Дождь

- Вот мне пишут: за окном дождь. А какой в городе может быть дождь? Так, повод напиться. Вот у нас – дождь! –  прервал молчание Андрей – не старый ещё рослый худой мужчина с взлохмаченной шевелюрой, которую пока щадило серебро. Он был одет по-домашнему: в клетчатую зелёную фланелевую рубаху навыпуск и потёртые синие штаны с большими заплатами на коленях. Андрей, скрипнув половицами, подошёл к крайнему слева окошку в горнице, наклонился, отщёлкнул приятно холодящий пальцы крохотный медный шпингалет, что ещё дед ставил перед войной, толкнул давно не крашеные створки. Задребезжали стёкла, и сразу в горницу хлынули приглушённые до того звуки: главным образом, плеск всевозможных оттенков.
Ведущей  партией рокотал водопад, льющийся из поросшего бело-голубым бархатным лишайником почерневшего деревянного жёлоба, который  дядька лет двадцать назад прикрутил толстой алюминиевой проволокой к скату крыши у самого окна – руку вверх протянуть.
Эх, хороший был дядька! Водка плохая.
Низвергаясь с высоты второго этажа столетнего шестистенка, вода бурлила и клокотала в переполненной железной бочке из-под солярки, вросшей в землю внизу, у веранды;  переливалась через край, щедро питая  прозрачное озерцо в траве у дома.
В этой бочке ребёнком Андрей в жару целиком окунался лет сорок тому назад.
А кроме водопада: по крыше колотят сорочьими коготками капли; в широко раскинутых для объятий ласковых ветвях могучей лиственницы шумит бродяжий ветер; лужи кипят скороспелыми пузырями; о блестящие изумрудные листья салата в промокшем насквозь огороде бьётся, разбивается в невесомую прозрачную пыль дождь, накрывший и деревню, и луга, и лес на добрую сотню километров вокруг.
Никаких иных звуков в мире не осталось.
Андрей выпрямился, потянулся, задевая низкий потолок из крашенных белой эмульсией плах, взял с накрытого цветастой клеёнкой круглого стола, бутылку, набитую резными листьями, разлил зеленоватую жидкость по крохотным  рюмашкам на тонких ножках:
- Впрочем, выпить в дождь – дело богоугодное и зело пользительное для души и тела!
- Рюмки у тебя смешные, - заметил его бритый наголо товарищ в камуфляжных штанах и чёрном джемпере, вольготно развалившийся в красном советском  кресле на лакированных деревянных ножках. – На полглотка, язык смочить.
- Бабушкины, дореволюционные, - с гордостью ответил Андрей. -  На полглотка – зато надолго хватает: мы с тобой, Максим,  уж вон сколько сидим – а всё четверть выпита!
Максим поднял рюмку за ножку двумя пальцами, навсегда почерневшими от деревенских трудов и пороха, поглядел на свет сквозь изумрудную влагу.
- От ить! Всю жизнь здесь прожил, а о «Кротовке» не слыхивал. Всё спирт, да водка.
- «Кротовку» московские дачники придумали, что дом в нижнем конце купили, где и скрываются каждое лето от своего столичного счастья. И ведь хорошо придумали! – Андрей взял бутылку, показал Максиму.
За прозрачным стеклом свежей аппетитной зеленью отливали листья смородины. Максим с одобрением  кивнул, состроил гримасу, которая должна была выразить вежливое уважение, и Андрей продолжил:
- Ничего нет проще: нарвал у забора листа, набил туго в пузырь, и водки туда. Что интересно: набиваешь вроде плотно, а вытесняется граммов пятьдесят.
- Да ты что?!
- Точно тебе говорю, сам в шоке.
- И сколько настаивать?
- Эта – три дня! – засмеялся Андрей.
- А если дольше?
- Я по-разному делал. Даже годовую. Там чудеса превращений: цвет становится коньячным, а вкус вискарным, как у старого Гленфидика.
- Круто.
- А мне не в жилу. Мне  «Кротовка» нравится свежим ароматом смородины, а там его нет.
- А почему «Кротовка»?
- Дык, деревня-то «Кротово»!
- Точно ведь!
Чокнулись, выпили. Андрей поцокал языком:
- Цимес!
- Да, вкусно.
Посидели, послушали коготки дождя по крыше, водопад в бочке, ветер в лиственнице, шелест в траве, топоток капель по зубчатым блестящим листьям земляники.
- А что медведи? – спросил Андрей просто так, чтобы тоже зазвучать в этой симфонии.
- А что медведи? – улыбнулся Максим. – Плодятся, бродят себе. Уж по Масленице ходит один. Небольшой такой, но собаки поболе. Как-то на лодке еду, ещё по большой воды,  вижу: в яме у реки копошится. Думаю, подъеду тихонько, колом дам по заднице. В берег ткнулся, он голову поднял, глядит. Я ему: «Чего глядишь? Поздно уже»! Он как даст дёру сквозь кусты – целую просеку проломил. А так - все тропинки изгадил, никакой совести у засранца.
- Не боишься?
- Так это ж молодой ещё, не матёрый. Матёрых-то я у деревни не видал.
- А и не в размере дело бывает, - воскликнул Андрей. – Медведицы ведь меньше?
- Конечно.
- То-то. Меньше, а один чёрт – не котёнок.
- Не котёнок, куда уж! Размером меньше, а злости больше. Одно слово – баба!
Посмеялись, Андрей снова налил, выпили, крякнули. Максим закусил хрустящим свежепосолённым огурцом с налипшим листом:
- С хреном солили?
Андрей тоже ухватил остро пахнущий огурец:
- А чего там только нет! Там полбанки огурцов, полбанки травы разной. Мать говорит, что сам по себе огурец – штука бестолковая, своего вкуса не имеет. Вся прелесть в травах, в специях. Но оставим бесполезные овощи, вернёмся к нашим баранам.
- Каким баранам? - не понял Максим.
- В смысле к медведям, точнее медведицам.
- К медведицам – так  к медведицам.
- Ну, слушай. Моя двоюродная бабка Полька возвращалась как-то домой из  леса. Правда, жила она можно сказать опять же в лесу: на хуторе, рядом – никого. Идёт, мечтает чаю напиться с мочёными сухарями, уж к дому подошла, вдруг, глядь: медведица в огороде! Насилу успела по лестнице на крышу взлететь, не упомнила как - чуть не задрала гадина косолапая.
- Да уж, упомнишь тут!
- Ага. Медведица за ней кинулась, да лестница хлипкая – подломилась, упала. Зверюга здоровенная, шерсть бурая дыбом, клыки огромные скалит, ворчит, на задних лапах ходит,  порыкивает – достать не может. Ну и ушла, но не в лес, а к дощатому гальюну, что на краю огорода. Полька с крыши дивится, а сортир ходуном ходит, и рёв из него. Медведица вокруг бегает, полошится, мычит, Полька на крыше – чистый цирк. Смекнула старая: верно, медвежонок забрался в нужник, а щеколда закрылась, зараза такая. Он выбраться не может, орёт благим матом, зовёт мамашу. Мамаша слышит, что дитя в беде, а помочь не может. Полька может помочь, и рада бы – да как медведице объяснишь: сожрёт в момент. Ситуация откровенно патовая.
- И что бабка? - спросил Максим. – Так и померла на крыше?
- Не, она женщина бывалая, не зря её Лешачихой звали за глаза. Разобрала кусок ската, влезла в дом, а там ружьё, еда….
- Завалила медведицу? Ведь мудрёное дело, уметь надо, - изумился Максим. – Я с корешом хожу, с засидки бью, и то не всегда ладом выходит! Сидишь на дереве, как глухарь какой, час, другой, третий – уж не знаешь как повернуться, всё отсижено. Потом придёт зверь, а с первого выстрела завалить и не получится, вот ведь как бывает! Хорошо, если второй номер удачливее, не то бегай по бору за подранком: добить-то обязательно нать. Нет в лесу ничего страшнее раненого Хозяина.
- Ну, и она кумекает, что мудрёно. Но до смертоубийства дело не дошло. Медведица качала-качала этот бедный нужник, тормошила его и так и эдак – ну, дверь как-то и отворилась. Одуревший Мишка оттуда пулей вылетел, а мамаша ему  такого ускорения придала лапой по заднице, что он до опушки кувыркался с первой космической! Вслед и сама укосолапила, на Польку даже не обернулась. Полька, натурально, всем святым угодникам неделю хвалу возносила за чудесное спасение.
- Да, забавно, - усмехнулся Максим. – Так это она сама и рассказывала?
- Кто?
- Ну, Полька, не медведица же!
- А, ну да.
- Так может, врёт?
- А зачем?
- Да просто так, для красного словца.
- Ей ни к чему, вроде…. А потом, могло такое быть?
- Могло, всякое на свете может быть.
- Ну, так ну?! – развёл руками Андрей.
- Тоже верно, - согласился Максим.
- То-то, - Андрей встал, прошёлся по горнице, остановился перед фотопортретом молодой женщины в венке из ромашек.
 Большая чёрно-белая фотография за сорок с лишним лет пожелтела, а глаза смотрели сквозь время, не старея. Смотрели прямо в душу, будто спрашивали: «Ну, как ты там, сынок»?
Такие глаза на чудотворных иконах монахи в глухих скитах пишут.
Андрей постоял с минуту, вдыхая пахучий дождевой воздух, льющийся в окно, послушал ливень, обернулся:
- А вот ещё случай был у Польки с медведицей.
- С той же? – посмеялся Максим.
- Может и с той же, - ворчливо ответил Андрей, - а может и не с той же. Мало ли их по тайге шляется?!
В общем, пошла Полька в лес за черникой. Напала на поляну – не видно земли от ягоды крупной, спелой: страсть сколько вызрело; берёт, радуется. Думает: «Черники наберу, насушу, варенья наварю, на всю долгую зиму хватит. Буду чай хлебать, на ломоть варенья намажу – вкусно, пальчики оближешь»! Так мечтает, а дело правит – скоро уж полкорзинки набрала. В лесу хорошо – Солнце сквозь ели просвечивает, дух смоляной с брусничным мешается, тихо, покойно, только рябчики, знай, посвистывают. Шаг за шагом, ягода за ягодой, выбрела к заброшенной охотничьей избушке. От стана уж почерневший сруб остался, крыша провалилась, от стены до стены одна доска перекинута, крапива выше доски торчит, иван-чай архиерейскими свечами полыхает. Только ступила за угол, а там медведица, чуть не нос к носу. И в этот раз бабку прыть спасла: миг – и она уже на доске сидит, посредине, вцепилась, аж пальцы побелели! Медведица взъярилась, на задние лапы поднялась, когтями брёвна дерёт – щепа летит, как на лесопилке, а на доску стать не смеет – тонко, узко. Рыкает, плюётся, всю заплевала. Достать не может, от того ещё сильнее злится. Обежала с другой стороны – и тут  никак. Полька причитает:
- Что ты милая? За что на меня осерчала? Это я твою полянку обобрала? Так забери, корзинка полна почти, там, у стенки стоит!
Медведица как поняла: пошла, корзинку опрокинула, давай чавкать. Все ягоды до единой подобрала. Зыркнула напоследок, и не спеша, вразвалочку в лес ушла.
Полька ещё посидела сколько-то времени, не сразу слезла с доски. Боязно – вдруг вернётся! Потом всё же решилась, соскочила, корзинку в руки – и бежать. Отлично бежала. Как Бен Джонсон на допинге.
- Вот и поела варенья черничного с белой булкой! – крякнул Максим. – Везёт же ей на косолапых!
- И не говори! Хорошо, что мне так не везёт.
За окном полыхнуло, и почти сразу ударил гром, да так, что стёкла задребезжали.
- Чтоб тебя! – ругнулся Максим.
Пахнуло озоном, ливень зазвучал с удвоенной силой. Андрей разлил «Кротовку» по рюмкам:
- Вот это  -  дождь! Сила, свобода, счастье. Не выморочное, скопидомное нафталиновое счастье, а настоящее, человеческое. А человек что – букашка, как есть.  При встрече со стихией он всем своим существом чует своё истинное место на планете, становится скромнее, мания величия пропадает. А вместе с ней и ответственность за судьбы мира. Отсюда покой и умиротворение. В городе же, - он обречённо махнул рукой на Север. – В городе суета одна.
Лей, лей, не жалей,
На меня и на людей!
На меня по ложке,
На людей по плошке!
Андрей засмеялся совершенно по-детски, да и выпил до дна.

Октябрь 2022-январь 2023