Отличница

   Юлька сидела в своей комнате за письменным столом. Завтра – экзамен. По философии. Скучища! Но философия входила в программу второго курса педучилища. От неё не отвертишься! На подготовку дали три дня, два из которых Юлька провалялась на диване с книгой - любовно-приключенческим романом. Иногда отлучалась на кухню попить чаю или зажигала прямо в комнате под музыку – сборку скачанных на мобильник любимых песен. А чего там? Занятия же кончились! Каникулы впереди. Пережить только сессию, а потом – здравствуй, лето и свобода!

   Весь этот двухдневный кайф слегка ломали злые слова матери, об которые нет-нет да укалывалась Юлькина память, подобно тому, как босоногий танцор ненароком укалывается вдруг чем-то острым на вроде бы совершенно гладкой поверхности: «Опять книги?! Опять?! Смотри – дочитаешься!.. Добездельничаешься!.. Вот отчислят – что делать будешь? Пойдёшь дворы мести! Или унитазы чистить!.. Вот только не сдай мне экзамен!..» Работать дворником или уборщицей, в глазах матери, означало навечно заклеймить себя позором. Раз дворник – значит тупой. Значит не смог никуда поступить. Или – поступил, но не смог учиться. Не потянул. Значит – неудачник. Лузер, как сейчас говорят. От английского to loose – проиграть, утратить, потерять. Или, ещё того хлеще, - лох.

   Вот ведь, подумать только! Матери дома нет, уехала на дачу, а слова её – здесь, с Юлькой. Точно живые. Стерегут, не дают как следует расслабиться. А ведь сколько нервов сама в своё время потратила, приучая Юльку к чтению! А теперь – пожалуйста: раз любишь читать – всё, ты – потенциальный дворник. Пойми их, этих матерей! Хотя, не так давно, одна из подруг матери, зашедшая на чай, жаловалась, что вот её дочь закончила институт, преподаёт в школе, а получает, как начинающий учитель, всего 12 тысяч! В то время, как уборщица у них же в школе получает 15! И теперь дочь всё иронизирует, пугая родительницу: а не перейти ли ей лучше в уборщицы? Кому, мол, нужно её высшее образование?! Ну и кто в результате больший лузер – учитель, получающий за своё высшее 12 тысяч, или уборщица, получающая 15? Задумаешься!..    

   И только на третий день Юлька – деваться некуда! – усадила-таки себя за конспекты. Вот так! Сиди теперь и зубри, как проклятая. В четырёх стенах. А за окном – июнь. Бушует. Искушает: «Бросай уже всё! Иди гулять!» Поддразнивает – и солнечными лучами, пробивающимися в комнату; и тёплым ветерком, ласково целующим лицо; и пьянящим запахом трав. Но больше всего – своим тополиным пухом. Этим летним снегом. Многие Юлькины знакомые кляли этот пух на чём свет стоит. А Юлька его любила. Он напоминал ей о зиме. Зимой – Новый год, время ожидания чуда, перемены в жизни.

   На улице вечерело. Стали появляться нарядные целующиеся парочки. Юлька тут же подумала о Валерке Доброхотове с девятого этажа. О его томных глазах, от которых она при встречах старалась побыстрее отвернуться. Не то – пиши пропало! Утонешь безвозвратно. Интересно, что он сейчас делает? Может, как и Юлька, с тоской и завистью смотрит в окно?.. Или в телефоне зависает?.. А может и гуляет с кем-нибудь… Интересно, а девушка у него есть?.. Вот бы с ним сейчас пройтись! Вот она берёт Валерку под руку… Нет, он её берёт под руку, и идут они по вечерней, залитой уходящим солнцем улице. Вот его лицо с красивыми томными глазами, так близко от неё. Вот его губы… Всё ближе… Сейчас коснутся её щеки… Ой, мамочки!.. Ах ты, гад такой!.. Юлька больно хлопает себя по щеке и размазывает убитого комара. Чёрт! Балкон закрыть надо…

   Недовольно вернувшись к философии, Юлька с ужасом поняла, что не помнит решительно ничего из того, что читала до этого. В голове перемешалось всё: Платон с Плотином, метафизика с металогикой, этика с эстетикой…
Тэ-экс! Ну что, приступим! Что там у нас дальше? «Релятивизм: понятие и основные идеи, виды». О Господи! Это ещё что?
   - «Термин ‘релятивизм’, - вяло начала Юлька, - происходит от латинского ‘релятивус, то есть ‘относительный’…» Относительный… относительный… - монотонно повторила несколько раз Юлька, стараясь запомнить. – «Релятивисты считают, что всё сущее – относительно, то есть условно…» условно… «…то есть зависит от исторических условий…» зави-и-исит от усло-о-овий… - зевнула Юлька и забубнила дальше. – «…не признают универсальных нравственных принципов…» принципов… нравственных… не признают… Фуххх!.. – Юлька выдохнула. – «Считают, что мораль…» э-э-э… тьфу ты, потеряла!.. А, вот! «…считают, что мораль условна… и ситуативна… то есть зависит от ситуации…» от ситуации… Уффф!..

   Чувствуя, что «мозги закипают», Юлька вскочила и побежала пить чай. Ну, вот зачем, спрашивается, учителю начальных классов философия?! Что он, преподавать её будет? Муть какая-то! А настоящая жизнь – там, за окном, проходит мимо!..

   Училась Юлька не очень. Средненько. Редкая сессия обходилась без троек. Порой случались и пересдачи. На групповых собраниях Юльке, вместе с другими такими же троечницами, нередко влетало от куратора и старосты. Один раз Юлька даже столкнулась с необычной иронией в свой адрес – музыкальной. На очередном собрании вышла с отчётом староста:
  - За прошедший месяц на первом месте по двойкам у нас… - и перечислила фамилии, в числе которых была и Юлькина. В тот месяц она и правда нахватала двоек. Едва староста назвала последнюю фамилию, как кураторша, сидевшая за роялем (она преподавала пение), яростно ударила по клавишам и заиграла триумфальный туш. Поздравляла с неудачами. Мол, пусть вот вам стыдно будет! Эффект был не в бровь, а в глаз: многие обиделись. В том числе и Юлька. Ну, понятное дело – виноваты. Ну, поругай! Отчитай! Но зачем этот дурацкий туш?..

    Юлька очень хотела стать хорошим учителем. Как бабушка. Мамина мама. Бабушка вела химию в медучилище. Как-то раз пятилетнюю Юльку оставили у бабушки, а бабушку вдруг срочно вызвали на работу. Заболел какой-то учитель и надо было его заменить. И вот, хоть у бабушки в тот день не было занятий, она, быстро собравшись и прихватив с собой Юльку, поехала в училище.
   С каким почтением тут же притихли и дружно встали те взрослые  тёти и дяди, какими их видела тогда Юлька, едва бабушка вошла в аудиторию! Теперь-то она знает, что «тётям» и «дядям» было столько же, сколько ей сейчас – шестнадцать. Да и бабушка, при виде студентов, тут же перестала быть бабушкой, мгновенно перевоплотившись в учительницу – Веру Николавну. И все эти взрослые так беспрекословно её слушались! Её бабушку, с которой Юлька, пятилетняя козявка, нередко позволяла себе покапризничать! Да она была просто волшебницей! Её бабушка…
   «Я тоже так хочу!» - подумала тогда Юлька, совершенно забыв о листе бумаги и цветных карандашах, которые ей дала бабушка, чтобы занять внучку. Хочу, как бабушка, входить в класс в белой накрахмаленной блузке, в умеренно строгой юбке и с толстой косой вокруг головы. Ну чисто – корона!.. А бабушка в ней – чисто королева! И дело не в косе даже, а в самой бабушке. В этой её стройности, царственной походке, выдержанно-благородных движениях. Строгом, но таком мудром, уверенном взгляде. Она вся была пропитана уверенностью. 

   У Юльки глаза тоже зелёные, как у бабушки, но какие-то наивно-несмелые, неуверенные. Робкие даже. До мудрости в них – как до Китая! И коса – такая же, толстая, до пояса. Юлька специально отрастила, чтобы потом тоже вокруг головы носить. Как корону. И пусть хоть успрашиваются: чего, мол, не подстрижёшься? кто сейчас косы носит? двадцать первый век! А я вот войду в класс – вся такая торжественно-царственная, с пышной косой на голове! В меру улыбчивая, в меру строгая… Уверенная. Посмотрю только на учеников – вся такая из себя учительница учительницей, и они дружно встанут и будут смотреть на меня с притихшим почтением! И… любовью.

   Да, учителем она хотела стать. Но что делать, если стоило ей только сесть за зубрёжку, как её тут же клонило в сон!
За окном уже стемнело. Домучив кое-как релятивизм, с длинными зевками и встряхиванием головы, чтобы не заснуть, Юлька подумала, что пороху сегодня она уже не изобретёт, а спать – жуть как хочется! Ну что ж, остановимся на половине выученных вопросов и положимся на везение.
«А не пойти ли мне завтра пораньше?» – подумала она, с наслаждением вытянувшись под одеялом. – «К самому началу? Быстрее отмучиться как-нибудь и – снова три дня свободы. До следующего экзамена!»

***
   Экзамен был назначен на девять. Юлька подошла к аудитории в половине девятого. Там уже стояли первые шесть человек – отличницы. Гордость группы и кураторши. Если Юльку с другими троечницами постоянно продёргивали на собраниях, то этих – всегда ставили в пример. Внешне Юлька лишь зубоскалила вместе с подругами по несчастью, а втайне – мечтала: ну хоть чуточку стать похожей на одну из них! Ну хоть на Томку Мизинцеву. С её босоножками на высоком каблуке; гордо посаженной головой; красиво уложенными волосами, хоть и не такими густыми, как у Юльки; уверенной осанкой. С её бесстрастным, не знающим робости взглядом.
Заслышав Юлькины шаги, они, все как одна, царственно повернули головы и смерили её взглядами. Слегка оробев, Юлька смущённо пролепетала:
  - Всем привет!.. Можно мне с вами?
  - У нас, вообще-то, все места уже распределены, так что… - равнодушно сказала Томка, гордо вздёрнув голову. И снова все как одна отвернулись от Юльки, показывая, что говорить им с ней больше не о чем. Ассоциативно Юльке вспомнился американский фильм «Трудный ребёнок». Первая часть. А точнее – фраза «Одни мозги на всех!» И главное – ситуация такая же: коллектив не принимает не нравившегося им индивида. Было впечатление, что вся компания, как по волшебству, копировала Томкины движения и мимику. Тоже, что ли, одни мозги на шестерых? «Прямо коллективный разум какой-то!» - мелькнуло у Юльки выражение из какого-то фантастического романа.
  - Но, может, всё-тки… - предприняла снова Юлька робкую попытку.
  - Как экзаменатор разрешит. Сама спрашивай, - безразлично ответили ей, не оборачиваясь.

   Опоздавшая на несколько минут экзаменаторша – полноватая, суетливая женщина средних лет – промчалась, ни на кого не глядя, прямо к аудитории. Ловким движением провернула ключ в замочной скважине и резко распахнула дверь, впуская студенток. Первыми гордо вплыли отличницы. Юлька не решалась войти, смущённо переминаясь с ноги на ногу. Экзаменаторша с удивлением и досадой взглянула на неё:
  - Ну? Что вы стоите? Быстрее, быстрее! Время…
Количеством вошедших, судя по всему, экзаменаторша попросту не заморачивалась, и, выдохнув, Юлька смело вошла.

   Разложив билеты, экзаменаторша пригласила студенток брать их. Сама же ринулась к учительскому столу и принялась спешно и суетливо раскладывать ведомости, журнал и прочую документацию. Пока она возилась с бумагами, соображая, куда какую положить, отличницы первыми, не спеша, но уверенно, подошли к билетам. Юлька же, окончательно оробев, семенила следом, тревожно заглядывая в лицо то одной, то другой. Тщетно стараясь уловить хоть малейший проблеск волнения. Хоть что-то, что могло бы её сблизить с ними по-человечески. Непроницаемо-уверенные лица. Ни тени страха или тревоги. Юлька вздохнула: видать, основательно подготовились! Как их только хватает на всё? Однако то, что увидела Юлька дальше, разом перевернуло все её представления с ног на голову. Приблизившись к билетам вплотную, сбившись в тесную кучку, отличницы, одна за другой, смело протягивали руки, быстрым, едва заметным движением приоткрывали билеты и бегло просматривали их. Затем клали на место и незаметно приоткрывали следующие. И так – пока не находили то, что им подходит. Всё происходило в считанные секунды. У Юльки от изумления едва глаза из орбит не вылезли. Но, овладев собой, она судорожно оглянулась на экзаменаторшу. Та, по-прежнему склонившись над бумагами, торопливо перебирала их. Не заметила!.. Вот это да!.. Это уже не просто уверенность, это наглость! Причём колоссальная. Это ж надо! Отличницы! Гордость группы! А на деле?  Обыкновенные мошенницы. Ха-ха… А с другой стороны… почему бы и нет? Может, тоже попробовать? Взять – да и стать вот так же гордостью группы? Из гадкого утёнка – да в лебедя!

   Так… Что там экзаменаторша? Всё в бумагах роется? Ну! Смелее!.. Всего-то и надо уверенно протянуть руку и едва заметным движением приоткрыть первый попавшийся билет. Тьфу-ты! Не то! Так, кладём на место… Экзаменаторша?.. Ага! Бумаги разложила… ведомость заполняет... Молодец! Видать, ответственная! Отчётность всё же... Слава тому, кто её изобрёл! Так… Выдохнем и снова… Упс! Вот оно! Релятивизм… понятие… идеи… виды. Есть! Оно самое! Ну же! Хватай и вперёд!..

***
 - Сдала! Пять! – выдохнула выпорхнувшая в коридор Юлька.
 - Да ты чё! Правда? – не поверила Светка подруге. И с завистливым восхищением добавила: - Ну ты даёшь! Везёт…

   Светка Верзилина, вопреки своей фамилии, была низенького роста. В группе её не особенно принимали. Лицо – вечно унылое, как будто чем-то обиженное, а глаза – живые, заинтересованные. Смотришь в них и понимаешь: если что – за словом в карман не полезет. И действительно, за всё время общения со Светкой Юлька не раз убеждалась: не лезла. Что первое на ум приходило – то и выдавала. Но не всем и каждому. Только тем, с кем по-настоящему сближалась. Как с Юлькой. Может, поэтому одни считали Светку чудаковатой, другие – забитой, слишком замкнутой. Но, кто бы что ни говорил, Юльке было с ней интересно.

   Сдружились они ещё на первом курсе. На почве книг. Обе обожали читать. Юлька – про любовь неземную, Светка – приключения, фантастику, детективы. Любили обмениваться книгами, но ещё больше – впечатлениями о прочитанном. Спорили чаще, чем соглашались. Иногда до взаимных обид. Но этим и были интересны друг другу. Когда в училище организовали литературный кружок, обе туда записались.
Второе, что их объединило, - это отсутствие интереса к предметам, преподаваемым в училище. Кроме литературы. Тут уж Светка могла такое выдать, что ставило в тупик и учителей, и одногруппниц: оказывается, умная, а учится почему-то неважно!

   Однажды, на уроке методики преподавания детской литературы, учительница, рассказывая биографию Свифта, назвала город, где он родился, Дублинском. Светка оказалась единственной, кто заметил ошибку и осмелился на неё указать:
- Дублин, может быть? В английском нет таких окончаний – ск.
Интересно с ней было! А одна любимая Светкина фраза по-особому мрачно веселила Юльку: «Должны, но не обязаны!» Начнёт, бывало, кураторша группу отчитывать:
 - Вы должны так-то и так-то, а вы – эдак и не так!
Ну, а Светка тихо так, чтобы слышала только Юлька, сидящая рядом:
 - Должны, но не обязаны!
Такая вот тихая бунтарка. Как её в педучилище занесло? Непостижимо! Трудно было представить Светку один на один с целым классом стоящих на ушах детей. Хоть и чувствовалось, что где-то глубоко в душе Светка давно чётко расставила приоритеты, тем не менее от всей её фигуры веяло такой же неуверенностью и робостью, как от Юльки. Зачем она здесь? Наверное, предки настояли. Куда-то ж надо было поступать. А в пятнадцать лет как-то сложно в себе разобраться. Не знаешь, в каком кулачке твоя судьба, дело всей жизни. Можно только попытаться угадать, как в той игре. Да, да, в той самой, где в одном кулачке зажимают предмет и надо как-то догадаться, в каком именно. Не угадаешь – проиграл! Юлька про себя тоже пока не могла понять: выиграла она или проиграла? Угадала она дело своей жизни или просто ткнулась наугад? 

 - Ага! Сдала, - повторила Юлька уже спокойнее.
 - А я думала, мы вместе пойдём. Как всегда, - сказала Светка помолчав. Юльке показалось, что на последних словах голос подруги чуть дрогнул. А глаза как будто слегка погрустнели, и лицо сделалось обиженнее, чем обычно.
 - Ну-у… - замялась Юлька. – Я подумала: чего тянуть? Как сдам – так и сдам! Только бы поскорее… Отмучиться – и домой.
 - Позвонила бы хоть… Я б тоже пораньше пришла. 
 - Да… понимаешь… поздно уже было… неудобно…
 - А-а… Понятно.
 - Да не переживай ты, Свет! Всё сдашь… Ты чего?
 - Ничего. Ты меня подождёшь?
 - Амм… Я… видишь ли… не могу сейчас… Я… Меня тут… ну… ждут в общем…
Грусть в Светкиных глазах сменилась сначала недоумением, потом – насмешкой.
 - А! Ну иди. – И, видя, что Юлька всё ещё мнётся, для приличия: - Иди, иди! Ждут же…
 - Ну… ладно! – наигранно бодро произнесла Юлька. – Удачи тебе! Ни пуха!..
Светка и бровью не повела, точно окаменела. Юльке, так и не дождавшейся, когда же её традиционно пошлют к чёрту, стало как-то не по себе. Не хотелось так уходить, оставлять Светку в таком вот окаменевшем, невысказанном состоянии. Ну, чего она, в самом деле? Подумаешь, какая обиженная! А на что обижаться-то? На то, что ей, Юльке, в кои-то веки повезло? Поймала удачу – так теперь что? Выпусти? Ну уж дудки! Девчонки – супер! Показали ей путь к пятёркам. И никто, никто её теперь с него не свернёт! Даже Светка.

   Вот придёт она, Юлька, домой с этой пятёркой, и как изменится, преобразится сначала мамино лицо, потом - бабушкино! Какой любовью и гордостью за Юльку осветятся их усталые глаза! А кураторша! А одногруппницы! Да она теперь не хуже их всех будет! Теперь она - не позор группы! А тоже… её гордость! А то нет? Да, да! И кураторша теперь увидит, как она в ней, Юльке, жестоко ошибалась! Как не разглядела её!
  Да, это – не просто путь к пятёркам. Это – путь к уверенности в себе. К внутренней силе. Да и чем это может помешать их со Светкой дружбе?
 - Юль, ну ты что? Идёшь? – нетерпеливо окликнула стоявшая поодаль Томка Мизинцева.
 - А? – растерянно оглянулась Юлька на кучку отличниц, ожидавших её. Погружённая в свои мысли, она совершенно забыла, что её ждут. – Да, сейчас… Свет, меня тут девчонки в кафе позвали… Посидеть, отметить… Я обещала… Но я тебе позвоню! Вечером. Ага? Расскажешь, как сдала, ладно? Ты, главное, не волнуйся, всё хорошо будет… Ну… пока, ладно? До вечера?..

***
 - … Чего ты к ней прилипла? К этой малохольной? – насмешливо поинтересовалась Томка, когда они всей девчачьей компанией сидели за столиком в кафе, лениво потягивая из соломинок свои коктейли.
 - А? К кому? – словно очнулась Юлька после глубокого раздумья.
 - Да к этой… К Верзилиной. Она ж забитая какая-то! Вы с ней вообще не похожи…
 - Это да! – живо подтвердили другие. – Ты сегодня… молодец! Быстро фишку сечёшь.
 - Ну! А я что говорю! – воодушевилась Томка.
  Юлька почувствовала, как щёки начинают гореть румянцем стыда и гордости. Вроде и стыдно, что она, слушая гадости о Светке, просто сидит и помалкивает в тряпочку, боясь вступиться за подругу. Но как же быть, если её наконец-то признали своей те, на кого ей так хотелось походить? Хоть чуть-чуть. Начни она сейчас вступаться за Светку – и всё! Всему, чего она добилась сегодня, конец.
 - Юль, я всё спросить тебя хочу: почему ты не красишься? – прощебетала Томка, обласкав Юльку томным взмахом густо накрашенных ресниц. – Ты ведь симпатичная! Тебе красоту подчёркивать надо.
 Вопрос поставил Юльку в тупик. Она действительно не увлекалась косметикой, потому что в её окружении никто не придавал такого значения внешнему виду. Ни мама, ни бабушка. Ни Светка. Мама была затюкана работой, вечными дежурствами, стараясь заработать лишнюю копеечку, поставить на ноги единственную дочь. Бабушка считала, что природную красоту и так хорошо видно, зачем её ещё подчёркивать? А от косметических средств только портится кожа. Светка не зацикливалась на своей внешности потому, что была самодостаточна как личность. Ей нравилось просто болтать с Юлькой и было совершенно плевать, как Юлька выглядела.
 - Ты приходи ко мне на следующей неделе. Мы тебе макияж сделаем! – не унималась Томка, в которой теперь проснулся визажист. – Вот отпад будет! Тебе тени очень пойдут… Слушай!.. – её вдруг словно осенило. – А садись со мной!.. Со следующего года…
 - Где садиться? – тупо переспросила Юлька.
 - Ну как где? На уроках, конечно. А то мне надоело с этой дурочкой Крюковой сидеть!.. Какая-то она тоже… не от мира сего. Вот и пусть вместе с Верзилиной сидят!
 - Сёстры по разуму! – съехидничали остальные.
 - Вот-вот. - Томка поиграла соломинкой. – А ты – со мной, давай?
 - Амм… Ну-у… - замялась Юлька. Слишком много всего навалилось сегодня. Нужен тайм-аут.
 - Ну вот и классно! – обрадовалась Томка, приняв Юлькино мычание за согласие. – Да, и на следующий экзамен – тоже с нами! Классно же… Ой, девочки, а я тут в косметическом такую тушь классную видела! Она так ресницы удлиняет!..
 - Девчонки, а кто знает Смирнова с первого курса?
 - Это такой симпатичный с кудрями?
 - С крашеной блондинкой всё ходит?..
 - Нет, надо, всё-таки, её попробовать! Так, говорят, удлиняет!..
 - У той, что носик как драконий клюв?..
 - И ресницы становятся ну такие пушистые, объёмные!.. Это надо видеть! Глаза делаются ну совсем другие: такие большие, яркие…
 - Ой, ну такой мальчик! Секси! Я прям тащусь!.. Как бы познакомиться?..
 - Ой, а я тут такой крем в рекламе видела! Щас сайт найду…
 - Слышь, Каюмова, да оставь ты уже его!.. Ну можешь хоть сколько-то обойтись без телефона?!..

***
 - … Умничка! Отличница ты моя!.. – радостно суетилась на кухне мать, приготовляя чай. На столе вкусно пахла «Чародейка» в блестящей шоколадной глазури, купленная Юлькой на остаток карманных денег. Надо же отметить первую сдачу. Да ещё на «отлично»!
  Мать, плотно сбитая женщина лет сорока, с зачёсанными назад волосами, перехваченными заколкой, упоённо ловила каждое Юлькино слово. Она, конечно, не ожидала от Юльки. Привыкла, что дочь – троечница. Даже растерялась от радости. А когда Юлька, преодолевая смущение, рассказала матери, как ей досталась эта «пятёрка», мать, к Юлькиному удивлению, восхищённо воскликнула:
 - Вот как полезно иногда поучиться у более ловких! Молодцы! Опытные девочки! И ты у меня – молодец!
  Юлька аж рот разинула: вот так мама! Это та самая мама, которая как-то раз, узнав, что Юлька иногда умудряется ездить на троллейбусах «зайцем», прочитала дочери мораль в духе: «А как же твоя совесть?!» Вот уж поистине сложен и многогранен человек! Никогда не знаешь, чего от него ждать, какая грань проявится. И ведь близкий, вроде бы, человек…
 - «Молодец»?! – изумлённо переспросила Юлька. – А я-то боялась тебе рассказывать…
 Мать удивлённо подняла брови.
 - «А как же моя совесть»? – скопировала Юлька её тон. Но следующий взгляд матери оказался красноречивее любых слов:
 - Да какая уж тут совесть! Может, хоть стипендию получать будешь. Знаешь хоть, как тяжело мне одной тебя тянуть?
 Юлька знала. Отец, с тех пор, как ушёл, только изредка звонил. Пообщаться с дочерью. Но этим его вклад в дело семьи исчерпывался.
 - Так что, - со вздохом заключила мать, - всё – от ситуации… В том числе и совесть!
 - Относительно то есть? – уточнила Юлька. Ей вдруг подумалось, что если посмотреть на это как релятивисты, то, пожалуй, с её стороны и правда более бессовестным было получить, пусть честную, но бесприбыльную тройку. А так – пусть и фальшивая пятёрка, зато…
 - Вот-вот. Что отличник, что троечник – всё относительно и условно. А экзамен – это вообще лотерея! Повезёт-не повезёт. Да и вообще, гибче надо быть, гибче… Вон у нас на работе (мать Юльки работала медсестрой в районной поликлинике) кто под начальство сумел прогнуться, тот и на коне!.. Да!.. – вспомнила вдруг мать. – А Светка-то как? Сдала? Всё нормально?..

***
 - Молодец! Ну вот ты и отличница! Поздравляю! Дождались… - радостно приговаривала бабушка, обнимая Юльку и расцеловывая её в обе щеки. – Мама уже звонила, всё рассказала… А я знала! Знала, что ты ещё проявишь себя. В тебе есть мои гены, и должны же они были, наконец, проявиться! Ты обязательно станешь хорошим учителем, обязательно! Умница! Гордимся тобой!..

  Мать отправилась на работу. У неё сегодня вторая смена, придёт поздно. А Юлька – к бабушке. Перед тем, как отпустить Юльку, мать в прихожей доверительно зашептала, словно их мог кто-то услышать:
 - Юль, слышь, ты только ей-то не говори, как ты эту пятёрку получила… Ладно? Ну… ты ж знаешь эту её упёртую принципиальность!.. Ведь знаешь?.. Помнишь, как она про своих учеников рассказывала и всё повторяла: «Для меня шпаргалка – как пощёчина! Как только вижу, что кто-то списывает, сразу забираю работу и – не глядя два!..» Помнишь? Ну так чего зря волновать человека? Не знает – не бредит… Она ж педагог старой закваски. А они такие: что уж плохо, так непременно должно быть наказано. И прощения этому нет. Понимаешь? Пусть думает, что ты её честно заработала… пятёрку… Теперь же всё равно ничего не поправишь, а человек будет переживать. Как же! У такого честного, принципиального педагога – и нечестная внучка! Понимаешь? Ей сложно будет принять это… Другой человек… Так что, ты просто ничего не говори – и всё! Это же не обман. Просто не всё нужно рассказывать…
 - Мам… а ты списывала?
 - Ага! Как же! Кто бы мне дал?
Мать Юльки закончила то самое медучилище, в котором преподавала бабушка.
 - А тебе хотелось?
 - Конечно. А что здесь такого? Сама же теперь знаешь, насколько нереально все билеты выучить. За то время, которое дают на подготовку.
Вместо ответа Юлька чмокнула мать в щёку и вышла.

  Косу вокруг головы бабушка давно уже сменила «улиткой» на затылке. «Улитка» ей шла не меньше, чем коса. Зелёные глаза со строжинкой смотрели всё так же внимательно и по-доброму. «Воплощение доброй строгости!» - с любовью думала Юлька о бабушке. «Вера Николавна – хоть и строгая, но добрая!» - с уважением говорили о бабушке её ученики. А Юльку при этом так и распирало от гордости! Словно уважение относилось не к бабушке, а к ней самой. Ничего! Когда-нибудь и её будущие ученики скажут так же и о ней…
 - Ну что? Чайку? – улыбнулась бабушка. – Ты присядь пока, я приготовлю.

  Юлька прошла в комнату. Привычно скользнула взглядом по знакомым стеллажам с книгами. И сердце слегка подпрыгнуло в груди. От радости.
 - Привет, друзья! – приветливо помахала Юлька книгам. Господи! Сколько же здесь всего читано-перечитано! Бывало, попросит её бабуля помочь уборку сделать, и Юлька всегда начинает именно с этой комнаты. Где стеллажи. Протирает их протирает, а потом случайно вот так же, как сейчас, скользнёт взглядом по какой-нибудь книжке… Ой! А я её, кажется, ещё не читала! Что-то новенькое… Интересно, наверное! Та-ак… Полюбопытствуем… И – всё. Пиши-пропало! Юлька пропала. В книге. В другой реальности. И уборка пропала. На ближайшие час-полтора. Пока Юлька не начитается! Поэтому мать уже знала: если Юлька уходила к бабушке помогать с уборкой, то это надолго.
  Поздоровавшись с книгами, Юлька подошла к письменному столу. На столе лежал раскрытый альбом. Старые фотографии, чёрно-белые. Молодые лица на них. Ой, а вот и бабуля! Молоденькая… Возрастом, может, чуть постарше Юльки сейчас. Коса уже тогда длиннющая, но еще не вокруг головы, а на плече лежит. В простеньком девичьем платьице. Красавица! А рядом кто? Какая-то девушка… Улыбчивая, даже смешливая как будто… С лукавинкой во взгляде… Подруга, наверно. Прямые каштановые волосы до плеч. Такая же прямая чёлка. Кого-то смутно напоминает… Кого?.. Юлька пристально всматривается, пытаясь узнать. Потом переворачивает фотографию, а там – надпись: «Моей лучшей подруге Верочке Прощиной. Лена С.» Кто такая эта Лена С.? Почему она кажется такой знакомой? Ну, да ладно. В конце концов, можно потом спросить у бабушки.
 - Юля! Чай! – позвала из кухни Вера Николаевна.
 - Бабуль, а кто такая Лена С.?
 - Какая Лена С.?
 - Да там, у тебя на фотографии…
 - А-а… Лена Семёнова. Это подруга моя школьная, а потом – и институтская. Вернее, тогда была Семёнова. А теперь – Хватова. По мужу. Да она у вас директор! В училище… Хватова Елена Владимировна. Не узнала?
  Точно! Так вот откуда это смутное чувство знакомства с Леной С.! Елена Владимировна… Хватова. Их директор. Директриса, как они её называли между собой. Маленькая женщина, теперь уже не с длинными каштановыми волосами, а с модной стрижкой крашеных рыжих. С вечно недовольным, требовательным взглядом на худом, издёрганном лице. Ни тени прежней улыбчивости. И никакой тебе лукавинки во взгляде. Смотришь – и мороз по коже! У такой не забалуешь.
  Директрису в училище побаивались. И студенты, и преподаватели. Поэтому, когда она уезжала в длительные командировки или отпуска и подолгу не вмешивалась в жизнь училища, а всем заправлял её заместитель, дышалось свободнее. Это ощущалось во всём: исчезала настороженность и нервозность во взглядах, в разговорах. В коридорах слышался громкий смех, звучала непринуждённая болтовня. Движения становились неспешными, спокойными, в свое удовольствие. Пропадало желание прятаться по углам и кабинетам. Кто-то даже сложил стишок, переделав известную рифму о биссектрисе: «Директриса – это такая крыса, которая бегает по коврам (имелись в виду ковровые дорожки в коридорах училища) и всех шугает по углам».
  Надо же, как меняет людей время! Время и жизнь. А может что-то другое их меняет? Собственный выбор? Юльке вдруг подумалось: а что, если требовательность директрисы относится и не к ним ко всем вовсе? а к себе самой? им-то кажется, что она ими недовольна, а она недовольна собой! потому что не может найти потеряшку – свою лукавинку во взгляде. Ищет-ищет, а найти не может. Вот и злится. Два разных человека – Елена Владимировна и Лена С.
 - Не узнала бы, - признаётся Юлька. – А вы дружили? С ней? И… теперь дружите?
Бабушка покачала головой:
 - Что ты! Мы дружили только в школе и первые два курса в институте. Да-а… до первой Ленкиной пятёрки. А потом – всё. Как-то разошлись. Разными путями.
 - Как это? До первой пятёрки?
 - Ну, Ленка как получила свою первую пятёрку, в конце второго курса, так стала больше с отличницами общаться, а со мной – всё реже и реже… В новый статус перешла!
 - А… ты, что же, не была отличницей?
 - Не-е! По химии – главному предмету – да. Химию я любила! А по остальным – так… как получится. Четвёрки, тройки…
 - Тройки даже?!
 - А то! Вот ты философию – молодец! – на пять сдала. А я, помню, на три. Представляешь? Сложная дисциплина! Не всем дано…    

***
  Консультация перед следующим экзаменом Юльке, в общем-то, была не нужна. Всё, что там могли сказать, было известно наперёд и, по большому счёту, бесполезно. Но она пришла. Показать свой новый суперский макияж и причёску. И то, и другое ей с утра мастерски соорудила Томка. Благо, консультацию назначили на двенадцать, и у них была уйма времени!
  Едва Юлька с Томкой вошли в аудиторию, как на них тотчас же обернулись. Кто-то застыл на месте, не сразу узнав преобразившуюся Юльку. Кто-то восхищённо присвистнул и протянул: «О-о-о!..» Кто-то, наконец, обрёл дар речи и снисходительно заметил:
 - Ну вот! Нельзя, что ли, быть всегда такой красивой? Хоть краску приобрела! А то – вечно бледная, никакая…
  Восхищаться и правда было чем. Умелые Томкины руки прирождённого художника-визажиста настолько искусно смешали на Юлькиных веках сиреневые и бежевые тени, настолько ювелирно нарисовали стрелки угольно-чёрным карандашом и удлинили ресницы специальной тушью, что Юлькины круглые глаза стали чуть ли не миндалевидными и приобрели некоторую загадочность. А бледно-розовая помада на тонких губах придавала Юлькиному лицу особую, нежную миловидность. Великолепно дополнял этот косметический триумф хвост пышных Юлькиных волос на макушке, обмотанный косой. Как короной. Причёска очень шла Юльке и делалась, как выяснилось, просто: сначала делаешь хвост, затем волосы в хвосте делятся на две части – верхнюю и нижнюю. Верхняя часть заплетается в косу и аккуратно обматывается вокруг нижней. Потом закрепляется шпильками.
  Обтягивающее платье-клёш тёмно-зелёного цвета, извлечённое из Томкиного гардероба, довершало эффект, выгодно подчёркивая фигуру и цвет глаз. Золушка превратилась в принцессу!
  Не в силах сдержать свои восторги, одногруппницы повскакали с мест и окружили Юльку.
  О чём говорилось на консультации Юлька не слышала: всё это время у нее в ушах звучали восторженные возгласы девчонок. Только к концу она заметила, что Светка на консультацию не пришла. И вспомнила, что забыла ей позвонить, как обещала после экзамена.

***
  Позвонила сразу, как пришла домой и заперлась у себя в комнате. Чтобы спокойно поговорить, и никто не услышал. Абонент вне зоны действия. Неужели телефон отключила? Обиделась!.. А может, батарейка села?.. Ладно, попробуем позже. Но ни в тот день, ни на следующий телефон Светки так и не ответил.
  Да что она в самом деле?!.. Уж не случилось ли чего? Или… Или, всё-таки, обиделась? Не хочет разговаривать?.. С предательницей… Бойкотирует…
  Юлька вдруг поймала себя на том, что думает о себе, как о совершившей предательство. Тьфу ты, боже мой!.. А с чего вдруг? Что она, собственно, такого сделала? Подумаешь, сходила с девчонками в кафе! Ну и что? Что теперь, из-за этого дружбе конец? Тоже мне – принцесса на горошине! Какие мы нежные! Ну, Томка предложила, правда, пересесть к ней и назвала Светку «малохольной» и «забитой»… Но это же не значит, что Юлька вот возьмёт – и правда пересядет! Это ещё вилами по воде… Сама-то «терпеть ненавидела», по её словам, когда Юлька на неё за что-нибудь обижалась! Бывало, заметит и отвернётся только, презрительно буркнув: «Подумаешь, говно какое!» А теперь – сама, видите ли, телефон отключила. Хотя наверняка знала, что Юлька заметит её отсутствие на консультации и будет звонить. На, мол, тебе! Попереживай!.. Говно какое!..
  «Ой, что ж я делаю-то!» - тут же спохватилась Юлька. – «Ещё и не говорила с ней, а уже мысленно ссорюсь… А если у неё и правда что-то случилось?..» Подстёгнутая внезапно вспыхнувшей тревогой, Юлька вскочила с дивана и помчалась к выходу. Надо прямо к ней. К Светке. Адрес же есть! Юлька была у неё несколько раз.
  А господа релятивисты пускай идут лесом! Раз такие умные. Может, что-то и относительно в этом мире, но только не совесть. Совесть, помноженная на относительность, равна нулю.
  И вот она бежала, как сумасшедшая. Ничего не видя и не разбирая. Кажется, пару раз натолкнулась на кого-то. В голове звенит только маршрут: сейчас на остановку, там – первый автобус, доехать до рынка, потом – пройти дворами к Светкиной девятиэтажке. Второй подъезд, пятый этаж, квартира 58.

  Пока едет в автобусе, воображение рисует жуткие картины: Светка в больнице, одна, и никто не придёт, не навестит… Но телефоном-то там разрешают пользоваться! А может, она зарядное забыла?.. Ох!.. Только бы ничего серьёзного!.. А в общем-то, дело не в зарядном. Просто Светка всегда очень легко и быстро замыкалась в себе, если что-то было не по ней. И разомкнуть её потом было почти невозможно. Во всяком случае, стоило Юльке большого труда – уговоров, увещеваний, извинений…
  Говорят, на обиженных воду возят. А вот бывают такие обиженные, на которых воду не повозишь. Светка была как раз из их числа. Казалось, она без каких-либо сожалений отключалась от некомфортного для неё общения и преспокойно себя чувствовала в своём обиженном одиночестве. Вот и теперь она снова – вне зоны действия. Вне общения. А сожалела об этом Юлька.
  Рынок… А вот и частный сектор. Юлька идёт как на экзамен. Страшно. Сейчас вот Светка откроет ей дверь и посмотрит на неё как на дуру: чего припёрлась? тебя звали? иди к своим новым подружкам!
  Да уж, это тебе не билет тайком открыть и тут же положить на место, если не понравится! Другой двери нет. Как и другой Светки. Да и к тому же, неизвестно, какой вопрос придётся решать за Светкиной дверью. Какое из Светкиных настроений преодолевать. И удастся ли преодолеть на «отлично».
  А, ладно! Пусть её смотрит! Только бы не в больнице!.. Редиска она, всё-таки. Такое чувствовать заставляет! На обиженных воду возят? На обидевших возят не меньше.
  Да, для Светки её внутреннее состояние было важнее любых консультаций. И так было всегда. Помнится, как-то она заколола английский. Английский у них вела Аршаева – немолодая преподавательница лет шестидесяти. Крупная и очень важная. Аршаева была из тех, кого боялись. Потому что в ней чувствовалась любовь к власти. Не важно над кем. Ведя занятия в педучилище, она наслаждалась властью над студентами. Проявлялось это и в её постоянном насупленно-каменном, точно застывшая маска, лице; и в плотно сжатых, словно из принципа не желающих улыбаться губах; и в осуждающе-строгом блеске редко моргающих глаз; и во всей каменно-неприступной позе. Но особенно когда она начинала вдохновенно, с гордостью, рассказывать во время периодически случавшихся у неё лирических отступлений о тех горе-студентах, которых её чрезмерная строгость вынудила бросить училище. Некоторые, по её словам, приходили даже потом и говорили спасибо. Дескать, именно благодаря ей, её настойчивой требовательности как педагога, они поняли, что быть учителем – не их призвание, и это помогло им найти свой путь в жизни. Ей нравилось до умопомрачения чувствовать себя вершительницей судеб. Осознавать, что вот она повлияла на судьбу Иванова, Петрова, Сидорова…
  Светку Аршаева терпеть не могла: та была надёжно защищена от её нападок этим своим замкнутым равнодушием. Говоря проще, вовремя могла показать, что ей – по барабану.   
  На следующем английском Аршаева с вкрадчивой требовательностью тут же спросила Светку, почему её не было на предыдущем занятии. Светка, подперев голову рукой, что-то рисовала в тетради. На Аршаеву даже глаз не подняла. А на её вопрос, ничуть не смущаясь, кратко и хмуро ответила:
 - Плохо себя чувствовала.
 На властном лице Аршаевой также не дрогнул ни один мускул. Группа, замерев от страха, с любопытством ждала продолжения. Кажется, на сегодняшнее занятие козёл отпущения найден. Значит, остальных должно миновать… На некоторых лицах уже читалось радостное облегчение.
 - Ага, - понимающе произнесла Аршаева своим вкрадчивым тоном. – Но, вероятно, потом вы почувствовали себя лучше и пришли на следующий урок, так? На литературу.

  Аршаевские уроки боялись закалывать именно поэтому: врать, что из-за болезни, было бессмысленно. Аршаева, хоть и не была их куратором, а значит не могла требовать справки от врача, всё равно всегда узнавала от других преподавателей, что  тот или иной студент, пропустивший её занятие, приходил в тот же день на другие. Пойманных таким образом с поличным обиженная англичанка наказывала отработками до тех пор, пока не соглашалась наконец сменить гнев на милость. Наученные горьким опытом, студенты английский старались не пропускать.
  Пойманная на вранье, Светка прямой вопрос Аршаевой проигнорировала, продолжая спокойно рисовать. Аршаева, поняв, видимо, что здесь бесполезно давить страхом, никаким отработкам подвергать Светку не стала. Но и на экзамене больше тройки не поставила. Хотя, по Юлькиному мнению, были ответы и похуже, но почему-то четвёрочные… 
  Юлька была как все: также дрейфила при мысли об отработках, также огорчалась из-за троек и радовалась четвёркам. А уж о пятёрках и говорить нечего! Как-то она сама, по примеру Светки, прогуляла педагогику. Слава Богу, не английский! Просто не захотела идти, не было настроения – и не пошла. Это был последний урок, и ей захотелось домой. Пораньше. А на следующее утро вдруг включился здравый смысл – и она вся внутренне затряслась: а ну как педагогичка, по примеру Аршаевой, пойдёт по другим преподавателям вынюхивать была ли Юлька у них вчера!.. Вот ужас! Позору-то будет!.. Кураторша в панике может и матери сообщить… Бабушка узнает…
  В училище она разыскала Светку и поделилась с ней своими страхами. Светка выслушала, как всегда, спокойно и даже как будто отрешённо. Под конец только небрежно бросила:
 - Ну и что? Подумаешь… трагедия! Скажешь, плохо себя почувствовала.
 - Справку потребуют. От врача.
 - Ну и что? Мало ли что у тебя болеть могло?! И вообще!.. Это унижение твоего достоинства. Так докапываться. А ты боишься!..
  «Мало ли что у тебя болеть могло?» Юлька поняла, что хотела сказать Светка. К врачу можно пойти (и даже попасть без очереди!) с острой болью какого-нибудь органа: зуба, головы, живота… А вот если у тебя вдруг остро заболела душа? Так остро, что чувствуешь: ты не можешь сейчас пойти на урок! Не сможешь спокойно слушать и вразумительно отвечать, потому что мыслями будешь постоянно возвращаться к источнику боли. Как тогда… К Доброхотову. Или сейчас – к Светке. Но тогда, всё-таки, боль была сильнее.

  В Доброхотова Юлька влюбилась случайно. Ей тогда, кажется, лет 13, что ли, было… До этого Доброхотов был для неё обыкновенным мальчиком. Сосед по подъезду. Ничем не выделяющийся среди других Юлькиных ровесников.
  Как-то, в один из тёплых весенних вечеров, Юлька, болтая с мамой на кухне, выглянула в окно. Просто так. Из праздного любопытства. Жили они на первом этаже. За окном раскинулась небольшая площадка с зелёными насаждениями – молоденькие деревца, кусты шиповника, клумбы. Вот на этой-то площадке, прямо перед их кухонным окном, стояла весёлая компания: в центре - Доброхотов с собакой на поводке, а вокруг него – знакомые соседские девчонки. Валерка, сверкая направо и налево своими томно-карими глазами, о чём-то увлечённо рассказывал. Девчонки не сводили с него серьёзных внимательных глаз. Эта их внимательность и увлечённость Валерки так заворожили Юльку, что она, прилипнув к окну взглядом, как зачарованная, следила за всеми изменениями Валеркиного лица. Не красивого, но такого живого и обаятельного в своей живости. Страсть как захотелось узнать, о чём он рассказывает! И так получилось, что в какой-то момент Валерка поднял взгляд и увидел Юльку, наблюдающую за ним из окна. От неожиданности он растерялся и умолк. Юлька, также от неожиданности, вздрогнула и, смутившись, убежала в комнату. Ей вдруг ужасно захотелось стать совсем крошечной, как насекомое, и забиться куда-нибудь в щель. Господи, неудобно-то как!..
  С кухни следом долетел мамин смех:
 - Да не бойся ты! Он сам не лучше тебя вздрогнул!..
Слова эти прямо обожгли Юльку. Обаятельный Валерка, с томно-карими глазами, оказывается, «сам не лучше» её! Так же вздрагивает, так же смущается… Значит, такой же, как Юлька! Это словно объединило их. С одной стороны. А с другой – как бы выделило Юльку из толпы других девчонок, окружавших Валерку. Потому что на них он смотрел со спокойной, компанейской улыбкой, а при взгляде на Юльку – вздрогнул…
  С тех пор ей всегда казалось, во время их случайных встреч во дворе, что Валерка, каждый раз при взгляде на неё, вздрагивает и словно задаёт ей немой вопрос. Вопрос-признание: «Я люблю тебя! Будем дружить?» Юлька слушала, по многу раз прокручивая это признание в голове, и вся млела от счастья. Но вслух Доброхотов так и не задал ей этого заветного вопроса. Наверно, стеснялся. А потом и вовсе исчез с поля зрения. Перестал вдруг появляться во дворе. Вот тогда-то она и ощутила эту острую боль в душе – боль внезапной потери и придавившего её одиночества. Почему-то она решила, что Доброхотовы уехали из города. Навсегда. И она больше никогда не увидит Валерку. Этих его вздрагивающих в смущении глаз. Глаз, выделявших её из множества других таких же девчонок.
Валеркин отец был военным. Его, наверно, перевели в другую воинскую часть. Не удивительно поэтому, что она не видит больше Валерку. Не удивительно… Но больно до слёз!.. Зачем ей теперь всё это?! И этот двор, залитый солнцем!.. И эти веселящие своей зеленью деревья!.. И эти знакомые, приветливо улыбающиеся лица!.. Всё это!.. Без него!.. Без Валерки!.. Без него всё какое-то чужое, ненужное…
  От боли её спасла мама:
 - Ты чего? Плакала, что ль?
 - Нет…
 - А глаза чего красные?
 - Не знаю… Мам, а Доброхотовы давно уехали?
 - Куда?
 - Ну… в другой город, наверно… У них же отец военный…
 - Ну и что? Тут они! С чего ты взяла, что уехали? Только что сына на улице видела…
 Боль исчезла, а сердце подпрыгнуло от счастья:
 - Сейчас?! На улице?!
 - Ну да. С девочкой.
С девочкой!…
 -  Что?! С… какой девочкой?
 - Ну а я знаю? Дружат наверно.
Дружат… Наверно… Действительно, не известно ведь, что это за девочка на самом деле. А вдруг это его родственница? Может, сестра двоюродная…
 - Симпатичная? Девочка…
 - Да ничего!
 Но дело даже не в том, что это за девочка, кто она Валерке и какая она. А в том, что сейчас, в этот вот самый момент, Юльки для Доброхотова, похоже, не существует. А существует эта симпатичная девочка. С которой он гуляет, на которую смотрит, выделяя её – её, а не Юльку! – своими томно-карими глазами среди прочих девчонок!

  «Настоящая любовь – это: да здравствуешь Ты без меня!» - прочитала Юлька в блоге одного известного психолога. Психологу, конечно, виднее. И раз Юльку так задело, что Доброхотов с девочкой и, похоже, классно проводит время, значит, у неё, у Юльки, любовь к нему – не настоящая? Не на пять с плюсом? Ведь, если верить психологу, когда человека действительно любишь, так за него радоваться надо, раз ему хорошо. Даже если ему хорошо не с тобой. А Юлька не могла! И это обижало её больнее даже, чем измена Доброхотова. Мало того, что неудачница, так ещё и ревнива!
  Ну, а с другой стороны, героини её любимых романов тоже ревновали своих возлюбленных в определённых ситуациях. И всё равно были любимы. Ревность совсем не умаляла их достоинств. Скорее, добавляла изюминки. Очеловечивала их, что ли…
Если от первой боли Юльку исцелила случайно брошенная мамой фраза, то от второй – из-за «измены» Доброхотова – её спасла её книжность. Общению с людьми она предпочитала общение с книгами. Поэтому у неё практически не было подруг. Кроме Светки. Которая понимала: кроме физической боли существует ещё и душевная. И эта душевная боль – не менее уважительная причина, чтобы не пойти на постылые уроки.
А вот и Светкина девятиэтажка! Второй подъезд… Юлька влетает и мчится к лифту. Но лифт, не дождавшись Юльки, уже взмывает вверх. Ну и пусть! А мы – бегом по лестнице! Всё выше и выше… На пятый этаж. Бегом! Бегом за ускользающей дружбой! Вот сейчас, уже скоро она окажется у Светкиной двери, вся запыхавшаяся, с колотящимся сердцем. Будет звонить. Звонить, звонить, пока не вызвонит эту их дружбу обратно. А потом… Потом всё будет как прежде. И она снова будет греться в лучах Светкиного понимания.

***
  … С практики Юлька вернулась рано. Было около часа дня. Едва она переступила порог, как в ноздри ударил вкусный запах чего-то свеже-пожаренного или испечённого. Мамы дома не было, она работала во вторую смену. Глотая слюну, Юлька тут же прошла на кухню. На плите стоял чугунный казан с подгоревшими беляшами. У мамы постоянно что-нибудь подгорало. Потому что она любила браться за несколько дел сразу: поставит что-нибудь жариться, а сама в то же время примется раковину чистить. Пока чистит, забывает огонь сделать тише или перевернуть жаркое. Она называла это «хозяйственной жилкой». Ей нравилось о себе думать, что она может делать несколько дел сразу и всё успевать. «Ты всё делаешь очень медленно», - выговаривала она обычно Юльке. – «А у меня в руках всё горит!» Действительно, горело.
  Тщетно пытаясь отыскать наименее подгорелый беляш, Юлька со вздохом подумала, что у неё опять будет болеть желудок, но это не важно. Главное, что мама снова успела сделать несколько дел сразу и будет получать удовольствие при мысли, что в ней есть «хозяйственная жилка». А это ведь не каждому дано! Маме тоже хотелось хоть в чём-то быть лучшей. Отличницей. Отличница по хозяйству.
  Ну что ж… Лёгкий перекус, получасовой отдых и – за конспекты. Завтра у Юльки английский в 4-м «Б» классе. А на урок к ней пожалует сама Аршаева!.. Надо как следует подготовиться. Как никак – теперь статус обязывает. Отличницы.

  Летнюю сессию Юлька всю сдала на «отлично», пользуясь тем же приёмом подсмотра билетов, что и на философии. Окончание сессии опять отметила с Томкой и её подружками в кафе. Томка научила её новой причёске – «испанский узел». Волосы пришлось, правда, немного укоротить. Сделали чёлку с начёсом. Попросили соседку записать на видео на Томкином телефоне, как Томка укладывает Юльке волосы и комментирует. Потом выложили в ВК. Ролик тут же стал набирать лайки, которые Томка не успевала подсчитывать, краснея от удовольствия. Подписчиков у неё было немало. Юлька тогда ещё в ВК не успела обосноваться. Да и телефон у неё был старенький, плохо тянул интернет: мама свой отдала. Один подписчик даже оставил комментарий специально для Юльки: «Девушка, вы – космос! Давайте с вами познакомимся!)))» И сердечко добавил. В общем, нахохотались они в тот день от души!
  Юлька научилась накладывать макияж. Всё это пришлось очень кстати, потому что следующий год начался с практики в школе. Ну, а ненакрашенная учительница с косой смотрится как-то не очень солидно. По-детски. Имидж, конечно, требовал изменений. И Томка ей в этом очень помогла! Вот уж, нежданно-негаданно… Всего-то и надо было – прийти пораньше на первый экзамен!..
  Но самым приятным из всех изменений стала стипендия. Повышенная. Как у всех отличников. Едва получили, так сразу же закатились с Томкой в магазин женской одежды. Подбирать Юльке приличное платье. Приходилось соответствовать! Всему. Новому статусу, новому окружению…
  Ну, всё!.. Пора за конспект! Вот интересно, говорят: чем больше себя отдаёшь, тем больше энергии получаешь взамен. А у Юльки всё было наоборот: она выкладывалась на уроках как могла, а чувствовала себя точно выжатый лимон. Единственное, что её по-настоящему радовало в школе – это окончание уроков. Особенно предвкушение того момента, когда выходишь наконец из школьных стен, из душных классов, на свежий воздух и можно больше не притворяться учительницей, добросовестной практиканткой. А если ещё и дома никого нет… то это вообще праздник! Значит, ещё какое-то время можно побыть собой и с собой. Вот как сейчас.
  Сейчас, сейчас… Какая у нас там тема? Ага, презент симпл – настоящее простое… И правда, чего там сложного? В этом настоящем? Просто живи им – и всё тут. А люди так любят всё усложнять! И себе, и другим. Вот кто, например, из детей заинтересуется завтра у неё на уроке этой темой? Только те, разве, кому нужна хорошая оценка. А вернее – те, чьим родителям она нужна. Детям-то по барабану. И английский, и школа. Они бы с большим удовольствием в неё не ходили! Или ходили бы по желанию: хочу – хожу, не хочу – не хожу. Так же, по желанию, большинство из её подопечных делает домашнее задание: хотят – делают. Но в основном – не хотят.
  Юлькино домашнее на сегодня – подготовиться к уроку на завтра. И не делать ей его нельзя. Даже если не хочется до тошноты! Во-первых, потому что она – учитель и должна во всём показывать пример. А во-вторых, завтра к ней на урок придёт Аршаева. Будет придирчиво смотреть и так же придирчиво оценивать, как она это умеет, все ли методические требования соблюдены. Попробуй что-нибудь не соблюди!
Так… Сначала надо чертить таблицу. Четыре колонки. Так требовала Аршаева-методист. Гм!.. А в «крестиках-ноликах» - три на три… Помнится, они со Светкой, бывало, окончательно заскучав на каком-нибудь занятии, тихонечко, прикрывая листок руками, поигрывали… Интересно, а как там Светка? Как-то у неё практика? Справляется ли? Со своими оболтусами?.. Ой, отвлеклась!.. Итак… В крайнюю слева пишем «Ход урока»… Написали. В крайнюю справа – «Время»… Готово! А между ними – «Учитель»… и… «Ученики»… Гм!.. Надо же, словно между двумя конвоирами по бокам. Учитель-то. С учениками. С одного боку ход урока их прессует, а с другого – время, чёрт его дери!.. Вечно не хватает! Особенно с 4 «Б». Так, ладно. В колонке «Учитель» надо писать слова учителя на разных этапах урока, а в «Учениках» - предполагаемые ответы учеников. Помещая и учителя, и учеников в рамки запланированных речей, мыслей… Всё по плану. Ни шагу вправо, ни шагу влево. Прямо как в сценарии. Или пьесе. Только очень уж не жизнеподобной. А потому – неинтересной.
  Первый этап – готов. Дежурные приветствия, дежурные ответы… Набившие оскомину и ей, и ученикам. Отчеркнуть! Второй… Проверка домашнего задания… У Юльки невольно вырвался тяжкий вздох. Вот тут и начнётся самое интересное. Аршаева будто чуяла, куда ей лучше прийти. В 4 «Б»! Именно из этого класса в Юлькину группу попали все «сливки». То есть те, кого не захотела взять другая учительница – Юлькина напарница. Раньше, до прихода Юльки, она вела английский у всего 4-го «Б», потому что в школе не хватало учителей. Но когда на практику пришла Юлька, класс тут же поделили на группы. И теперь – напарница от души наслаждалась работой с теми, кто хотел учиться, Юлька же шла в 4 «Б» как на войну.
  Так… Ладно! Вот и второй этап готов. Отчеркнуть. Таблица напоминает клетку. Или решётку. И Юлька чувствует себя словно в клетке. «Сижу за решёткой в темнице сырой…» - вспомнилось ей автоматически. Почему нельзя прийти на урок без этого скучного конспекта и просто поговорить с ребятами о чём-нибудь интересном? Например, об англоязычных писателях. О том, как интересно они пишут. И почему так увлекательно читать их именно на английском языке.

***
  Дверь в класс распахнулась сильным пинком сразу после приветствия. В класс развязной походкой ввалился Худов. Тощий, довольно высокий для десятилетнего мальчишки, с аккуратно причёсанными тёмными волосами, в белой накрахмаленной рубашечке и с наглыми, лисьими глазами. Всё поведение Худова было откровенной, традиционной провокацией. Но Юлька, наученная предыдущим опытом, сдержанно остановила его и попросила выйти, чтобы зайти «как следует». Худов, не сразу заметивший сидевшую за последней партой Аршаеву, притворно было возмутился:
 - А чё?!..
Но всё-таки вышел. Открыв дверь на этот раз рукой, он спокойнее вошёл в класс и молча, не удостоив Юльку взглядом, направился к своему месту.
 - Петя, надо, во-первых, поздороваться.
 - А? Ааа… Драсть!..
 - По-английски.
 - Я по-английски не умею.
В классе раздался смех.
 - Во дебил! – насмешливо и громко произнёс Игорь Петренко на первой парте.
 - Stop talking! Хватит! Тишина! – повысила голос Юлька. – Hello, Петя.
 - А? А! Хэлло…
 - А во-вторых, why are you late?
 - Чё?
 - Почему ты опоздал?
 - Я в туалете был.
Кое-где послышались сдержанные смешки.
 - В туалет надо ходить на перемене.
 - А на перемене я не хотел.
Смешки стали громче. Тут Юлька поняла, правда с большим опозданием, что она снова, как последняя дурочка, повелась на провокацию и из-за этого потеряла часть урока. Безвозвратно. Пришёл шут и опять победил, устроив классу бесплатный спектакль.
 - Хорошо, Петя. Садись. Let`s check your homework. Проверяем домашнее задание.
Зашуршали страницы учебников, тетрадей. На парте Худова не зашуршало ничего, потому что на ней ничего не было – ни тетради, ни учебника.
 - Петя Худов, достань, пожалуйста, тетрадь и учебник.
Худов послушно достаёт учебник с тетрадью. По математике.
 - Петя, сейчас английский.
 - А-а!.. Ну ладно… - достаёт английский, всё так же растягивая время и Юлькины нервы. – Только я всё-равно ничего не сделал. Я в английском не понимаю.
  Юлька знает это. Когда Худова определили в её группу, классный руководитель ей сказала:
 - Мать Худова считает, что предыдущая учительница не смогла его научить. Даже алфавиту. Не нашла подход к её мальчику. Будем надеяться, у вас получится.
Поэтому сейчас Юлька подходит к нему персонально и даёт индивидуальное задание – уровня детсада. На лице Худова – неудовольствие: придётся напрячься. Поработать. Хотя задание и простое. Он медленно, с неохотой, берёт ручку, открывает тетрадь. И делает. Худов – отнюдь не дурак. И английский при желании мог бы освоить не хуже других. Но он нашёл великолепный способ не делать ничего и получать за это тройки в четверти. Помогла ему в этом его мать. Которая постоянно писала жалобы на учителей директору, а на директора – в департамент образования. В жалобах, естественно, всю вину за разгильдяйство сына возлагала на учителей: не могут найти подход к ребёнку! Сколько ребёнок натерпелся в этой гадской школе! «Натерпевшийся ребёнок» с готовностью перенял это отношение матери к учителям: ведь оно снимало с него всякую ответственность за все дальнейшие поступки. 
Пока Юлька возится с Худовым, объясняет ему, что надо делать, класс, воспользовавшись ситуацией, начинает гудеть. Юлька с тревогой взглядывает на Аршаеву, но та сидит, как истукан, со своим неизменно каменным выражением и, уткнувшись в блокнот, что-то записывает. Хотя понятно, что. Как у Юльки всё плохо, наверно. Что же ещё!..
  Отделавшись от Худова, Юлька наконец возвращается к остальным. Проверяют домашнее задание. Половина группы, как всегда, не готова. Приходится брать дневники. Кто-то врёт, что забыл дома.
  Расправившись кое-как с домашним заданием, приступают к новой теме. Наконец-то! Сейчас она пригласит детей в сказку. А кто же не любит сказки! Особенно из детей. Сказка будет о Путешественнике во времени, который отправится в Present Simple – Настоящее Простое. Потому что ему надоело жить вне времени. Вне цели.
  - А теперь, ребята, я приглашаю вас вместе со мной в сказку!..
Группа притихает и внимательно смотрит на Юльку. Так же внимательно смотрит Аршаева, оторвавшись от своих бесконечных записей.
  - Юль Андревна, я сделал!.. – неожиданно орёт Худов с задней парты.
Юлька успела уж о нём и забыть. Если бы не было Аршаевой, она бы просто задала детям прочитать правило в учебнике, а сама бы занялась с Худовым. Иначе он не даст вести урок, так и будет орать, пытаясь привлечь к себе внимание. Но сегодня на уроке – методист, и объяснение нового должно пройти интересно. Поэтому Юлька просит у группы одну-две минуты и идёт к Худову.
  - Хорошо, Петя, - шепчет она ему торопливо. – Я проверю. А пока вот тебе ещё задание. Прочитай и сделай.
  - Так вот, - возвращается она к группе. – Жил да был один глагол. Звали его To Go. Что это значит?
  - Идти, - с готовностью отозвались несколько голосов.
  - Окей. И вот, этот глагол - To Go – никак не мог выполнить своё действие, своё предназначение. Не мог идти. Потому что жил он вне времени…
  - Я не понимаю задания!.. – снова кричит Худов.
  Юльке, скрепя сердце, между группой и Худовым снова приходится выбирать Худова. Без задания его оставлять нельзя: от скуки он начнёт отвлекать других и не даст объяснить новое.
  Группа, воспользовавшись передышкой в учёбе, опять начинает увлечённо гудеть. На этот раз громче. Не считаясь с тем, что в классе – учитель, работающий с отстающим учеником, и методист.
  До Худова наконец доходит смысл задания, и Юлька, совершенно обессиленная, точно разгружала вагоны, возвращается к группе. Но группа уже вошла во вкус беззаботного галдежа и не желает слушать Юльку. Её для них словно нет. Время, отведённое в её таблице-клетке на объяснение нового, безвозвратно утекает. Справившись с этим конвоиром, ученики вырываются на свободу – во вневременье. Прямо как глагол To Go. А Юльке – нельзя. Она должна оставаться в клетке. Единственный способ вернуть учеников обратно – сменить вид деятельности: со слушания – на чтение или письмо.
  - Stop talking! Stop talking! Тихо! Тихо! – кричит она, стараясь перекрыть гул в классе. Наконец ей удаётся привлечь внимание детей, и она велит им открыть учебник и прочитать правило самим. Снова шуршат перелистываемые страницы, гул стихает. Группа погружается в работу. Кроме двух девочек, сидящих за первой партой. Делая вид, что читают, они тайком играют в «крестики-нолики». Это Зоя и Настя. Зоя - брюнетка с карими глазами, Настя – наоборот, белокурая с голубыми. Волосы у обеих аккуратно заплетены в косы. Зоя и Настя – отличницы. Обе знают английский очень хорошо. У них – репетиторы и спецшколы.
  - Девочки, вы уже прочитали? – тихонько спрашивает Юлька, склоняясь к ним.
  - Я уже с репетитором эту тему прошла, - уверенно отвечает Зоя.
  - Я тоже, - вторит ей Настя.
Так!.. Значит, и этим надо задание… Лихорадочно порывшись в своих карточках, она… не находит ничего подходящего. Кинувшись к своей сумке, достаёт оттуда книжку с английскими текстами и заданиями. Даёт каждой по тексту: прочитать, найти глаголы в Present Simple, перевести.
Зоя – типичный прагматик: за «спасибо» делать ничего не будет. И потому сразу деловито спрашивает:
  - А вы оценку поставите?
  - Ну конечно!
  - Не хочу!.. – протестует Настя.
  - То есть? – опешила от неожиданности Юлька. – То есть как – не хочешь?
  - Не хочу! – упрямо повторяет Настя. Лицо у неё – бледное и усталое. И Юлька поняла: Настя устала, потому что ей пришлось выложиться по полной у репетитора. И теперь на уроке, у Юльки, ей хочется добрать того своего детского, чего её лишил репетитор. Хочется поиграть. Не будь здесь сейчас Аршаевой, Юлька бы, наверно, оставила Настю в покое. Но на уроке, с точки зрения методиста, дети должны быть постоянно заняты. И она говорит Насте:
  - Тогда мне придётся поставить тебе оценку за урок. Наверное, сама понимаешь, какую?
 Недовольно поморщившись, Настя со вздохом склоняется над текстом.
Пока Юлька разбиралась с девочками, кое-кто достал из карманов телефоны и втихаря, держа их под партами, играл в игры.
  - Put your phones in your schoolbags! Сейчас же уберите телефоны в сумки! Да что это такое?! Вы где находитесь?!
  - Сами бы хотели знать! – тотчас подал голос Худов.
  Полгруппы снова засмеялось. Кто-то счёл нужным всё же вступиться за Юльку и хоть как-то спасти безвозвратно гибнущий урок:
  - Худов!.. Да хватит уже!.. Достал!..
Юлька, чувствуя, что закипает, и понимая, что терять уже нечего, – плевать ей на Аршаеву и на её оценку! – яростно ринулась к Худову и грозно нависла над ним. Тот что-то увлечённо рисовал. На Юльку даже не поднял головы.
  - Покажи задание! – мрачно приказала она.
  - Какое? – наивно заморгал Худов своими лисьими глазками.
  - Последнее. Сделал?
  - А-а… Неа. Я его не понял.
  - Я же тебе его объяснила!
  - Вы плохо объяснили.
  Юлька сглотнула. Дать бы этой малолетней сволочи хороший подзатыльник! Да нельзя… Скандалище будет на всю школу. На всё училище. На весь департамент. Учительница ударила ученика! Какой ужас! Ужас действительно был. Только в другом. Он в том, через что приходится проходить бедным учителям. Терпеть, стоически сжав зубы, унижения от учеников, их родителей, администрации, департамента… Господи! Есть ли на свете профессия более унизительная и зависимая? А уж как мамаша Худова будет ликовать, повторяя всем и каждому: «Ну что? Я же говорила: в этой школе все училки – суки!..»
Юлька вдруг почувствовала усталость. Тяжкую и непреодолимую.
  - Хорошо, Петя. Первое задание я проверю, а за второе придётся поставить единицу.
  - За что-о-о?.. – притворно возмутился Худов.
  - Сам знаешь. Итак, - обратилась она уже к группе. – Запишем задание на дом…
  - Да и ставьте, пожалуйста!.. Вообще ничё делать не буду! Вам бы лишь бы двойки да единицы ставить!.. Вы детей не любите! И не умеете с ними общаться!.. Вы власть любите!.. – так и сыпались из Худова на этот раз непритворные упрёки. Юлька будто его маму слышала. Те же слова, те же интонации.
Прозвенел спасительный звонок.

***

  - …Ну, во-первых, кому вы показывали ваш конспект, Юля? С кем советовались? Лично я его не видела. А ведь вы мне, как руководителю педпрактики, должны были принести его на проверку. Заранее! За несколько дней до урока. Тогда бы мы с вами что-то изменили, подправили… Нужно было рассказать мне о специфике вашей группы… Ну что вы молчите? Почему опять протянули до последнего?
  В голосе Аршаевой, в её взгляде, обычно таком непроницаемо властном, сейчас – искренняя страстность. А она, оказывается, романтик в душе. Романтик своего дела. Романтик принципиальности. Она всё ещё искренне верит, что своей принципиальностью и строгостью сможет воспитать у студентов добросовестное отношение к делу. А внешняя суровость – только маска. Жаль только, что она её почти не снимает. Так ведь и совсем к лицу прирастёт! А зачем? С этой её страстностью во взгляде и голосе у неё куда больше шансов достучаться до юных сердец!
  - Или вы наивно полагали, что стоит вам только войти в класс и открыть рот, как всё само собой получится? Без дополнительных усилий?
  Ну что тут ответить? Наверное, да. Так и полагала. Хотя осознала это только теперь. После слов Аршаевой. Снова вспомнила бабушку. С короной из косы вокруг головы. У Юльки тоже сегодня такая причёска. И блузка белая. Только вот бабушка на своих уроках была королевой, а Юлька на своих – самозванкой. Случайно или из тщеславия занявшей не своё место. Потому что нельзя повторить чужой талант. Надо найти свой. А она… Почему «протянула»? Да потому, что её, Юльку, воротит с души от всех этих конспектов! От всех этих таблиц-клеток! От того, что надо там что-то планировать…  Втискивать себя и учеников в эти таблицы, а в свои мысли и речи – запланированные вопросы и ответы. Поэтому и отодвигает она этот скучнейший процесс как можно дальше. Не специально, конечно. Просто так получается. Она знает, что детям на её уроке будет скучно. И она ничего не сможет с этим сделать.
   Все эти мысли в считанные секунды пронеслись в голове у Юльки, вызвав у неё настолько горькое чувство от собственной бесполезности, что держать его в себе стало просто невыносимо. И оно прорвалось. Слезами. Рыданиями. Закрыв лицо ладонями, как в детстве, Юлька плакала горько и глубоко.
   Аршаева, по-видимому, не ожидавшая такой реакции, ошарашенно смотрела на Юльку. И вдруг взгляд её смягчился. Но не от жалости, нет. Она принципиально никого не жалела. Считала, что жалость унижает – раз. И что жалостью только можно себе на шею посадить, испортить человека – два. Во взгляде её засветилось… уважение. Чтобы принять человека, ей нужно было убедиться, что он – не пуст, что у него за душой что-то есть, что он способен чувствовать. Пусть даже при этом у него нет пока жизненного опыта. Пусть даже нет учительского призвания. Но если ты способен чувствовать и осознавать, значит всё время будешь в диалоге с самим собой. Может быть, даже в вечном конфликте. А значит, будешь сомневаться. А сомнение – лучшая прививка от самоуверенности. А значит, и от бессовестности.
  - Знаете, Юля, какой момент я больше всего люблю в своей работе? – уже более дружески и доверительно спросила Аршаева, дождавшись, пока Юлька вытрет влажной салфеткой размазавшуюся по щекам тушь. – Эффект бумеранга.
  И поскольку Юлька непонимающе смотрела на неё, объяснила:
  - Я знаю, что многие студенты не любят меня. Считают, что мне нравится власть над ними.
 Юлька невольно вздрогнула: среди этих «многих» была и она. До этого дня.
  - Им почему-то сложно принять, что преподаватель ждёт от них результата. Хотя, как будущим учителям, следовало бы. И вот… когда они сами начинают давать уроки и сталкиваются с таким же отношением своих учеников к себе, вот тогда и наступает долгожданный момент прозрения! Понимание своих преподавателей. Что отдаёшь, то всегда и вернётся. Как вам сказал тот мальчик? Как его?.. Худов, кажется?.. «Вы детей не любите! Вы власть любите!..» Помните?
  - Помню, - обречённо вздохнула Юлька. – Лидия Васильевна, эти слова – не его. Не ребёнка. Это его мамы. Мы с ней общались… Так вот, её претензии ко мне выражались точно так же.
  Лидия Васильевна понимающе кивнула.
  - Хотя… наверное, они правы в чём-то… Худов и его мама.
  - Ну, ну, ну!.. – примирительно произнесла Лидия Васильевна. – Не надо всё на себя брать. Дети, знаете, тоже всякие бывают! Вот как в вашей группе, например. И не надо сразу отчаиваться. У всех бывают неудачи. Учеников можно поменять. Вопрос не в этом. А в том, нравится ли вам вообще заниматься этим делом? Нравится ли быть в школе? Работать с детьми? Особенно теперь, когда вы поняли, что не всегда вам будут попадаться хорошие дети?
  И чуть помолчав в раздумье, задала самый главный вопрос:
  - Почему вы пошли в педучилище?
 «Потому что хотела, чтобы на меня смотрели, как на бабушку. Мои ученики», - подумала Юлька, но вместо ответа лишь пожала плечами.

***
  Лидия Васильевна поговорила с завучем начальной школы и Юльке поменяли группу. Теперь она вела английский в 4-м «А». Группа отличалась от предыдущей как небо от земли. Это были, по словам самих учителей, «отборные дети». То есть те, кого «отобрали», или выбрали, для себя опытные учителя ещё во время дошкольной подготовки. Отдав всех остальных новичкам или учителям не таким опытным. Говоря простым языком, это были добросовестные, хорошие дети. Мечта любого учителя.
Новую учительницу 4-й «А» принял на ура и сразу же полюбил. Уже на следующий урок девочки буквально висли на Юльке, с восторгом обнимая её со всех сторон. Юлька наконец смогла проводить нормальные уроки и получать профессиональное удовлетворение, не тратя сил на бесцельное противостояние.
  Лидия Васильевна несколько раз посетила её уроки и осталась довольна. Группа работала как единый, отлаженный механизм. Что ни ребёнок – то сущий отличник! И «клетка» вроде бы уже не мешала – ни им, ни ей… Преобразовавшись в некое подобие уютного гнёздышка заготовленных вопросов и ожидаемых ответов. Она преспокойно и довольно быстро приспособилась составлять конспекты.
  Как-то она столкнулась на лестнице со своей бывшей напарницей – той самой учительницей, сбагрившей Юльке неугодных из 4-го «Б». Когда Юльку перевели работать в 4-й «А», этих неугодных снова вернули их прежней учительнице. То есть этой самой напарнице.
  - Ну, как вам в 4-м «А»? – тихо спросила та Юльку, вымученно улыбаясь. – Хорошие детки, правда? Чё там не работать! Совсем не то, что 4-й «Б».
Говорит, а в глазах, да и во всём облике, - такая задумчивая покорность судьбе! Юлька вспомнила, что похожую такую задумчивость, смешанную с обречённостью, она уже раз видела. Только это было давно. В детстве. В школе. В первом классе.

   Первую Юлькину учительницу звали Алевтина Павловна. Это была женщина среднего возраста, с высокой причёской соломенного цвета волос и спокойными голубыми глазами. Сказать, что Юлька любила Алевтину Павловну, - это всё равно, что ничего не сказать! Она её боготворила! По-детски чисто и наивно, конечно.
   Иногда, когда мать задерживалась на работе, Юлька оставалась после уроков на продлёнке. Осталась и в тот день. Вместе с ещё одной девочкой из параллельного класса – Таней Счастливцевой. Из учителей с ними были Алевтина Павловна и Марья Петровна – учительница Тани. Марья Петровна сосредоточенно проверяла тетради. Юлька и Таня сидели рядом и с детским любопытством прислушивались к разговору учительниц. Юлька не отрывала влюблённого взгляда от расслабленного, умиротворённого лица Алевтины Павловны. Рассеянно блуждающий взгляд учительницы встретился с полным детского обожания взглядом Юльки и стал задумчивым. Юлька, добившаяся наконец внимания любимой учительницы, замерла от счастья…
  - Юльк, а Юльк, а давай я отдам тебя Марье Петровне. А себе возьму Танечку, - раздался задумчивый голос Алевтины Павловны. Счастье внутри оборвалось и, покатившись, растворилось где-то в пустоте. Не смея поверить услышанному, Юлька пристально вглядывалась в лицо Алевтины. В эти задумчиво-спокойные голубые глаза. Пытаясь понять: шутит та или всерьёз. Но если и шутит, то шутит серьёзно: была в её спокойной задумчивости какая-то безысходность. Жестоко шутит!..
  - Танечка – такая девочка!.. И красивая, и умненькая, и отличница!.. – настойчиво умилялась Алевтина. – Давай я её возьму к себе, а ты будешь учиться у Марь Петровны!.. У такой замечательной учительницы…
  - Нет! – раздался твёрдый голос Марьи Петровны. – Я Таню не отдам.
  - Ну, Ма-арь Петро-овна!.. – затянула по-шутовски плаксивым голосом Алевтина. – У вас Юля учиться будет…
  - Нет! – в Марьиной твёрдости Юльке почудился даже испуг.
 В то время, как у Юльки внутри всё похолодело и словно умерло, лицо Танечки на глазах расцветало счастливой улыбкой человека, согретого внезапным лучом любви. Сверкнувшим из-под туч повседневности.

   Будучи уже взрослой, Юлька разбиралась в ящиках стола и случайно наткнулась на одну из своих детских фотографий. Ндаа… Алевтину, конечно, можно было понять: такое сложно выбрать по доброй воле. Типичный гадкий утёнок: невзрачная, вялая худышка с каким-то синюшно-бледным лицом; бледно-серые, точно выцветшие глаза устало смотрят из-под полуприкрытых век. А под этим потухшим взглядом – мешки с синими кругами: в детстве её неотступно преследовал хронический пиелонефрит. И в придачу к этой жутковатой внешности – хроническая необучаемость, тугодумство, рассеянность, вечная и необъяснимая робость.
   То ли дело Танечка! Красивая, сказала Алевтина Павловна. Да, пожалуй. Шатенка с аккуратно подстриженной чёлкой, шикарные хвостики с пышными бантами, большие сверкающие глаза. Оленьи, как у оленёнка Бемби. И такой же олений взгляд. Перед таким не устоять! Отличница, умненькая… Вот сколько всего было у Танечки! А у неё, Юльки, - только её детски-наивная любовь. Ни красоты, ни ума, ни успехов в учёбе. И вот эта самая любовь, единственно ради которой Юлька и видела смысл в посещении школы, эта любовь не имела значения! Важен был только внешний успех: красота, хорошие оценки, что там ещё… В общем, всё то, что даёт удобство и лёгкость существованию: дайте мне готовую отличницу Танечку – и будет мне счастье! А с тобой, «Юльк», кроме мучительной возни, - ни-че-го!
Все последующие за этим открытием дни, не отмеченные до конца первого класса никакими яркими событиями, проплыли в Юлькиной памяти сплошным беспросветным туманом. Запомнился, правда, один эпизод, не связанный напрямую со школой, но с Алевтиной Павловной. 
   Однажды у них в гостях побывала мамина подруга. С Юлькой она довольно быстро нашла общий язык, так как была женщиной весёлой и общительной. Да и Юлька была рада хоть какому-то разнообразию в их с матерью однообразно-будничной жизни. Войдя в гостиную, подруга тут же увидела на телевизоре Юлькину школьную фотографию. Подошла ближе и, вглядевшись в пристроившуюся в овальчике в углу Алевтину Павловну, спросила:
  - А это кто?
Видимо, не заметила надписи: «Учительница Первая Моя».
  - Учительница. Первая, - ответила Юлька.
  Подруга, презрительно хмыкнув, обронила:
  - А на фига она тебе здесь нужна? На фотографии? В школе, что ль, мало насмотрелась?..
 Изумлённая Юлька только недоумённо пожала плечами. Чувствуя, как в душе зарождается мстительное злорадство. Точно теперь они с Алевтиной были квиты. Слова подруги будто уравняли их обеих – учительницу и ученицу. В ненужности.

***
  - …Объясните, зачем?!.. – не могла прийти в себя от изумления Лидия Васильевна. – Юля, у вас сейчас, насколько я знаю, прекрасная группа! Дети, с которыми можно работать!.. А вы опять, по-моему, ищете проблем на свою голову! Зачем, ну скажите, зачем вам опять 4-й «Б»?! Вы что, соскучились?
  - Нет, - откровенно призналась Юлька. – Но у меня очень нехорошее чувство, от которого мне хочется избавиться.
 Лидия Васильевна выжидательно смотрела.
  - У меня чувство, будто я их… предала.
  - О Госссподи!.. Кого вы предали?
  - 4-й «Б».
  - И в чём же?
  - Ну… как же?.. Я променяла их. Бросила ради более успешных и удобных для меня детей…
  - Ахх!.. – не смогла удержаться от сарказма Лидия Васильевна. – Ну и что? И что, я вас спрашиваю? Подумать только!.. Вы их бросили!.. Во-первых, вы их не бросили, а передали другому учителю. В хорошие руки. Так что, без английского они не останутся. Во-вторых, - и это – самое главное! – это ваше право учителя – отказаться от учеников, работа с которыми не даёт результата. А в-третьих, пусть эти дети усвоят одно несложное правило: что посеешь, то и пожнёшь! Если они сеют лень и неуважительное отношение к учителю, они этого учителя лишатся. Пусть учатся отвечать за свои поступки! Этого как раз сейчас не хватает современным детям…
  Юлька не знала, что на это ответить, и рассказала Лидии Васильевне об Алевтине.
  - Теперь вы понимаете? Я не хочу преподать детям такой же жизненный урок. Что важнее их оценки, а не чувства.
  - Чувства? А какие у них были чувства по отношению к вам, Юля? Вы-то вашу Алевтину Павловну любили. Это понятно. Поэтому её слова так сильно ранили вас. На всю жизнь. И зародили «синдром отличницы»… Слыхали о таком?
  - Нет.
  - Нет, - со вздохом повторила Лидия Васильевна. – А он в вас сидит. До сих пор.
 И, помолчав, добавила:
  - Вы ей простить никак не можете.
«Сейчас начнёт убеждать, что я должна это сделать…» - кисло подумала Юлька.
  - Ну да это ваше дело! Сейчас, пытаясь снова повесить себе на шею 4-й «Б», вы хотите доказать, что вы – настоящий учитель, а она – нет. Вы будто ставите себе пятёрку. За благородство. За жертвенность. Только ведь она у вас… с душком, получается.
  - Это как это? С душком?
  - Подумайте, подумайте. А ещё подумайте вот о чём: вы готовы быть снова отвергнутой?
  - В смысле «снова»? Кем?
  - 4-м «Б». Худовым. Его мамой. Да, да! Ведь они, милая моя, отвергли вас! Поэтому и работа у вас с ними не заладилась. Не понравились вы им.
  Юлька никогда не думала о 4-м «Б» в таком ключе. Значит, их чувства друг к другу совпали? А значит, и предательства никакого не было? А было взаимное освобождение?.. Она с благодарностью посмотрела на Лидию Васильевну.
  - Лидия Васильевна, вы как-то поделились со мной тем, что вам больше всего нравится в вашей работе. Эффект бумеранга, помните?
  - Помню.
  - Хотите откровенность за откровенность? Скажу вам, что мне больше всего нравится в моей? Когда я иду домой.

***

   Ну вот. Она опять лоханулась! И дело даже не в том, что её благородство по отношению к 4-му «Б» так и не состоялось. А в том, что, если бы оно и состоялось, оно всё же было бы липовым. С душком, как выразилась Аршаева.
«Вы готовы быть снова отвергнутой?» Юлька-то самодовольно воображала, что прямо-таки осчастливит бедный брошенный 4-й «Б» своим возвращением. Ну да, особенно Худова! Тот вообще, наверно, запрыгает от радости! Вместе с мамой… А они, на самом деле, поди и рады, что избавились от неё. Они ведь и не скрывали, что им с ней скучно. Поэтому настоящим благородством с её стороны было как раз признать, что она… не справилась. Облажалась. Как сказала бы Светка.
   Ну что ж, признать – и искать себя дальше. В чём-нибудь другом. В том, что ей будет по силам. Только вот что? Что она могла дать этому миру? К школе она оказалась не готова. Как и к настоящей дружбе. Как и к настоящему прощению.
  Алевтина… Юлькин незаживший шрам. Ей, Юльке, нужна была не школа, не дети. Ей нужна была компенсация. За ту боль, которую поселила в ней Алевтина. Возможно, сама того не заметив. А использовать для этого детей!.. Нехорошо. Подло.
  Побывала она, однако, и на месте Алевтины. Поняла, почему та хотела взять себе Танечку, а её, Юльку, «отдать», точно вещь, другому учителю. Поняла, что и она сама ничем не лучше Алевтины. Поняла. Может, когда-нибудь сможет простить…

***
   Дома Юлька обнаружила, что забыла мобильник у бабушки. А позвонить – руки чесались! Ей страсть как нужно было выговориться. Поделиться назревавшим в душе бесповоротным решением. И чтобы её обязательно поддержали. Иначе у неё попросту может не хватить сил на его осуществление.
   Поделиться!.. Но только не с мамой. Мама узнает об этом последней. Когда всё уже будет сделано. Так она быстрее сможет это принять. Сначала Юлька поговорит с бабушкой, посоветуется с ней. Но перед этим…
   Не выдержав более неопределённости, она кинулась в спальню к стационарному телефону и, порывисто схватив трубку, набрала Томкин домашний номер. Нужна была поддержка подруги. Трубку взяли после серии длинных гудков вперемежку с короткими. Юлька чуть было не сказала: «Привет!», но удержал её от этого голос. Он был не Томкин. Юлька тут же узнала одногруппницу из Томкиной компании.
  - …Ой, слушай, Прощину только не приводи с собой, ладно? Не в кайф с ней вообще тусить! Дурочка какая-то. Витает всё где-то. Чё ни спросишь – всё невпопад… Чего ты к ней прилипла – до сих пор не поймём!.. Как раньше, своей компанией соберёмся.
  - А зато как я ей имидж поменяла! Нравится? – послышался самодовольный голос Мизинцевой.
  - А-а… Нет, ну это-то классно, конечно! Особенно по сравнению с тем, что было…
  - Ну вот! И это всё – я!
  - Ну внешне – да. Ты её преобразила. А что толку? Как была несамостоятельной, так и осталась. Вот наиграешься ты с ней в визажиста, надоест – бросишь! И во что она опять превратится? Опять будет свою косу плести! А о косметике даже не вспомнит. Почему, думаешь, у неё своего имиджа нет? Да потому, что характера нет! Думает, небось, что всё само – на блюдечке – приплывёт…
  - А собираться где будем?..
  Юлька положила трубку, так и не проронив ни слова. Она поняла, что своим звонком случайно подсоединилась к чужому разговору. По стационарному телефону такое бывает.
  Посидев какое-то время в оцепенении возле телефона, Юлька, всё же, заставила себя встать и поплелась к выходу. Ей, кажется, куда-то было надо… А куда? Враз забыла. Пытаясь вспомнить, рассеянно глянула в зеркало, висящее на стене в прихожей. В зеркале увидела свою размакияженную физиономию с выражением, как говорила мама, «точно пыльным мешком стукнутой»: глаза, кроме тупой растерянности, не выражали ничего. Модная чёлка с начёсом напоминала петушиный гребень, высокомерно вздёрнутый. Перед глазами тут же всплыло самодовольное Томкино лицо, любующееся своим творением. И вдруг в Юльке что-то словно взорвалось: она ринулась к ванной. Яростно щёлкнув выключателем, резко распахнула дверь и, включив воду, решительно подставила лицо под струю хлынувшей из крана воды. В раковину потекли грязные, красно-сине-зелёные струйки.
  Юлька со злостью размазывала по лицу тушь, тени, румяна, помаду, тщательно стараясь смыть всё до последнего следа Томкиных усилий.
  - Вот тебе твой имидж!.. Во-от!.. Вот тебе!.. Во-от!.. – как заведённая всё повторяла она с тихой ненавистью.
  Оставив на лице грязные, стекающие разводы, она подставила под струю и чёлку, смывая лак и уничтожая её бойкую вздёрнутость.
  Вскинув наконец голову, увидела в зеркале, что от былого великолепия, стекающего теперь мутными потоками в раковину, остался один «испанский узел» на затылке. Решительно выдернув из причёски шпильки, замотала головой в разные стороны. Быстро-быстро. Волосы, спутавшись, беспорядочно рассыпались по плечам. Голова слегка закружилась от резкого и частого мотания. А потом – словно вдруг накрыло опустошение. Вот она стоит в ванной, перед зеркалом, вся растрёпанная, с обвислой мокрой чёлкой, с невообразимо грязным лицом, и не знает, что делать. Что дальше? Сломала причёску, смыла косметику, а теперь что? Снова плести косу? Вплетая в неё свои прежние мечты о повторении чужой судьбы? Взгляд случайно упал на небольшую полочку, на которой лежали ножницы. Повинуясь внезапному порыву, она схватила их. Другой рукой зажала в кулак всю свою гриву и молча, сжав зубы, стала резать её, кромсать, пока не откромсала всю. Оставив коротко торчащие в разные стороны, непослушные космы. И когда наконец увидела у себя в руке бессильно повисшие, отрезанные волосы, которые так странно было видеть отдельно от своей головы, волосы, которые теперь, казалось, не имели к ней никакого отношения, как и её прежние мечты и мысли, её вдруг прорвало. Выронив ножницы, Юлька уткнулась запачканным лицом в эти отрезанные волосы как в подушку и зарыдала, всхлипывая и подвывая. Медленно осела на пол. Прямо в ванной. Не было сил ни встать, ни выйти. Как же горько, оказывается, расставаться с отрезанными косами! Расставаться с той частью себя, которая пусть и наивна была до глупости, но не замутнена никаким потрясением, чиста. Будущее виделось, хоть и чужим, но ясным. А теперь – что там? В будущем? Такой же хаос, как у неё на голове.

***
  Юлька шла, и ей казалось, будто она не идёт, а парит над землёй: так легко и свободно было на душе. Эта же лёгкость и свобода передалась всему телу. Подумать только, какой лёгкой может стать голова без кос!
  Отрыдавшись вволю и умыв лицо, Юлька, как смогла, причесала ставшие теперь непослушными волосы, предварительно смочив их водой. Получилось что-то вроде входящего в моду шегги. Градуированного каре. Не лишенного своего беспорядочного очарования. Вместо платьев и юбок отыскала в шкафу подаренные ей кем-то из знакомых матери джинсы и натянула их. Вроде подошли.

  Стоял октябрь. Солнечный день. Золотая осень. Листья, словно уразумев, что расти на ветках  - не то, к чему они призваны в это время года, без сожаления срывались и покидали насиженные места. Но не падали на землю, чтобы сгнить на ней, а не спеша, будто смакуя свой путь, золотисто плыли по воздуху сверху вниз и мирно ложились на желтеющую траву, щедро устилая мир своими солнечными, ярко-рыже-жёлтыми красками, вливающими бодрость и жажду жизни во всё живое.
  Вот так же, вместе с листьями, плыла и Юлька. К своему освобождению. От лжи. Потому что то, чем она занимается сейчас, - это всё ложь. Педучилище – ложь: ей там до боли скучно! Школа – ложь: ей в тягость вести уроки! Отличница? Ложь! Никакая она не отличница. Теперь это ясно даже ей. Так называемая дружба с Томкой – тоже ложь. Как выяснилось. Юльке не было интересно ни с ней, ни с её подружками. Просто льстила Томкина популярность. Томке же нужен был пластилин – бессловесная кукла, из которой она могла лепить, всё, что ей вздумается.

  Зайдя в сквер педучилища, Юлька увидела двух привычных работников. Один – садовник, подрезающий кустики. Другой – дворник с лицом Карлсона, который живёт на крыше. Только вот нос был постоянно красным. Дворник стоял на дороге, ведущей к центральному входу. С застывшей в одной руке метлой, в чёрной рабочей куртке, таких же штанах. На тёмных курчавившихся волосах восседала шапка-ушанка. На лице Карлсона застыла блаженная улыбка.
  - Михалыч, ты чё застыл? – заметил наконец садовник неподвижное состояние Карлсона. – Невмоготу, что ль? После вчерашнего…
  - Да ты… Ты чё?!.. После какого «вчерашнего»? Жалко мести-то!.. Такую красоту…
  - А-а… А я думаю: чё стоишь?
  - Стою. Потому что влюблён я.
Голос у дворника тоже был как у Карлсона: низкий, с хрипотцой.
  - Эт в кого ж?
  - Да во всё! В эти вот листья, в деревья, в солнце, в облака, в осень… В жизнь!..
  Пятидесятилетний на вид, дворник Карлсон оказался в душе юным поэтом…

  Хватова Елена Владимировна, сидя в своём роскошном директорском кабинете, в удобном кожаном кресле, с трудом скрывая отвращение, терпеливо выслушивала очередную жалобу очередного преподавателя. Преподавательница настаивала на повторной сдаче зачёта студенткой, часто пропускающей занятия по «якобы справкам». А она, преподавательница, уж точно знала, что справки этой студентке выдаются в любое время суток по первому её требованию. Ну, то есть по блату. Но, поскольку сама она доказать это не могла, то надеялась на «помощь», подразумевая психологическое давление на нерадивую студентку, со стороны директора.

  «Не кабинет, а сливная яма! – неприязненно подумала Елена Владимировна. – Разве ж с хорошим чем-нибудь придут! Всё только с плохим…» И вся её жизнь… там же. В этой самой яме. Как она там оказалась? Почему? Почему такой итог?.. Что она сделала не так?.. В чём провинилась?.. Жить постоянно на пересечении множества перестрелок, конфликтов – студентов с преподавателями, преподавателей с преподавателями, преподавателей с родителями, родителей с директором, директора с департаментом!.. Господи!.. За что?!.. Сейчас вот ещё отчёт висит!.. Надо срочно делать. Потом – отвечать на запросы из департамента. Ну ладно, часть работы можно передать секретарше. Потом ещё – совещание. На десерт!..

  А у неё сегодня так некстати разболелась голова: в висках стучит. Это, наверное, после бессонной ночи. Но лечь спать для неё означало закрыть единственный просвет, ведущий из той самой ямы, в которую она себя загнала. Ей надо, надо было закончить наконец свой этюд!

  Когда-то, в юности, Елена Владимировна очень хорошо рисовала. Как говорили, «подавала надежды». Но мать, практичная женщина, всё повторяла: «Ну что это за профессия – художник! Что это тебе даст?» Решили, что Лена должна получить «нормальную» профессию, дающую стабильный заработок. Проще было подчиниться матери, чем спорить с ней. Поступила на био-хим. Наверное, это и стало её первым предательством – предательством своего призвания, - породившим ряд других предательств. Потом, сразу после института, - аспирантура, защита. И вот она – кандидат биологических наук.
  Ей предложили место ассистента при кафедре биологии. Но ни биология, ни, тем более, перспектива превратиться в кафедральную рабочую лошадку её не прельщали. Она приняла место преподавателя биологии в педучилище. Но не из любви к педагогике. Её целью стало превратиться из подчинённой в подчиняющую. Директорская должность – вот что даст ей долгожданную свободу. Ну и конечно материальную независимость. Вот когда можно будет не зависеть ни от матери, ни от начальства!..

  … Жалобщица, вволю излив душу, наконец вышла. Вошла секретарша и сообщила, что к директору просится одна студентка. Студентка? О Боже! Этому будет конец?!..
Вошла студентка. По виду – третьекурсница. Стрижка у неё какая-то… странная. Неудачная. Беспорядочная. Но сама девчонка кого-то смутно напоминает… Протягивает какую-то бумагу. 

  Юлька подала директрисе заявление. К кабинету подходила – трусила жутко! Придётся выдержать тяжёлый взгляд этой мрачной женщины. А вошла – и страх тут же испарился, уступив место чему-то вроде… жалости. В огромном чёрном кресле сидела, скрючившись за компьютером, маленькая худенькая женщина с раздражённо-затравленным взглядом. Взъерошенная стрижка коротких волос. Внутренне вся тоже словно взъерошенная. Казалось, и директорское кресло, и стол, и весь кабинет, всё было ей не по размеру. Всё слишком ей велико, настолько велико, что она, такая маленькая и худенькая, просто терялась во всём этом! Вся эта громоздкая роскошь словно поглощала её, делая второстепенной. А главной – себя.

  - Я уже была в учебной части, - объяснила Юлька своё заявление. – Мне сказали подойти к вам за подписью.
 Директриса, точно не слыша её, морщила лоб, усиленно вчитываясь в написанное.
  - Прощина Юлия? Это вы? – переспросила она наконец, словно пытаясь припомнить что-то.
 Юлька кивнула.
  - Прощина… Скажите, - оживилась вдруг директриса, - а Прощина Вера – вам не родственница?
  - Моя бабушка.
Лицо директрисы как будто чуть посветлело, взгляд смягчился.
  - Похожи немножко. На бабушку. А где она сейчас? Чем занимается?
  - Она в медучилище. Преподаёт. Химию.
  - Преподаёт, значит?.. – раздумчиво произнесла директриса, слабо улыбнувшись. Потом, словно очнувшись: - Ну, а вы, Юлия Прощина, с чем же ко мне? – и взгляд её сделался озабоченным.
  - Та-ак… - озадаченно протянула она, прочитав заявление. – Уйти, значит, хотите? Почему?
  - Я… ну… я не хочу быть учителем.
  - Не хотите… А кем хотите?
  - Пока не знаю.
  - Ну, а чем вообще заниматься собираетесь? Работать? Где?
  - Кхм… Возле нашего дома есть детсад. Номер четыре. Там постоянно висит объявление… я, как прохожу, всякий раз вижу… «Требуется дворник». Может, пока туда…
  - Куда?! Дворником?!
  - Ну да. А почему нет? Разве не любой труд почётен? Ведь мы же так в школе детям говорим.
  - Да, конечно… Но… А бабушка знает? Родители ваши?
  - Ещё нет.
  - Ещё нет. А вы понимаете, что мы обязаны будем сообщить им об этом? Вам ведь ещё нет восемнадцати? Мы тоже несём за вас ответственность. Как за нашу студентку.
  - Да, конечно.
  - А почему уйти-то решили? Что это вы вдруг? Два года всё нормально было – и вдруг нате, пожалуйста!..
  - Ну… как сказать?.. Я побывала на практике… в роли учителя… и поняла: учить детей – мне не интересно. Не моё это… А что моё – пока не знаю. Не разобралась ещё. Поработаю – может, разберусь.
  - Может, и разберётесь, - как-то странно произнесла директриса.

***
  - Вот это номер! – ошеломлённо воскликнул Юрий Александрович Пшенников. Не понятно, что больше имея ввиду: то ли изменившийся внешний облик Юльки, то ли новость, которой она его огорошила. В обычно почтительном взгляде его серых глаз теперь читалось искреннее сожаление, смешанное с робким недоверием к тому, что он увидел и услышал.

  Юлька, выйдя от директрисы, зашла к Юрию Александровичу – руководителю литкружка. Юрий Александрович вёл и литературу, но не у них в группе. Отзывы о нём у студентов были преимущественно самыми восторженными. Да это и не удивительно: на уроках он увлечённо рассказывал о книгах и об их авторах так, что даже самые шумные и невнимательные слушали открыв рот. А кроме того, несмотря на свой пятидесяти с лишним-летний возраст, он имел весьма представительную внешность: крупный, широкоплечий, с копной густых чёрных волос, зачёсанных назад. Всегда одетый с иголочки, галантный, он умел превосходно говорить комплименты студенткам. Тем самым вливая уверенность даже в самых неуверенных. Юльке, например, он как-то поведал:
  - Знаешь, что такое Юля?
  - Нет, - с интересом призналась Юлька и навострила уши в предвкушении приятных слов. Да не от кого-нибудь, а от мужчины!
  - Это сочетание изящества и интеллигентности.
 Нечто подобное Юлька о себе всегда подозревала. Поэтому её неуверенность была, скорее, показной. Или, может быть, стала показной после этого разговора с Пшенниковым. Могло быть и так. Он был одним из немногих учителей, кто смог её принять. И разглядеть в ней – закоренелой троечнице и «дурочке» - изящество и интеллигентность. Чаще всего с другими людьми, кроме разве что бабушки и Светки, Юлька чувствовала себя лягушкой, а с Пшенниковым – царевной.
  Но самое главное – он писал стихи. Читал их студентам. И в литкружке, и на занятиях. Хорошие. Юльке нравились. Но больше других ей запомнилось одно. Оно называлось «Черновик» и заканчивалось такой фразой: «У жизни нет черновика!» Юлька была из числа тех людей, для которых общаться вживую с поэтом – это всё равно, что общаться с небожителем.
  Романтический ореол вокруг Юрия Александровича усиливали и просачивающиеся в среду студентов обрывочные сведения о его личной жизни. Говорили, что его жена в юности пережила сильную душевную драму. После чего, естественно, разуверилась в людях. Особенно в мужчинах. И не известно, как бы у неё сложилась жизнь в таком безверии, не встреть она Юрия Александровича.
  Юлька как-то видела их вдвоём. В театре. Жена Пшенникова – невысокая, седоватая женщина с подозрительным взглядом – показалась Юльке старой. Старше Юрия Александровича. Этим Юлька поделилась с одной из участниц их литкружка. И та ответила, что жена как раз, наоборот, моложе Пшенникова. На пять лет. А выглядит так из-за перенесённой в юности травмы. Да и вообще жизнь у неё была не сахар! Так что, в глазах Юльки, Пшенников спасал изломанную судьбой женщину. Можно сказать, восстанавливал её из руин. Был у них и сын…
  В общем, со стороны жизнь Юрия Александровича казалась со всех сторон состоявшейся: любимая работа, семья, творчество… Так что же его вдруг заставило написать такое стихотворение – про жизнь в черновике?
  На каждой творческой встрече он с каким-то маниакально-отчаянным упорством повторял, что в его творчестве был семилетний перерыв. Выражение лица при этом у него было такое, точно он бередил старую рану. Но ни у Юльки, ни у кого другого даже не возникла мысль спросить: почему? И вот, по прошествии семилетнего перерыва, он разразился «Черновиком».

  - Юля?! Где же твоя коса?!
  - Осталась в прошлом.
  - Так же, как и желание стать учителем? Ты ведь хотела, помнишь? Почему так, Юля? Что случилось?
  - Помню, Юрь Саныч. Просто тогда ещё не знала, что не хочу. Теперь знаю.
  - Та-ак. Ну а кем хотела бы? Решила уже?
 Юлька вспомнила дворника Карлсона и сказала:
  - Да. Хочу быть влюблённой в жизнь.
  - Гм… Ну… что ж… безусловно прекрасное желание, Юля. Но мне кажется, любовь к жизни вряд ли будет полной без любимого дела. И потом, любовь к жизни – это ведь не профессия…
  - Вот именно, Юрь Саныч! Без любимого дела! Понимаете? Лю-би-мо-го! Дело, которым будешь заниматься, должно быть любимым. А я… а у меня… а меня воротит от школы и от подготовок к урокам! На уроках я еле сдерживаюсь, чтобы не ударить кого-нибудь… Да разве может учитель таким быть?! Такое чувствовать? Школа во мне будит всё самое плохое! Значит… мне там не место.
  Пшенников слушал серьёзно, не перебивая. Давал высказаться. Вот кого не хотелось бы оставлять в прошлом!
  - Если в плане профессии, - продолжила Юлька, - то, наверное, я ещё не решила. Попробую пока посмотреть объявления… Знаю пока только, что я – не учитель. А кто – не знаю.
  - Ну, если так, тогда ладно. Видимо, тебе еще предстоит себя найти. А я, было, подумал сначала, что, может, тебе кто-то сказал, что ты – не учитель. И ты поверила. Как произошло однажды со мной. Я ведь говорил, что не печатался семь лет?
  - Вы говорите это на каждой творческой встрече.
  - Да. Потому что до сих пор не могу себе простить, что как последний дурак повёлся на ту критику в «Правде». Там была разгромная статья об одной моей поэме. Разнесли в пух и прах! И я, разобидевшись, решил, что поэзия – это не моё. Глупость, конечно. Это я теперь понимаю. Но тогда… какие-то струны во мне оборвали. На починку семь лет ушло. Семь лет, выброшенных из жизни! Эти семь лет – это и есть мой черновик. На семь долгих лет отложил своё призвание! И всё – из-за страха перед чужим, как мне тогда казалось, авторитетным мнением.
На мгновение он задумался, а потом добавил:
  - Я даже, наверное, не столько боялся последующих похожих статей, сколько этим своим семилетним бойкотом как бы хотел сказать ему: «Смотри, что ты натворил! Надо же быть осторожнее в словах! Ведь словом можно убить!» Хотел вызвать чувство вины. За ту статью. Такая вот изощрённая психологическая месть. Муками совести. И получилось – хотел отомстить другому, а отомстил себе. А за что?..
  Юлька подумала невольно, что вот Аршаева, наверное, ответила бы: за «синдром отличника». Эта статья в «Правде» для него была «двойкой» за проделанную работу. Его поэму. Он почувствовал себя двоечником в поэзии и отказался от неё. А заодно и от себя, как от поэта. А ещё Юлька подумала, что Пшенников не мог простить тому критику, как она – Алевтине…
  - …И вот когда я это понял, - продолжил Пшенников, - я снова вернулся к творчеству. Или оно вернулось ко мне. Уж не знаю, что вернее. Наверное, чтобы прийти к своей миссии в этом мире, надо сначала прийти к совести. Между прочим, - воскликнул он вдруг, словно вспомнив что-то очень важное, - Света Верзилина собирается после педучилища в университет! На филологический. Не делилась она ещё с тобой? Может, вам вместе махнуть?..

***
  В тот день Юлька так и не зашла к бабушке за мобильником. Слишком много всего навалилось: решение оставить училище, встреча с Карлсоном в сквере и последующее за этим озарение, потом – разговор с директрисой, с Пшенниковым… Как-то всё это надо было пережить, переварить, передумать… Наедине с собой. Разобраться.
Может, Юрий Александрович и прав? Может, и правда не следует спешить? В конце концов, педучилище – не приговор. Можно закончить и не становиться учителем. А попробовать филологический. Она запоем читала. А на литкружок приносила свои миниатюры. Юрий Александрович их одобрял. Кажется, критика была ему органически не свойственна. А может, после того своего семилетнего молчания стал считать, что ни в коем случае нельзя подрезать крылья начинающему автору. Обо всём этом надо было подумать. А потому к бабушке она пошла на следующий день.
  Возьмёт мобильник, а заодно посоветуется. Бабушка не из тех, кто будет давить. Ведь она же – за честность, а Юлька собиралась всё-всё ей рассказать. По-честному. И что думала, что чувствовала, и про пятёрку по философии, и про Светку, и про Томку, и про школу, про Худова, про Алевтину, про Карлсона, про Пшенникова, про филологический… Всё про всё!.. Честно-пречестно! Ну какой из неё учитель!
  Бабушка её поймёт. И примет. Как всегда понимала.

  Входная дверь была не заперта. Бесшумно отворив её, Юлька шагнула в прихожую. Из кухни донеслись голоса.
  - …а она мне такое сказала, Вер, такое!.. - голос директрисы сорвался на всхлипывания.
  Директриса?!.. Здесь?!.. У бабушки?!.. Как?!.. И… зачем?..
«Лена С.!» - вспомнилось Юльке. Подруга детства и юности! Но они же вроде давно не общаются? Что ей здесь нужно? Неужели пришла лично проинформировать о Юлькином решении?
  - Ваша, говорит, жизнь – абсурд! Представляешь?! Господи! Как жить-то?! Как жить дальше?! С таким заявлением? И ведь от кого? Не от какой-нить тёть Маши с мыльного завода! От психо-те-ра-певта! Вер!..
  - Идиотка какая-то! – возмутилась бабушка. – А ещё психотерапевт! Гнать таких надо. Меняй, Лен, психотерапевта. Кто ж так лечит? Осуждением и обесцениванием чужой жизни? Дура!.. Ничью жизнь нельзя называть абсурдом! Ничью! Какой бы она ни была. Это её деятельность как психотерапевта – полный абсурд. Раз она не понимает, что никому не дано прожить жизнь на круглую пятёрку. Так ведь не вылечить, а окончательно сломать можно. Иной человек всю жизнь не может в себе разобраться. Никак! Так что ж теперь? Его жизнь – абсурд? Да ведь этот поиск себя – и есть жизнь! Что мы о себе знаем? Да ничего! Что для нас лучше, а что – хуже?
  - Ну ты-то себя вроде нашла?
  - Не знаю. Может, и нашла. А может, только кажется, что нашла. Я, знаешь, даже не могу с уверенностью сказать: уважают меня студенты на самом деле или только делают вид. За оценку. Иногда мне кажется, что просто боятся. Я ведь, Лен, не мечтала о профессии учителя. Просто хотела заниматься химией. Ставить опыты, проводить исследования… Что-то создавать, может быть. А вот не сложилось! Не вышло. Ну и пришлось принять то, что предложила судьба. Вроде привыкла, сработалась… Наверное, это и есть Божий промысел?
  - А я вот всё чаще думаю: что после меня останется? Какая слава? Вздорной начальницы, которую точно боятся и ни капельки не уважают? Матери, убившей родного ребёнка и не сумевшей полюбить приёмного? А ещё раньше – девушки, предавшей подругу? Вера!.. Ты сможешь простить меня? Верочка!..
Голос директрисы снова прервался из-за сдерживаемых рыданий.
  - Ну, ну! Что ты! Что ты!.. – примирительно увещевала бабушка. – Чайку вот выпей, успокойся. Где убыло, а где и прибыло. С подругой рассталась – зато стала гордостью для родителей. Ведь отличница же! Вздорной начальницы, говоришь? Вздорным начальник кажется только своим подчинённым. Да и то – тем, кто на себе зациклен и дальше своего носа не видит. Попробовали бы сами – глядишь, и поняли бы, чего это стоит! Со своей колокольни всегда однобоко судится.
  - Да уж. Одни проверки чего только стоят! Из департамента. Каких нервов!..
  - Ну вот видишь! А ты – выдерживаешь. Ну, а самое главное – ты заменила мать брошенному ребёнку. Помогла маленькому человечку в трудной жизненной ситуации. А это – ого-го какой смысл!
  - Но двигало-то мной, - вздохнула директриса, - двигало совсем не это! Не желание помочь… Просто хотелось, чтоб всё как у людей: семья, муж, ребёнок…
  - Ну и что? Утопающему какая разница – с какой мотивацией ему руку протягивают?
  - Это только кажется, что нет разницы. Понимаешь, у меня всю жизнь всё с оглядкой на чужое мнение. На оценку. Поэтому… права эта… психотерапевтша. Просрала я свою жизнь! Всю… Всё хотела быть хорошей. Для всех. Всем приносить счастье и радость. Не учла только, дура наивная, что не смогу принести другому его счастье. Своё – да, его – нет. Потому что у всех оно – разное. Ты помнишь Вадима? Мы стали встречаться на третьем курсе. Я забеременела. Думала: вот, принесу любимому счастье! Ребёночка. Его ребёночка. Только это было не его счастье, как выяснилось, а только моё. Его ребёночек!.. А для него была счастьем карьера. Жизнь для себя. В итоге – пришлось сделать, как он захотел… Результат – бесплодие. Больше так и не забеременела. Он, ты знаешь, кстати, был ведь против нашей с тобой дружбы…
  - Вот как? Не знала… - в бабушкином голосе, как показалось Юльке, зазвучала насмешливая обида. – А почему?
  - Почему? Не знаю. Ревновал, наверно. Но потом мы всё равно расстались.
  - Нда-а… Печально, конечно!..
  - Ну да, - со вздохом подтвердила директриса.
  - Не любил, значит, - сделала вывод бабушка.
  - Видимо, нет, - покорно согласилась директриса.
  - Нда-а… Подонок! А мама? Неужели не помогла бы тебе? С ребёнком? Ведь её же внук…
  - Нет!.. – отрезала директриса сдавленным голосом. Словно ей внезапно надоела эта тема.
  - Зашиб!.. – снова посочувствовала бабушка, словно не заметив изменившегося тона экс-подруги. – Так говорят мои студенты. Сочувствую, Лен. Но уж теперь… Что произошло, то произошло!
  - И вообще, - судорожно вздохнула директриса, - чем больше я старалась делать счастливыми других, тем меньше у меня оставалось счастья для себя. Всё хотелось, чтобы меня, мою жизнь, оценили на круглую пятёрку. В итоге – обернулась в круглую дуру!
  - Да все мы дураки по жизни, Лен! Никто не специалист. Я ведь тоже, как и ты, не сказать, чтоб особо близка с кем-нибудь… Так, как мы когда-то были с тобой. Дочка? Мы с ней настолько разные, что не всегда и поговорить по душам получается. Друг друга не понимаем, начинаем раздражаться обе… обижаемся… Понимаю, что надо учиться разговаривать, но не знаю как. С мужем тоже не сложилось… Вроде за хорошего выходила, а он… вдруг врать начал! Потом, правда, поняла, что он и всегда весь состоял из вранья. И с кем я живу – я, наверное, так никогда и не узнаю. Ну и решила, что вряд ли выдержу такое испытание – одиночество вдвоём…
  - Развелась?
  - Ага. Уж лучше быть одиноким поодиночке! Фамилию свою вернула – Прощина. Хм!.. Дочка, мне кажется, простить никак не может. Всё твердит: «Я отца понимаю! С тобой трудно оставаться собой. Приходится врать, изворачиваться. Потому, говорит, что у тебя слишком высокие требования!..» Это у меня!.. Представляешь? Ну да, я лжи не выношу органически. Наверно, это профессиональное. Но когда всю жизнь работаешь учителем!.. А кто такой учитель? Образец для подражания. Эталон нравственности. И если я требую безупречного поведения от учеников, разве не должна я сама вести себя так же?
  Бабушка вздохнула:
  - Заигралась я, наверное, в профессию! Вот и забыла, что муж – не ребёнок, не ученик. Дочку довела: всё время скрывает от меня что-то, слова не вытянешь… Словом, заставь дурака Богу молиться – он и лоб разобьёт! Это про меня. Вроде, тоже пыталась правильно жить, а в итоге – дура дурой!..
  - Внучка у тебя. Как вы с ней? Ладите?
  - О! Юлечка… Юлечка, Юлечка!.. Девочка. Совсем ещё девочка. Романтическая. Увлекающаяся. Ой, ты знаешь, отличница! Летнюю сессию всю на пятёрки сдала! Я думаю, из неё должен получиться хороший учитель. Она такая начитанная! Думаю, ученики будут её любить.
  Юлька, затаив дыхание, ждала реакции директрисы, но та лишь молча слушала.
  - Да, - решительно заявила бабушка. – У неё все задатки быть хорошим учителем! Думаю, она справится. Кроме того, со мной всем делится, не то, что её мама! Всегда советуется.
  - Имеешь, значит, влияние? На внучку?
  - Да-а!.. – довольно протянула бабушка. – Мы с ней – как одна душа! Моя девочка!
  - Ну… что ж… здорово.
  - А ты со своим как? Он у тебя где сейчас? Учится?
  - В школе. В одиннадцатый перешёл.
  - О-о! Выпускной!
  - Да.
  - Куда после школы?
  - Пока не знает. Не определился ещё.
  - Не определился?! – искренне занедоумевала бабушка. – Как же так? Ведь последний год уже!.. Пора бы.
  Директриса в ответ как-то тяжело вздохнула.
  - Я к тому, - поспешно добавила бабушка, - что сейчас ведь все уже с репетиторами вовсю занимаются. Готовятся. А хороших репетиторов, Лен, быстро разбирают. Я-то уж знаю! Мы Юлечке, когда она поступать собиралась, за два года брали репетитора по математике: у неё математика слабо шла… Ты с сыном-то не пробовала поговорить об этом? Просто потом поздно будет…
  - Пробовала.
  - Ну и как?
  - Никак. Не знает – и всё!
  - Нда-а… - снова посочувствовала бабушка. – Зашиб!.. А вообще у вас с ним как? Доверительные отношения? Вы много друг с другом разговариваете?
  - Не очень. Даже почти совсем не разговариваем. Каждый в своём мире.
  - Почему?
  - Я же тебе говорила, Вер, мне очень сложно было принять чужого ребёнка вначале, а потом… потом это дало свои результаты. Теперь – боюсь. Боюсь с ним разговаривать, потому что не знаю как.
  - Нда-а… Плохо, когда так.
  - Наверное, плохо.
  - Психологи советуют побольше разговаривать со своими детьми. Тебе надо хорошего психолога найти, Лен. Только не ту, к которой сейчас ходишь…
  - Хм… Мудрый ты человек, Вера! – в голосе директрисы послышалась обречённость. – И почему я не такая?! Обидно…
  - Да ты что, Лен! – горделиво засмущалась бабушка. – Я ж тебе рассказала, как у меня тоже всё не идеально.
  - Да Бог с ним! Понимаешь… для меня сейчас другое важно. Верунь!.. Если ты простишь меня… и если ты не против, будем снова дружить, а? Уж теперь – навсегда.
  - Будем, Лен, будем! Я тоже тебя очень часто вспоминала! Так соскучилась!..
  - Правда?! А ты знаешь… знаешь, я снова стала рисовать!
  - Ой, правда? Здорово! Я помню, у тебя красиво получалось.
  - Хочешь посмотреть мои этюды?
Юльке показалось, что бабушка как-то устало вздохнула:
  - Ну… конечно. С удовольствием… Хотя… сейчас как-то всё времени…
  Юлька вдруг ощутила тяжесть в ногах и, очнувшись, поняла, что с того момента, как вошла в бабушкину квартиру, так и простояла всё это время в коридоре, не решаясь двигаться, чтобы её нечаянно не услышали и не прервали разговора.
  А за окном уже начинало темнеть. Пора было возвращаться домой. Мама скоро должна была вернуться с работы. Юлька неслышно проскользнула в гостиную, быстро отыскала там свой телефон и, зажав его в руке, так же неслышно выскользнула из квартиры.

  На улице зажигались фонари на столбах. Выйдя из подъезда, Юлька быстро зашагала к остановке. Пока шла, о многом думала и вспоминала. Нельзя повторить чужой талант. Особенно если его нет. А его не было. У неё тоже, как и у Юльки, не было никакого таланта. Она стала учителем по обстоятельствам, которым просто подчинилась. Просто «свыклась» со своей профессией. «Сработалась». Видимо, ей было так проще. Отказаться от себя без борьбы! Хотя… что ей, Юльке, известно об этом! Может, и боролась – да проиграла? И почему, в какой момент своей жизни она, Юлька, решила, что должна идти по стопам этой женщины? Женщины, не сумевшей сохранить ни семью, ни доверия своей дочери, ни своего настоящего призвания! И потому, наверное, с отчаяния поверившей в несуществующее: в Юлькино так называемое призвание быть учителем. Строить свою жизнь по такой же модели? Да она точно рехнулась! Нет, она, Юлька, будет жить иначе. Совсем иначе. Думаешь, получится? – спросил кто-то внутри неё. – Не знаю, - ответила она мысленно. – Но, наверное, стоит попробовать…
А вот директриса – всё-таки, молодец! Первая решилась на примирение, разыскала старую подругу, встретилась с ней. Поговорила. Причём, откровенно. Хотя чувствовалось, что ей это было не легко. Не известно, какая могла быть реакция у бабушки! Вдруг враждебность? Ведь, по её мнению, Лена С. когда-то «предала» её, бросила… Хотя… в определённом смысле, наверное, так и было. Как она, Юлька, - Светку.
   И она вспомнила, как стояла тогда у Светкиной квартиры с поднятой к звонку рукой. В тот день, когда Светка не пришла на консультацию, а её мобильник был отключён. И Юлька побежала к ней, чтоб помириться. А потом… тупо стояла перед дверью с поднятой рукой, не решаясь нажать на кнопку. Потому что представила, как Светка откроет дверь и, увидев Юльку, своим обиженным взглядом поставит ей «двойку». За похеренную дружбу. За трусость. И скажет, может, и не словами, а всё этим же своим упрекающим взглядом: «Я думала, ты – друг, а ты…» и добавит презрительно: «…отличница!..» И захлопнет дверь. Перед носом. А Юлька так и будет стоять столбом. Оглушённая. Уничтоженная.
   Теперь, вспоминая всё это, она, кажется, поняла окончательно, почему не хочет быть учителем: она ненавидит ставить двойки. Двойки своей изогнутой формой, напоминающей шею лебедя со склонённой вниз головой, проникают в человека на всю жизнь, заставляя его так же клонить голову вниз. В то время, как верхний хвостик пузатой пятёрки словно устремляется ввысь, маня за собой вдохновлённого пятёрочника. Она не хотела больше делить людей на отличников и двоечников. Каждый – в чём-то отличник. И каждый – в чём-то двоечник.
   В тот раз она так и не нажала на звонок, а, развернувшись, снова сбежала по лестнице и бросилась прочь из дома. Опять испугалась. А директриса… Нет, может, и боялась, как Юлька, но тем не менее дала себе шанс. Надо всегда давать себе шанс. Надо пробовать. Зря она только с этими своими этюдами к бабушке!.. Снова синдром отличницы! Нужна, видите ли, оценка! А зачем? Если тебе и так нравится этим заниматься? Так занимайся на здоровье! И плевать, кто что скажет! Вернулось к тебе призвание – не упусти! Держи его!..
   Остановившись в свете уличного фонаря, Юлька достала из сумочки мобильник и набрала номер. «Привет!» - ответил ей Светкин голос.