Неслучайные случайности

Посвящается моей матери Елене и всем матерям Кубани, мужественно пережившим суровое время фашистской оккупации 1942 - 1943 гг.

Они шли уже вторые сутки. Две женщины, две матери. Дома каждую из них ждали дети, напуганные и голодные. Шла война с ее безжалостными обстоятельствами. Обменяв на зерно и картошку свой незамысловатый домашний скарб в близлежащих станицах, они возвращались домой. Мысль о муке, а значит и хлебе и картошке мысленно их согревала, остальное уже было за гранью мечтания. Елена, совсем ещё молодая  женщина, в старой фуфайке и в платке завязанном по самые глаза, шла впереди, одной рукой поддерживая подвешенный на плече мешок, а другой опираясь на палку, скорее всего для равновесия. Мешок, хоть и далеко не полный,  оттягивал плечо, а силы были на исходе. За ней шла женщина постарше, согнувшись от висящего на спине мешка и тоже с палкой.
-  Леля, может отдохнем?, - едва переводя дыхание спросила она.
- Еще чуток погоди, вон до леска дойдем, там будет поспокойнее. Лесок не лесок, с десяток, сбившихся в кучу заснеженных деревьев. Мороз был не сильный, судя по тому, как временами доносился птичий гомон, скорее всего воробьиный. Видать до жилья было уже недалеко.
 - Господи, скорее бы уж добраться, Лялька моя, небось, вся изревелась от голода. Оставила им вдвоем три лепешки, да что это на два дня.
- Ой и у меня то же самое, Леля, думать даже не хочется. У тебя хоть соседка подтапливать обещалась, а у меня сами должны, постарше ведь., -  и Надежда горестно махнула рукой, как бы, избавляя себя от представившейся не радостной картины.
- Ничего, Надь, Бог даст, доберемся. 
- Что ты заладила - Господь, Бог даст. Так и поможет Он тебе, если сейчас фриц появится.
 - Сейчас не буду говорить, а что раньше помогал, так это да. В ноябре я с Катькой ходила то в Марьинку, то еще подальше. Так что только с нами не случалось, а все сходило, Бог миловал.
- Опять Бог, можно подумать богомолка какая, а у самой то  ни одной иконы в доме. У меня хоть бумажная, да есть.
- Иконы нет, да, Миша ведь на работу тогда устроился. Мало ли кто зайдет, да потом сообщат в партком. А вот крестик ношу, его не снимаю, он мне и помогает. Мы ведь тогда все минное поле с ней перешли и не взорвались. Увидели какое-то заграждение, а сил не было обходить. Ну, мы и полезли через проволоку, а там бугры и ямы. Скользко, решили идти только по ямкам, обходя бугры. С километр, наверное,  шли. А на выходе нас люди встречали. Смотрели как на привидения, молча. Мы снова перелезли через проволоку, а нам показывают на плакат - "Минин"- заминировано.
- Ну, это вы просто случайно не взорвались, ведь осторожно шли.
- А в другой раз, не так давно, мы с ней речку по льду переходили, лед потрескивал, а нам что, ведь деваться некуда все равно идти надо. Я крестик поцеловала и пошла. Уже у самого берега слышу позади хруст, всплеск, крик. Моя Катерина провалилась. Хорошо, не глубоко было выползла, да я помогла, конечно. Чуть не окоченели тогда.
- Ну, просто повезло тебе, случайно прошла по плотному льду, а она попала на тонкий. Ничего удивительного. Дело случая.
- Та нет Надя, дело не в случае. Когда  разбомбили ссыпки с семечками, все с мешками бросились собрать, что горело. Немцы не мешали, охрану сняли. Ну и я кинулась. Все ж таки еда, семечки ведь. Набираю. Набрала уже пол мешка. Чувствую, вдруг ужас появляется, страх, что бежать надо. Хотелось еще набрать, но послушалась страха, мешок на спину и бежать. Только выскочила из ссыпок и пробежала два квартала слышу шум, гул,  мотоциклы с немцами мчатся к ссыпкам. А потом такая стрельба началась, крики. Мне до дома еще пару кварталов надо было бежать, так я и не помню, как дома очутилась. А на ссыпках всех окружили и расстреляли, а некоторых прямо в огонь и бросили. Что скажешь тоже случайно я спаслась?
- Вот это ужас, я бы не добежала, от страха померла бы. А ты значит счастливая, раз тебе так везет.
Еще несколько историй из военной и мирной жизни так и не убедили Надежду, полагавшую все на волю случая.
- Да что только не происходит случайно, - вспомнила и она, - вон у нас дед во дворе, сроду Богу не молился. Вышел по нужде ночью, а в это время снаряд в дом его и угодил. Шальной снаряд. Дед сам говорил, как он случайно жив остался.
Подруги начали подниматься, с трудом опираясь на палки.
- Вот как засиделись, - только сказала Надежда, как послышался свист, и они увидели чуть поодаль на  обледенелой проселочной дороге телегу с лошадью и с двумя полицаями рядом.
 -Господи, помилуй, - только и произнесла Елена, прижимая к губам крестик.
 -Матерь Божия, что теперь будет,- замирая от страха, прошептала Надежда.
- А ну, стойте -ка, - услышали они зычный голос полицая, и застыли на месте, не успев сделать и шага.
- Так, значит, партизаны, - сказал один из них, - а в мешках что - рация, гранаты?.
Не сговариваясь, обе путницы бросились на колени и с плачем, наперебой начали объяснять полицаям, что они не партизаны, а ходили за пропитанием для своих голодных детей. Не известно, поняли ли что полицаи из их слезных причитаний, но, не обращая внимания на их слезы, сняли с женщин мешки, заглянули туда и бросили в телегу.
- Сидайте и вы, трошки ноги подберите от колеса.
 Один из них сел на место кучера, другой рядом, и телега тронулась. Женщины опять навзрыд плача, стали просить полицаев отпустить их к детям, которые дома одни. Полицаи ехали молча. Наконец один не выдержал: "Та буде вам голосить". Около часа они тряслись от колдобин  дороги, страха и холода, как вдруг увидели, что проезжают какой-то пост. Натянув платки еще ниже, так что и глаз не было видно, две женщины с ужасом, не столько за себя, сколько за детей, стали готовиться к худшему. Но телега проследовала дальше, полицаи только рукой помахали кому-то на посту.
Наконец, показались знакомые городские окраины. Еще немного и раздалось негромкое "Тпрруу", - и лошадь замерла на месте.
"Вылазьте", - скомандовал один из полицаев, подавая женщинам мешки.  "Да бегите шибче, скоро комендантский час", - тихо проговорил другой. И телега тронулась с места. Стоит ли говорить, с какой скоростью, позабыв про усталость, помчались подруги, еще не осознавая до конца, свое невероятное спасение.
- Как же так нам повезло, что мы попали на таких добрых полицаев,- запричитала Надя, - это ж надо так!.
А Лена, она же Леля, достала крестик, поцеловала его и с каким - то раздражением, даже вызовом сказала: - Та, случайно, не на тех попали, ну совсем случайно. Кругом полицаи, как полицаи, а нам свои попались. Просто дело случая.
- Та ты не серчай, Леля, сама вижу, что случай тут ни при чем, - и Надежда размашисто перекрестилась.
А дома их ждали дети. Старший сын Елены, шестилетний Славик, обмывая маме опухшие ноги в тазике с теплой водой, давал отчет о своем послушании.
- Мама, когда лепешки кончились, я Ляличку мукой с водичкой кормил. А когда бомбили, мы залезли под кровать, я на Лялечку лег, чтоб ее бомба не убила, и все говорил, как ты сказала - Боженька, Царица Небесная, не дай нас убить.
 А немец, перед неизбежным уже отступлением, бомбил город выборочно по улицам. На этой улице, где были дети, вместо соседних домов с двух сторон стояли руины.
 
Закончилась ненавистная война. Вернулся Михаил, муж Елены с фронта. Надежда, получив похоронку на своего Василия еще в 1944 году, уехала жить к сестре в Таганрог. Встретились подруги опять же "случайно" в пасхальную ночь в Екатерининском Соборе в начале пятидесятых. Обмениваясь крашенками и куличиками, они молча вытирали слезы, вспоминая, по-видимому, содержимое своих мешков в уже ставшем далеким, сорок третьем.

Эту встречу запомнила и я. Мне было тогда уже лет девять, десять. Запомнился заполненный людьми двор или площадь перед Екатерининским Собором. Люди стоят рядками, а на земле сумки, пакеты. Был и у меня в руках пакетик, что в нем - не помню.
Зато хорошо помню еще несколько счастливых послевоенных  "случайностей".
1947 год. Голод. Ощущение - постоянно хочется есть. Есть нечего. Мама в отчаянии говорит:" – « Ну на, ешь мою руку". Хватило ума понять, что есть ее нельзя, маме будет больно. Городская квартира, родных нет, отца на работу не берут, т.к. по документам госпиталь, в котором он лежал в 1943 г, попал в немецкую оккупацию, хотя все больные и раненные ушли за день до немца, и, как могли, пробирались к своим. Отец, как хороший специалист - экономист завербовался на Воркуту, чтоб спасти семью и ждал вызова. Мы начали пухнуть от голода. Первый, помню, папа опух, я последняя. Смешно нам было с братом смотреть в зеркало на себя , толстых, с щелочками вместо глаз.
- "И вот, - рассказывала мама, - лежим мы утром с отцом и решили, что вставать не будем. Исчерпаны все возможности, в доме шаром покати, а вы сейчас проснетесь, и опять есть будете просить, тоска невыносимая. Вдруг стук в дверь. Отец выходит и возвращается с радостными возгласами, от которых и вы проснулись. Пришла телеграмма - вызов в  Воркуту, с сообщением о высланных подъемных деньгах.
 В тот день папа повел нас в столовую. Это был другой мир для нас. На тарелочке свободно лежало сразу несколько кусочков хлеба, остальное уже и не помню.
Ну и самое последнее еще довоенное воспоминание, со слов мамы, о счастливой "случайности", которая, если бы не произошла, то и рассказа этого не было бы. В июне 1941 года, когда автору этих строк был всего один год, отец получил на работе перевод с повышением по службе - в банк г. Бреста.  Того самого Бреста, который принял на себя первый вражеский удар. 20 июня мы должны были выехать всей семьей. Но произошла заминка, и отцу надо было прибыть за разъяснением в Армавир. Отъезд отложили на 23. А 22 июня началась Война. Неисповедимы пути Господни, и неисповедимы для нас все Его безграничные милости, помощь, защита. И каждый счастливый случай, впрочем, как и все остальные, есть крохотный момент в Великом и Всеблагом Промысле Божием о нас.