Глава третья. Куда влечёт нас рок событий

 Глава третья.
 Куда влечёт нас рок событий?..

 Сергей стоял у редакционного окна и смотрел на парящий при утренней прохладе пруд-охладитель Крутояровского металлургического комбината, что на реке Вороньей. Сразу же за прудом, сквозь ветви заросшего сада, виднелось длинное одноэтажное здание старой больницы, что "за речкой". В голове у него назойливо звучало: "Куда влечёт нас рок событий?..".
 Действительно, куда? Сергей этого совершенно не знал. Теперь от него ничего не зависело. Он даже толком не знал: как сложится его следующий день, а не то чтобы вся его дальнейшая жизнь. События развивались столь стремительно и с неимоверной быстротой, причём помимо его воли и вопреки всем его желаниям, что он не мог их анализировать.
 "Всё смешалось в доме Облонских...",- с грустью усмехнулся он отходя от окна и присаживаясь за свой старый рабочий стол. Он любил этот стол, потому что был он надёжен и крепок. А вот этого ему сейчас не хватало, крепости и надёжности.
 Материал не шёл, ему не писалось. Мысли разбегались в разные стороны, а голова шла кругом и была занята катастрофическими его семейными проблемами.
 Прошла уже неделя после той его беседы с руководством парткома по жалобе тестя, а вот вчера последовал ему и новый вызов. Причём, уже через директорского секретаря к самому Литвинову. А вот это ему совсем не нравилось.
 Вызов не предвещал ничего хорошего. Видимо, результат беседы секретаря парткома Карцева с коммунистом Сергеем Гончаровым, то есть, корреспондентом газеты "Калининец", не вполне удовлетворил директора. Что же это за такой разговор без жёсткого наказания, да ещё и без крепкого внушения? Это было не по Литвинову.
 Так думалось Сергею, когда он шёл по длинным коридорам Управления к грозному директорскому кабинету. Но и что из того, пусть даже и директор, но сможет ли он что-то ещё нового добавить к тому, что уже было сказано Сергею?  Ничего! Всё это он и сам отлично знает.
 Если же сам Сергей ничего совершенно не понимает, не знает, что у него в семье творится?! То что же тогда можно к этому ещё добавить? Как посторонние люди смогут со стороны в этом во всём разобраться? И от этого непонимания Сергею становилось всё более и более неприятней, а временами даже и смешно над их попытками ему чем-то помочь. Тем более наказаниями? Он и без того наказан жизнью.
 "Куда несёт нас рок событий?..",- продолжало неотвязно стучать в его голове. Такое с ним случалось не часто. В подобной ситуации он оказался тоже сейчас впервые. В роли подсудимого. Вот этого он никак не ожидал.
 Вот и приёмная директора. Ноги его сами перед ней несколько сбавили шаг.
 - Мне к директору?- сказал он секретарше.
 В ответ до него донеслось:
 - Он вас ждёт,- и  молодящаяся женщина, чуть улыбнувшись, кивнула ему головой, продолжая между тем разбираться с какими-то бумагами в открытом сейфе.
 Безучастно, как-то даже и немощно, Сергей открыл сначала одну дверь, а затем и другую директорского кабинета и оказался в довольно большом помещении, где слева от него, ближе к большим трём окнам, смотрящими на территорию комбината, стоял длинный и громоздкий тяжёлый стол овальной формы.
 За окнами, с высоты второго этажа кабинета, чётко и ясно вырисовывались не только силуэты доменных печей, не только вся территория доменного цеха, с её запутанными железнодорожными путями, а и дальше были видны теплоэлектростанция и цементный цех, а ещё дальше просматривались здания литейного, фитингового и железнодорожного цехов.
 Это тоже бросилось в глаза Сергея, хотя сей производственный пейзаж был ему хорошо знаком. Дважды в неделю он присутствовал здесь на директорских оперативных совещаниях. За большим овальным столом на совещаниях обычно сидели самые важные начальники предприятия.
 Более мелкое начальство рассаживалось у стен по всему периметру кабинета. У противоположной стены от окон было место самого Сергея. Так что это пейзаж был всегда у него перед глазами
 Здесь, у каждого из присутствующих на совещаниях, было своё строго означенное место. Так что это правило никогда не нарушалось. Директор самолично следил за этим строго. И сразу же определял кто отсутствует на оперативке. Выяснял причину этого.
 К самому же директорскому столу, большому и двухтумбовому, вела малиновая широкая парадная ковровая дорожка, которая внушала у всех оказавшихся здесь, если не страх, то особое уважение к хозяину этого кабинета. Именно сюда вызывали всех провинившихся "на ковёр". Как вот сегодня Сергея.
 По ней, по этой самой дорожке, он и направился сейчас прямо к директорскому столу, предварительно спросив разрешения войти. Михаил Ильич кивнул ему головой, приглашая тем самым к своему столу, нервно вращая в руках свои очки в тяжёлой оправе.
 Литвинов редко ими пользовался, только лишь в исключительных случаях. Как сейчас. Когда что-то писал или же во время чтения документов. "Наверное, ещё раз перечитывал письмо?"- мелькнуло в голове у Сергея. 
 Вот и сейчас директор был при очках, видимо, только что их снял. Он вертел их в руках, сжимая и разжимая пальцы, это был верный признак его раздражения.
 - Проходи-проходи,- говорил он, как-то слишком глухо, приглашая Сергея. И улыбался несколько криво, всего лишь одной стороной лица, не глядя на входящего. Сергею это тоже не очень нравилась. Такая улыбка не предвещала ничего хорошего.
 Директор, всё также глухо, чуть глядя куда-то в сторону от Сергея, жёстко произнёс:
 - Что же ты так долго шёл? Заставляешь ждать.
 - Явился сразу после звонка...
 Такой вопрос и взгляд в сторону от собеседника, такая вот кривая его улыбка, были верными признаками директорского раздражения. Все это знали. Сергею сейчас даже показалось, что он и лицом как-то слишком сильно побагровел. Краска густо залила его белое, всегда холёное, хорошо выбритое лицо. От него, как всегда, приятно пахло дорогим одеколоном.
 На письменном большом столе директора, в лучах всё ещё яркого осеннего солнца, сияли латунные чугуновозные ковши, сделанные заводскими умельцами. Именно на них сейчас и сосредоточил свой взгляд Сергей, чтобы не смотреть на директора. Так было ему легче.
 Давно этим письменным прибором никто уже не пользовался, но он всё также притягивал к себе взгляд и вызывал уважение. Необычный этот сувенир делал кабинет несколько эстетичнее и приятнее, напоминал о металлургии. И потому, возможно, эти ковши во всё времена и при всех директорах оставались на том же месте. Хозяева кабинета менялись, а сувенир всё также сверкал золотом на этом столе.
 Ковши были здесь не только сувенирными украшениями, но ещё и визитной карточкой всего этого кабинета, указывающей на особую специфику предприятия. Литвинов тоже, как и все предыдущие директора, любил красивые и необыкновенные вещи. Тем более, с таким вот указующим важным смыслом.
 Особенно, они были необычными для чужедальних гостей. Иногда такие ковши дарились особо важным гостям. Как фирменный знака. На комбинате было немало умельцев изготавливать подобные сувениры, такие люди здесь очень ценились. Ковши эти пользовались особым спросом и были как бы оберегом комбината.
 Так что никто даже и не представлял теперь этот кабинет без этих вот двух ковшей и директорского стола, а за ним сидящего директора. Этот стол, как и сам Литвинов, казались здесь всем вечными и навсегда. Как и само это крепкое металлургическое предприятие.
 Действительно, всё было, именно, так. Так сложилась судьба комбината и самого Михаила Ильича. Вся его трудовая жизнь была связана, именно, с этим комбинатом, куда он пришёл трудиться в конце Великой Отечественной войны после окончания липецкого металлургического техникума.
 Тогда Литвинов был совсем мальчишкой, начинал с горнового и помощника мастера. На комбинате прошёл путь с самых низов, все должностные ступени и инстанции в овладении профессии доменщика-металлурга.
 Без отрыва от производства, вот от этих доменных печей, Литвинов получил  высшее образование металлурга. Его безусловный профессионализм не мог не вызывать уважения среди людей этой огненной профессии. Он был грозным, но и авторитетным, очень даже компетентным руководителем.
 В этом кабинете решались наиважнейшие вопросы жизни предприятия, людские судьбы и рождались планы на будущее. Просто так к директору в кабинет никого не вызывали и никто сам к нему без важного дела не приходил. И это тоже Сергей было известно. Значит, и его не просто так сюда вызвали. Однако, он не ускорил шаг, направляясь к столу директора.
 Впритык к директорскому столу, буквой "Т", стоял небольшой столик с двумя, по обе его стороны, жёсткими стульями. Он был несколько ниже директорского. Литвинов восседал над ним в высоком кожаном кресле. За маленьким столиком перед ним, слева от него, сидел обычно секретарь парткома Карцев, по праву руку председатель профкома Дронов. Председателя профкома не было, а секретаря парткома Сергей сразу же увидел, как только вошёл в кабинет. Его присутствие несколько ободрило Сергея.
 Едва Сергей подошёл к маленькому столику, как Литвинов резко указал ему на стул по правую сторону от себя:
 - Садись-садись, прямо вот сюда!
 И сразу же начал разговор с вопроса:
 - Значит, ты не знаешь, почему в твоей семье творится непорядок? Так! Объясни-ка, пожалуйста, почему этакое происходит? Почему вот это письмо пришло ко мне?    
 Он потряс им:
 - Не хочешь ли ты сам его нам почитать?!
 - Нет. Мне прекрасно всё уже объяснили в парткоме. Его содержание и то, что я, именно я, во всём виноват. И какой я нехороший человек.
 Сергей взглянул в окно. Ему стало скучно. Сколько можно? Больше нечего им что ли делать, как со мной разбираться? Да и что они ему ещё могут сказать. Всё было уже сказано. Да и не хотелось ему на эту тему больше разговаривать.
 Глаза директора напряглись, стали ещё более жёсткими:
 - В чём, именно, ты виноват? 
 - Вот этого и я хочу понять?
 - Понять? Значит, ты до сих пор ничего не понял?!
 Тут Литвинов зло взглянул на Карцева. Тот молчал, не меняя выражения лица.
 - Нет,- твёрдо подтвердил Сергей.
 - Нет? Вот это уже совсем плохо. Что же ты собираешься делать?
 - Не знаю. А вы могли бы жить, Михаил Ильич, со своей женой, если бы она того не захотела?
 - Ну, ты мне не дерзи,- директор сжал зубы и поводил головой из стороны в сторону. Бросил очки на бумаги, лежавшие пере ним, - здесь вопросы задаю я! Речь идёт о твоей жене, а не о моей!
 И уже, более спокойнее, продолжил:
 - Почему же твоя жена не хочет жить с тобой? Ты задумывался над этим и своим поведением?!
 - Спросите у неё: почему?
 Литвинов прищурил глаза:
 - Опять...ты мне дерзишь,- вновь заводил головой из стороны в сторону,- таких вопросов больше ты мне здесь не задавай! Не забывайся, где ты и с кем разговариваешь. Ишь ты какой! Директор комбината и сам секретарь парткома вынуждены заниматься твоей судьбой! Не велика ли честь?
 - Но вы мне какие вопросы задаёте?! А мне почему такие же вам нельзя?
 - Моя жена на меня никому не жалуется!
 - А если бы пожаловалась, чтобы вы сделали?
 - Не знаю, я в такой ситуации никогда не был. И надеюсь никогда не буду. Но сказал бы тогда, что разберусь сам в своей семье! И разобрался бы!
 - Вот, и я так говорю.
 - Значит, понял? Таких жалоб ко мне больше никогда не будет? Нет?! А то всё: не знаю!- он изобразил на лице подобие улыбки.
 - Не знаю. Конечно, не знаю. Спросите у того, кто вам эти жалобы пишет...
 - Ах, ты опять... Ты смотри-ка, не горячись. Остынь! Что собираешься делать?
 - Не знаю. Не от одного меня это зависит. Насильно жить с собой я не могу её заставить? Против её воли !
 - Вот это верно. Правильно сказал. Насильно никто никого жить с собой не заставит. Это ты правильно сказал...
 Тут Литвинов задумался, посмотрел строго на Сергея:
 - Нужно так сделать, чтобы она этого сама захотела. Вот так. А я такой вот ответ и отпишу её отцу. Про то, что в своей семье, порой, сам чёрт ничего не разберёт. Очень трудно разобраться со стороны и понять: кто прав, а кто и виноват. Ты прав в одном: от жены твоей тоже многое зависит. Если честно сказать, то я не думаю, что ты такой уж плохой человек. Как здесь вот написано,..- и он кивнул на письмо.
 Помолчали. Глядя, теперь уже в окно, директор сказал:
- Мне, кажется, что она ещё пожалеет, расставшись с тобой. Тем более, что у вас с ней растёт дочка. Но и ты-то тоже, всё-таки,- он как-то просительно посмотрел на Сергея,-  постарайся... и помирись. Пойди ей на уступки. Потом уже у вас всё уладится. Я тебе,.. не как директор сейчас говорю, а как отец. У меня тоже сын твоих лет. Правда, он ещё не женат. Ты понял меня?       
 Сергей не близко, но всё-таки, знал его сына. И он ему нравился.
 - Попробую,- сказал он тихо,- глядя уже прямо на них обоих,- сделаю всё, что будет в моих силах.
 Карцев одобрительно кивнул головой. Видно, о том он уже говорил и Литвинову, перед приходом сюда Сергея. Но что же было в силах Сергея?! Этого он тоже не знал. Было видно лишь одно: сейчас у него одно есть желание уйти поскорее из этого кабинета.
 Об этом думал и Сергей. Помириться с женой ему тоже хотелось. Но как? Он этого совсем не знал. Унижаться ему тоже никак не хотелось. Иначе будет он в семье своей никто и звать его никак. 
 "Что же тогда это будет за семья?- спрашивал себя Сергей,- такой лучше и не надо...".
 За эту неделю у него много чего приключилось. Пока он был на работе, Людмила успела съездить к своим в Медуны и отвезти туда Светлану. В их квартире теперь без дочери ему стало находиться ещё тяжелее. Молчание жены давило его тяжёлым грузом и убивало. На сердце лежала неподъёмная тяжесть. По вечерам, ожидая её возвращения с работы, Сергей уже и не спрашивал, где она так долго была и что делала. До работы и после неё. Хотя и раньше ему она об этом тоже не никогда рассказывала.
 Больше он уже и не стал выходить встречать её на остановку поздними вечерами. Несколько раз, с переговорного пункта в Крутом Яру, он звонил в Медуны её родителям, не жалуясь, а интересуясь здоровьем Светы. Там с ним сухо, но, всё-таки, разговаривали. Даже иногда и давали трубку Свете. Заслышав его голос дочка спрашивала:
 - Папа, когда ты ко мне приедешь?
 Сергея обещал, а сам не знал когда сможет. У него, всё-таки, ещё теплилась надежда на примирение. Но Людмила была всё более и более холодна и неприступна.   
 Лампочки в их люстре давно уже все горели ярким огнём. Сергей готовил ужин в расчёте и на неё, но она была, видимо, сыта. Не обращала на него никакого внимания и не удостаивала разговорами.
 Отвечала ему лишь молчанием. В спальне свет не включала, быстро раздевалась и укладывалась спать. Сергей же устраивался в зале на диване. Пытался, всё-таки, несколько раз с ней заговаривать. Каким-то образом, растопить лёд молчания.
 Спрашивал про то: как там в Медунах поживает Света? В ответ же до него доносилось только одно: "Всё хорошо".
 Когда Сергею было плохо и совсем нехорошо, то он садился за свой стол и начинал писать свои заметки-статьи. А мысли-то его были далеко от этих всех его материалов.
 Душа его была в полном смятении. Работа шла плохо. Ему было очень одиноко, дико и грустно, тяжело. Домой в Крапивенку ему не хотелось нести свою печаль, к друзьям тоже. К тому же, его друзья были все женаты, у них свои заботы, тревоги, кроме Витьки Тучкова. Но к нему ему тоже не хотелось идти.
 У него тоже ничего не было хорошего, кроме спиртного, да девиц лёгкого поведения. После них ему становилось ещё хуже. Был ещё у него один самый близкий школьный друг Эдик Куляев. Так он часто ходил к нему, когда ещё он не был женат, и после того тоже, по-дружески, пока Сергей не заметил недовольство матери Эдика, пока тот сам не сказал ему прямо:
 - Ко мне ходи, но не к моей жене!
 Чем он очень удивил Сергея. У него и в мыслях такого не было. С тех пор он и  перестал к нему ходить. У других его друзей было уже по двое-трое детей, в домах у них он чувствовал себя совершенно лишним. Такого одиночества, как сейчас, Сергей никогда не испытывал. Даже в работе он не находил успокоения.
 Сергей чувствовал себя очень скверно. Он не знал куда нести ему свою беду и куда несёт его "рок событий". Чувство неприкаянности казнило-мучило Сергея. Ничего хорошего в своём будущем он уже не видел.
 Во-первых, здоровье его родителей сильно подкосилось. И это тоже никого из их детей не радовало, в том числе и Сергея. Хотя они и старались не показывать своей слабости, а их дети - своей обеспокоенности за их здоровье. Во-вторых, почему-то пошли нелады и в их семьях тоже, не только у одного Сергея. Как-то сразу и вдруг у них у всех личная жизнь не заладилась. Просто карма какая?
 Бывшая жена Аркадия, Марина, прожив без него с сыном пять лет в разводе, помыкавшись-помыкавшись в Крутом Яру, возможно, и от людских пересудов, поменяла   бывшую их двухкомнатную "хрущёвку" со всеми удобствами, на тесную и тёмную коммуналку.
 Но зато в Москве. В самом центре её на улице Горького, всего лишь в двух шагах от Кремля. Теперь Аркадий не мог каждодневно видеть своего сына в их Крапивенке.  Это его очень угнетало. Нервозность Аркадия невольно передавалась и другим членам их большой семьи.
 Вера старалась не подавать вида, что в её семье тоже не всё в порядке. Но Сергей это видел, как и все другие в доме. Но все молчали. Участившиеся командировки Вадима и особенно долгое его отсутствие вне семьи, всё более и более напрягали не только одну Веру.
 А вот Вадим никак не хотел идти работать на комбинат. Отвык он, видно, от дисциплины на крупном предприятии. Потому он и звал Веру перебраться подальше от них всех в Москву. В столичную, более красивую и в более обеспеченную жизнь. А она, Вера, не могла бросить своих больных родителей, да ещё и двух неудачливых братьев.
 Олег этой осенью тоже должен был демобилизоваться и вернутся домой к своей жене. Все Гончаровы с большим нетерпением и надеждой ждали возвращения своего младшего сына и брата. И это уменьшало тревогу за него. Но как дальше сложится его семейная жизнь "на гражданке", этого тоже никто не знал.
 Его жена Маша почти перестала навещать их в Крапивенке. Да и самого Олега тоже в его воинской части, что под Москвой. Так как она была уже беременной, но и до того она редко это делала. Так что ездить к нему и его проведывать, теперь было совершенно некому.
 Мама, Тамара Васильевна, уже дальше своего дома никуда не могла ходить. Отец лежал в больнице. Аркадий и раньше редко ездил к младшему брату проведать, был занят только лишь своим личным творчеством и сыном, а Сергей теперь был тоже занят своими семейными неурядицами.
 На Вере, теперь лишь на одной, лежали все семейные обязанности в их большой семьи. И всем им было её жалко, но поделать ничего не могли, хотя помогали чем могли. Но особенно было жалко Олега, никто его в армии не проведывал и это рождало грустные мысли. Его им особенно не хватало. С его юмором и неунывающим характером. Все надеялись на то, что с его возвращением оживёт их дом, что Олег сделает их жизнь в "родовом гнезде" более дружной и радостной.
 Сергей часто вспоминал своего младшего брата. Порой, глядя сквозь ночное окно  старой их квартиры на пустынный двор и на безлюдную улицу, он думал о том, что именно здесь они с сестрой Верой гуляли с ним, совсем ещё маленьким пацаном, и смотрели, как он играет в песочнице, как катается на санках или же на велосипеде который ему купил Аркадий, уже будучи женатым и работавший в областной молодёжной газете.
 Когда же их родители ещё работали, то они и стали ему здесь самыми настоящими няньками-воспитателями. И потому все они его очень любили. А вот теперь он уже и сержант, мужчина, и скоро вернётся к ним домой. И это давало им всем Гончаровым радость и надежду на счастливую жизнь. Всем хотелось позитивных перемен в их жизни. И они связывали их с возвращением Олега.
 ...Вернувшись из директорского комбината в свою редакцию Сергей облегчённо вздохнул и принялся дописывать свой материал. Однако же, это у него плохо получалось. Заметив это, Жана Моисеевна предложила:
 - Сергей, а не пора ли нам с тобой на обед?
 Время, действительно, приближалось к двенадцати.
 - Нет, мне немного осталось дописать...
 - Ну, и хорошо-хорошо,- согласилась она,- я подожду, успею ещё отпечатать.
 Элеонора Кузьминична тоже добавила:
 - Ты на комбинат, в столовую пойдёшь или с нами в буфет?
 - Нет, я забегу к отцу в больницу.
 - Как его самочувствие?
 - Я был у него вчера, но толком ещё не смог понять.
 - Передавай ему привет, пусть быстрее выздоравливает.
 - Хорошо.
 И Сергей углубился в свою писанину. Почерк у него был не очень разборчивым и он старался дописать аккуратнее, но когда его начинали захлёстывать эмоции, то он начинал спешить и забывал про это. Потому сейчас он старался не торопиться. 
 Заметка его называлась: "Под жарким небом Афганистана". Время было тревожным. К ним в Крутой Яр вернулся. демобилизованный после ранения, солдат Николай Смеляков. Сергей вчера вечером навестил его дома. Побеседовал с ним и сразу же, вернувшись домой, стал писать о нём, пока свежи были его первые впечатления от этой встречи.
 Но он тогда не дописал, его  сморила усталость. Мешали писать его нехорошие мысли. Вот сегодня он и дописывал её в редакции:
 "… Афганистан открылся глазам рядового Николая Смелякова просторами долин, глубинами ущелий и высотой гор. Жаркое солнце нещадно палило с высоты и каждый глоток воды был здесь бесценен. Особенно, во время многокилометровых маршей. Это была страна с непривычным для русского человека рельефом, с чуждым пейзажем и удивительным растительным и животным миром, с непонятными людьми и традициями. А вот о том, как он сюда попал, Николай говорит следующее:
 – Захотелось мне посмотреть другой мир. Вот эту страну. Когда за рубежом я еще побываю?  К тому же, захотелось мне и себя проверить: на что же я ещё способен! Смогу ли служить в более трудных условиях? Первый год я прослужил в Сибири, где тоже не мёд. К тому времени служить мне там порядком надоело. Когда же вдруг нам предложили поехать добровольцами в Афганистан и продолжить там уже свою службу, то есть, оказать интернациональную помощь этому народу, то я, вместе с ещё одним моим земляком-туляком, сразу же и подал рапорт…
 - Не пожалел?- спросил я его.
 - Нет.
 В альбоме Николая бережно хранятся фотографии той необычной страны, о которой он мне рассказывал. Мечети, непривычные глазу здания и жилые дома. Горы и редкие пальмы, люди в необычных для нас одеждах.
 – Народ там дружелюбный,– говорит Николай,– но не все, конечно. Не все понимали зачем мы к ним пришли. Особенно, в глухих кишлаках. Не все понимали, что мы отстаиваем их интересы, что мы пришли к ним с добром и помощью, с дружбой. Душманы и западная пропаганда, однако же, хорошо делают своё дело, уверяя афганцев в том, что мы враги, что пришли сюда к ним, как завоеватели. Но мы пришли сюда ведь по приглашению Правительства Афганистана и потому наша постоянная и безвозмездная экономическая помощь этой стране нужна, как и военная помощь. В том числе, и по охране городов и деревень, с целью прекращения разбоя на дорогах и бандитских набегов на населённые пункты.
 Он помолчал и добавил:
 - Вот и вся наша помощь, все наши «завоевания!». Постепенно порядок в стране налаживается, жизнь начинает входить в спокойное русло.
 Листаю страницы его альбома. С фотографий на меня смотрят юные лица его друзей-солдат, шагнувших, неожиданно для себя из нашего мирного времени под свист душманских пуль, показавших на деле не только свою личную храбрость, но и верность солдатскому долгу, воинским традициям и подвигу старших поколений.
 – Приходилось, конечно, порой и разоружать крупные душманские банды,–  продолжал, между тем, рассказывать Николай,– стоять на посту и даже подбираться в горах, по самому краю ущелий, к опасному и умеющему воевать противнику, чего не было у нас такого в мирной жизни. То есть, того, что во время службы моей в Сибири, не было. Но всегда рядом с нами были наши товарищи из афганской армии. Они нам и помогали. И он указывает мне на их фотографии.
 – Этот командир афганского танка. Чай вместе с ним не раз пили, говорили о будущей его и нашей мирной жизни. Рассказывал он нам о своей стране, о том, какой он её видит в будущем – свободной и независимой.
 - Да,- вздыхает Николай,- проблем в этой стране, конечно, много, хватает… Это, прежде всего вопросы образования и медицины, социального обеспечения. А работать, трудиться афганский народ умеет! Какие прекрасные фрукты-овощи там растут?! Просто на загляденье. Дыни у них… очень сладкие, сочные,– Николай засмеялся,– они нас ими угощали очень часто…
 В служебной характеристике Николая написано: «…рядовой Смеляков – это дисциплинированный, храбрый и умелый воин, умеющий помочь товарищу в трудную минуту». А рядом ещё один документ – это Наказ Крутояровских металлургов призывнику Смелякову о сохранении боевых и трудовых традиций заводчан. Николай честно выполнил этот Наказ, нёс свою службу достойно. А сейчас он также достойно трудится формовщиком в литейном цехе, по-солдатски вновь выбрав трудный рабочий путь...".
Закончив писать, Сергей отдал рукопись на пишущую машинку и немного успокоился. Работа отвлекла его от личных проблем и перенесла в другую страну, где проблемы были более глобальные, а страдания неизмеримо большими, чем его. Наступало время обеденного перерыва и он направился через, всё тот же громыхающий мост, в больницу к отцу. Ему хотелось поделиться с ним своей печалью, но он понимал, что этого делать нельзя.
А.Бочаров.
2020.



©