История старая и авиационно-интимная

Алёнка из суда, а толи Ленка оттуда же, Алик и Юрик. Или просто история, поскольку вполне даже она историческая. Такая это, авиационно-интимная.

Давненько это было. Работал и жил я тогда в далеком во Салехарде, в исполненном невиданной роскоши и комфорта городе. Где из домов капитальных, этажностью более двух и до пяти, было их не то три, не то ажно все целых пять, и все каменные, а то есть не абы чаво. Оставшиеся слыли апартаментами чутка пошиба попроще, а именно – типо барака; Или барак типовой, одно-двух этажный, с удобством сортира на улице, зато с окнами, с крышей и отоплением аж... централизованным! А и шутка ли – столица Ямало-Ненецкого округа аж же автономного! – не фУхры-мухрЫ! И еще - почти всё считай электрифицировано! О, как!   
На ниве авиации гражданской трудился, можно сказать живота не жалея, а именно – с огоньком. На той же ниве трудились и оба-два других персонажа настоящей истории, Юрик и Алик. Юрик был инженером, а толи еще и летал даже на вертолете Ми-6, сейчас уже точно не помню. Алик же, точно тогда на Ан-втором вторым летал, на кукурузнике. Аленка же была из суда девушкой. Она там, вроде бы, кем-то работала. Ну, не судьёй, очевидно, а не то помощником, не то секретарем, точней не могу сказать. Да только звали её все Ленкою из суда, не то из все того же суда Алёнкою звали её, и на этом, пожалуй, пока и хватит с неё.
Ага. И вот жил, значится в этой общаге тип один, очень скрытный такой и не очень людимый какой-то. Такой это странный товарищ, как не от сего мира слегка – не как все. Не то, чтобы он очень людей не любил, но ощущалось ответственно, что он как будто бы избегает их, не открывается, и на дистанции как будто держится, и на контакт идёт с неким трудом, с руки не ест и на свист хвостиком не начинает махать. А, хотя нет, - были друзья у него тут же, и при том лепшие. Это те с коими он обучался когда-то, там, где-то там, в Киеве. И очень они даже спраздновать любили шибко, широко и ответственно так, или как говорится «до талого». Среди же народа ему незнакомого симпатии быстрой он не снискал, или сказать так – в симпатиях малознакомого того народа он еще не располагался. Хотя обхождение с этим народом было всегда уважительное только, и при этом взаимное.
Да и прожил-то всего в этой общаге не долго он до этой истории, хотя, пожалуй, что уже более года почти, не то и всех двух аж. Не то, чтобы странным был он, но… сторонился в общем, словно бы не доверял обществу незнакомому.
Ленка же из суда к обществу этому же напротив была аж чрезмерно доверчивая. Она вообще девицей слыла оченно ласковой, и общества теплотой не пренебрегающей. Наряду с этим была она вполне стройной и даже красивой девушкой. Словом, через доверительность эту её и с легкости этой руки её и такового же и характера, сроднилась общага почти что вся промеж собой. - Так это будто бы называется, - молочной практически стала она всем им там, авиаторам, мать бы их, матерью. Понятно, что руки как раз, и легкость их тут не при чем, а лёгкость нрава её там присутствовала. А толи это только характера мягкость, а толи и еще что-то физиологическое… ну, в общем такое нечто… не очень понятное, хотя и не сложное в общем-то, но загадочное, и интересное. А Юрик как раз не сроднился еще, с роднёю этой, а толи тогда ему и не до того где-то было. Он так это, завсегда как-то в сторонке держался, сторонился он ихнего брата словно бы. И так-то он и вообще людей будто-б побаивался, а девушек так и особенным образом. И еще особенней это красивых девушек.  – Ну, - говорю же вам, - странный товарищ, таинственный. А жил аккурат он во первой комнате роскошного авиационного общежития нашего, года постройки скорей всего доисторического. Йэх, до того же хорошо и сохранилось оно практически в слегка только перекошенном во всех проекциях и местах от жестокого времени существования и не менее сурового климата. Оно деревянное было, обычное, капитальное такое, советское. Крыльцо сикось-накось и на перекосяк простирающееся и на честном слове держащееся. Конёк двускатной крыши был мульти-Горбунок, - змеечкой такой хитровыделанной приосанившийся (ровных-то крыш в местах тех почти и не было). Водица холодная в бочках специальных двухсотлитровых, так как она привозная была, её автоцистерной возили. И вот сортир тоже еще…, правда очень тоже роскошный, без отопленья, зато на улице, на свежем воздухе. Но соединенным все же сортир этот был с общежитием, т.е. не как в старые и отсталые в культурном отношении времена, т.е. чтобы сходить по нужде выходить из общаги нужды особенной не было, хотя и одеться зимой все же стоило. Ибо без одежд оно там не очень-то было… Хотя и с одеждами… там это… поддув всякий… зато ни в жисть не уснёшь, и быстро там все дела эти делались.
Ох, и хорошо ж было…, и хорошо же жилось всем нам там, в том общежитии, ибо весело же.  И вода в рукомойничке завсегда есть, и сортир всяк всегда исправно работает, и ходить же в него не далеко совсем, а все потому как присоединен он ко общежитию самым неимоверно надежным и наикультурнейшим способом – досками и гвоздями. То есть практически в этом же доме, только слегка самую малость на улице.
И вот жил этот тип наш, так это как входишь в общагу, то и налево сразу же, и вот она его первая комната, и он там в ней и жил, значится. И близко к себе он не особо знакомых не подпускал, нет.
А Алик-то, он на Ан-2 самолете летал тогда, на кукурузнике, и уже он-то жил на квартире где-то. И он в общагу-то нашу почти не заходил, разве что иногда только, а то и аж реже ещё. – Роскоши, видать слегка он чурался насыщенной, вот какой это был тогда человек.
Ага. А тут как-то однажды, не то подшутить парни наши решились, не то они там чего-то затеяли, не то подговорили Алёнку они, не то и уговорили её они – я это точно, конечно, не знаю. А только нагрянули они как-то раз всею своею дружной и шумной гурьбой во гости незваные до этого Юрика. А Юрик в комнате в своей первой тогда, аккурат от входа налево жил. И вот они все к нему дружно тогда и нагрянули, прям в эту комнату. Не то посмеяться чтоб, не то подшутить чтобы над ним, не то просто из озорства, ну или из еще каких-то, не очень низменных соображений. А Юрик-то тогда малость побаливал, и жил в однова. Сосед-то его, пенсионер старый, и еще более старый волк и пилот ажно Ли-2 (!) бывший был тогда вроде бы как во отпуске. – Ну, да, - так и есть. Так вот его, соседа того, так-то вообще-то Александром Матросовым звали по паспорту, а называли его за это так это шутейно Матросскиным, и он в отпуске на этот раз находился. А Юрик один проживал, значится, пока этот Матросскин его пребывал где-то на отдыхе. И вот они все к нему и завалились гурьбой всей своей в этой связи. Ну, и там смех, шутки юмору и всё такое, обычное. А он им там, - чай, мол, если угодно, то пейте, там всё найдете… во шкапчике, конфетки там, кружки-ложки, ну и так далее, опять же и рюмки тож там всяк где-то имеются. И он, Юрик-то этот, как оказалось и посмеяться тоже не слабо любил, и даже со чувством юмору был он знаком вполне даже можно сказать что вплотную, а не понаслышке. Он очень даже отчаянно с этим же чувством приличную дружбу водил. Вот только был он немного тогда болезненным, самую малость и неразговорчивым. И все же шутил мало-мало, смеялся, и чай тоже пил, вместе с печеньками с блюдца. А потом он снова залёг к себе, во своё лежбище, и стал лежать там, и снова недомогать слегка, вроде как… Да, так примерно и было. А Ленка возьми, да и присядь там же, к нему, с краешка, на кровать его, и айда, говорит я тебя счас не то почешу за спинку тебе, не то и даже массаж сделаю и тоже запросто. – Ну, тот, как и обычно, слегка стесняясь, ей - делай, мол… И айда тут-же снова дальше грустить…. Он, по всему видать во времена те приболел малость. А она ему его спинку почёсыват, так это заботливо… и старательно.  И, - эх, – говорит, - до чего же и спинка у тебя,  - говорит… такая это… не то красивая, а не то гладкая (точней уже и не помню уже), а толи и ровная (но не шершавая – это уж точно, и не волосистая). А тут как бы само собой те, что чаи пили возьми, да и рассосись все кто куда, а именно же по своим номерам, по норам, по хоромам своим. Ну, а она, значится, оказалась оставшаяся. В общем сроднился Юрик наш, не устоял, видимо, и к молочному братству присоединившимся стал. Н-да… Ну, потом всё дальше шло как и обычно. Жизнь била ключом, как било тем же ключом и веселие. Ключи эти такие – это так-то наше всё это, вот это какие ключи тогда были у нас и они били ключом. Скажу еще, сразу забегая вперед, что не виделись боле ни разу та Ленка со этим Юриком. А он выздоровел, разумеется, и он недомогать перестал вскорости. И он так же продолжал летать на своем вертолете Ми-6, и сторониться людей продолжал как будто бы, малость самую… Так это, словно б дистанцию соблюдал. А еще чуть погодя исчезла и эта Алёнка со глаз всеобщих долой насовсем. Вот так как-то разом взяла и исчезла куда-то. Была, была и вот тебе раз – нету её, нигде нет. Не то чтобы не хватало её, но странно просто – была, была и вот тебе на, - нетути. Как еще чуть позже выяснилось – это Алик её к себе жить и забрал. И стали они с этим Аликом жить-поживать вместе все оба-два да на квартире его. Он, это значится на Ан-2 вторым летает, а она в суде где-то, и тож трудится. А и чего же ещё, - раз уже она из суда, то она там в суде и работает, значится. Она там не то секретаршей, не то помощницей, никто так толком и не знал про неё. Но, уже по крайней мере судьёй она там быть ну никак не могла, - шибко она была хороша для судьи. И не могла она быть там какой ни будь там уборщицей – уж больно она была хороша до неприличия и для уборщицы. - Хорошенькая такая, знаете ли, и видная девушка стройная. Вот.
А тут, как-то приходит тот Алик к Юрику, прямиком в комнату во его, в первую, слева от входа, да и говорит ему так... А, чуть не забыл, а Алик еще же и на гитаре играл хорошо. Он кроме того, что он на Ан-2 летал там вторым в те времена, так он еще и на гитаре играл тогда хорошо тоже. Он еще был и музыкантом, вот это какой из себя был этот Алик из Ан-второй эскадрильи. А Юрик же тоже играл вроде бы, но он музыкантом-то не был как раз. Он был инженером, хотя и летал тогда еще на вертолете как будто бы, на Ми-шестом он летал тогда, на вертолете. Да, это он очень любил тогда летать на вертолете. И вот же как-то добился же он, что в общем-то трудно тогда было, а для инженера так и особенно… Ну, это, чтоб и инженер, и летать… и вот же он полетел… на вертолете… да. А Алику как музыканту, ну до того нравилось, что Юрик этот, хотя и не музыкант, но, он гад такой, умел там промежду двух тактов обычных еще пару тактов вставить своих, не то ударов по струнам ударить… Туда вставить, куда музыкант даже, обычно ударов таких никогда не вставлял. И это Алику жуть просто как очень нравилось, и он по музыкальному так это, по-хорошему восхищался этой способностью Юрика. И вот приходит к Юрику Алик этот и говорит, точнее спрашивает он его, Юрика: А как, мол, тебе моя Ленка, а, Юрик?
- Какая Ленка?
- Ну, из суда, моя Ленка?
- А, из суда Ленка, - отвечает тот, - так и чего «как?» - Ленка как Ленка, - хорошая девушка, из суда она, да. А тот не унимается, - и опять снова как да как? Как тебе она и всё такое.
– Я же тебе и говорю уже – она хорошая вполне себе девушка, тебе считай повезло, и она при том очень красивая. И они там далее сидят и чаи меряют рюмками, вина стаканами, и они разговоры вести продолжают о музыке. И даже на гитарах трынь-дрынь они делают вместе, и им хорошо с этого. А только Алик опять за своё принимается, - как да чего? – Ленкой своей он снова пристально, и въедливо так интересуется.
- Ну, ты же всё видишь сам, - говорит ему Юрик, - зачем тогда спрашиваешь?
- Ну, ты же был с ней?
- Это моё дело…
- Ну, ведь же она с тобой была?
- Это её дело…
 - Ну, и как там это, ну это вообще, как оно? Там оно это дело у вас? Как тама оно у вас это было-то, а?
 - А это не твоё дело.
Тот вроде в обиду словно подался, - мол ты мне не доверяешь, а мы здесь ведь товарищи… и вот играем же вместе… А тот ему, - нет же совсем, дело не в этом, - я доверяю, но то только, что меня касаемо, а тут девушка. И я за это вообще никогда и ни с кем не говорю, не умею я. Никогда. Думаю то, что в этом плане всё что промеж двух есть, должно быть доступно лишь этим двум. И уж никак не трём, или тем более многим, оченно прочно я убежден в этом, идейно, и категорически. Разгорячился Юрик, и аж покраснел малость, а так-то, вообще-то не очень он горячился обычно, наоборот был слегка закрытым и наиболее уравновешенным. Хлебнул еще чаю и продолжал сюда же, разгорячившись уже.
- И я, ты знаешь ли, никогда не умел взять в толк, и вот теперь не пойму, как ни стараюсь, - как это (?) из еще вчера «…я душу дьяволу отдам за ночь с тобой…» и «ах, какая девушка, - мне бы такую…» уже совсем скоро, иной раз прямо наутро получается «…молодая красивая дрянь» (тоже из песни. прим. автора)? – Вот хоть ты убей тут меня со револьверу, а не пойму я. – Как так, зачем тогда добивался?!
– Если она корова или свинья – то это ты как раз хряк- боров, или ты бык, к сожалению! Поскольку с принцем она не мычала бы и не хрюкала, а была бы она только принцессою. И еще лучше, когда бы на белом коне ещё… был бы принц этот… - вот это как мне за это всё думается.
Вот и всё.  И поэтому я тебе на сей счет ничего говорить не стану, кроме уж сказанного. – Вообще чужое дело - это ни чьё дело, особенно если это дело интимное, вот и не лезь ты в него… никогда, и в ничьё. А если будешь настаивать продолжать, то я тебя выгоню. - Вот прямо так и сказал.
- Да не, не горячись ты, я ж ведь же разобраться хочу… я ж жеж же ведь наоборот, я ж по-хорошему. А тут вот же ж ведь дело какое, и я всю расчесал репу свою, и я всё об этом том думаю. – Так-то отношения промежду нас вполне у нас очень нормальные, мы с ней очень даже вполне так это дело…, и давно уже вместе живём, обустроились. И мы так это, не особенно-то за дела прошлые и разговариваем, но мне же, черт побъери, интересно же. И я как-то очень это дело во душу её разок залез, однажды и… и я её тогда за это дело и спрашиваю. – Кто, - говорю, - тебе в этой общаге (ну, ты понимаешь же да?)(куда я клоню), кто тебе в этой общаге, мол, в старой, запомнился. – Кто самый лучший из них (по этой части)? По части вот этой вот.
- Ага…
- Ну, она, ни в какую…, никак.
- Вот ты ж и дурак…
- Погоди. Я еще глубже влезаю тогда, но так… по-хорошему, со всей душой, осторожничая - интересно же мне… Ну, и мы ж не просто же так, там это… туда-сюда, мы же ж уже… словом, близкие же… В общем – выведал. – Она, говорит, - да…, азер один, Нукзар… удивил… - у вас здесь есть где-то такой – «чистый бес», - говорит, - и поразил наповал он её. Вообще, говорит, непонятно откуда и что, но машина же чистая, не человек, - дьявол какой-то. Человек так не может физически (не то физиологически). - Как железный, пила железная, механическая - ужас охватывает. – До того же он её поразил нечеловеческой своей физикой, но нехорошо поразил, - невозможно, не то до странного, хотя еще верней – аж до страшного. Горячий вроде, а словно железо холодное, - биокиберг какой-то, а не человек, механизма железная.
- Ну, что ж, хорошо это… что поразил, и что с того? – На кой хек, - говорит он,  - ты мне все это рассказываешь? – это Юрик уже так у Алика спрашивает и интересуется.
- А то, - отвечает Алик ему, - что второй кто поразил её, и еще даже на много больше – это ты, чёрт ты усатый! Вот и пытаю тебя я чего тут и почём? – Может быть мне поразить её тоже хочется. А ты мне тут партизана на допросе выказываешь, – тоже мне, матрос Железняк, чингачгук – большой змей....
- А-а, так это тебе у неё тогда и надо было выпытывать…
- Ага, поговоришь с вами, - не признается, как и ты. – Еле вытянул только, что плакала. А объяснить, что и к чему не могёт… а толи отказывается.
- Ага, да, она плакала, - потому, наверное, что это другое совсем… - не то это о чем ты думаешь. Из совсем другой это области, оперы…  - она хорошая у тебя, вот она потому только, значит, и плакала… Теперь мало кто может так. Мало кто плакать умеет из девушек, я же тебе и говорю, и повторю тогда еще раз, что она просто хорошая, – то что тебе и надо знать про неё.
- А ты чё тогда, чё ты делал-то тогда такого-этакого?
- Так я ж и жалел её… она ж плакала. – Она хорошая, ты ж береги хоть её… Чтобы она от обиды бы никогда бы не плакала… по-хорошему ты с ней, она ведь очень хорошая.
Пытался, пытался еще чего ни будь выудить Алик из Юрика, каких таких чар, или секретов, да всяк, видать бесполезно всё, всё мимо, не то всё.
– Вот ты, - говорит ему Юрик, - слышишь ведь эти два такта (удара два в такте) лишние, а другие их просто не слышат… А они, собственно, и не надо же им… ничего этого, «лишнего». Вот и тут так же всё в точности… - и тут точно такое же. – Захочешь – услышишь, захочешь не слышать – не слушаешь, и не услышишь. - Так и не понял тогда Алик чего этим хотел сказать ему этот его Юрик тот… неимоверно таинственный и слегка замкнутый.
Давно это дело было. Во Салехарде во городе. В общаге отряда авиационного, филиала Тюменского тогда еще авиаотряда «ТюменьАвиаТранс». Не знаю…, возможно Ленка эта из суда теперь какая ни будь там Елена, например, Анатольевна, а толи и Дмитриевна даже, или аж Селивёсторовна. И возможно она уже судья какая ни будь там мировая, или того еще хуже – судья пошибу суда районного. Алика следов я совершенно не замечал никаких. Как уехал сам с севера крайнего, так и забыл совсем за его следы начисто. Летает, наверное, уже КВСом (командир воздушного судна) где ни будь, а толи и не летает уже. – Интересно узнать было бы, а хоть бы и повспоминать. А то и аж на гитаре потрынькать бы с ним, и с полюбившимися ему этими лишними тактами (не то ударами). Юрик тоже уехал, примерно вместе со мной, изменился и он, разумеется, но не особенно. – Был молодой и красивый, теперь вот красивый только… и всё такой же застенчивый.
И вот если бы встретился нынче мне этот Алик тот, то, пожалуй, что так бы ответил ему, вспомнив про то, про ту эту историю – Тут ведь же, дорогущий ж ты мой, главное ведь же не физика, а главное – это… ты понимаешь ли, химия… Вот это как. А не как ни будь там. – Очень просто ведь всё.

Так, если сие интересно кому, подскажу еще раз. – С того, однако, и грустно мне, что ажно слеза всяко аж на рожу мою наворачивается, что интересуется люд и ныне всё больше физикой грубой… а надо бы как раз наоборот, то есть же химией. Или вот так еще тоже – не всё то ценно, что дорого стоит, или наоборот еще раз – стоящее дорогого обычно не ценится. И это зря.

И, да, ещё, - все имена здесь частично иль полностью до неузнаваемости слегка изменены мною вымышлено, акромя из суда Ленкиного (не то Алёнкиного), и любые совпадения здесь по этой части прошу считать неуместными, или же грубо-случайными, и не действительными. А во остальном всё по-правдешнему, по-настоящему, или почти что по-честному.


13 – 17,02,23