Икона-3

Время шло, и вот уже незаметно наступил Новый год. В доме было холодно, изо всех щелей дуло, и нужно было что-то делать. Алексей был талантливым человеком: он мог играть на гитаре, петь, хорошо рисовать и писать длинные лозунги, но не мог отремонтировать свой дом и работать по хозяйству. Иногда казалось, что он не ходит по земле, а лишь парит в воздухе, и всё, что происходит вокруг, его словно не касается.

Его театральный талант заметили сразу, и его попросили выступать на детских утренниках в костюме Деда Мороза. Затем он находил время и ездил с новогодними представлениями по всем хозяйствам совхоза. О каком ремонте могла идти речь, когда ему бы ноги домой по вечерам дотащить?

Но Алексей решился на большее, чем ремонт. Он собрал все свои силы и переступил порог парторга Зубова. Тот, набычившись, с красной физиономией, с которой постоянно приходилось вытирать пот, сидел за столом и разглядывал какие-то бумаги, делая вид, что очень занят. К таким не подступись — всё равно отбреют.

— Вы знаете, мы больше так не можем. Надо что-то делать, — начал выдавливать из себя Алексей. — Мы замерзаем. У меня дети болеют...

— Ну ладно, Алексей, хорош ныть, и без тебя тошно. И ты тут ещё тоску нагоняешь. В понедельник переезжаешь в двухкомнатную квартиру. Там же, в Голубине. Видел на бугре два белых дома стоят двухэтажных, так вот туда и поселитесь. Там и отопление, и все условия, теперь давай иди. Работы невпроворот, а ты по кабинетам ошиваешься. Пора и честь знать. Ты должен понимать: начальству лучше не перечить.

Алексей вышел из конторы совхоза, не чувствуя под собой ног от счастья. Вот Вера обрадуется! Но он ещё не мог знать, что эта квартира будет мало чем отличаться от дома, в котором они жили: постоянно сырой подвал с комарами, сломанный санузел. Только полы без щелей, мышей поменьше, да в окна не так ветер дует. Но всё равно это было счастье по сравнению с их развалившейся халупой.

Жизнь шла своим чередом. Праздники сменялись буднями. Семья Повадиных обживалась на новом месте, привыкая к нюансам специфического быта.

За окном стартовали восьмидесятые. Отгремела Московская Олимпиада, хотя здесь мало что изменилось на фоне всемирного праздника спорта. Всё как было, так и осталось, но пятилетка смертей внесла свои коррективы. В Москве с завидным постоянством хоронили генсеков, и казалось, что забрезжил огонёк надежды на светлое будущее, и люди насторожились, почувствовав первое дуновение ветра перемен. Вот только что он принесёт, пока никто не знал.

Алексей всё так же монотонно писал лозунги и различные показатели достижений совхозной жизни. Он стал настоящим профи в своем деле. Его все знали, уважали, приглашали к себе на различные весёлые посиделки и не только: в одном месте он веселил народ пением, игрой на гитаре и на гармони, а где и поминальные псалмы приходилось петь, и такое бывало.

Совхозная жизнь не стояла на месте: умирали старички, рождалось новое поколение. Всё проходило своим неспешным порядком. Не успевали одного парня проводить в армию, как другие возвращался домой к родителям.

Только пришёл — тут же весёлые гулянки. Девчонки, как весенние комары, облепили, не знаешь, какую выбрать — только отмахиваться приходится. Но как бы ни отмахивался, а найдётся хоть один комар, но такой назойливый, который любыми путями, но до твоего тела добраться сможет, и сделает он своё нехитрое дело, а этого вполне достаточно, чтобы с холостяцкой жизнью было покончено. Смотришь, месяца через четыре животик растёт. А к «ноябрьским» и свадьбу гуляют. И всё одно и то же со всеми, как под копирку. Свадьбы устраивали в местной церкви, переоборудовав её под зал бракосочетания. Это куда лучше, чем склад зерна или ещё чего.

Но наступил и на Алешиной улице праздник! Дали им трёхкомнатную квартиру в главной усадьбе совхоза. Это такая радость! Пять лет минуло с их приезда, и вот – дождались! Наконец-то они из мышиных подвалов вылезли. Да и Шилово стало совсем другим. Превратилось оно в небольшой городок с добротными многоквартирными домами, магазинами, клубом, и гостиницу даже построили для молодых специалистов. В общем, живи не хочу!

Всё хорошо, но тут перестройка грянула. Перемешалось всё в совхозной жизни. Новые люди стали появляться. Всё больше проходимцы. В лексикон стали входить незнакомые слова. Как-то непривычно звучали слова: кооператив, подряд, бизнес. Да и чего их перечислять, они уже тогда оскомину набили.

Потихоньку разрушалось хозяйство. Всё меньше становилось привычной работы у Алексея, хорошо хоть клуб ещё подпитывал своими заказами. Особенно часто приходилось писать щиты со словом «дискотека».

Удивлялся Алексей, как можно было заменить мигающими цветными фонариками и царапаньем иголкой по виниловой пластинке живое звучание гитар и непосредственное общение с музыкантами. Но жизнь идёт, и откуда ему знать, что через пару лет он и его семья будут жить совершенно в другой стране, о которой они и слыхом не слыхивали.

На пороге стояли лихие девяностые. И вдруг стало понятно, что наглядной агитации совхозу больше не требуется, а следовательно, и художник им тоже не нужен. Алексей это хорошо знал, но что же делать? Клуб на свой скромный доход обеспечить художника, чтобы тот не только себя, но ещё и всю семью кормил, позволить себе не мог. Хочешь, работай, но ставка 87 рублей и не больше. Можешь подхалтурить — пожалуйста, но это твои проблемы.

Стал Алексей замыкаться, уходить в себя. Домой придёт, ни с кем не разговаривает. Сидит на диване и в одну точку смотрит. Вера и так к нему, и сяк, а он как каменный. Точит его обида на всех, а, скорее всего, на сложившуюся ситуацию, не оставляет его в покое. Главный вопрос душу гнетёт — как семью прокормить?

Однажды домой не пришёл. «Ну загулял, наверное», — думала Вера. А днём встретил её директор клуба. Интересуется, почему Алексей на работу не вышел. Испугалась она: «Как не вышел? Его и дома нет...»

Искали всем селом. На второй день под вечер только и нашли. Километра два от дома. Сидит, около него костерок тлеет, а глаза, как стеклянные, в себя смотрят. Поняла жена: не в себе он, спасать надо. На утро врача вызвали, а он уже скорую. Так и попал он в «Бурвихинку», так местная «психушка» называлась.

Она расположена в живописном месте, в лесу, в непосредственной близости от деревушки того же названия. Обнесена большим забором, а корпуса лечебные, как полагается, внутри. Только отличительная особенность была у этого закрытого заведения. Посередине этого комплекса стоял большой храм, да, именно храм, а не церковь. Настолько он большим был — пятиглавый, с двумя приделами, с роскошным крыльцом и папертью.

Власть долго думала, как скрыть церковь от народа. Но в одном они ошиблись: не учли, что Бог всегда будет рядом с теми, кто нуждается в его поддержке.

Раньше в самом храме находились палаты, где держали особо буйных или тех, кого хотели видеть такими. На окнах были крепкие решётки, а дверь — дубовая, с металлическими вставками, которую не прошибёшь кувалдой.

Алексей лишь на третий день начал осознавать, что с ним произошло. Но это открытие его не удивило. Он не мог вписаться в новую жизнь, которая была ему не по душе. Слишком близко к сердцу он всё принимал, и его психика дала сбой.

Теперь он понимал, что у него есть время подумать, всё взвесить и принять необходимые решения. Но в голове по-прежнему царил хаос. Врачи постоянно чем-то кололи и давали пить, и иногда становилось легче, но ненадолго. Комок обиды снова подкатывал к горлу, и снова становилось плохо. Он не мог изменить себя и постоянно задавался вопросом: «Почему я, в расцвете лет, стал никому не нужен, хотя прежде был так востребован?»

Домой он вернулся через два месяца. Настроение было на нуле. Врачи не смогли помочь, они лишь загнали душевную боль глубоко внутрь, но она всё равно прорывалась наружу. Вера ходила вокруг него неделю, но потом поняла, что это бесполезно, и отступила. Алексей вернулся на работу в клуб. Это была хоть какая-то занятость — хоть и маленькие, но деньги. Вера работала на ферме, которая пока ещё функционировала. Но это было уже совсем другое время.

Когда она впервые увидела Николая, Вера не помнила. Крепкий, ладно сбитый мужчина работал на бульдозере в бригаде, прокладывающей новую дорогу. Что-то оборвалось у неё внутри, она поняла, что это не к добру. А когда он зашёл к ним в коровник якобы молока напиться, бабы как с ума сошли.

Шло лето девяносто третьего, до расстрела Белого дома было ещё далеко. Да и что ей до политики и каких-то там Верховных Советов? Жизнь её проносилась здесь и сейчас, и бежала она вприпрыжку — не остановишь. Вырастали дети. Вроде всё хорошо, не хуже, чем у других. Только личная жизнь никак не ладилась. И как это исправить, она не знала. Только что числилась за мужем, а так и проходила все свои молодые годы одна. А бабье лето коротко, это все хорошо знают. И когда Николай первый раз предложил ей прогуляться после работы, она приняла приглашение без колебаний и без всякого угрызения совести. Статный, мускулистый, с непослушной шевелюрой, он сразу покорил её сердце.

Стоял тёплый июль, самый пик лета. Тихо угасал вечер. Они шли пешком и болтали о первом, что приходило в голову. Но каждый знал, что это так, для формы, а главное, ради чего они встретились, — впереди. И когда на дороге появился покос со свежесмётанными стогами, всё стало ясно.

Она лежала на стогу, глядя в темнеющее летнее небо, вдыхая в себя сладкий запах свежего сена, перемешанный с запахом пота крепкого мужского тела. Она обнимала его и целовала в вихрастую голову, не понимая в точности, что же с ней происходит. Но было поздно об этом думать. Она почувствовала, как рука Николая медленно поползла по её ноге, а уже через минуту случилось то, о чём она мечтала все эти годы с Алексеем: нечто бурное, как шквал неизвестно откуда прилетевшего ветра. Ей казалось, что она теряет сознание, а тёплая истома, идущая откуда-то снизу, стала овладевать всем её сознанием. Николай полностью овладел ею, чувствуя своё превосходство, дал волю первобытному инстинкту. Затем вдруг сразу обмяк, вдавив Веру в податливую траву, которая охотно расступалась под ними…

Они стали встречаться каждый вечер. И пыл их не угасал, а только усиливался. Их не смущало видеться и днём, встречаясь на улице под любыми предлогами. По Шилову поползли слухи. Они не могли пройти мимо ушей Алексея.

Он всё знал, но поделать с этим ничего не мог. Да и не хотел. У него просто не было сил ни моральных, ни физических. Их едва хватало на то, чтобы подниматься и ходить каждый день на работу, на которой хоть и без дела, но приходилось просиживать целый день.

— Алексей, я вижу, ты маешься в неведении, да и работы тебе нормальной не могу предоставить. Сам видишь, её и у нас нет. Всё рушится, никому ничего не надо, — как-то раз начал зашедший на минутку директор клуба. — У нас только дискотеки остаются, да и то сборов никаких. Я тебе вот что посоветую. В Семеновском церковь открылась, я слышал, там староста нужен. Попробуй, может, пойдёт у тебя? Может, что и получится? 

                (Продолжение следует)

                2012г.*)