Упартый. Часть 2, гл. 4

Начало см. http://proza.ru/2022/11/26/623
Предыдущая часть см. http://proza.ru/2023/02/04/1693

               Звонок разделил жизнь на «до» и «после».

               С закрытыми глазами старик сидел перед ноутбуком. Руки безвольно лежали на клавиатуре. Он не заметил, в какой момент перестал набирать текст. Воспоминания проносились роем, бесцветные, чёрные, окрашенные и согретые любовью, и опять чёрные… Так много лет Петровский не позволял себе мысленно возвращаться в тот день, что теперь, когда он перебирал в памяти события дня похорон, отдельные эпизоды не хотели складываться в цельную картину. Зрительная память упорно цеплялась за мелкое, незначительное, опуская главное: холодную землю, любимое лицо…
               Помнилось как рыдала Ирина Аркадьевна.
               Бекирыч долго тряс руку, выражая соболезнование, мрачно сказал:
               – Уеду я. Никому не говорил, тебе первому: не вылечат здесь дочку, а в Америке врачи берутся. Себе не прощу, если не попробую.
               Стас кивнул головой, промолчал. Единственное, о чём он тогда думал, это как заберёт мальчишек у Ани, и они войдут в навсегда опустевшую квартиру…

               Ирина Аркадьевна, едва осушив слёзы, приняла неожиданное решение:
               – Я забираю Диму. Тебе он не нужен, дай Бог с Георгием управиться, а отдать внука в детский дом – не разрешу.
 
               Стасу показалось, что он получил оглушительную пощёчину.
               Но первым пришёл в себя Димка. Он завопил:
               – Не-е-ет! – так, что задрожали стёкла. – Бабушка, я никуда не поеду с тобой. Я с папой. И всё ты врёшь, ни в какой детский дом он меня не отдаст. Ведь нет?
               Потянул Стаса за рукав свитера, чтобы тот нагнулся, посмотрел в глаза:
               – Нет?
               – Конечно, нет, мой дорогой, – прижал сына к себе, – но про бабушку всё-таки нельзя говорить, что она врёт.
               – Вот оно, ваше воспитание. А потому, что всё некогда…
               У Ирины Аркадьевны задрожали губы, она всхлипнула и отвернулась, пытаясь скрыть слёзы. – Как лучше хотела, но оказывается – не нужна… Уеду, не беспокойтесь, лишней минуты не задержусь.
               Стас растерянно буркнул что-то вроде:
               – Конечно нужны, как же иначе…
               Жорик подбежал к бабушке, обняв за колени, расплакался:
               – Задержись.

               Ирина Аркадьевна плакала на своём диване на кухне, Димка заперся в ванной, у Жорика поднялась температура. Стас машинально делал что-то неотложное и всё время думал, что Алла обязательно нашла бы слова, способные подбодрить и помирить всех, а у него не получается… В доме поселился холод.

               Жорик проболел месяц. Температура то поднималась до тридцати девяти, он бредил и звал маму, то падала почти до тридцати пяти, и мальчик просто лежал без движения… Врачи не могли поставить диагноз, только старый педиатр, который когда-то лечил ещё рыжую Аньку (она и привела его), сказал, вздохнув:
               – Реакция на стресс. Нужно время.

               Ирина Аркадьевна уехала, но контролировала ситуацию ежедневными телефонными звонками:
               – Станислав, мальчики говорят, ты их по утрам кормишь яичницей. Разве не знаешь, что это очень вредная пища для детского организма?
               – Станислав, у Димы промокают зимние сапоги, надо купить новые.

               Яичницу можно проигнорировать, а вот сапоги действительно надо было мальчишкам покупать, что с каждым днём становилось всё труднее.  У входа в «Детскую обувь» задолго до открытия магазина выстраивалась очередь; знающие люди шептались о том, сколько пар и какую обувь «выбросят». Почему-то весь январь и февраль «выбрасывали» исключительно детские сандалики. Наученный женщинами с кафедры, Стас покупал сандалии впрок, бесконечно подклеивая подошву Димкиных сапог.


               Внезапно очнувшись от воспоминаний, Старик тряхнул головой, пытаясь прогнать охватившую его слабость и горько усмехнулся: если бы он действительно собирался писать книгу о том времени, его герой вспоминал бы не сандалики, а события, которые изменили жизнь людей и закончились развалом страны.
               Конечно, он помнил, как возле телевизора, поставленного в вестибюле Института, толпами собирались сотрудники, обуреваемые энтузиазмом и надеждами. Клеймили академика, не вернувшегося из заграничной командировки,  взахлёб обсуждали вывод войск из Афганистана, выступления Сахарова, Собчака, Рыжкова на Съездах народных депутатов…

               Но всё это не решало проблему сапог. Сейчас уже не вспомнить, когда именно ввели талоны (их называли купонами) на предметы первой необходимости: носки, детские колготки, обувь… Действительны они были при предъявлении паспорта.
               Буквально через несколько дней в магазине у Стаса украли бумажник. Перед зарплатой денег в нём – кот наплакал, зато был паспорт и неотоваренные купоны. В милиции попеняли: зачем, дескать, все «яйца сложил в одну корзину», без особого энтузиазма пообещали «что-нибудь сделать». Спустя месяц участковый заглянул к Петровскому домой, сообщив, что «в виду безнадёжности» дело возбуждать не станут. В этот же вечер Стас обнаружил в почтовом ящике бумажник с паспортом и полностью отрезанными купонами.  Оставалось только вздохнуть…

               Сапоги пришлось покупать у спекулянтов. Чуть раньше Стас продал соседу мамин дом в деревне. Стоимость запомнил на всю жизнь: в отличие от героя Буркова из фильма «Гараж» его «Родина» стоила четыре тысячи. Только тысячи к тому моменту стали другими… Как раз хватило на две пары детских сапог. О покупке велосипеда, чтобы ездить на работу, как планировал Стас, оставалось мечтать. Всё время казалось, что надо совсем немного добавить, но после очередной зарплаты выяснялось, что велосипеды опять подорожали, и денег снова не хватало.

               Когда несколько лет спустя бывший депутат Верховного Совета республики, ставший президентом, рассказал, что у него на сохранившейся сберкнижке до сих пор лежат двенадцать тысяч рублей, Петровский горько пожал плечами: не на что было тратить...

               Дни складывались в годы, утрамбовывая происходящее, словно солому в скирду сена, мальчики взрослели, но время не лечило. Поздними вечерами Стас мысленно разговаривал с Аллой, рассказывая о прошедшем дне, по ночам Жорик по-прежнему звал маму, и только Димка становился всё более ершистым, неразговорчивым, замыкаясь в себе.
               Несколько раз приезжала Ирина Аркадьевна, сваливаясь как снег на голову. Всегда была недовольна: проводила пальцем в поисках пыли и ругала за неухоженность квартиры, убеждённо говорила, что дети худые, с синяками под глазами, а Димку в отсутствие Стаса упорно звала сиротинушкой.

Продолжение см. http://proza.ru/2023/02/19/1487