Конвейер раскулачивания

На фото: сверху мой прадед и дед у стены Сочинской тюрьмы; внизу выписка из строго секретного протокола №30.

Не станем останавливаться на предыстории «раскулачивания, – хотя эта история интересна сама по себе. Не будем анализировать какое количество так называемых «кулаков», их жен и детей лишили в одночасье всего, – разные историки до сих пор не могут прийти к единому мнению, сколько было этих «лишенцев». Остановимся на государственно-административном механизме, на шестеренках, которые: то поскрипывая, то работая очень слаженно, перемалывали крестьянские судьбы, внесудебно навешивая на них ярлыки «врагов народа».

ОГПУ трудилось без затей и быстро. Очень просто было осудить человека и перечеркнуть его жизнь на долгие годы. Всё делалось по отработанной схеме:
(1) получение из сельсовета списков «кулацких хозяйств»;
(2) арест конкретного человека и оформление на него, имущественной карточки арестованного, как доказательство, что он кулак;
(3) получение от него самодоноса в виде анкеты (имущественные карточки и анкеты соответствующего образца были заранее напечатаны в типографиях);
(5) допроса уполномоченным с уточнениями;
(6) отправление уголовного дела в Особое совещание;
(7) где выносилось заочно уже подготовленное решение на заранее подготовленных типографских бланках.

Всё делалось оперативно, организованно и конвейерным методом. При этом никого из исполнителей-функционеров, задействованный в этом процессе, совесть не мучила, и каждый из них считал себя правым:
(1) ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЕЛЬСОВЕТА (колхоза) в этом случае говорил: «Мне сказали составить списки зажиточных, я и составил. Попробовал бы кто-нибудь на моём месте этого не сделать. Я и так тянул, сколько мог. А то, что было потом меня не касается. Моя хата с краю»;
(2) УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ОГПУ – «Я только исполнял свой долг, работал по спискам из сельсовета и по наряду. Я их не составлял, их составляли на местах». Затем разъясняя арестованному: «При чём здесь я, все сообщённое вами же, свидетельствуют против вас, я только записал, сказанное вами и другими. В конце концов я просто исполнял свои обязанности. Все бумаги передам куда положено»;
(3) ЧЛЕНЫ ОСОБОГО СОВЕЩАНИЯ – «Мы не успеваем разгребать кучи дел, если мы будем разбираться с каждым, нам день и ночь придётся работать без пищи, сна и отдыха. ОГПУ просто так, граждане, никого не арестовывает. И вообще мы исполняем директивы сверху»;
(4) ОХРАННИК – «Моё дело маленькое. Моя работа вас охранять, я за это деньги получаю и паёк, а что вы натворили, меня не интересует. И вообще, разговорчики! Шаг вправо, шаг влево – стреляю без предупреждения!»;
(5) УПОЛНОМОЧЕННЫЕ МЕСТ ЗАКЛЮЧЕНИЯ – «Вас к нам прислали, и вы у нас отработаете и отсидите, что вам присудили, можете не сомневаться, а мы за этим строго проследим».
Круг замкнулся…
   
Получалось так будто бы слово – предательство своего же народа – разложили на части, чтобы завуалировать значение предательства: кто-то, в соответствии со своей ролью, образно говоря, произнёс приставку, кто-то – корень, кто-то – суффикс, а кто-то – окончание, да ещё в разных местах и в разное время, не понимая общего смысла и не имея формально к предательству народа никакого отношения, – и от этого понятия ничего не осталось!

Предательство народа заключалось в том, что трудящиеся лишались возможности пользоваться результатами своего труда по своему усмотрению для себя и своей семьи, а сами низводились до положения «государственных крепостных», а кто этому препятствовал – уничтожались.
 
С другой стороны, каждый арестованный был сам «виноват» потому что:
(1) доверился государству;
(2) был занесён в «черные» списки, из-за того, что сохранил крепкое хозяйство для семьи;
(3) проявил беспечность, позволив себя арестовать, а не скрылся, предупреждая свой арест, например, в город;
(4) рассказал уполномоченному о себе правду, полагая, что в этом нет ничего предосудительного;
(5) наивный, надеялся на справедливость власти, не понимая, что для неё вместо справедливости существует только одно понятие – государственная целесообразность;
(6) верил, что, в отличие от других, не виноват: «я не кулак, я середняк», «я против Советской власти никогда не агитировал и не выступал».

Не понимал арестованный, что его мнение и его правда никого не интересовали. Он оказался в государственно-административных жерновах, попав в окружение советских функционеров, ответственных работников, строго ограниченных исполнением своих служебных обязанностей, и на конвейер под названием «раскулачивание».
   
Как правило, к аресту никто готов не был. Обескураживала стремительность следствия. В конкретном случае следствие, в отношении моего деда и прадеда, продолжалось всего 6 дней. Они были арестованы 3-го, а осуждены 9-го февраля 1930 года.
   
Возможно ли было действовать ещё быстрее? – наверное можно было. Однако и так уполномоченный ОГПУ, для кого-то товарищ, а для кого-то гражданин, Коньков делал всё, что мог, оформляя уголовные дела по-стахановски (Коньков вёл дела на Десимонов). А вам не жалко товарища Конькова? – ведь уставал, бедняга. У него таких десимонов были сотни.

А разве у вас нет жалости к секретарю Особого совещания товарищу Голованову? (Голованов подписывал протоколы Тройки СКК). Он с трудом справлялся с наплывом материалов. Для каждого уголовного дела была своя очередь в несколько дней. Ему из каждого уголовного дела необходимо было выписать статью обвинения и занести в протокол постановления решение «тройки», а «тройка», находясь в единой упряжке, только ставила свои подписи (Тоже не простая работа! И тоже уставали!). Затем секретарь отпечатывал для каждого дела выписку из протокола под грифом «СТРОГО СЕКРЕТНО».

Представляю, как трудно было товарищам, причастным к конвейеру раскулачивания строго хранить государственные секреты, ведь никому не расскажешь, какое важное дело им было поручено! Интересно от кого берегли эти секреты? Чтобы никто из посторонних не совал свой любопытный нос в дела Особого «секретного» Совещания? Или, чтобы обеспечить «строго секретную» бесконтрольность?

Далее из секретного протокола, подписанного секретарём Головановым, известно, 9 февраля 1930 г. уголовное дело Десимон Виктора Андреевича [1] и Леонида Викторовича [2] рассматривалось под номером 30, а это значит, что ему предшествовало ещё 29 уголовных дел, возможно, и после них в этот день были уголовные дела… Нет, определённо ответственные работники трудились на износ не жалея себя. А как иначе? – за ними строго следили другие ответственные работники.
   
Если бы не всякие там формальности, можно было бы трудиться ещё быстрее, ведь крайком ВКП(б) и ЦК настаивали на оперативной работе и своевременном докладе. Все исполнители-функционеры спешили выполнить указания сверху, предавая народ, не осознавая, что они часть его, и в будущем сами пойдут по тому же уже отработанному, проторённому пути: списки, уполномоченные, «судьи», конвоиры и места лишения свободы.
   
И только осуждённым спешить было некуда. Ни у кого из их окружения не было жалости к жертвам, попавшим в жернова государственно-административной мельницы власти, которая работала по жизнеутверждающему принципу: «перемелется – мука будет, дорогие товарищи». Впереди их ждала дальняя дорога на окраины Родины, разлука с близкими и рабский труд. Пожилой прадед почти сразу умер где-то в северных лагерях, а дед выжил, чтобы погибнуть в 1943 году в составе Штурмового инженерно-саперного батальона, защищая Родину.

[1] «Десимон Виктор Андреевич, 1866 г. р., пос. Прогресс Сочинского р-на, грамотный, хлебороб. Проживал по месту рождения. Арестован 03.02.1930 г. Предъявленное обвинение: ст. 58/10 УК РСФСР. Особым совещанием при ПП ОГПУ СКК и ДССР 09.02.1930 г. выслан на 3 года в Северный край. Реабилитирован 31.05.1990 г. на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16.01.1989 г.» (Книга Памяти Краснодарского края. Том 2)
[2] Десимон Леонид Викторович, 1895 г.р. награжден посмертно орденом «Отечественной войны II степени. (Наградной лист 23.10.1943 г.)