Как вылечить жизнь

Штефани по утрам всегда заставляла себя смотреться в зеркало.
Это мучение - смотреть на свое отображение, от лица тотчас отливала краска, оно становилось еще бледнее и... ужасней.
Смотрелась только потому, чтобы не обнаружить на физиономии каких-то явных косяков, а рука в это время тянется к сигаретам - они спасительны.
Пока курила рассматривала синие губы, морщины, от которых уже никогда не избавиться, небрежно поправляла короткое, темное каре, чуть округлое землистое лицо не давало ни одного повода к любованию, а даже наоборот; тяжко вздыхала, вспоминая свои юные фотографии двадцатилетней давности,  единственное, что нравилось сейчас - глаза, часто наполнявшиеся слезами.
—  Что-то я много курю сегодня...
Штефани с усталым удивлением глядела на вторую пачку сегодняшних сигарет, пачка уже наполовину пуста.
"Или наполовину полна?"
Усмехнулась: дурацкий вопрос про наполовину полный-пустой стакан еще встречается в электрической сети, хотя всё реже.
Сейчас количество вдыхаемого дыма уже не играет роли. Никакой.
Привычно прислушалась, - никто не шел на кухню, хотя никто и не мог прийти - Штефи живет одна, но привычка прислушиваться осталась с детства. Вытащила из банки с овсянкой небольшую, плоскую бутылочку бренди, отхлебнула совсем крохотный глоточек - чтобы только смочить гортань, но обратно в банку засовывать не стала, оставила на столе. Бутылочку Штефи прятала от себя, чтобы на глаза не попадалась. Чем дальше, тем меньше опасности спиться. Усмехнулась невесело:
— Хотя теперь то какая разница?!
Она плохо переносила алкоголь, но он ей все же помогал.
Как горькое нервное лекарство, которое надо употреблять, если жаждешь успокоения.
Штефи не была алкоголичкой, нет.
Смертельная усталость - единственное, что осталось от этой чертовой жизни.
Она никого не винит. Сама виновата. Своя собственная мягкотелость и бесхребетность, свое идиотское чувство долга перед родителями и сестрой. Перед мужчинами, которых можно пересчитать по пальцам одной руки. Все ее мужчины как-то сразу воспринимали эту мягкость и чувство вины, живенько играли на этом, еще сильнее заставляли ее испытывать покорность и всегда усиливали положение зависимой и виноватой. Вероятно, это доставляло им удовольствие.
Боялась себе признаться, но по большому счету удовольствие в своем унижении однажды стала испытывать и сама. Удовольствие, основанное на рабстве и боли, - часто ловила себя на этой мысли, это была нелепая смесь самоуничижения и радости.
"Все, кому ты по собственному убеждению что-то должна, все они использовали тебя как шлюху. Как дешевую, практически бесплатную шлюху, как деревенскую дурочку, которой можно присунуть когда приспичит. Помыкать, подгонять, тыча в спину.
Родители еще и кричали при этом: "Как тебе не стыдно! Ты здоровая, полная жизни, мы дали тебе прекрасное образование, а твоя сестра инвалид!"
Всегда испытывала перед ними стыд, а сейчас уже нет. Сейчас стыдно только перед собой.
У сестры Аннабель, она моложе Штефани на полтора года, - врожденный дефект позвоночника, не может не только ходить, но и есть, ее надо кормить с ложечки. Не говоря обо всех остальных "прелестях".
Сколько себя помнила, с самого раннего детства родители внушали Штефи чувство вины перед больной сестрицей, чувство, вросшее в нее на всю жизнь, нечто вроде приобретенного рефлекса, ставшего к нынешним сорока пяти годам практически врожденным.
Родительское чувство ответственности перед больной Аннабель принимало причудливые формы, иссушало их, но вовсе не считали себя виноватыми в этом несчастье, всегда находились более подходящие объекты, а первым и самым доступным была Штефани. Их старшая дочь.
Девочка для битья.
Родители с обычным гневом кричали на Штефи, что надо быть ответственной перед сестрой. Что надо за ней ухаживать. Что ее жизнь невозможна в отрыве от Аннабель, что теперь это ее крест до конца дней.
А юная Штефани воспринимала родительские упреки как само собой разумеющееся, что это нормально, так и должно быть. Просто других подобных примеров не было в жизни, это стало нормой.
Только иногда с удивлением читала или слышала о девушках, делавших вовсе не то, что хотят родители, а то, что им хочется и в душе всегда поднималась мутная волна недоумения:
— Как?! Как они могут так? Быть такими безответственными?
Но потом в сознание немедленно вползала предательская  мыслишка: "А почему я так не могу? Почему я должна?"
— Потому что ты здоровая! - кричала мать.
— Потому что ты кровь с молоком, - внушал отец, -  а твоя бедная сестренка умрет, когда нас не будет на свете. Мы ведь тоже не вечные... Как Аннабель будет жить, если тебя не будет рядом?
—  Ты единственная, кто у нее есть - подхватывала мать, потрясая пятерней перед лицом старшей дочери.
Вина перед больной сестрой висела дамокловым мечом всю жизнь, и вот теперь, когда эта жизнь подходит к концу, Штефани с каким-то легким злорадством думала, что
Штефи уже не будет виноватой никогда, а Аннабель наконец-то станет здоровой.
Тем более, что Штефани стала не нужна.
Она - отработанный пар. Ею воспользовались как одноразовой женской прокладкой, а когда сыграла свою главную и окончательную роль жертвенной дурочки, о нее как о входной коврик вытерли обувь.
История банальна. Впрочем, все истории похожи друг на друга, нет ничего оригинального в этом мире.
Штефани Зоммер окончила университет в Мюнхене, став дипломированным архитектором. Родители вкладывали деньги в образование старательной и прилежной Штефи как вкладывают в перспективную недвижимость, чтобы потом это приносило ренту, им казалось, что дав хорошую профессию здоровой дочери, родители обеспечат будущее и беспомощной Аннабель.
Когда Штефи впервые влюбилась, а это произошло поздно, на последнем курсе университета, родители устроили ей форменный ад: ничего и слышать не хотели о замужестве.
Мать устраивала истерики, отец плакал и вставал перед дочерью на колени, - лишь бы она не бросала свою сестру Аннабель, ибо они не представляют больную  дочь в приюте для инвалидов, если их не будет на свете, если у Штефи будет своя семья и Штефи будет не до сестры.
—  В этих приютах работают одни свиньи! - с истерическим надрывом причитала мать.
—  Они убьют нашу дочь, они ее просто погубят - качал седой головой отец.
Мать кричала, что убьет себя, если Штефани выйдет замуж.
Отец плакал.
И Штефи сдалась. Поставила крест на своей личной жизни.
А потом родители придумали изящный способ - как обеспечить будущее больной дочери. Обеспечить на всю жизнь, обеспечить достойный уход за ней до конца дней. Но для этого нужны не просто деньги, для этого надо много денег. Очень много.
Родители владели небольшим, связанным с ритуальными услугами семейным бизнесом, его основал еще дед отца, - изготавливали надгробные камни. Предприятие не приносило больших доходов, зато прибыль всегда оставалась стабильной, хватало на простую жизнь баварских бюргеров.
Родители уговорили Штефани стать главой фирмы, набрать кредитов и обанкротиться. Ложное банкротство.
Обычная история среди тех, кто хочет быстро решить финансовые проблемы, но с одной оговоркой: нужен некто, кто возьмет на себя всю тяжесть долга.
И они нашли такого человека.
Долго уговаривали дочь и та, наконец, согласилась.
После этого жизнь Штефани окончательно пошла прахом, кредиторы описали имущество и заставили исполнять судебное решение. Впрочем, это смешно и нелепо - вернуть долг можно только в одном случае, если Штефани будет работать на своей теперешней работе в супермаркете еще сто восемьдесят лет подряд!
Но зловредные кредиторы, прекрасно понимающие, что их нагло обманули, испытывают прямо таки садистическое удовольствие, наблюдая как дипломированный архитектор нагружает на тележку ящики с пивом и вывозит в торговый зал.
Эта работа предписана исполнительным листом, уйти с нее Штефани Зоммер не имеет права. Ее даже не могут посадить за кассу, к каковой работе ухватистая и умненькая Штефи годится лучше всего, но судебное решение неумолимо: только в качестве подсобной рабочей, тем более, что в судебном определении специально оговаривалось, что особе, обманом завладевшей средствами кредиторов, запрещено соприкасаться не только с наличными, но и безналичными деньгами.
Невыносимо наблюдать ядовитые улыбки кредиторов, специально приходящих в маркет посмотреть на Штефи, слышать насмешливые, чрезмерно громкие реплики, сердце бьется в эти минуты сердито и гулко, стыд заливает сознание, хочется плакать, но держится.
А главная цель достигнута: спокойная жизнь и уход за Аннабель теперь окончательно обеспечены. Родители живут рядом с больной Аннабель, рядом с чудесным санаторием, в собственном альпийском шале, его приобрели за те самые кредитные деньги, ведь их дом то отнят за долги.
Судебное решение оставляет должнице Штефани Зоммер только самую необходимую часть зарплаты на еду и простые расходы, остальное  идёт в счет погашения.
Последние девять лет Штефи живет в плохой социальной квартире. Одна. Ветер гоняет по двору горы мусора, коммунальные службы не жалуют этот район, - там много беженцев из южных регионов планеты, а эти люди не отягощают свое сознание любовью к чистоте и общественному порядку, воспринимая свое нынешнее пребывание как временное.
Наверное, их тоже можно понять.
Иногда звонит отец. Жалким голосом лепечет об Аннабель, о старости и неустроенности. С матерью же Штефи почти не разговаривает, матушка не желает слышать голос дочери, иногда только позволяет поздравить с днем своего рождения. Потом быстро бормочет "спасибо" и передает трубку отцу. Часто Штефани задает себе вопрос:
—  За что же они меня так не любят? За то, что я здорова и не инвалид? Стали бы они любить так же как Аннабель, если я родилась такой же беспомощной? Может быть, я их приемная дочь? А-а-а...неважно.
Как это часто бывает, внезапно всплывает картинка из детства: Штефи забирается на чердак дома, он хоть и закрыт всегда, но знает где родители хранят ключ. Забивается в узкую щель между округлым, яйцеобразным чердачным окном и громадным ящиком со старыми книгами. Девочке холодно, она дрожит, но мечтает, сладко мечтает о том, чтобы бог, которого чтит и любит, послал ей болезнь как у Аннабель. Штефи тихонько плачет, шепчет "Vaterunser" и просит горячей родительской любви, точно такой же как к младшей сестре, истово веря, что такая любовь положена только больным девочкам.

Хмуро кривится далекому воспоминанию, давит окурок в пепельнице, открывает заветную потертую шкатулочку маленьким, детским, похожим на золотой ключиком, вытягивает из глубины пузырек темной жидкости, - ее Штефи заказала у знакомого турка, а тот привез из Анталии какие-то сильные капли южного лекарственного растения.
Лечить нервы. Турок поднимал вверх палец, очень доходчиво растягивал слова: "Не более пяти капель! Это опасно! Помни!"
Но сейчас она будет лечить не нервы, сейчас она вылечит свою жизнь.
Выливает весь пузырек в стакан, полминуты еще ждет как выходят последние капли плотной, похожей на коричневое масло жидкости, разбавляет всё остатком бренди, указательным пальцем размешивает содержимое и без паузы, не медля ни секунды, словно страшась передумать, залпом выпивает.
Говорят, именно такой способ лечения жизни выбрал себе Сократ, утверждая, что терапия будет радостной и легкой.
Не соврал ли философ?
Посмотрим.