Троффи великолепный

Часть 1. Трофим
Трамвай № 16 завернул с улицы Серпуховский вал на Шаболовку. Он медленно плыл в густых февральских сумерках и, подобно океаническому батискафу, высвечивал прожекторами передних фонарей полуночный «рельеф дна». В салоне «батискафа» находился мужчина лет тридцати. Он кутался в широкие полы чёрного кожаного пальто и, уперев голову в мёрзлое стекло, плавил лбом оконную наледь. Мужчина передвигал лоб вверх по искрящемуся холодку и третью остановку подряд разглядывал в протопленную полынью ночную пустоту московской полуночи. Вагоновожатая послеживала в зеркальце за странным пассажиром и вздыхала, догадываясь, что гражданин морозит лоб неспроста. Действительно, Трофим, так звали мужчину в чёрном плаще, переживал тяжёлое похмелье – состояние катастрофического бессилия перед нелепой и тупой физической болью.
Утренняя лихая выпивка, затем полуденное забытье к вечеру превратились в двух безжалостных палачей. Они выворачивали желудок и пульсировали в висках наподобие разыгравшемуся на ветру деревенскому билу. Стараясь отключиться от боли, Трофим мучительно восстанавливал события дня.
…Он очнулся, когда за окном уже горели фонари. Неловко сполз с дивана и, помнится, никак не мог встать на ноги. «Надо купить выпивку и хав» – мелькнула в голове мысль-полушка. Отыскав среди разбросанных по комнате вещей выходной минимум, он неряшливо оделся, набросил на плечи пальто и вышел из квартиры. Кое-как спустился на первый этаж, хмуро улыбнулся консьержке и распахнул парадные двери подъезда. Февральский «аппликатор Кузнецова» вонзил в его воспалённые щёки и глазницы тысячи «огненных, охлаждённых до абсолютного нуля» игл. Трофим немного пришёл в себя и вспомнил причину, по которой вышел из дома. Ещё утром, упреждая подступающее похмелье, он выпил оставшуюся с вечера водку и, не обнаружив в холодильнике даже сухой корочки хлеба, сказал себе: «Нужен хав». Однако порция выпитой водки наполнила Трофима переживанием сладковатого равновесия. Он шумно выдохнул, плюхнулся в любимое кожаное кресло и на четверть часа предался рассуждениям о том, как несправедливо поступила фортуна, определив ему жить в неустроенном мире зла. Люди, населяющие эту злобную ойкумену, грубы и завистливы. Поэтому как человек высокой внутренней организации (Трофим был арбатским художником) он не готов украшать мещанский быт сограждан произведениями искусства! «Ну, уж нет! – говорил он, наливая следующие сто граммов. – Выпьем, Трофимушка, на брудершафт за твой жертвенный гений!» И, разлив по третьей, добавлял: «Лучше затопить собственные корабли, но не подпустить вражеский флот к берегам Афродиты!»
Трамвай остановился у метро «Шаболовская». Трофим вздрогнул. Тупая головная боль и воспалённое состояние кожи доставляли ему немалое беспокойство. Он нехотя поднялся и, скользя по подтаявшим ступенькам, вышел из вагона. Створки дверей схлопнулись, и батискаф уплыл в чёрную глубину улицы. Трофим проводил трамвай взглядом, поправил на спине рюкзачок и направился к метро. «Поеду-ка я к Володьке. Вот что!» – решил он.
Тупой удар сзади в правое плечо вывел его из состояния равновесия. Трофим неловко переступил подмёрзший бордюр тротуара и стал падать. Рюкзачок, в который он машинально сунул кошелёк, паспорт и телефон, парень, толкнувший его, ловко сорвал с плеча и пустился бежать. Падая, Трофим больно ударился коленом о выступ какого-то ограждения. Он вскочил на ноги и бросился было в погоню, но упал, не сделав и нескольких шагов. Коленку прошила острая игольчатая боль. «Хорошенькое дело!» – подумал он, массируя больное место, затем кое-как поднялся и, припадая на повреждённую ногу, направился в вестибюль метро.
Старичок-смотритель, сидящий на линии контроля, махнул рукой: «Тебе туда» и направил Трофима в дежурное отделение полиции, расположенное в глубине вестибюля за эскалаторами.

Часть 2. Повод для размышлений
Трофим прекрасно понимал: никто пропажу искать не будет, случившееся спустят на тормозах. Однако заявить было необходимо – пропал паспорт, на который завтра же злоумышленник мог открыть сумасшедший кредит, и тогда… Молодой лейтенант записал показания Трофима, сказал, что утром незамедлительно будет оформлено дело, в рамках которого приступят к розыску заявленной кражи.
– Вы можете меня отвезти домой? – спросил Трофим.
– Я могу вызвать «Скорую», – ответил лейтенант.
– Вызывайте.
Трофим с удивлением обнаружил перемену в собственном настроении. Ещё минуту назад ему хотелось наорать на этого сопляка в погонах и констатировать, что в очередной раз столкнулся с удушающим безразличием этого мира, ведь он, травмированный, остался без копейки денег! Однако его обострённое видение художника приметило в молодом лейтенанте искреннюю доброжелательность. «Так и до сострадания недалеко!» – подумал Трофим.
Минут через двадцать подъехала «Скорая». Врач осмотрел коленку.
– М-да, похоже на трещину в мениске. Вы готовы с нами ехать в больницу? – он посмотрел на Трофима с печальной улыбкой. – Тут нужен рентген и гипс. Дома у вас наверняка ни того, ни другого нет.
– Подождите, я дам сопроводительный документ. У него только что украли паспорт, – сказал лейтенант и начал заполнять какую-то бумажку.
«А он и вправду ничего», – ёкнуло в голове Трофима.
                * * *
После короткого осмотра Трофима раздели, водрузили на каталку и повезли в палату. «Как в морге», – подумал он, непривыкший к больничному распорядку. Лифт остановился на девятом этаже. Санитары выкатили Трофима из грузовой кабины и после недолгой пробежки по коридору остановились перед палатой № 812. Санитары распахнули дверь и направили каталку в освещённую дежурным светом палату. Справа от двери имелась единственная пустая аккуратно застеленная кровать. Все спали. Посапывание прерывалось дряблым старческим храпом. Кто-то в глубине палаты тихо говорил во сне.
– Аккуратно перекатывайтесь на постель, – шёпотом произнёс санитар и подвёз каталку к самой кровати.
Работая руками и корпусом, Трофим перевалился на чистое постельное бельё. Белизна больничной койки вызвала у него чувство уютного благорасположения. «Нет худа без добра», – ухмыльнулся он, трогая выглаженную простыню ладонью, привыкшей разве что держать стакан да перекатывать пальцами твёрдое древко кисти.
Санитары вышли. Трофим оглядел палату. Ночная белизна происходящего побудила его к воспоминаниям. Вспомнить было что. Всю последнюю неделю он квасил не переставая. Если бы не случай с кражей, он сейчас наверняка давил бы с Вованом второй пузырь. Володька – друг особый, питейный. С ним просто и легко. Будет пить с тобой, пока тебе же самому противно не станет.
Трофим перевернулся со спины на бок и оглядел пространство палаты. «Вот они, мои тусклые современники. Всю жизнь я старался отделить себя от толпы. Никогда не ходил ни на стадионы, ни в театры, избегал улиц и праздников. Был неразговорчив и нелюдим. Две-три девушки, терпевшие мои чудачества из любви, а может, из жалости, – вот, пожалуй, и весь почётный список социальных побед. Исключение – Володька. Героический человек! Пьёт со мной ровно столько, сколько могу выпить я, а потом спокойно возвращается к делам. Я же ещё неделю отмокаю на таблетках и спреях».
Кто-то с дальней кровати встал и прошёл мимо Трофима в туалет. «Ну вот, очередная пакость этого мира – мне нашлось место у нужника. Может, я лишний? Все всем довольны! Даже, когда им плохо, они довольны тем, что могло быть ещё хуже». Рокотнул шум спускаемой воды, и человеческая тень ещё раз лизнула кровать Трофима.
«А я не хочу быть, как все, не хочу быть довольным! Для меня каждая минута жизни – это поединок за право…»
На этих словах Трофим незаметно для себя закрыл глаза и уснул прерывистым беспокойным сном. Так засыпают после нервной работы, когда измученное тело просит отдыха, а мозг никак не может выбраться из хитросплетений дня.

Часть 3. Светлана
– Больной, просыпайтесь, вам надо сделать рентген до обхода врача.
Трофим открыл глаза и увидел сквозь пелену сна склонившуюся над ним симпатичную санитарку. Золотистые кудри в два ручейка стекали из-под медицинской шапочки и, как канительные нити, посверкивали в лучах утреннего солнца.
– Я где?.. – прошептал Трофим, с трудом сглатывая слюну пересохшей гортанью.
– Как где? – улыбнулась девушка. – Вы что же, ничего не помните?
– Ах, да, кажется, помню. У меня нога…
– Вы плохо считаете, – засмеялась девушка, – у вас две ноги! И одну из них надо срочно отвезти на рентген. Теперь понятно?
– Да-да, я всё вспомнил.
Трофим попытался встать, но боль в коленке вновь пронзила тело.
– Нет-нет, вам вставать нельзя, – всполошилась девушка, видя, как сморщился больной, – я вас отвезу.
Она подкатила к постели уже знакомые нары и, придерживая бедром «транспортное средство», подала Трофиму руку:
– Ну, перекатывайтесь!
Трофим неловко вылез из-под одеяла и бочком, пряча от глаз девушки несвежие трусы (кто знал, что придётся вот так), перебрался на каталку и тотчас прикрыл себя приготовленной для транспортировки простынёй.
Он лежал на спине и по движению потолка наблюдал ловкие действия девушки-санитара. Хрупкая и, видимо, мечтательная, она управляла каталкой не хуже ребят, что возили Трофима ночью. Наш герой в смущении сердца гадал, успела эта миловидная особа заметить его несвежие трусы, или нет. Он запрокидывал назад голову и пытался рассмотреть лицо девушки, не усмехается ли она над его нелепостью, но перевёрнутые глаза медсестры смотрели на него особенно строго. Это смущало Трофима, он краснел (неслыханное дело!) и возвращался к созерцанию потолка. Каталка въехала в лифт. Ощутив прилив клаустрофобии, Трофим решил заговорить.
– Как это у вас ловко получается управлять техникой. Меня ночью катали два парня, так поверьте – хуже! Всё время обо что-то задевали, один раз на повороте вообще чуть не выронили. А с вами мне спокойно.
Девушка слушала с улыбкой.
– У нас все ловкие. Это вам с непривычки показалось. Я вам так скажу: если присмотреться повнимательней, все люди – существа удивительные! Вот вы, например. В истории болезни записано, что вы художник. Я с детства мечтала быть художницей, это так романтично! Бог талантом не наградил но любовь к художеству дал в избытке. Где какая выставка – лечу стрелой и брожу, брожу по залам, наглядеться не могу!
– А какая живопись вам нравится больше? – Трофим посильно обернулся. – Поймите, это вопрос не праздный. Ответ характеризует человека.
– Мне? – она задумалась. – Пожалуй, импрессионисты, Мане, Дега, Ван Гог…
– Ван Гог вообще-то постимпрессионист.
– Неважно, я его обожаю! – девушка на мгновение отдалась чувствам и забыла про каталку. Ещё через мгновение ложе Трофима содрогнулось от лобового удара в дверь рентгеновского кабинета.
– Вы что, с ума сошли? Здесь же радиация! – раздался по селектору истошный голос.
– Ну всё, теперь мне попадёт, – вздохнула девушка.
– Ничего не попадёт! – участливо нахмурился Трофим.
Дверь рентгеновского кабинета распахнулась, и в коридор вышла рыжеволосая, необъятных размеров женщина.
– Кто на тот свет захотел? А, это ты, Светка! Ну, гляди… – женщина хотела сказать что-то ещё, но Трофим ухватил её за халат, притянул к себе и негромко произнёс:
– Вы знаете, кто я? Я самый главный министр вашего здравоохранения. Я запрещаю вам жаловаться. Это приказ!
Женщина вздрогнула, попятилась и скрылась за дверью. Через мгновение дверное полотно в рентгеновский кабинет вторично распахнулась, и сладкий (рыжий!) голосок пропел:
– Пожалте на рентген коленного сустава.
Трофим подмигнул девушке:
– Теперь я знаю, что вас зовут Света.
– Как вы узнали моё имя?
Девичьи брови поползли вверх. Было заметно, что она ещё не вполне оправилась от испуга.
– Ударная доза рентгена проявила все ваши секреты!
Пытаясь понять смысл сказанных Трофимом слов, Светлана протиснула каталку в дверь кабинета.

Часть 4. Из несогласия рождается откровение
– Вы так со все;ми разговариваете? – спросила Светлана, на обратном пути в палату.
– Э, нет, сначала ответьте вы. Как быть, если к вам подступило зло? Превратиться в глину и топить в себе, как в мякише, агрессию мира? Я слышал, так поступают священники, исповедуя и принимая на себя накопившееся в человеке зло. Или же следует держать удар?
– Мне кажется, вы уже не помните бедную тётушку из рентгенкабинета.
– Вы не ответили, Света!
– Вы тоже.
Каталка с шумом въехала в лифт.
– Неужели вам, Света, не интересен мой вопрос? Это же основа миропонимания.
– А я думаю о ней. Она, конечно, поймёт, что никакой вы не министр, может, даже разозлится на нас с вами. Но главное в другом. Вы её испугали и заставили бояться. Вы создали ещё один страх, с ним-то как быть?
Слова девушки произвели на Трофима странное действие. С какого такого перепуга он должен выслушивать мораль санитарной сиделки!.. Лёгкий толчок прервал его мысль. Каталка уткнулась в дверь палаты, и Трофим понял, что дорожная аудиенция с заносчивой малолеткой окончена.
                * * *
Вечером того же дня Светлана пришла в палату с суточными коробочками таблеток. Она обошла больных и перед выходом подсела к Трофиму на койку.
– Я думала о ваших словах. Наверное, мне ближе ваш первый вариант. Я не смогу подавлять человека и силой завоёвывать преимущество над ним. Сто;ит мне об этом подумать, я тотчас теряю даже те силы, которые имею. Может, поэтому я никогда не разделяла увлечение отца охотой…
Она смолкла и отвела глаза в сторону. Трофим вглядывался в девушку и думал: он услышал то, что много лет предчувствовал, в чём таинственным образом не раз убеждался, но никак не мог определить для себя, а значит, зафиксировать в сознании как опыт, как собственную рекомендацию к продолжению жизни. Действительно, потратив два десятилетия на постоянную борьбу с обстоятельствами, он выработал привычку не рассуждать о противнике. Часто проигрывал, оказывался «на щите», но никогда не задавался вопросом о потерях своего визави. Ни в случае проигрыша, ни в случае победы. И только сейчас, слушая сбивчивые рассуждения Светланы, он вдруг ощутил потрясающую ущербность собственного «я» – в неумении сердца сопереживать скрывались первопричины многих его житейских неудач. Это же элементарно! Если ты не принимаешь в расчёт баланс противника, ты никогда, даже в случае победы, не получишь желаемое – независимость и уверенность в разрешении проблемы.
Трофим нахмурился. Выходит, «надрав задницу» рыжей тётке из рентгенкабинета, он только углубил проблему, запустил бумеранг отрицательной энергии. Когда бумеранг вернётся (а он обязательно вернётся!) и оторвёт ему голову – не скажет никто. Даже сам Троффи великолепный. «Выходит, эта девочка обладает неизвестным мне генетическим знанием, – размышлял он, поглядывая на Светлану, – которое все мои достоинства обращает по существу… в ноль?»
– Света, вы когда-нибудь влюблялись в плохого мальчика? – улыбнулся Трофим.
Брови Светланы поползли вверх. Она ответила растерянной улыбкой:
– Да, объект моей единственной любви оказался… – она запнулась, – да что это я!.. Простите, мне пора.
Девушка выпорхнула из палаты и в тот день больше не появлялась. «Ну вот, и я туда же. Чёрт знает что!» – Трофим присел на край кровати. От резкой смены положения его травмированная коленка необычайно больно хрустнула. Он взвыл от боли.
– Гляди-ка, новенький запел, – усмехнулся кто-то в глубине палаты, – значит, живой. Слава Богу!
 

Часть 5. Разговоры, разговоры…

Ежедневные встречи Трофима и Светланы носили деловой регулярный характер. Каждое утро, охватив диурезом и прочими оздоровительными подробностями четырнадцать больных мужчин (дети в счёт), Света вывозила на каталке Трофима то в перевязочную, то на МРТ, то ещё куда-нибудь. При этом каталка выполняла роль лёгкого открытого экипажа, и пассажир имел возможность окликнуть кучера и продолжить с ним начатый дорожный разговор. Трофиму нравилось говорить со Светой. В её ответах он постоянно встречал то, на что раньше не обращал внимания или отбрасывал как второстепенное. Теперь же ему открылась совершенно другая сторона дела. Простые, сбивчивые, часто нелепые аргументы Светланы камня на камне не оставляли от его громоздких и однополярных суждений. Хвалёная самозащита, которая, как он полагал, уберегала его ранимый гений от несовершенств окружающего мира, оказалась по существу дырявой, пробитой временем рогожей, сплетённой из страхов и поверхностных знаний жизни. Да-да, той самой жизни, над которой он посмеивался и властвовал в своём сознании все последние годы.
Светлане же Трофим был интересен как человек, на которого она могла направить горячее женское начало, свою юную бабью жалость. И хотя она была на десять лет моложе Трофима, он казался ей сыном, взрослым и кичливым в силу переходного возраста. Это пробуждало в девушке ещё неведомое сердцу материнское начало. Чувство молодой матери не;жило и ласкало изнутри. Оно проступало сквозь кожу, передавалось на предметы, которые Света брала в руки. Даже вода в кране теперь не казалась ей такой холодной и мокрой, как в тот день, когда Игорь исчез на полторы недели, а потом вдруг позвонил и пьяным голосом отчитал её за навязчивую любовь, из-за которой ему стало некомфортно в собственной семье. А ведь у него дети!..
Много месяцев после того телефонного звонка Светлана провела в душном сарафане смерти. Встретив Трофима, она вдруг почувствовала дыхание давно забытой жизни. Поначалу девушка не могла понять, откуда взялся этот дивный воздух перемен. Но однажды сквозь очередное нелепое брюзжанье Трофима она вдруг увидела… солнце! В полутёмном коридоре, освещённом тусклыми стоваттками ОНА УВИДЕЛА СОЛНЦЕ!
Они говорили обо всём. О слабости и силе, жертвенном благородстве и тайном сердечном эгоизме. Особое место в их диалогах занимала тема Бога. Оба были неверующие. Но если Трофим принципиально, с жаром и внутренней насмешкой отрицал само существование горних сфер, то Света допускала в этом вопросе простое незнание. Неверие она объясняла отсутствием мотива к поиску «внешнего управления». Ей было достаточно земных привычек к добру и взаимной человеческой отзывчивости. Даже случай с Игорем не побудил её обратиться к высшей справедливости, настолько неприглядным оказался поступок этого человека по всем правилам обыкновенных отношений между людьми. Может быть, Светлана была идеалистка и однажды встретившееся зло посчитала досадным исключением из общего правила добра. Так или иначе, на все аргументы Трофима о злостном несовершенстве мира она отвечала неизменной заботой о справедливости и благородстве человеческих отношений.
Как Трофим ни раскачивал основы её «добротолюбия»: мол, понятие добра и справедливости у каждого человека своё, – на все его возражения Светлана отвечала так: «Не надо думать о человеке плохо. Даже если он действительно плох, плохое отношение к нему делает его ещё хуже. И ему плохо, и нам от этого не лучше». В конце концов Трофим понял: его собеседница права, тысячу раз права! Как много он потерял, отгораживаясь от людей щитом непомерной гордыни! Единственное, что не позволяло ему окончательно простить мир и успокоиться – поступок парня, укравшего рюкзачок.
Кража, падение, травма, больница, санитарка Света – звенья цепи, брошенной сбежавшим воришкой. Выходит, осудить вора – значит надорвать цепь, рассыпать звенья. А если… простить, да-да, простить, благословить произошедшее? Выходит, благословить зло?! Да-нет, не благословить – не держать зла! Заманчиво… Но по силам ли такой альтруизм ему, Троффи великолепному?
                * * *
Трофим ломал голову и всё более понимал, что разобраться в себе он может единственным образом – взглянуть на случившееся глазами Светы. Ещё он припомнил, что в религии люди часто отправляются за советом к старцам, считая их просветлёнными и прозорливыми. «Выходит, – размышлял Трофим, – не ум определяет ценность человеческого совета, а чистота?..»
В дорожных разговорах со Светой он реже рассуждал сам и всё более слушал. Как только они куда-нибудь отправлялись, Трофим задавал Светлане вопрос, устраивался поудобнее на каталке, глядел в потолок и слушал, слушал. Постепенно их диалоги превращались в тихий шелест девичьих губ и его молчаливую внимательную улыбку.

Часть 6. Ночные трели
– Товарищ майор, этот, как его, он сам мне рюкзачок-то отдал, – парень выкатил глаза и жалобно посмотрел на офицера.
– Во-первых, не майор, а младший лейтенант. А во-вторых, у меня есть протокол показаний потерпевшего, где указано, как произошло ограбление.
– Да говорю же, не грабил я, он сам! – парень подался вперёд.
– Гражданин Хабалдин, ведите себя спокойно, – поморщился офицер и продолжил записывать что-то в протокол допроса.
– Я что, я завсегда, – ответил парень и уставился мутными зрачками в стену поверх головы офицера.
                * * *
…Трофиму не спалось. На дворе без умолку щебетала встревоженная птица. Он встал и, опираясь на палку, подошёл к окну. Заканчивалась третья неделя его пребывания в больнице. Коленка подживала, но более подживала и прояснялась голова. Многое из того, что раньше казалось определённым и неизменным, теперь болталось на ветру, как распятое на просушку стираное бельё.
Присмотревшись, он заметил на дереве кошку. Та рывками лезла по стволу вверх, продираясь через заросли больших и малых ветвей. Трофим перевёл взгляд на вершину дерева и в темноте с трудом различил гнездо. Нет сомнения, кошка подбиралась именно к нему. А рядом кружила и щебетала небольшая птица, похожая на грача.
Сознание Трофима странным образом раздвоилось. На уровне грудной клетки одновременно заговорили два непохожих друг на друга голоса. Один твёрдый, насмешливый, говорил, как забивал гвозди: «Ну, рыжая, подтянулась! Мы у цели!» Другой, взволнованный происходящим, требовал: «Смелей, милая, да клюнь ты её! Ужели не остановить?!» Трофим нажал тревожную кнопку над кроватью спящего у окна старика, а сам орудуя палкой, поспешно заковылял к двери. В палату вбежала перепуганная Светлана.
– Что случилось? – прошептала она, глядя на идущего ей навстречу Трофима.
– Света, там… – от волнения Трофим наполовину потерял голос. – Там надо помочь… птице!
– Какой птице? – недоумённо переспросила Света.
– Там, скорей, на дереве кошка!..
Светлане передалось чувство опасности. Она выбежала из палаты и, минуя лифтовые двери, помчалась по дежурной лестнице вниз на двор.
Дерево, которое облюбовала кошка, росло в самом центре больничного двора. По подрагивающим веткам и возбуждённому поведению птицы Света поняла, о чём беспокоился невозмутимый Троффи. Она сняла с ноги туфельку и бросила в крону, туда, где, как ей показалось, мелькнул пепельно-рыжий хвост проказницы. Бросок Светланы был неточен, однако произведённый шум возымел действие, испуганная охотница спрыгнула вниз и, задрав хвост, пустилась наутёк.
– Уфф! – Светлана победоносно посмотрела вверх.
Над гнездом медленно и спокойно кружила птица. Её чёрный силуэт закрывал на мгновение одни звёзды и открывая другие. Казалось, он пересчитывает звёздную россыпь. На уровне восьмого этажа Светлана различила крохотный огонёк. «Звезда!» – решила девушка и загадала желание.
– Я люблю тебя, Светик! – шепнул в распахнутое окно Трофим, сжимая в ладони мобильный телефон, работающий в режиме «Фонарик».

Часть 7. Во имя любви
Трофима выписали на следующий день. В вестибюле больницы его встретил Владимир. Обняв товарища, он вручил Трофиму зонт и со словами: «В небе катарсис!» повёл к машине. Едва они вышли на улицу, Трофим сбил шаг и остановился.
– Вернёмся, Вов.
– Ты ещё что-то сломал?
– Понимаешь, тут такое дело, – щёки Трофима покрыл пурпур смущения, – надо кое с кем попрощаться.
– Ого, да ты никак…
– Стоп! Умоляю, ни слова.
Они вернулись в вестибюль. Трофим посмотрел на часы – без четверти два. Суточное дежурство Светланы начиналось в два часа, значит, она вот-вот должна была появиться в дверях больницы. Троффи нервничал.
– Слушай, Вов, иди-ка ты в буфет, посиди там с полчасика, выпей кофе, а? 
– И жди твоего звонка. Так что ли?
– Именно так, Вова!..
В дверях мелькнуло малиновое пятно – она! Не раз, присев у больничного окна, Трофим наблюдал, как Светлана шла по серой Пироговке в ярком малиновом берете. «Моя Красная шапочка!» – восклицал он и с ухмылкой влюблённого волка ковылял к зеркалу, чтобы привести в порядок свой больничный экстерьер.
Света вошла в вестибюль. Трофим толкнул плечом неповоротливого Володю – «Ну, иди же ты отсюда!» – и сделал несколько шагов навстречу девушке. Светлана заметила его, улыбнулась. Стряхнув с зонтика капли дождя, она сдала в гардероб пальто и подошла. «Почему она не подошла сразу?» – подумал с досадой Трофим.
– Вас выписали?
– И да, и нет.
– Это как?
Трофим стушевался.
– Потому что я влюбился в вас, Светлана. Вот к-какое дело.
Девушка вздрогнула. Опустив головы, они застыли против друг друга. «Ревизор…» – подумал Трофим, припомнив финал гоголевской комедии.
– Милый Трофим, – заговорила Света, – вы дороги мне. Любовь это или нет, не знаю. Мы очень разные. Вот всё, что я могу вам сейчас сказать…
Она отступила на шаг.
– Вас встречают?
– Что? – Трофим не сразу понял вопрос. – Да, встречают конечно…
– Вот и хорошо.
Светлана в нерешительности отступила ещё на шаг.
– Вы славный, Трофим, но мне пора. Правда пора!
Она исчезла в суматохе вестибюля, а он стоял и перебирал в памяти внезапно оборвавшееся свидание, стараясь припомнить слово или интонацию, которые указывали на продолжение их любовной дружбы. Отыскав глазами Владимира, он окликнул его и заковылял к выходу.
                * * *
– Как зовут нашу Золушку? – спросил Володя, выруливая на проезжую часть.
– Это санитарка Светлана. Человек, которому я обязан вторым рождением, – ответил Трофим, разглядывая уплывающее здание больницы.
– Даже так? Троф, тебя действительно подменили. За полчаса нашего общения ты ни разу не закатил брань – не узнаю! Неужели мир так похорошел за три недели твоего отсутствия?
– Я сам себя не узнаю. Эта девчонка устроила мне классный ликбез.
– Так ты ж вроде образованный? – усмехнулся Володя.
– Вот и я так думал.
Трофим прислонился к стеклу щекой.
– Слушай, давай найдём того парня!
– Какого парня? – переспросил Володя.
– Ну, того, который меня грабанул.
– Его уже нашли.
– А ты откуда знаешь?
– Радуйся, живы твой паспорт и телефон. Менты стали обзванивать номера. А я у тебя первый.
– А парень что?
– Сидит, думает о жизни. Скоро суд. Да что он тебе сдался?
– Вов, едем в отделение.
Они подошли к дежурному. Трофим попросил чистый лист бумаги, ручку и, отсев в сторону, начал что-то убористо писать. Владимир через плечо наблюдал за движением пера, и его лицо постепенно становилось серьёзным.
– Ты хорошо подумал? – произнёс он и сел напротив.
– Не переживай. Это я решил не сейчас, – ответил Трофим, подавая листок дежурному, – зарегистрируйте моё заявление.
Тот бегло пробежал глазами написанное.
– Может, ты святой? – дежурный расплылся в улыбке.
– Может, стану святым, когда в Бога поверю, – улыбнулся в ответ Трофим, записал номер регистрации и, опираясь на руку товарища, вышел из отделения.

Часть 8. Она того сто;ит!
Трофим отдыхал с дороги, а Володя накрывал стол, исподволь поглядывал в сторону друга и погружался в его совершенно новую физиогномику. Память Владимира хранила образ прежнего самодовольного Трофима: напряжённое лицо с поперечными бороздами морщин на лбу, насмешливые прищуренные глаза, внезапные резкие движения, пульсирующие ноздри, как у молодого бычка и подрагивающие губы, с которых, как испуганные птицы с проводов, срывались короткие колкие фразы… Нынешнее лицо Трофима было удивительно спокойным. «Как можно за несколько недель, – размышлял Володя, –разрушить горделивую накипь десятилетий? Сколько я ни пытался вскрыть его «великолепную» болячку и выдавить гной самонадеянной брюзжи – всё напрасно! И что теперь? Неужели эта хрупкая девчушка оказалась сильнее нас, таких умных и образованных?..»
– Всё готово, просыпайся! – он потрепал товарища за плечо. – Прелести мира просят нашей аудиенции!
Трофим открыл глаза и оглядел стол.
– Не, до больничного великолепия далеко. Вот где была еда! Представь, на обед нам полагалась котлета!
– Я понимаю, – вздохнул Владимир, – запеченное в кляре кордеро и тонко нарезанный хамон не идут ни в какое сравнение с больничной котлетой! А водка «Абсолют» – абсолютное ничтожество перед грандиозным компотом из прошлогодних сухофруктов!
– Именно так, представь себе, – улыбнулся Трофим, – сто;ит сместить точку отсчёта, и смыслы меняются местами.
– Что ж, как на браке в Канне Галилейской, начнём с худшего!
Володя торжественно поднял над столом «Абсолют», но вдруг что-то вспомнил, задумался и, вернув бутылку на место, спросил:
– Троф, если открутить недельки четыре назад и припомнить, как мы сидели с тобой и разбирали по косточкам несовершенство мира, помнится, ты сказал: «Худшее, что я могу представить, – иметь к этому миру благодарность». Что скажешь теперь?
Трофим сдвинул брови и одновременно расплылся в улыбке. И стал похож на рассерженного счастливца.
– Отвечу тебе так. Читая Бродского, я наслаждался им как противоречием. И вдруг встречаю: «Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность». Э-э, да он, как все, – подумал я и зашвырнул книжку вон туда за шкаф.
Трофим махнул рукой в сторону старинного дедовского секретера.
– А теперь?
– А теперь я готов упереться переломанной ногой в стену, отодвинуть этого деревянного монстра, выскрести Бродского и перечитать его великие строки! Потому что они зовут жить. Заново жить, понимаешь!
– А до этого что ты делал? – с наигранным безразличием спросил Володя.
– Друг мой Вова, ты хочешь знать её настоящее имя? – перебил товарища Трофим.
Друзья, не сговариваясь, встали.
– Как бы ни звалась твоя прекрасная Елена, я пью за победу Трои! Победу над тысячами жестоких Ахиллесов и лукавых Одиссеев! И пусть на неприступных Троянских стенах вечно развевается стяг благородного Гектора и мудрого Приама!
– Я не сто;ю твоих замечательных слов. Она сто;ит, – ответил Трофим, хмурясь и улыбаясь одновременно.

Часть 9. Объяснение

В отношениях Трофима и Светы не было взаимного единодушия. Желание видеть Светлану, говорить с ней, развившееся в сердце Трофима в чувство любви, то и дело проваливалось в уютную, но зыбкую ряску женского снисхождения. Светлана жалела хорошего чудаковатого парня и просто ждала чуда. Её сердце молчало. Она любила Трофима умом, несмотря на то, что этот наглый и в то же время застенчивый симпатяга стал ей действительно дорог. Его же сердечные чувства Светлана считывала без труда. Понимая, что поступает по-женски эгоистично, она не могла отказать себе в удовольствии нежиться в лучах его любви. Её кровь, смёрзшаяся после памятного предательства, оттаяла и требовала солнца.
Трофим, слепой и счастливый, как все влюблённые, ничего этого, конечно, не замечал, и, как голодная на зорьке рыба, глотал без разбору подкормку, наживку, короче, всё, что встречал на пути к сердцу Светланы. Счастливые дни больничного блаженства закончились, а вскоре прервалась и выдуманная им для самого себя идиллия. Светлана влюбилась в молодого аспиранта, прибывшего на практику в Хирургическое отделение. Юный эскулап в первую же неделю, подобно Ахиллесу, разбил неприступную Трою – сердце девушки, занятое к тому времени более чем наполовину личностью Трофима. Светлана плакала, переживала, но ничего с собой поделать не могла. Неловкий и застенчивый Тихон, так звали практиканта, с каждым новым дежурством всё более походил на греческого героя. Его большие старомодные очки в чёрной массивной оправе, россыпь рыжих конопушек на лице и медицинский халат, обычно одетый наизнанку, приводили Светлану в восторг и будили в девушке тайное желание близости.
Наконец она собралась с духом, назначила Трофиму свидание и за столиком «Кофемании» выложила «горькую» правду о своём новом счастье. Троф слушал, попивал кофе и улыбался. Он вёл себя так, будто ему рассказывают содержание нового фильма или светскую сплетню и никак не мог понять, какое отношение эта история имеет лично к нему. И только, когда Светлана, убитая и растерзанная признанием, объявила: «Ну я пошла…», он очнулся.
– Как пошла? Ты что, уходишь?..
– Трофимушка, отпусти меня. Я виновата перед тобой, но ничего не могу с собой поделать. Я очень хотела полюбить тебя. У меня не получилось. Ты замечательный! Отпусти меня…
Трофим наклонил голову набок и перестал дышать. Зачем? Сейчас Света уйдёт и унесёт с собой будущее, которое он передал ей вместе с сердцем и желанием жить. Мозг Трофима работал, как часы, слаженно и спокойно. Худшее уже случилось, нет нужды играть комедию и под шумок чувств сбрасывать адреналин.
– Иди.
Света направилась к выходу. В дверях она обернулась. Трофим сидел к ней вполоборота и с безразличием мудреца глядел в потолочную люстру. «Что я делаю!» – прошептала она, опустила голову и быстрыми шагами вышла на улицу.

Часть 10. Братская ГЭС

Трофим пил и не без удовольствия погружался в безликий и бесчувственный колодец. «Истьна, а-у?» – пропел он, сливая из графинчика последнюю порцию водки. Нетронутая закуска скучала на столе. Есть не хотелось. Он выпил на посошок, неловко снял с вешалки пальто, перекинул через руку и вышел из кафе. «Ага, – догадался Трофим, различив в вихревом кружении пространства красную букву «М», – метро в пределах видимости!»
Он долго стоял возле лестничного марша, ведущего в подземный переход на станцию «Полянка». Наконец махнул рукой: «А ну их всех!» и направился в сторону центра. Время близилось к полуночи. Расталкивая редких прохожих, извиняясь и декламируя в своё оправдание: «Пройти меж струями дождя!», Трофим вышел к Большому Каменному мосту. На середине мостового перехода он почувствовал жжение в груди. Ощущение тошноты сдавило кишечник и поползло по горлу. «Да что со мной!» – взвыл Трофим и, предчувствуя рвоту, перегнулся через мостовое ограждение. Вдруг чья-то сильная рука обхватила его поперёк живота и швырнула на мокрый асфальт подальше от парапета.
– Тебе что, дорогой, жить надоело?! – заорал на Трофима мужик в очках и чёрном лайковом пальто. – Зачем ты так?
– Я… я ничего не понимаю. Что так?
– Да ты сейчас чуть с моста не прыгнул. Купаться решил? Ты на Ангару пожалуй да на Братскую ГЭС взгляни. Вот где раздолье! А тут-то что – речушка да мостик.
Мужчина помог Трофиму сесть на выступ каменного блока.
– Ты, уважаемый, по нашей плотине пройди метров эдак семьсот до середины, встань, руки распахни да почуй, какова она, жизнь-чародейка!
Подошла молодая эффектно одетая женщина.
– Григорий, ты опять с кем-то возишься? Нельзя на минуту оставить!
– Сейчас, сейчас! – ответил мужчина и, наклонившись к Трофиму, добавил. – Она из приезжих, хоть святых выноси! Коренные москвички, они поспокойней. Уж я-то знаю, не впервой в Москве!
– Григорий, я жду!
– Иду, милая, иду, – мужчина выпрямился и шумно выдохнул, как после хорошей работы, – ну вот, брат, порядок!
– Идите, – улыбнулся Трофим, – вас ждут. Не беспокойтесь, я действительно в порядке.
– Читали «Братскую ГЭС» у Евтушенко? Не про плотину, но здорово! Приезжайте!..

Заключение.
Трофим шёл по Волхонке в сторону метро «Кропоткинская». Время на часах близилось к часу ночи. Вдруг его сердце выплеснуло горячий ком крови. Он остановился. «Как же хорошо! – ночной скиталец развёл руки в стороны и одними губами, будто облизываясь, прошептал. – Светлана, как хорошо, что ты есть!»
Подобно трубам готического органа, в небо поднимались колонны Пушкинского музея. Над ними, обрамляя треугольный фронтон, искрился в лунном свете витражный свод здания.
– Боже мой! – воскликнул Трофим, пересчитывая колонны. – Это же Братская ГЭС!
Он расхохотался.
– Что?.. Что я сказал? Я сказал: Боже мой? Какой такой Боже?!
С восторгом глядя на музейную колоннаду и не замечая под ногами лужи, Трофим опустился на колени.
– Светочка, девочка моя, что ты со мной сделала? Ты же меня долепила заместо Бога! Ну да, Бога! Кто, скажи на милость, только что спас тебя, Троф, на мосту? Ясное дело – Бог в очках и лайковом пальто – это нормально. И ты, Света, Бог, нет, ты Богиня. Ха-ха-ха! А я хотел жениться на Светлане! – Трофим опять расхохотался. – На Богине жениться хотел!

Он совершенно развеселился.
– Боженька светлый, Светик мой божественный! Простите меня, козла колченогого! Сколько злобства роздал я людям за свою жизнь! Сколько холода вдохнул в них! Вы растопили моё сердце, Братскую руку подали…
Он подошёл к метро Кропоткинская и спустился в вестибюль.
– Эй, гражданин, пьяным нельзя сюды! – старушка в униформе встала на пути.
– Мать, я ненадолго! – устало улыбнулся Трофим.
– Да хоть скока! Выпимши, значит, нельзя!
– Плохо мне, мать. Помнишь у Пушкина про мёртвую и живую воду? В мёртвой, как видишь, я уже побывал.
– Вижу, мил человек…– старушка взглянула на его мокрые коленки.
– А живую наутро у Бога просить буду. Ты пусти меня домой!
Женщина растерялась, не зная, что ответить Трофиму.
– Пусти, мать, пусти ради Бога!
Глянула старая – никого – и шепнула тихонько:
– Иди, светик, коли с Богом.
– Светик… – повторил Трофим, пересекая линию контроля.