Заседание Государственного совета

  В  шестидесятые годы ХХ века у моего отца было редкое хобби. Он изучал историю создания картины И. Е. Репина «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года».
   Увлечение началось в «хрущёвскую оттепель». Страна строила коммунизм и завоёвывала космос, а наша семья переехала в отдельную квартиру. Квартирка была маленькая и неудобная на окраине Ленинграда среди чухонских хлябей, но после коммуналки она нам казалась дворцом. Вообще, всё было замечательно и духоподъёмно.
   Тогда-то папа и купил на книжном развале книгу воспоминаний А.А. Игнатьева «Пятьдесят лет в строю». В ней было  рассказано о некоторых «их сиятельствах и высокопревосходительствах» – членах Госсовета. У папы появилось желание  в очередной раз взглянуть на этот репинский шедевр  и воочию увидеть портреты  тех, чьи биографии были столь ярко описаны в книге.
   Как и многие ленинградцы, он нечасто посещал Русский музей и Эрмитаж
– эти две жемчужины русской и мировой культуры, лишь с нашими иногородними  гостями он, но чаще мама, входил под своды этих величественных дворцов.   
Свой первый «исследовательский» поход к картине папа совершил со мной,  в мои немалые уже 10 – 11 лет,  и это было моё первое посещение Русского музея.   
   «Тожественное заседание» экспонировалось в одном из музейных залов. Ничего кроме этого колоссального  размера картины:  от пола до потолка, и от стены до стены, в помещении не было. Папа взглянул на полотно и огорчился. Никого, кроме царя Николая II, он не узнал. Лица других членов совета  были ему неведомы.
Некоторое время мы простояли в тишине. Папа всматривался в картину и о чем-то сосредоточенно думал,  я же рассматривал парадные мундиры  и мысленно примерял их на папу. Удивительное дело, несмотря на все моё воображение, я никак не мог его представить в этих расшитых золотом мундирах со множеством орденов. На себя я даже и примерять не стал: понимал, что мал еще. 
   Чтобы не терять время попусту, я стал искать, кто из членов этого высокого собрания пришел на заседание с саблей. Увы, таких не наблюдалось. Нахваливая себя за наблюдательность,  я отметил  этот факт как первый серьёзный недостаток картины. Второй недостаток был замечен незамедлительно. На картине отсутствовали женщины. Как такое могло быть? Интересно,  как это множество мужчин могло явиться сюда без жён или подруг, ну хоть одна могла бы прорваться? 
  - Наверно, сказали, что идут в баню, - сообразил я, и решил поделиться своей догадкой с папой, но он опередил меня.      
  - Ты только посмотри на эти лица –  сколько в них благородства и достоинства.  Вот настоящие государственные мужи, элита империи!  А мы ведь о них ничего не знаем.
   Я прекратил  выискивать недостатки и всмотрелся в лица на картине.  Ничего особенного, лица как лица. Ну да, седовласые или просто лысые. Прически несовременные  да и растительности многовато на лице. Вот если бы всех побрить и подстричь  под полубокс как стригли меня, то их было бы не  отличить от тех, кто сейчас по нашей Малой Охте ходят.
Понемногу мне стало надоедать папино созерцание. Как по мне, мы провели уже достаточно времени возле картины, на  которой  множество незнакомых немолодых серьезных мужчин сидят за круглым столом  и слушают  другого человека, пусть даже и царя. Никакого сюжета, никакой динамики. Скучный официоз.
    Папа, похоже, не разделял моего мнения и оставался бы у картины и дальше, но я решительно потянул его за рукав – пора было двигаться дальше. По пути к «Заседанию» я приметил зал со множеством батальных сцен. Там наши румяные богатыри насмерть рубились с многочисленными  врагами. Надо было разобраться, кто с кем воюет и на чью сторону клонится победа. Папа, в отличие от меня, не был в восторге от  героической рубки. Он оставался задумчив и мыслями, я полагаю,  всё ещё витал вокруг только что оставленного «Заседания»
    Выйдя на свежий морозный воздух, он обернулся и спросил с  удивлением:
  - Неужели тебе неинтересны те люди, которые перед революцией несли  тяжкую ношу  управления государством?  Как же они могли нашу страну потерять!  Их биографии, их судьбы – это же один из ключей к пониманию истории.
   Признаться, я не до конца понял смысл вопроса. Но ответил, как мог и был честен.   Меня интересовало,  кто следующим полетит в космос, как идут дела на Кубе, и как сыграет в новом сезоне «Зенит». А что до царя и его вельмож, то в школе мы их не проходили, а дома никто мне об этом не рассказывал.
   Папа воспринял мои объяснения как упрек и решил заняться своим, а заодно уж и моим историческим самообразованием.
  В те далекие уже времена не было всё знающего и везде приникающего интернета. Не было у обычного советского инженера и доступа к нужной ему исторической литературе. Создавалось впечатление, что вся история нашей страны началась вместе с Октябрьской революцией, а на долю Запада оставались лишь природные катаклизмы, катастрофы, забастовки и милитаристский угар.
  Ну что же, проблемы с доступом к  информации только усиливали папин интерес к истории. Помог счастливый случай. Следующий поход мы совершили в музей – усадьбу   «Пенаты» в поселке Репино, бывшем финском Kuokkala, где долгие годы жил и работал художник. Мы оказались единственными посетителями, и скучающий экскурсовод благосклонно выслушал папину просьбу. Сильно уменьшенная, но всё равно впечатляющая копия знаменитого полотна занимала почетное место в коллекции музея.   Все двадцать минут, в течение которых должна была продолжаться экскурсия, папа простоял у этой картины.  Мне же было скучновато, и я успел побегать по другим залам.
   Экскурсовод, сам художник, долго посвящал папу в   многочисленные колористические нюансы картины, так что я успел вернуться как раз вовремя –
к описанию сюжета.  Зазвучали  фамилии сенатов. Папа взялся за карандаш, а я только успевал удивляться: как же,  оказывается, я  ошибался, считая картину статической и официозной.
   Оказывается Репин нарушил многие каноны царедворческого  протокола и не стал изо  бражать унылую казёнщину, а  оживил полотно динамикой и живыми эмоциями. Прямо во время речи императора кто-то шепчет на ухо импозантному  сановнику, кто-то   гуляет по залу, другой сенатор  отвернулся, а ещё один сидит спиной к царю. Да и остальные ведут себя крайне вольно, многие живо обмениваются мнениями, а  кто-то, вообще  читает, отвернувшись от императора всей Руси.   
   Спасибо этому экскурсоводу: он дал мне первый урок. Мало рассматривать картину. Надо уметь в нее всмотреться. Но самое главное, бальзам на его душу,   экскурсовод оставил на конец своего рассказа. Оказывается, папа был не единственным, изучавшим эту картину.  Здесь же в Пенатах, примерно раз в два месяца, собирались искусствоведы и историки, изучающие творчество Репина, а среди них был один, вот повезло - то папе, кто написал диссертацию на тему картины.
  В следующую поездку в Пенаты на заседание этого неформального кружка родители поехали вдвоем. Меня не взяли, чему, я правда, совсем не огорчился. Ворох своих дел, мне был гораздо более интересным, чем все эти «предания старины глубокой». 
Теперь за правило в нашей семье за семейным завтраком по выходным было принято послушать и обсудить  папин рассказ о том или ином члене Госсовета. Даже сейчас многие звучащие тогда фамилии  мне незнакомы. Что же говорить о моих детских впечатлениях. Но папа умел рассказывать доходчиво и интересно.   Благодаря ему я узнал о многих драматических  событиях, предшествующих развалу великой Империи.      
  Папины  рассказы и стали причиной моих первых уже недетских неприятностей.
Случилось это уже позже, как раз перед вступлением в комсомол. Подготовка к этому действу велась под руководством нашего историка, молодого нервного типа, обрушивающего на головы бедных семиклассников массу идеологически выверенной трескотни.  Каждому будущему „авангарду советской молодежи“ полагалось подготовить и рассказать биографию кого-либо из героев революции и гражданской войны.
  Я влип! У меня не к месту взыграли гормоны, и я решил блеснуть эрудицией перед  одноклассниками. Особенно я рассчитывал на внимание одной девушки.  Я подготовил доклад о председателе Комитета министров  царской России, члене Госсовета незаслуженно забытом реформаторе  графе Сергее Юльевиче Витте. «Сумей Россия пойти следом реформ, - пытался объяснить я, откровенно скучающим одноклассникам, - то, глядишь, и революции бы не случилось,  и не было бы гражданской войны.» Мои доклад прямо вытекал из тех дебатов, что шли за праздничным столом на многочисленных званых обедах, что были приняты в нашей семье.
  Мои ожидания не оправдались. Я ждал заинтересованного обсуждения, но дождался лишь полного равнодушия и неожиданно нервной реакции историка. Прервав меня в самом начале спича, он,  «с разгона»,  влепил мне двойку за невыполненное домашнее здание, а потом просто зашёлся в истерике. Чего я только о себе не узнал. Его эпитеты в отношении меня простирались от юного глупца –  несмышленыша до  будущего махрового монархиста и контры, которого в прежние времена просто бы шлёпнули.
   Сначала меня обуревала обида за несправедливую оценку моего доклада, затем стало интересно, куда заведет его невротическая логика. Очень скоро мне стало противно, я просто встал и вышел из класса.
   Дома я ничего не сказал  о случившемся. За меня это сделал завуч школы,  нагрянувшая  к нам вечером. Её семья жила на том участке, что обслуживала моя мама,  врач -педиатр,  и мой конфликт с историком был ей не нужен . Она закрылась на кухне с родителями, и тема их беседы не была для меня секретом. Я понял, что буря миновала, когда папа вышел из кухни и, достав из заветного местечка непочатую бутылку коньяка, последовал с ней обратно. Однако, он  не преминул, проходя мимо меня, выразительно покрутить пальцем у виска.   
   В конечном счете, всё обошлось для меня «малой кровью». Дома мне прочитали нотацию о том, что можно, а чего нельзя говорить, призвали к осторожности и сдержанности.
  – Не всё, что ты слышишь дома  и то, что ты думаешь на самом деле,  можно говорить открыто. Время теперь сложное, до беды недалеко,  – примерно так тогда втолковывали   родители.  Сейчас мне уже семьдесят, но их слова актуальны для меня и сейчас.
  В школе  мне было посложнее.  Меня посчитали политически не зрелым и не готовым для вступления комсомол. Всего в классе таких незрелых набралось двое: я и главный школьный хулиган,  двоечник Витька Егоров – будущий афганец – полковник, герой Советского Союза.
   Меня не тяготила его компания, но я  комплексовал  по другому поводу. Считал, что в четырнадцать лет носить пионерский галстук -  это уже неприлично, староват для этого.  Веронским влюбленным Ромео и Джульетте было по тринадцать,  - терзался я,  - а мне уже четырнадцать. И пусть у меня с Джульеттой не сложилось,  но разве можно представить Ромео в пионерском галстуке?
   Впрочем, мучился я не долго. Уже на будущий год я перешел в математическую школу. Там я предпочитал помалкивать и о графе Витте, и о Государственном Совете, и, на всякий случай о Русском музее. Гуманитарии в школе были не в чести.
  Сейчас  в современной России Госсовет возродился, и я даже знаю двух его членов. Интересно, лет через сто будут ли гражданам новой  России будущего интересны их биографии?