «пустота».
Вот он его мир – простая, без изысков, но, всё-таки, находящаяся в порядке – двухкомнатная квартира. Он жил здесь один, с отцом. Родители развелась уже два года назад. Воспоминания эти были тяжёлыми для него. Отец был довольно цельным человеком. Работал в крупной городской компании, связанной с электроснабжением, получал неплохо, квартира была куплена без ипотеки, пусть она и стоила сравнительно мало (что и привлекало в этот пригород покупателей). Была машина. На полках стояли книги – русская или мировая классика, в входные отец садился на кухне, курил и читал. Квартира была в идеальном порядке. Но мать «свалила» из этого мира их жизни, – не выдержав, потому что ей чего-то не хватало, у нее были неопределённые мысли о том, что ей нужно «больше», нужно реализовать себя, тем более что у неё была тоже хорошая работа.   
Вот он – его мир. Прихожая, слева – кухня и ванна, справа – далее после коридора, – чуть меньше – комната отца, а здесь – слева – его. 
Он поел и начал делать уроки. На его столе «высился» монитор компьютера. Это была его «святыня», так же, как и телефон, конечно. Отец был уже дома, он говорил с кем-то по телефону – и через минуту зашёл к нему.
– Прости, – сказал ему Дима,  – я уроки делаю.
– Да, да. 
Отец ушёл. Но если бы он остался, то увидел бы перемену. После того как Дима сделал уроки, он не нажал кнопку компьютера, тот не «заурчал», словно проснувшееся животное, он продолжил «спать», наверное, это «животное»  очень удивилось. 
Дима все время играл в компьютерные игры, «приносил жертвы» Экрану. Отец понимал, что это связано еще и с женой, с ее уходом. Но – так бы его сын «уходил» бы в игры лишь менее фанатично. Отдых для Димы на каникулах означал, что можно спокойно поиграть. Сначала это были примитивные стрелялки, потом – с годами – более сложные игры, «миры»:  «Танки», или – «Мир вурдалака». Кстати, «вурдалак» был основан на «фэнтэзийной» книге, довольно популярной, многотомной, – и всю ее Дима прочёл. 
«Глаза» и «бегание пальцев»  по клавиатуре, вот они – инстинктивные движения – подростков во всем мире. Забавно,  что у всех своя культура, свой уровень жизни, своя экономика,  но это, – сидящий перед экраном подстрок, – было неким «интернационалом». Это было в США, в Европе, в Китае, в Японии и даже в Индии. И ещё это у Димы, – как и у всех, – сопровождалось  разговорами, иногда переходящими в «крик», с партнёрами по игре. Отец ночью слышал его крики. Иногда это его раздражало, нередко – он, засыпая, был просто рад, что сын рядом.    
Жалко, что папа не мог видеть, как сделавший уроки Дима не включил сегодня компьютер. Потому что обычно это все было некой привычкой, «особым мастерством»: у тебя бутылка «колы» и чипсы на столе, ты сделал уроки, и вот – ты обязательно должен еще здесь «посидеть». Бутылки «колы» и чипсов сегодня тоже не было, он забыл их купить. А так, обычно, – ты должен «включить» и поиграть, должен «приобщится» к чему-то, к жизни других людей, к новинкам, к «трендам», к «их» взрослой жизни, или  – к их «западной» «продвинутой» жизни, ты должен «участвовать», пусть и в такой форме, ты не можешь «выпадать». 
Так что сейчас Дима сидел перед компьютером, и радовался, что отец его не видит, ведь тот все время ругал его за «комп», предлагал больше гулять или вообще читать. Вот они, – родители, – победили. Экран «молчал», не включался, «умер». Диме было страшно. Вся его «скомканная» жизнь – вдруг вышла наружу. В глубине души он подумал о маме, о том, что ее нету. 
Страшно было и Наташе. Ее квартира была обставлена намного лучше, «и все это, – говаривала часто мать, – твой богатенький папа». Муж ушёл от неё к более молодой, но он и правда очень много помогал «бывшей» и дочери. «Найди и себе хороший вариант», – ещё любила говорить мама, она и сама нашла, уже после отца, но этот человек, правда, не жил с ними, быть может, пока. 
Ей было страшно так же, как Диме, – вернуться в свой мир. Где она – смеётся на кухне с мамой, обсуждая, что заказать из «суши-бара» … Сегодня мать заказала все сама, дочь не хотела, и та поняла, что Наташа – «отсутствует», а ведь как мама привыкла к тому, что они вот так проводят время, скрашивает свою на самом деле не такую уж и заполненную жизнь. Ну, – Наташа, – где ты там витаешь? С тобой же такого раньше не было? 
А еще в ее мире постоянно звонят и пишут в ватсапе подруги, вот и сейчас – ее айфон (папочкин подарок) «журчал» от сообщений. Ну что? Ну что вы все хотите? Она сделала уроки, никому из подруг не ответила, – что было невозможно раньше, – и заснула.  Мать заметила в ее поведении, в ее лице что-то не то, так же – как отец заметил в поведении и лице Димы. Словно, – но представить себе это было невозможно, – они стали членами какой-нибудь «секты». Мы знаем, что это была за «секта», и как она называлась.


3

А потом пришёл следующий день. Дима и Наташа не думали друг о друге,  потому что за них думало «солнце». Дима шёл к школе через огромное поле. Обычно в его голове были: обрывки игры, ночных матерных разговоров по телефону, а также – попытки не забыть, что он учил по домашним заданиям. Еще все это «накладывалось» на «недосып», и на погоду, на «ругань» в отношении неё. Это была такая «каша» в голове. А теперь он шёл безо всякой «каши». Погода была такой же, как вчера, – снова «пришедшее» весеннее солнце, правда,  сегодня нередко на небо заходили тучи. Он шёл и не думал, что вот он живёт в этой «сраной Рашке», «сраная Рашка» – вроде как была и ничего, и мигранты и их дети, встреченные им по дороге, – не казались чем-то «тяжёлым». Снег на поле и на асфальте – чернел, «отступал», пели птицы.   
После второго урока – той самой пресловутой «математики», – он «свалил». Но не домой.  Он уже года два так не делал, он был «хорошим мальчиком».  Хотя раньше он сбегал со своими друзами-хулиганами, и их родителей вызывали в школу (мать ещё была здесь, с ними). А их, учащихся десятого и особенно одиннадцатого класса, старались очень «плотно» «вести». Другой вопрос, что школа была огромной, в несколько этажей и частей корпуса, и школьников было много, и сильнее контролировали не десятые, а одиннадцатые. Так что – при желании, при умении к «конспирации», и при везении, он вполне мог «свалить», что он и сделал. Если кто-то ему встречался в коридоре,  то он говорил, что почувствовал себя плохо и идёт в медкабинет. 
– А твоя «классная» в курсе?
– Да, в курсе, – отвечал Дима. 
И шёл дальше – в «медкабинет», которых, кстати, было несколько. Школа была новой, так что везде были чистые коридоры. Его взгляд упирался в ламинатный пол, еще не потемневший от времени, от ног, часто встречались большие окна. По расписанию он узнал, в каком кабинете был второй урок у неё. Наконец, он нашёл его и сел в рекреации рядом. Если его «спалят», – ну что ж. Но он был уверен, что нет. Забавно, что у них даже ещё не было номеров телефонов друг друга, а есть десятки номеров – знакомых, и даже незнакомых, что-то по акциям, по рекламе.   
Наташа вышла вместе к классом из кабинета. Ее лицо во время урока казалось всем чем-то сильно озабоченным, кто знает, может ее мать заболела?  И увидела его. Пришёл.  Худой  и красивый, в своём немного безликом, теряющимся в толпе свитере (да и ладно).
– Привет, – его голос был глуховатым.
– Привет, – в тон ему ответила она.
– А а я с этого урока свалил. 
«Свалит», со следующего, и она. Те из ее класса, кто ещё был здесь рядом, не ушел на другой урок, – смотрели на неё, на них. Она что,  с этим «задротом» из параллельного класса? В их улыбках было нескрываемое любопытство. Но Наташа отвечала им глазами – идите уже, идите, не лезьте.
А солнце за окнами было таким же весенним, таким же безумным. Наташа и Дима не понимали, почему другие не «получают» это «безумие»,  эту «молнию», не «горят». 
 Они шли по коридорам, как заговорщики, в паре метров друг от друга. Мимо, – школьники, школьники, крики, кабинеты, кабинеты, таблички с их названиями, на стенах – огромные плакаты с изречениями,  портреты, пейзажи. Они шли-шли.  Наконец, перемена кончилась и они смогли перевести дух, народу стало меньше. Но теперь их было легче заметить, нужно было не попасться. Дима видел внушительную косу ее черных волос, ее джинсы, обхватывавшие ее ноги. 
И вот, она привела его в очень хорошее – со «стратегической точки зрения», – место. Это был четвёртый этаж, удалённой части здания. Рекреация – размером с треть обычной аудитории. Скамейки и огромное окно, через которое проникало все то же солнце. Отлично, что здесь никого не было. Наташа «тусила» здесь часто с подругами, наверняка – пройдёт год, и все в этой рекреации будет заляпано. Чем здесь будут заниматься и что будут курить старшеклассники? 
А сейчас они, дождавшись, когда какой-то заблудший (и милый) пятиклассник уйдёт, наконец, на свой урок (он опоздал на него почему-то, и вот шумно зашёл после звонка), – они сели на скамейки. Ее айфон в красивой сумке преданно «журчал» сообщениями. Кто это? Может, ее «классная»? Уже все прознала? Может, даже позвонила матери и это уже та пишет? Но ее ладони, привыкшие брать телефон и  листать его экран, компьютер, привыкшие трогать вещи в своём доме, или вот – перила в школе, стол ее парты, привыкшая обнимать подруг, коснулись его ладони… А ведь «история» и его прикосновений – была аналогичной. Корпуса их тел неуклюже собрались так, чтобы ладоням ничего не мешало. Ее чуть влажная ладонь, его чуть влажная ладонь. Что они «сообщают»? Какую дают «информацию»? Особенно «шокирован» был он, потому что жил более оторванной от людей жизнью, но и она – тоже. Весеннее солнце выглянуло из очередной тучи, ему тоже было любопытно, что у них там происходит. Сердца бились, ухали, говорили, что сейчас остановятся.
Что это все значит? Почему этого не было раньше?


4

Следующие дни были временем «вхождения», «приближения». Им иногда казалось, что мир исчез, остался исключённым, что они жили в другом времени. Эта рекреация на четвёртом этаже стала их местом. Почему школа? А где ещё? Можно было бы так же днём – у нее или у него, но они не понимали, что бессознательно хотели бы вот так, «на нейтральной территории». Хотя позднее пришли и к «домам». Школа, – они «освятили» это место. Своими бесконечными разговорами, взглядами и мыслями друг о друге, касаниями. 
После «ладони» следующим «этапом» стали ее губы. Она целовалась раньше с парнями, у нее и секс раньше был, но все это было «скомканным», каждый раз – под выпитым алкоголем, и каждый раз – сильно противоречило экранному образу из фильмов, из рекламы. Так что она даже спросила себя однажды, с похмелья и после секса: «может, я лесбиянка?»  Все это не «находило» ее.      
А что касается поцелуя, они сделали это даже не здесь, в рекреации, а в полупустом школьном коридоре, длинном, с затерянными в нем стоящими несколькими учащимися где-то вдали. Они с Димой о чем-то снова говорили. Кстати, слова тоже стали другими.  Раньше слова больше относились к учителям, к «телевизору», даже к «президенту», а теперь – слова были их, они ими владели (как и вообще всем). И вот они стояли у окна, смотря на тающий снег за окном, Дима что-то говорил, – может, о том, что в России правят старики, что-то такое – и вдруг он развернулся к ней и поцеловал. Он подумал, что так же держались крепко за руки и целовались все мужчины и женщины, так целовались Адам и Ева. Ее губы были большими, «вкусными», плотными, от них шёл еле заметный аромат помады, а от его – еле заметный аромат табака. «Жгутики», подумал он. Так вот оно как. Сколько он видел в фильмах, в рекламе, – да и в жизни, – поцелуев. Но это был образ. Ещё, когда его мать жила с ними, он видел, как целуется его родители, больше того, он не раз слышал, как они делают «это», и поцелуи, и особенно звуки «этого» – были ему противны. Страшно было думать, что вот от «этого» он родился. Для него поцелуи были рекламным образом, а целующееся у них в школе старшеклассники вызывали зависть, но, с другой стороны, всем было понятно, что это какие-то «спортивные поцелуи», старшеклассники делали это, чтобы на них все смотрели, и чтобы поднять свою самооценку. (Именно так целовалась и Наташа до Димы.)
И вот, оказывается,  – это. Он отступил от неё и они взглянули друг на друга, так же и Адам и Ева смотрели друг на друга. Неужели – думали они о произошедшем открытии, – вот так? Это был день поцелуя. Они говорили – и он вдруг прерывал ее. Ее губы привыкли произносить слова, привыкли умываться водой по утрам и вечерам, но к его губам они не привыкли, как и его к ее губам. Их языки – каждый раз входили все глубже. Они «шифровались», чтобы их не «спалили» учителя.               
Так сближались их мысли, их взгляды, их тела. Чем они становились? Единством… Заброшенные в своих жизнях – одинокие, особенно он – и вот, словно две горы сходились.  Поцелуями  и тем, чем они обменивались при этом, сходились вечными звонками и сообщениями, от которых, им казалось, весь этот «ватсап» однажды обрушится, не выдержав их энергии. Это был какой-то тектонический процесс. Где они, становясь рабами друг друга, – обретали свободу, где они, – думая друг о друге утром,  днём и ночью, – служили себе, где они, несущиеся на огромной скорости, обретали почву под ногами. Реальность, в которой были «Россия», «родители», «школа» – становилась вдруг своей, «разворачивалась».
Никто не может их остановить, потому что за них – «он». Ну, «тот», «там», который «на небе сидит». Дима и Наташа не говорили об этом, но оба чувствовали. К «нему» Наташа всегда относилась спокойно, она верила и ходила с мамой в церковь, впрочем, это было, скорее, что-то семейное, происходящее на выходных, на праздники.  А Дима, – как и многие подростки-юноши России, – любил «проехаться» по «верунам». Но вдруг выяснилось, что «тот» к ним, к верующим, может, не так уж и относится. И что «он» есть. Потому что дал им с Наташей – такое, дал им друг друга. Дал им – это «пришедшее» весеннее солнце, дал небо и землю. Чтобы, как говорится в «той» книге, «любить и возделывать». И славить «его». Причём делать это можно в самой разной форме: построить, создать что-то полезное, творить что-то. Или вот – целовать Наташу.
Или, сидя в очередной раз в их рекреации, трогать руками ее розовый свитер, за которым ее тело, плотность ее груди, скрытый за бюстгальтером. Он почему-то показался им сейчас обоим таким смешным, нелепым. На ее грудь, – скрытую под бюстгальтером и свитером, –  все смотрели, и он тоже, все делали это с собой, вспоминая ее. Его пальцы, коснувшись ее сейчас, становились безумными, и даже весеннее солнце завидовало им. Они оба словно налились какой-то силой, «магнитом». Ее глаза глянули на него. Да, Дима… «Дима»… Почему у людей вообще есть имена? «Дима», «Наташа». В рекреации раздавалось их общее частое дыхание. Сколько просмотрено порнороликов с таким звуком, пустыня одиночества за этими роликами. Димины пальцы подняли ее свитер и отодвинули, наконец, бюстгальтер, и уже «пошли гулять» по соскам. Неужели? Вот так вот все? – словно спрашивали их глаза друг у друга. 
Ее руки.  Они словно «отвечали» на его руки, «наносили» ответный визит.  Спасибо, спасибо, Наташа. Длинные тонкие пальцы расстёгивали ему ширинку – и «лезли» в его трусы, и вот «он» вышел, из своего «мастурбационно-компьютерного» одичания – на свет.
Так они кончили, ей хватило даже и «груди». В другой раз они, все-таки, пошли к ней домой, – когда ее матери не было дома, – чтобы не «нарваться» в школьной рекреации на кого-нибудь – и сделали это ещё более полноценно, и с его проникновением к ней. Но все это – лишь руками и губами. Дима был поражён, что ее родители и правда, – как все в школе говорили, – живут очень неплохо. Он наигранно крикнул:    
– Ах ты буржуйка!   
Она громко засмеялась. Он схватил ее длинную косу и потянул, ммм, коса, шея. Они почему-то сразу возбудились, – как подростки. И снова начали. Наташа думала: вот, здесь она все время жила и была одна. Диван удивлялся тому, чему был свидетелем. 
 Они делали это постоянно. «Полноценный секс» подразумевался, стоял на повестке дня, но все еще не происходил. Они знали, что то, что они делали, взрослые называют словом «петтинг». Это слово попадалось в порно, чаще – в умных книгах о «социализации». Взрослые всему придумывают слова. А как бы они это назвали? Может быть, «любовь»? Ещё одно взрослое слово, хотя они не произносили его друг другу. 
Полноценный секс подразумевался, но, может, они боялись его? У него «этого» не было, она испытала  очень странный опыт в этом плане на своих пьянках, «вписках». Взрослые назвали то, что они с Димой делают  «петтингом», потому что завидуют?
 В другой раз они сделали это и в его квартире, тоже когда его отца не было дома, и он снова кричал о «буржуйке» и о том, что накажет ее. 
Они – осваивали мир своим «петтингом», или – своей любовью? Во всем этом была какая-то важная часть жизни, и вот – они «входили» в нее.
В самом деле, почему «он», на небе – все так устроил? Думали они, после очередного окончания, громко и радостно дыша, и – поставив на телефоне какую-нибудь песню, которая сейчас обоим нравилась. Потом, с годами, – когда они будут слушать эту песню – они будут вспоминать. Уже расставшись? Неважно. Итак, –  почему? Во всем этом акте – так же, как и в «полноценном» сексе, –  есть какой-то ритм, мировой ритм, он имеет «начало», «кульминацию» и «развязку». Это «уходит» в миллионы поколений, в небо и землю, в ночь, в звезды?  Почему? Да если бы мы знали, то и не жили бы уже. Все так и должно быть, вопросы будут, но останутся вопросами. Человек – это существо, которое не знает, и каждый раз, когда его хотят загнать в «ад ответов» – он бунтует, «уходит». 
Да, они были не в курсе, что с ними будет, когда они расстанутся. Все эти мысли – тоже  поднятые в предыдущих поколениях, в фильмах, в книгах, в песнях – у них иногда появлялись. Неважно, когда это будет. 
Но вот сейчас они впервые открыли друг друга. Они впервые были вдвоём с кем-то полноценно, и что бы там дальше не было в их жизни – они все равно будут помнить. Эти глаза, эти руки, эти пальцы, эти губы в поцелуе.         
Однажды ее мать, – к их общей радости, – вообще не ночевала дома. Дима отпросился у своего отца. Ночь… Снова появлялась мысль о «полноценном» сексе. И они даже захватили много презервативов. Но им и так было хорошо. Тем не менее, разогрев друг друга, они потянулись за пачкой. Дима ее открыл. Пресловутые «презики», – рекламируемые, совершившие сексуальную революцию, – показались ему слишком тонкими, еле уловимыми в его возбуждённых руках «резинками».  Или, все-таки,  в нем сидел подспудный страх, что у него «не получится»? Он стал натягивать, но это оказалось не так просто.
– Да блин. 
 – Ну давай, Димочка, все у тебе получится, и у нас выйдет охренительный секс.   
Повалившись на спину, он – смеялся. Смеялась и она. Они сделали все как обычно. И все-таки, то, что это было ночью, как будто было  чем-то более «полноценным», «взрослым». А с другой стороны, они подумали о том, как странно устроен этот мир. Что в нем нужно «защищаться», – от человека, которого ты нашёл, ставить «забор», «обуваться». Лишь в браке, – и то не всегда, – этот «забор» можно убирать. Или – планета будет окончательно переполнена. Почему снова вопросы, загадки – к «нему»? На самом деле, они боялась «полноценного секса» – потому что видели, что это связно с «забором», с «предательством». А в «петтинге» – нет. Было в их настроении какая-то подростково-детская наивность, ожидание рая, Эдема, из которого люди были изгнаны. Кто знает, – может, секс с «презиком» – и будет таким изгнанием?  Но сейчас они чувствовали себя как в том Эдеме.
Дима покурил на кухне и пошёл к ней спать (и это – возвращение к женщине после секса – тоже будет в его жизни).   Он приоткрыл занавеску. Они увидели, что тёмное небо было на редкость безоблачным. Целая сеть светлых точек высыпала во тьме.
– Ты смотри, а? – сказал он.
– Да. 
Они полетят на звёзды.


5

С момента их первой встречи – прошло три недели. Февраль, наконец, кончился, начался март. Март дал всем то блаженное состояние, когда ты видишь, что снег отступает, видишь высыхающий асфальт, высыхающую землю, вот он – их Эдем. Сложно представить со стороны, но  их «освоение» друг другом стало частью их жизни, их повседневности. Они находили хоть какое-то равновесие между учёбой, родителями, друзьями – и своими «отношениями», хотя они никогда бы не назвали это так. В ее разговоре с мамой и в его с отцом иногда проскальзывали слова друг о друге. Они не исключали, что приведут знакомиться, пусть и с трудом могли это себе представить. Все шло – слишком, подозрительно хорошо? Так что, всё-таки, не хотелось лишний раз думать об этом, говорить об этом – ни родителям, ни даже друзьям и подругам (вот такого раньше не было, и они это тоже не осознавали).  И только – мартовское солнце за окном их рекреации.  Только – «он» на небе. 
Каждое утро у них начинались со встречи в рекреации. Они даже не трогали здесь друг друга, потому что делали это дома, у неё и у него, или, все чаще на улице, и это было совсем круто, свободно. Рекреация была началом их дня. Вся их молодая энергия, которая раньше «глухо бродила», сопротивляясь школе и родителям, «уходя» в экран, в друзей и в подруг, теперь была направлена друг на друга.      
Итак, и в этот день он пришёл сюда, в рекреацию. Ее не было. Он ничего такого не почувствовал. Может, заболела? Или встречалась с отцом, который с ними не жил, иногда это происходило вот в такой форме ее полного отсутствия на учёбе, и он это знал. И, все-таки, ему стало тревожно, мартовское солнце – грело, светило бессмысленными лучами. Когда он шёл к своей аудитории, пересекая многие коридоры, лестницы, он замечал, как на него смотрели учителя, пяти- и шестиклассники. Ну, где ты, Ната? Где?  Он вдруг догадался – почему-то не сразу, как это было бы в обычном общении, с друзьями и родственниками – «набрать» ее. Телефон показал ему ее фото и звонок на громкой связи. Это фото она «стаивала» ему сама, причём меняла его постоянно. Гудки шли и шли, не хватало ещё, чтобы телефон ответил: «подождите, наш звонок важен для нас», как в какой-нибудь компании, до которой не можешь дозвониться. Она не отвечала. Да что ж такое? Может, – заболела, и сильно? Он подумал о том, как же он привык слушать ее голос, ее слова рядом. Он еле заставил себя пойти на урок, тем более что это опять была пресловутая математика. И вдруг, недалеко от их кабинета, он увидел учеников из ее класса, тоже заходящих в свой, а среди ребят, которых он за это время узнал больше, шла и она, Наташа. Она густо покраснела. И кивнула ему, еле слышно произнеся: «привет», и он, – на «автомате» – кивнул ей. Обычно же – ну, они не любили целоваться на виду у всех,  но – крепко держались за руки, иногда так крепко, – что она сбегала с урока, на который шла.    
Что это хрень за такая? Его даже не очень волновали любопытные взгляды ее одноклассников. Им, конечно, интересно, и как они с «их» Наташей «мутили» и как  сейчас «поссорились», как она его «игнорила»? «Не их, – подумал он в ответ на их взгляды, – а его Ната». Невозможно было представить, что вот ее тело, ее голос, ее присутствие – вдруг обернулось таким отсутствием, тенью. Словно она играла роль, стала другим человеком, под маской Наташи. На уроке, – не слушая и даже не записывая, сев на последнюю парту,– он думал. Он все ещё был там, в коридоре, все еще видел ее странное лицо, оно было, – наконец, он нашёл это слово, – чужим.       
И ведь самое главное, что они не ссорились. Он лихорадочно вспоминал их вчерашнее общение, разговоры, переписки. Все было как всегда. Что же такое произошло? Да, вот так он впервые постигал «тайны женской психологии», и боль первого расставания, «разлома». Ему казалось, когда он все вспоминал ее странное лицо и улыбку, что есть некое злое могущественное существо, которому она служит, чтобы искупить их с ним отношения. А может, она просто встретила кого-то?  Да нет, это нереально, она все время был на виду у него, как и он у нее. Она посчитала,  что так нужно сделать, вот и все.
И его организм, его тело просто вошло в это состояние «без неё». Как в некий временный  «тоннель». Он «смирился» с этим злым существом, которому она приносила жертву. Он, – к удивлению для себя, – слушал учительницу математики, которая раньше, – а это была молодая симпатичная женщина и вызывала у него и у всех парней мужской интерес и улыбки, и желание потом дома ее «вспомнить»,  – слушал ее из этого «туннеля». Так же и все другие уроки. Его пальцы писали ручкой, касались экрана телефона, а сами они безумно хранили в себе – ее тело. Имя «Наташа» стало запретным, было «спрятано» в подвале. Близкий друг Лёша смотрел на него с любопытством. 
– Ты чего?  С Наткой поцапалась? Игнорит тебя?
– Ну, типа того. 
Он не хотел отвечать, но, всё-таки, ответил.
– Да все эти бабы, – потом Лёша стал долго ругаться матом, «хорошо хоть,  – подумал Дима – что он не стал задавать ему вопросы, «углублять»». 
Лёша, радуясь, что он кому-то нужен и что дружба это не только «гоняние балды», а вот и такое, предложил выпить пива после уроков. Дима – снова и не очень хотел этого, но что-то ему подсказывало,  что в школе, на уроках и с Лёшей он будет хотя бы не один. Они вышли  на задний двор школы, с отличной, еще не пострадавшей от учащихся спортивной площадкой, школьников было много, иногда попадались и учителя или просто работники школы,  но – затеряться в этом многолюдии с бутылками пива в рюкзаках было несложно, как и исподтишка курить сигареты. Они устроились в своём укромном месте – за кустами, уже за границей площадки, и строго охраняли его от других. О Наташе они почти не говорили, и Дима был ему за это благодарен. Лёша просто сказал:
– Да посмотри, какой день отличный, заеба…ский, а? – и тряхнул его рукой по плечу. Дима слабо улыбнулся. День и правда был «заеб…й». Мартовское солнце светило, на небе не было туч. Учащиеся кричали, «бесились». И нельзя было и подумать о том, как они были бы здесь вместе с Наташей сейчас, нет, нельзя. И, всё-таки, спасибо тебе, Лёша, что ты рядом.    
Они сидели долго. Наконец, нужно было идти домой, к себе – через поле. Проходя, уже один, мимо все еще галдящих школьников, он услышал в одной из групп,  – это были выпендривающиеся одиннадцатиклассники, – громко звучащую из колонок музыку. Конечно, это был какой-то русский «хип-хопер», которых было – к огорчению всех родителей, и отца Димы тоже, – слишком много. Да что они, родители, понимают. Он не успел «остановить» свою душу, свой мозг, как эта песня мигом «легла» в него, а в ней, – между тем, – пелось о том, что «я остался один». Раньше он бы и сам посмеялся над этим очередным тупым попсовым текстом и мелодией, «сочинённого» каким-то очередным московским жирным мажором, но не сейчас. И пока он шел через своё огромное поле между школой и его домом, он «провалился». В голове повторялись слова, ритм, мелодия, он с большим трудом удержался от искушения набрать в телефоне этот трек и послушать его в наушниках. «Да, сегодня все человеку доступно, по одному клику», с грустью подумал он.
Навстречу ему шли прохожие, все улыбались мартовскому солнцу, и глядели на него. Он чувствовал, что они видят на его лице что-то любопытное для них, да – его лицо потемнело, слезы выступили на глазах. А самое главное,  что ему было вообще по фигу, раньше он бы такого «позора» себе не позволил. Небо казалось огромным, беспощадным. Зачем он идёт домой? А не к ней?  Но он – «завёл» своё тело, свой организм в «существование без неё». Вот она, оборотная сторона  «любви», о которой они учили в школе стихи и читали книги.
Он пришёл домой, и не стал есть. Впрочем, полуголодное существование не было таким уж необычным, но по другим причинам – из-за его подростковой лени. Отец был дома. Дима исчез в своей комнате, включил компьютер, тот заурчал, экран засветился. Экран мог торжествовать? Он словно говорил: лошара  ты, Димон, зачем ты предал меня? Зачем соблазнился этими людишками? Они ведь – живые. Они много обещают и мало дают, мало дают  – и причиняют боль, мало дают – и отнимают больше, чем дали. А я всегда здесь, никогда ничего не отнимаю. Экран звал его. Но он, включив «комп», все равно не сел за стол, а  – рухнул на свою кровать. Хотя бы заснуть сейчас, но и этого он не смог, «она» не давала. И правда, как хорошо все было раньше. Он бы пришёл, сделал  уроки, немного поспал и – в «игру», под «кока-колу» и чипсы, посылая отца  с его формальными вопросами подальше. Так он жил эти последние годы. Жил до «нее». А теперь – без «нее», после «нее».
Если на улице он еще сдерживался, то здесь слезы коварно полились из глаз. Он что – баба? Плачущий подросток. Отец, – как на зло, – подумав, что Дима уже немного «отошёл» после улицы – аккуратно зашёл в комнату. Да что ж такое. 
– Ты чего? Плачешь?
Он ничего не ответил. Ну что ты там, батя, можешь из своей жизни, понять? Не можешь ты «выскочить» из нее, так что и не надо пытаться. 
– Слушай, а тебе не избили?
– Все нормально. 
– А то смотри, я завтра же к директору, в полицию.   
– Все нормально.
И вдруг отец, уже уходя на кухню, понял, что могло случится, связал одно с другим. Он, насколько он помнил, не видел Наташу, но по намёкам сына, и по беспорядку в его в комнате после «чьих-то» приходов, – он понимал, что у сына есть девушка. Эх, раньше такого у Димы не было. Да как же он забыл, что однажды он просто и видел их. Они стояли во дворе школы, держась за руки, а он вышел после родительского собрания.  Действительно, как же он это забыл! А она – красивая, и хорошо одета. Тогда он не стал их смущать и прошёл мимо. Как же он был рад за Димку, не верилось. И лицо у него тогда, когда он их встретил, было таким лёгким. Хорошо, что жизнь  «увела» его от «экрана». Он вспомнил,  что последнее время тот меньше сидит за ним, слава Богу. Понятно, что сейчас они поссорились, первое расставание. Ну ничего, помирятся, держись, сынок.
Да, тот «держался». Он был рад,  что, всё-таки, немного поспал, сделал уроки, поел. Правда, не «залипая» у телевизора перед фильмами. «Вот так вот я живу без тебя, Ната. Этого ты хотела? Это эксперимент какой-то? «Проверка связи»? Ну, – радуйся. Связь есть». Он чувствовал их Связь – огромной космической перекладиной – между его и ее домами, между его и ее мыслями, между его и ее снами. Связь есть. Нас  – Двое. 
До ночи оставалось еще очень много времени. Что делать? От экранов, – и компьютера и телевизора, и телефона, – раз там ему не пишет она, – он «ушёл». 
И тут его взгляд упал на книжную полку. Она была крохотной, в основном, он читал что-то, что было связано с уроками литературы. Все эти книги были из комнаты отца, вот у него книжная полка была большой. В глазах Димы стояли слезы. Он стал брать книги. Ну что они там придумали? Слова, слова. Шекспир там какой-то. Толстой. Достоевской. Все эти имена были смешными, вызывали смех. И, всё-таки, он открыл одну из них, это была трагедия «Ромео и Джульетта».  Он закурил и стал читать. Сначала «Ромео и Джульетта», потом – «Гамлет», «Отелло», «Макбет».  Да, слог был напыщенным, «древним, особенно так казалось поначалу. Но, читая все дальше, он был рад, что «прорвался», – сквозь века, – к этим живым людям. И когда он читал описание тоски Ромео, то сердце сильно стучало. В конце, это был уже час ночи, он и сам сочинил пару рифмованных строф – о том, что между ними Связь и что их в этом мире двое. 
Так он приобщился к еще одному «матричному» моменту своей будущей жизни: в условиях существования без «неё» «уходить» в мир слов, книг, и  даже к сочинению, к созданию новых слов.  Он, наконец, заснул.


6
   
Утро пришло – снова с мартовским солнцем и пением птиц. Дима позавтракал и, надев рюкзак, вышел на улицу. Опять поле, но теперь он шёл по нему другим, чем вчера. То, что он сделает, кажется безумным. Хотя – его отец утром, видя, как он, относительно спокойно после вчерашнего, собрался идти на уроки, порадовался за него.
Итак, вот он – ее дом, недалеко от школы. И она еще наверняка не ушла, потому что она известная «капуша», и вечно опаздывает. Неужели он это сделает? Люди, с озабоченными лицами, выходили из подъезда, садились в машины, мужья и жены ругались, ругались родители с детьми, и все смотрели на него с хмурым любопытством. Вот ее квартира, с хорошо отделанной дверью. Он позвонил. Он сумасшедший? Или он – восстанавливает вселенское  равновесие? Он вообще понимает, что сейчас ему откроет ее мать, которую он даже никогда не видел? И что она сделает, что скажет? Это же скандал: она сообщит в школу, а там позвонят его отцу. Дверь и стены словно вопрошали его об том, «сигнализировали». А его жилах – бился пульс, и от него все вокруг шаталось.
Ему и правда открыла ее мать, симпатичная, сорокалетняя, в очках, следящая за собой женщина, – может быть, слишком следящая. А там, – за ней, – в глубине на диване сидела «она», и плакала, и даже не была одета в школу. Он заговорил, стараясь, чтобы его голос долетел до слуха ее мамы, среди «грохота» у него внутри. 
– Здравствуйте, я Дима.
Та улыбнулась.
– Здравствуйте, а я Елизавета Фёдоровна.
Она и правда  была удивлена. Не очень по-наглому, но она рассматривала его. Худой какой, одежда довольно простенькая, а, впрочем, – красивый мальчик. Ну и чего? И чего он хочет? А? … Она глянула на дочь, слезы у той мигом высохли.
– Ладно, я на работу опаздываю. 
«Эх, что же я делаю, покрываю несовершеннолетних». Она закрыла дверь. Дима вошёл к Наташе в гостиную. Она сказала, и ее голос раздался для него таким свежим, таким родным:
– Прости меня, я  и сама не знаю, что сделала.
Она сделала это просто потому, что испугалась, и потому что им было слишком хорошо.  Она «включила мать» и включила «время», испугалась «времени» и «оценки», – как и все женщины. Он читал ей глазами свои стихи. 
– Я тебя люблю, – сказал он и сам удивился.
– А я тебя люблю.
Она никому этого слова не говорила, а ее мама часто им играла.
«Как же я соскучился по ней», – думал он, и клал руку на ее плечо, отодвигая края майки и штанов, – по ее груди, по «дорогам» ее ног, по ее волосам». 
Они сделали это. Но это был не «петтинг». Озабоченные в какой-то момент тем, где у нее «резинки» и тем, что их снова придётся надевать, Ната и Дима вдруг поняли, что они им не нужны. 
Как все просто. А что касается «последствий», то они были уверены, что их не будет, а потом – они будут делать «как надо».
Так он, уйдя из дома, пришёл домой. Так он, повоевав с этим миром, обрёл в нем себя. Так он – доверился. 
Их частое одновременное дыхание – шло, шло, шло, «тикало». И, наконец, с криком «вышло» наружу.
Вселенная остановилась.
А потом запустилась снова.
…
И именно в этот момент некие важные в этом мире люди, – поссорившиеся друг с другом,  кто кого важней, и уже готовые нажать на «кнопки»,  – передумали, испугались. 


 
 

Август 2022 года,
Петербург