Далекое не забытое

                Посвящается  незабвенной памяти моего отца и всех жителей Кубани, прошедших суровую школу жизни в годы безбожного гонения на Церковь, в годы военного лихолетия, и не сломившихся.

Они шли по темному коридору, молодой мужчина в простеньком свитерочке, и за ним уже не молодой конвоир. Оба были уставшие и как бы равнодушные ко всему происходящему. Была ночь и только редкие блики от уличного фонаря, просвечивали в зарешеченное окно коридора. Гулко раздавались шаги по деревянному полу. Михаил сразу понял, что это школа, но какая не мог определить, хотя школ в Краснодаре в то время было не так и много. Сил не было даже порадоваться этому обстоятельству, после того подвальчика, где он провел трое суток. Голова гудела, в ней каруселью вертелись, казалось, бесконечные вопросы: "Где ты с ним познакомился, что он от тебя хотел, где вы договаривались встретиться?. Расскажи сам, лучше будет, он уже во всем сознался. Мы за тобой месяц наблюдаем. Вот фотографии у его дома, это же ты на них". Самое страшное, что Михаил никак не мог понять, что от него хотят. Они говорили словно на разных языках. "Да, это я на фотографии, но ведь я живу за углом и шел домой. Не знаю этого человека, никогда с ним не встречался". И опять те же вопросы - где ты с ним познакомился. Но вот конвоир, оттолкнув Михаила в сторону, открыл угловую дверь. Блеснул луч  фонарика и на мгновение осветил большое помещение, множество, лежащих на полу людей и свободный угол недалеко от двери. "Проходи", - последовал приказ и дверь закрылась. Под высоким потолком  горела маленькая лампочка, едва освещая помещение. Словно в густых сумерках он увидел у стены гимнастическую лестницу и понял - это спортивный зал.  Переступая через спящих людей, Михаил вдруг наткнулся на протянутую ему руку, с помощью которой вскоре оказался на своем месте. "Ложись, сынок, пристраивайся, тут не дует". Михаил лег, снял свои парусиновые туфли и положил их под голову. Мысли суетились в голове подобно назойливым мухам. - Что случилось, как он здесь оказался, что с Лелей. Ведь его взяли на улице, недалеко от дома три дня назад. Что она подумает, как будет жить с годовалым сынишкой на руках. "Ну что сынок, били тебя?", - услышал он тот же приглушенный  голос. Присмотрелся. Рядом с ним лежал дед самый настоящий с бородой и с разбитой губой. "Нет дедуль, не били, но грозились и орали по сумасшедшему. Я ничего не понял, бред какой-то". "Хорошо, что не били, очень хорошо. Значит не уверены в своих обвинениях. Отдыхай. Здесь у нас вроде отстойника. Худо, когда ночью вызывают. Иногда и не возвращаются".
Михаил закрыл глаза, но сна и близко не было. На ум стали приходить события прошлых лет, в которых он пытался отыскать хоть какую-нибудь связь со своим задержанием. Вспомнил себя  мальчишкой в новеньком желтом стихареке с отцом Николаем на Пасху в далеком селе под Пензой, и большой куль с куличами и крашенками, который он после службы принес матери, и ее радостное в слезах лицо. Вспомнил себя подростком, бездомным беспризорником, детскую коммуну, приютившую его, рабфак, институт. Вспомнил, как однажды, будучи комсомольцем,  участвовал в сборе каких-то налогов у крестьян в деревне и помог многодетной солдатке избежать выселения за не сданный налог.  Вспомнил, как стоял в сквере на улице Ворошилова и с болью в сердце смотрел, как сбивают с белокаменного храма купола.  Плакали тогда многие и старики и женщины. И сам он еле сдерживал слезы. Потом встретил ее, совсем молоденькую девушку. Сынок родился. Работа хорошая. И вот чуть ли не врагом народа объявили. "Сынок, ты не спишь? Нет, понятно. Ну а сам кто- комсомолец, небось, или партииц?." " Да, деда, был комсомолец, вырос, а до партии не дорос еще". "Значит не верующий", - прошептал старик.  "А ты сам, дедуля, кто?", - как бы не расслышав замечание, спросил Михаил. "Я поп". "Батюшка? А как ты сюда попал?"  "С поезда сняли, за "контрагитацию" в вагоне". "А у меня, смотри, и крестик есть", - припав к уху священника, прошептал Михаил, извлекая из какой-то складки вязаного свитера, шнурочек. "Спаси тебя Господи", -  так же одними губами прошептал старичок, - как звать то тебя?" " Мишка, у меня скоро и день рождения и Ангела будет. Я как раз на Михаила и родился". Батюшка перекрестился. "Вот значит как", - сказал он и снова перекрестился.  "А лет тебе сколько?" «На тот год тридцать было бы, я же с восьмого года." "А почему было бы...Ты послушай меня, старика. Выпустят тебя. Раз не били, ничего за тобой серьезного не нашли. Да и по служебному твоему списку придраться не к чему. А главное, Архангел тебя не даст в обиду, снимет оковы". Сердце у Михаила впервые за эти дни радостно вздрогнуло. "Ох, как бы и вправду, отец". "Вправду, вправду, вот увидишь. Не задержишься". Михаил в темноте нащупал руку священника и по давней, но еще не забытой привычке, горячо приложился к ней.
Он проснулся  от громкого окрика. Конвоир у распахнутой двери выкрикивал уже несколько раз его фамилию. Снова коридор, только теперь было светло, утро или день, он не знал. Уже другой конвоир вел его. На встречу шли тоже два человека. Михаил сразу узнал батюшку. На нем была старая темно-серая ряса. Он словно повис на руке конвоира, идти ему было очень трудно. Поравнявшись, конвоиры, расступаясь, чуть замедлили шаг. Священник тоже увидел Михаила. Губы его дрогнули в улыбке, а рука приподнялась для благословения. Долго не мешкая, все разошлись, каждый в свою сторону. В тот же день Михаил был дома.
А дальше была война, саперный батальон, госпиталь. Уже после войны Михаил не проходил мимо ни одного храма, куда бы его не забрасывали по краю командировки. Хотя храмов, ой как мало, оставалось тогда на Кубани. А он все хотел "деда" встретить. И сокрушался, что имени его не спросил.
И вот, спустя  лет  десять, пятнадцать, проходя мимо Троицкого Собора, он увидел небольшую толпу людей, горячо что-то обсуждавшую. И ему показалось, что там стоит его "дед" в той же ряске. Михаил бросился в толпу. Нет, это был другой старик, с бородой в длинной темном плаще. А со стороны Собора шел запах какой-то кислятины, гнили. У него больно защемило сердце.
Прошло еще столько же, может чуть больше лет. И снова Михаил был около того же Собора, и снова оглядывался, уже правда больше по привычке, чем надеясь увидеть своего благодетеля, сам уже став дедушкой. На этот раз он задержался у храма, и повод для этого был радостный. На купола Троицкого Собора устанавливались горящие золотом Кресты.