Казнь

               

   Я родился в Западном Казахстане, городе Шевченко (ныне Актау),  расположенном на берегу Каспийского моря. Как образно любят выражаться, город омывается водами седого Каспия и обдувается горячими ветрами пустыни.
   Я прожил там до тридцати лет. Работал после службы во флоте токарем на разных предприятиях полуострова Мангышлак. В 90-х работал в нефтяной отрасли в сервисном подразделении буровой компании. Работа была весьма ответственная, так как необходимо было нарезать резьбу на громадных трубах, которые соединялись между собой, и которым было суждено опускаться  на километры вниз под землю. Некачественное соединение труб могло повлечь за собой обрывы внутри ствола скважины и, как следствие, большие финансовые издержки предприятия.
   Тот случай, о котором я здесь поведаю, произошёл на базе с названием «Куйрык», что в переводе с казахского означает «хвост». Загадочное конечно происхождение этого названия, ну, да ладно.
   База находилась в нескольких километрах от нашего города и представляла из себя множество построек и цехов из кирпичей, выпиленных из пластов ракушечника. Общий цвет зданий был песочный, близкий к самому грунту, на котором они были выстроены. Для жителя европейской России этот вид весьма непривычный.
   Я работал в длиннющем турбинном цеху на большом токарном станке.
   Однажды в первой половине дня в курилке мужики сообщили, что сегодня в обеденный перерыв на базе будут резать верблюда. Все планировали там быть. Для меня вместо того, чтобы коротать время в обеденный перерыв, отвлечься на необычное зрелище, было весьма занимательно.
   Сразу у стен нашего цеха, у бокового выхода была яма в земле. Возможно это был несбывшийся фундамент какой-то постройки. На её краю и было решено умертвить и разделать животное.
   В обеденное время мы вышли на улицу, где стали стекаться практически все работники базы. Там было и начальство, и ИТРовцы, и женщины бухгалтера, и конечно мы, представители физического труда. Толпа обступила эту большую яму. Все ждали представления, многие, кому хотелось свежайшей верблюжатины, запаслись полиэтиленовыми мешками. Планировалось сразу после разделки мяса, костей и субпродуктов тут же распродать их среди работников базы. Говоря языком бизнесменов, к коим я, к несчастью, сейчас отношусь, спрос превышал предложение.
   Право резать и разделывать верблюда было предоставлено аксакалу по имени Шарип, но все звали его в сокращённом уважительном варианте «Шаке». Так у казахов принято сокращать имена мужчин почтенного возраста.  Шаке работал в нашем цеху с его сыном Есболом, моим большим другом. Они реставрировали трубы, турбобуры и прочие приспособления для бурения нефтяных скважин. Шаке был сухонький старец, но весьма энергичный, я бы даже сказал, задорный. Никогда не видел его каким-то вялым или без настроения. По-русски говорил плохонько.
   Под общий ропот откуда-то из-за угла вывели большого верблюда. Количество горбов на его спине не помню. Кто-то в толпе рядом сказал, что это верблюдица. С величием «корабля пустыни» она проследовала мимо толпы к краю выгребной ямы. Саша Христич, мой наставник сиронизировал: «Она ещё и жуёт». Вероятно он вложил в эту фразу тот смысл, что осталось то жить считанные минуты, а она ещё и подкрепляется. Многие годы спустя, вспоминая тот день, я мучительно прокручиваю в голове ту короткую фразу своего наставника, её злую иронию.
   Шаке на поводке, прикреплённом к кольцу, вдетым в ноздри верблюдицы, подвёл её к краю ямы, потянул вниз, заставил встать на передние колени. Затем этот щупленький старец подпёр её, как подпирают большой шкаф, чтобы сдвинуть с места, мягко повалил  на бок. Лёгшая верблюдица инстинктивно подняла вертикально свою голову на длинной шее и начала неистово кричать. Только теперь несчастное животное осознало, что наступил тот единственный момент её прощания с этим великим миром, где каждому из нас отведена редчайшая возможность бытия. При воспоминании того дня у меня до сих пор стоит в ушах рёв исполинского животного, обречённого на скорую гибель. Этот рёв – символ ужасной несправедливости, согласно, которой одни присвоили себе право решать, сколько другому жить и как умереть.   
   Шаке связал все четыре ноги верблюдицы, достал большой, хорошо наточенный нож и стал произносить мусульманскую молитву на арабском языке. Ничего не скажешь, всё было очень театрально. Арабская речь в месте, далёком от арабских просторов звучала очень необычно и мелодично.
   Затем он стал делать то, ради чего всё это мероприятие и было затеяно. Он стал перерезать глотку животному. Я не могу вспомнить, в каком именно месте он это делал, ближе к голове или  ближе к туловищу. Ну, по-моему всё-таки к туловищу. Извините, ну уж не полезу ради этого в Гугл уточнять, как правильно умерщвляют верблюдов.
   Мимо нас проходил Виктор Васильевич, бывалый такой мужик из нашего цеха, симпатичный высокий с добрым русским лицом. Такие, мне кажется, были во всех цехах всех производств. Эдакая стереотипная личность, авторитетный среди своего трудового окружения. Саша, мой наставник, спросил его: «Что, жалко?». Уверенный в себе Василич только ухмыльнулся: «Ну, а что его жалеть-то?».
   Хлынула кровь, как из прорвавшей водопроводной трубы. Сильной струёй устремилась вниз по склону выгребной ямы. Началась разделка туши животного, к Шаке подоспели мужчины-помощники, ведь разделать такое громадное тело одному человеку было очень затруднительно. Методично отделялась шкура, жир из горба, кости, субпродукты. Хорошо помню, как вспороли желудок, и из него в яму вывалилась зелёная масса измельчённой верблюжьей колючки, приправленная слизью желудочного сока.
   То, что ещё несколько минут назад грациозно и, можно сказать, надменно проследовало мимо заворожённой толпы, сейчас представляло собой набор различных частей тела, распределённых на отдельные кучки.
   Ближе к завершению процесса потянулись женщины с заготовленными пакетами, им тут же взвешивали, и они расплачивались за приобретённый товар. Весь процесс купли-продажи я, конечно, досматривать не стал. Сам я в нём не участвовал.
   Хорошо помню, что тогда к этой сцене я отнёсся весьма хладнокровно. Но сейчас, многие годы спустя, мне видится это всё не что иное, как публичная казнь. Огромное красивое животное было обречено на жестокую гибель по воле толпы, жаждущей белков, жиров и углеводов. Сама сцена вспоминается как древнеримское зрелище. Да, само понятие «казнь» подразумевает под собой наличие некоей вины, мнимой или реальной. Но ведь внешне по форме процесс может быть очень схожим. Впечатления от него могут быть не меньшей силы. Сравнить же этот процесс с процессом заклания (жертвоприношения) у меня не очень получается. В этом случае жертвенное животное несёт на себе некую миссию, возложенную на неё во имя каких-то великих сакральных целей человеческого общества. Трагизм этого процесса носит иной оттенок.
   Я не поднимаю здесь вопрос этичности лишения  жизни животных. Просто передаю свои сильные впечатления от увиденного, нахлынувшие ко мне годы спустя. Они, безусловно, очень иррациональны. Все последние годы, став бизнесменом, я воспитывал в себе рационально-логическое мышление, как залог успешной предпринимательской деятельности. Но видимо тем мы и будем всегда отличаться от компьютеров и прочих машин, что будем видеть мир в каком-то особом субъективном эмоционально-чувственном свете.

13 февраля 2023 года
Москва