Цепь Семирамиды. Глава 7. Надо жить

Глава 7. Надо жить


(Продолжение. Вернуться к 1-й главе http://proza.ru/2023/02/07/1111)



1

Война приняла затяжной характер. «Блицкриг» Гитлеру не удался. Совинформбюро голосом Юрия Левитана давало неутешительные сводки. Гитлеровские войска наступали на всём советско-германском фронте. Враг блокировал Ленинград, стоял на подступах к Москве, на юге подошёл к Дону и захватил Ростов.

Положение дел в Ленинграде, где переживала блокаду семья Симона, особенно волновала Тумаса.

Никаких вестей оттуда не было и не предвиделось: блокада… Последний раз они виделись ещё в тридцать четвёртом, когда наблюдали за энкавэдэшниками и сантехником Потапом из ЖЭКа. Тумас тогда отправился догонять жену и дочку, а Симона, не успевшего уехать из города, долго таскали по кабинетам следователей, пытались обвинить в причастности к убийству Кирова: чистил ему сапоги – значит, мог и убить…

Тумас помнил об ответственности, возложенной на него старейшиной Маркусом. «Как там наши в Ростове, Таганроге, Шахтах?» – всё чаще задавался он вопросом. С Дона, как и с Кубани, где под Армавиром компактно поселились ассирийцы, образовав свой хутор Урмию, тоже не было никаких вестей.

Теперь вот пал Ростов…

Нику служил в Ростовской церкви; семья Николаевых перебралась на жительство в Ростов-на-Дону незадолго до войны. Ещё пару дней назад Тумас с Гульгиз вспоминали, как оказались на Кубани, как там приняли ассирийцев местные казаки.

Это Нику тогда, вдыхая аромат кубанских трав, первым произнёс: «Здесь всё: и трава, и воздух – как в нашей Урмии! Давайте останемся».

И остались. Только Тумас, Симон и Миху продолжили свой путь на север страны – до самого Петрограда, ставшего вскоре, после смерти вождя мирового пролетариата, Ленинградом.

В начале декабря 1922 года исполком станицы Константиновской выделил им землю – совсем необработанную, в 1930-м создали ассирийский совхоз…


2

Сергей, как военный специалист, понимал фронтовые сводки по-своему и рвался на фронт.

После очередной осечки на военно-врачебной комиссии Шаховский зашёл в военкомат к Соколову.

По радио передавали оперативную сводку Совинформбюро за 31 мая 1942 года.

Сообщалось о ходе боёв на Харьковском направлении:

«…В течение двух недель на этом участке фронта происходили ожесточённые бои. Теперь, когда бои подошли к концу, можно сказать, что основная задача, поставленная Советским Командованием, предупредить и сорвать удар немецко-фашистских войск, выполнена…»

Соколов увеличил громкость приглушённого радио.

«…В ходе боёв немецко-фашистские войска потеряли убитыми и пленными не менее 90 тысяч солдат и офицеров, 540 танков, не менее 1.500 орудий, до 200 самолётов…»

– Хорошо, если так, – вздохнул интендант, – скоро, значит, обескровим врага окончательно. За это, как говорится, не грех и… – Соколов пододвинул к Сергею кружку.

Левитан продолжал читать сводку:

«…Наши войска в этих боях потеряли убитыми до 5 тысяч человек, пропавшими без вести 70 тысяч человек, 300 танков, 832 орудия и 124 самолёта».

– Триста танков, семьдесят тысяч человек! Ты подумай, Иван, люди там гибнут, а я тут, в тылу отсиживаюсь, как крыса последняя!..

– Да какая же ты крыса, Серёжа, я же вижу, что нет! Вы там, на переднем крае, в июне сорок первого, первыми приняли на себя удар! Не драпали, как зайцы, – отступали с боями и тяжёлыми потерями… Давай выпьем за них, чтобы эти потери были не напрасными. Как говорит товарищ Сталин: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»

– Давай…

Выпили. Помолчали.

– Ты это, дружище, того… Насчёт «крысы» даже не думай: никто о тебе такого сказать не посмеет. Вижу, ты парень упёртый, всё у тебя получится.

– Я, Вань, тоже на это надеюсь…

– Верить надо, а не надеяться! Ты же везунчик, я бы сказал, счастливчик! Вон какую жену себе отхватил: любящую, верную, умеющую ждать. Кстати, с отцом её наладил отношения?..

– Это – вопрос вопросов. Упёртый старик, гордый и принципиальный, как все горцы. Но и у меня ведь, не забывай, Иван, – «броня крепка»!

– Я так понимаю, Наташа всё ещё на съёмной квартире живёт? Как она?

– Да, всё там же, у Александры Михайловны. Хорошие у них отношения. Работает, устаёт, конечно, но не жалуется… А ещё Наташа говорит, что я скоро стану отцом.

– Иди ты! – воскликнул Соколов, и плеснул спирт по кружкам. – И молчал, друг называется! Поздравляю! Кого ждёте, мальчика или девочку?..

– Да мне всё равно. Думаю, пусть лучше девочка будет, чтобы ей воевать не пришлось.

– А как дед Тумас к этому отнёсся?

– Да мы ему не говорили…

– Так порадуй деда, Сергей! Вот тебе повод для примирения – лучше не придумать!

– Ты это серьёзно, Вань?

– Серьёзней не бывает.

– Что ж, мысль хорошая. Надо обмозговать как следует, до следующего приезда…



3

У Лилит много хлопот по дому, да и в «сапожном деле» она помогает как может: надо как-то выживать, и Тумас всех, за кого чувствовал ответственность, обеспечил работой. Всех, даже тех ассирийцев, которые жили на Цыганской – улице, выходящей на главный городской храм на берегу Волги. «Цыганские» безоговорочно признали в Тумасе своего лидера.

Закончив варить гуталин, Лилит уединилась в своём закутке, занялась штопкой поношенных вещей. Хлопнула калитка, и она кинулась к входной двери.

В комнату вошла Гульгиз.

– Калитка хлопнула, – сказала Лилит. – Мне показалось, Наташа пришла.

– Мне тоже так показалось, – ответила Гульгиз. – Нет никого. Давайте чаю попьём, прохладно что-то…

Это была не прохлада: её знобило от переживаний за дочь, которую выставил из дома родной отец. Где она, как?.. И поделиться материнской тревогой было не с кем. Шидду-Лилит она не называла по имени, опасалась гнева Тумаса. Да и общения как такового между ними не было. Шидда по-прежнему оставалась в доме незаметной тенью.

В то же время, всем своим женским сердцем Гульгиз понимала, что «тень» эта – мать её мужа. «Разве может быть кто-то роднее и ближе матери?» – думала она и надеялась, что Тумас сменит наконец гнев на милость.

– Давайте попьём чаю, мама, – повторила Гульгиз.

Сладко ёкнуло и заколотилось серебряными молоточками при этом обращении сердце Лилит, отдаваясь в висках; и радостная волна пробежала по всему телу, пронизывая каждую клеточку; и радужные блики засветились перед глазами…

И вот уже чайник на столе.

Золотистый чай, заваренный на травах по всем правилам, доставшимся Лилит от бабушки, изливает давно забытый аромат детства. И снова она оказалась в том саду детства, где слушала весёлый звон родника, беспечно гонялась за бабочками, любовалась цветами и была безмерно счастлива…

И снова в иссиня-чёрном ночном небе, в окружении своих звёздных подруг сияла её Ко;хва, суля Лилит счастье. И снова ей явился старец, весь в чёрном, с золотым распятием Христа на тяжёлой золотой цепи… Узнала она и перстень с родовым гербом на пальце старца.

Старец что-то беззвучно прошептал, с улыбкой подмигнул и исчез. Всё свершилось в одно мгновение.

Женщины пили чай. Разговор их был о Наташе.

В очередной раз хлопнула калитка, и под окном раздались тяжёлые шаги и знакомое деревянное постукивание.

Это Тумас рано возвратился домой.

– Что, Шидда, заняться нечем? – строго спросил он с порога, войдя в комнату, и женщина в чёрном, не проронив ни звука, быстро удалилась.

Гульгиз, понимая, что муж не в духе, засуетилась, накрывая на стол. Тумас никогда не посвящал жену в свои проблемы, а она, с детства привыкшая к домостроевским порядкам, и не спрашивала. Бабушка учила её когда-то: «Женщина должна знать своё место и помнить: путь к сердцу мужчины идёт через его желудок. Накорми хорошенько – и он подобреет!»

Конечно же, бабушкина наука, как всегда, сработала. За ужином, видя, что муж постепенно оттаял и глаза его потеплели, Гульгиз хитро обратила его к воспоминаниям.

– А помнишь, Тумас, – спросила она, – как мы переходили Крестовый перевал? Помнишь, как ты спас меня в горах?

И они стали вспоминать – вспоминать с той лёгкой щемящей грустью, с какой все мы вспоминаем ушедшие молодые годы…

Воспоминания увлекли их, возвратили более чем на четверть века назад.

– А Грозный помнишь? – спросил в свою очередь Тумас. – Как мы ухитрились Наташу на вокзале забыть? Ты её там только что родила!..

– Ну тебя, Тумас! – отмахнулась, смеясь и смущаясь, Гульгиз. – Этого лучше не вспоминать…

– А как нас крысы сделали богатыми!..

Они смеялись над тем, что когда-то было трагичным, забыв о войне и будто помолодев на пару десятков лет.



4

Безмолвным свидетелем происходящему оставалась сидящая за шторкой женщина в чёрном, давно привыкшая к своему прозвищу – Шидда. На неё тоже нахлынули воспоминания. Как живые предстали дед Абрам, умирающий отец, брат Гиваргиз, ставший по воле отца её мужем, Тигран, на красавце скакуне, увлекающий в погоню за несбыточным счастьем…

«Не сложилась у меня жизнь, – с горечью подумала Лилит. – Дай бог, чтобы у Тумаса с Гульгиз было лучше».

Лилит хорошо помнила историю с крысами. Да, это было в Грозном, куда они попали в 1922 году после долгого перехода в поисках подходящего места для своего нового пристанища. Остановились на постой у какого-то старого еврея, державшего часовую мастерскую. Он был по-еврейски радушен и прижимист.

Набожность часовщика сыграла решающую роль. Нику что-то сказал ему на арамейском или древнем иудейском языке о божьих заповедях. Увидев перед собой священника, Арон, так звали часовщика, не смог отказать беженцам. Он даже посодействовал группе Мовсеса разместиться у местных армян, так же бежавших от резни из города Шуша, что в Нагорном Карабахе. Оказалось, Арон тоже в своё время бежал сюда вместе с карабахскими армянами и хорошо знал их предводителя – священника Адама Гаспара, жившего неподалёку. Тюркский набег на Шушу был жестоким. Они вырезали почти всю семью Адама, чудом уцелела младшая дочь Люсик, теперь ей было чуть больше десяти.

Священник принял группу Мовсеса, а годами позже стало известно, что Адам обвенчал свою любимицу с осиротевшим сыном мелика Ашота из Сетуна.

…Часовщик отвёл для Нику и его супруги комнату в своём жилище, все остальные, во главе с Тумасом, разместились в одном большом подсобном помещении, напоминавшем хлев. Рядом были две козы и несколько кур. Это не смутило постояльцев, которым не привыкать к трудностям, да и надолго задерживаться они не собирались.

Наутро случился переполох. Пропал кувшин с маслом – один из тех, которые Маркус передал в дорогу в ту страшную ночь своей гибели. Масло берегли, оно служило не столько для употребления в пищу, сколько платёжным средством, вместо денег.

Кто мог украсть? Все свои. Начались разборки, поиски пропажи. Неожиданно Тумас наступил на мёртвую крысу огромных размеров, рядом с ней валялись черепки разбитого кувшина и что-то блестящее – это была золотая брошь. В черепке отколотого донышка кувшина лежала золотая цепочка ручной работы.

«Нашёл вора!» – объявил Тумас, подняв украшения, и проследил по маслянистым следам крысиную дорожку к норе. Из неё виднелось ещё какое-то застрявшее в узком отверстии ювелирное изделие…

Лилит вздохнула, выходя из нахлынувших воспоминаний, и в полумраке своей кельи, с трудом вдев нитку в иголку, продолжила штопку.

А тем временем Гульгиз заговорила о дочери, вкрадчиво, осторожно…

– Нет у меня дочери! И слышать о ней не хочу! – отрезал Тумас.


5

Вечерело. Наташа перечитывала письма мужа; их накопилась солидная стопка. Находясь в Базарном Карабулаке, где стоял военный лагерь, Сергей писал каждый день. Он писал, как сильно и нежно любит свою Тусю (так он сократил имя Натуся), как ждёт отправки на фронт, как неуступчива медкомиссия, несмотря на то, что нога его уже почти зажила… В письмах он часто просил передать ему в лагерь «хотя бы пару буханок хлеба и курева»…

За этим занятием, чтением писем, её и застала квартирная хозяйка. Наташа отложила письма:

– Опять сигареты просит передать и хлеба, – улыбнулась виновато и добавила: – Конечно, он же у меня огромный, ему не хватает…

– А тебе-то хватает, милая?.. Ты – и в госпитале, ты и на окопах… Утомляешься очень. Да и по всему, Наташенька, вижу… – Александра Михайловна пристально посмотрела собеседнице в глаза. – Я же женщина, меня не обманешь… На каком сроке?

– Небольшой, – лицо Наташи залилось краской смущения. – Да сомневаюсь я, Александра Михайловна… Вот Серёжа всё на фронт рвётся… Нет, я его, конечно, понимаю и поддерживаю… А если погибнет?.. Как я одна буду с ребёнком? Папа домой точно не пустит, раз так сказал...

Рашевская не знала истории Шаховской, они никогда не говорили об этом.

– Как, кто такое мог сказать? – искренне удивилась учительница. – Не выдумывай, девочка моя, Христа ради!..

И Наташа рассказала, как они встретились с Сергеем, как он увёз её вопреки воле Тумаса к месту службы, как их застала война, как попал под бомбёжку эшелон, как её принял дома отец…

Открывшись квартирной хозяйке, Наташа не сдерживала горестных слёз, периодически утирая их платком, а та, по-матерински обняв девушку, поглаживала её по голове, спине, рукам – пыталась успокоить.

Настенные ходики прокуковали дважды: стрелки показывали половину седьмого. Раздался стук в дверь, и на пороге появилась незнакомая женщина лет сорока – сорока пяти. В руках она держала два оцинкованных таза.

– Ну, что, красавица, готова? – женщина бесцеремонно шагнула в комнату, приблизилась к Наташе. – Водички нагрела? Тазики, вишь, я с собой прихватила. Готовься! Щас, мы быстро…

«Повитуха!» – страшная догадка ввела Рашевскую в оцепенение. Она увидела на плите ведро с кипящей водой, что лишний раз подтверждало догадку, но слова будто застряли в её гортани, язык онемел…

Страшный грохот вдруг потряс слух учительницы. Это огромный, разгорячённый, раскрасневшийся, с горящими глазами ввалился в комнату Сергей, почти полностью заняв её собой.

Слов не было. Только слышно было, как звенели летящие за порог тазы да чертыхалась выдворенная повитуха.

– Я забираю Наташу, Александра Михайловна, – заявил Сергей. – С вещами. Мы идём к отцу.

«Кукушка» не успела прокуковать семь раз.


6

Уже первые звёзды взошли, когда Сергей с Наташей вошли в калитку на Ульяновской.

– Убирайся, шайтан! – старик замахнулся клюкой на Сергея. – Убирайся, пока я тебя не покалечил!..

Тумас так встречал непризнанного зятя при каждом его появлении.

Упрямый «русна;я» не сдавался.

И теперь зять проявил стойкость.

– Отец, есть разговор, – ровным, примирительным тоном сказал Сергей и добавил:

– Без женщин, – при этом он извлёк из глубокого кармана галифе бутылку с «белой головкой».

– Ты что, шайтан, подкупить Тумаса хочешь?! – клюка снова угрожающе взвилась в воздух. – Ещё не родился…

Вдруг старик умолк. Он заметил дрожащую от страха дочь-изгнанницу. Наташа стояла в стороне, под кустом сирени, сжавшись в комочек, по щеке катилась слеза, отражая лунный свет.

– Ты думаешь, у меня водки нет? – продолжил Тумас, опуская клюку. – Пойдём поговорим.

И мужчины уединились на кухне.

Дождавшись момента, Гульгиз и Шидда покинули свои укрытия и поспешили с объятиями к Наташе.


7

В широких офицерских галифе нашлась ещё банка рыбных консервов. Тумас выставил на стол пару отварных картофелин, хлеб, зелень, стаканы.

– Ну, о чём ты хочешь поговорить со мной? – едко прищурившись, старик сверлил офицера тяжёлым взглядом. – Давай, рассказывай…

– Сначала выпьем, отец, – Сергей разлил спиртное. – Разговор предстоит серьёзный… – он залпом опустошил стакан. Заметив, что Тумас не стал пить, добавил: – Ну, как хотите… Тогда без подготовки! Речь пойдёт о вашей дочери. Наташа беременна, и вы скоро станете дедом.

Тумас схватил стакан и молча выпил водку, занюхав корочкой хлеба. Несколько крошек прилипли к усам.

– Совсем вы обрусели, уважаемый, – усмехнулся Сергей, – занюхивать по-русски научились. Ну да ладно! Это дело десятое… Я должен, отец, открыть ещё один секрет. Нога моя почти зажила, – он поставил свою трость рядом с костылём Тумаса, – вопрос о моём отбытии на фронт почти решён, осталось ждать несколько недель. Наташе я об этом пока не сообщал, не хочу волновать беременную жену.

– Молодец, сынок, правильно сделал, что не сказал. Заботишься о моей дочке, – потеплевшим голосом отозвался Тумас и вдруг спохватился: – Как беременную?!

– Можно я закурю, Тумас Георгиевич?

– Кури, конечно, я тоже… – он достал кисет, потянулся за трубкой.

Пока старик набивал табаком и разжигал свою трубку, Сергей разлил водку по стаканам. Вскоре сладковатый табачный дым повис сизой пеленой над их головами.

– Понимаешь, отец, – Сергей перешёл на ты, почувствовав обозначившееся к нему расположение Тумаса и стараясь закрепить новый уровень их отношений. – Понимаешь, за Наташей нужен серьёзный присмотр. Я боюсь, как бы она каких глупостей не натворила, пока меня не будет…

– Ты чего, каких таких глупостей? – возмутился Тумас. – Это ты о моей дочери так говоришь? Сам дурак!..

– Прости, прости, отец… Ты должен знать: сегодня я застал у Наташи бабку-повитуху, выставил ко всем чертям – только тазы гремели…

– Постой, какие тазы? Причём тут бабка?

– Это тебе твои женщины лучше объяснят. В общем, вовремя я пришёл, как что-то почувствовал неладное, а то бы не быть тебе дедом.

Пот холодной росой выступил на лбу Тумаса. Он всё понял, схватил стакан, выпил, ещё раз налил и выпил, уже не занюхивая. Попыхтел трубкой и сказал:

– Присмотрю, не беспокойся.

– Чуть не забыл, Тумас Георгиевич… Если будут какие трудности, обращайтесь к Ивану Соколову, он поможет.

– Кто это?

– Офицер военкомата. Это он Наташе похоронку на меня вручал.

– Какую похоронку? – лоб Тумаса вновь покрылся испариной, он снова выпил водку.

– Ну не похоронку, а извещение, что я пропал без вести… Это ещё в прошлом году, в июле было. Но вот он я – живой и здоровый. Иван хороший человек и друг настоящий, на него можно положиться.

Тумас, конечно, знал, где живёт и где работает Наташа, понимал, что ей приходится трудно, но не приближался к дочери: характер не позволял – ведь он выгнал её из дома, она нарушила традиции и была очень виновата в его глазах.

Подробности, которые поведал Сергей, были отцу Наташи неизвестны. «Бедная моя девочка, – думал он, стараясь не выдать нахлынувших чувств, – что же тебе пришлось пережить… Ах я, старый дурак! Дочка-то – родная, любимая… Да и этот наглый русна;я неплохой вроде парень, любит её…»

– Давай ещё выпьем, Сергей, – Тумас впервые назвал зятя по имени и сам наполнил стаканы, повернулся в сторону двери и распорядился: – Шидда! Принеси соленья!..

Каково же было удивление женщин, когда примерно через час мужчины вышли к ним в обнимку, раскрасневшиеся от выпитого спиртного, опираясь каждый на свой костыль, и Тумас объявил:

– С этого дня моя блудная дочь, моя любимая дочь возвращается домой! – взглянул на Сергея и добавил: – И не одна. Вот с этим своим мужем.



8

В ожидании отправки на фронт Шаховский безвылазно находился в казармах на полигоне. Только изредка ему удавалось навестить жену, родителей, иногда заскакивал к Ивану Соколову – поделиться новостями, обсудить фронтовые сводки.

В начале сентября Наташа родила дочку – маленький розовый комочек с чёрными глазёнками. «Красавица – вся в маму!» – говорил счастливый отец. «Вся в папу! – возражала Наташа. – Посмотри: лоб твой!» «Но глаза-то у меня голубые, – отвечал Сергей, – а у неё чёрные – твои!»

Сергей успел встретить из роддома «своих девочек» и передать отцу: в кармане у него уже лежало предписание об откомандировании в распоряжение штаба военного округа. Там, считал офицер, ему будет легче добиться отправки на фронт.

Разделял его ожидания и Иван Соколов.

Время казалось резиновым… Почти полтора месяца лейтенант Шаховский выполнял текущую штабную работу, какие-то разовые поручения и ждал, теряя терпение. Наконец назначение состоялось, и не куда-нибудь – в Сталинград! Вот где он себя покажет!

Дали сутки, чтобы попрощаться с семьёй.

Добрался на попутках; счастливый, вбежал в дом отца. Никого не было, кроме Шидды.

– Все в храме, – сказала она. – Вашу с Наташей дочку крестят, Азалию.

– В каком храме, в том, что на Цыганской? – уточнил Сергей и, получив подтверждение, поспешил к храму.

Лет шесть – восемь Троицкий собор был закрыт горсоветом, но в конце сентября в нём возобновились регулярные богослужения.

Наблюдая за входом в храм с трамвайной остановки, Сергей нервно курил папиросу за папиросой в ожидании окончания церемонии. Войти в храм в военной форме он не мог, к тому же – коммунист. Эти крестины могли стоить Сергею партбилета.

Время поджимало: пора было возвращаться в часть. С досадой растёр подошвой сапога очередной окурок, собрался уходить. Вдруг перед ним возник Тумас.

– Вот, отец, проститься приехал, – сказал Сергей, растерянно озираясь по сторонам в поисках Наташи. – Уже в часть пора: время… В Сталинград направили…

– Возвращайся с победой, – Тумас обнял зятя и шепнул на ухо: – Не вернёшься, убью, ты меня знаешь! – отстранившись, продолжил подчёркнуто торжественно: – А вот и наши женщины, прощайтесь! Помни, Сергей: тебя здесь ждут! Возвращайся с победой!

Прощание было недолгим: короткие объятия, поцелуи, женские слёзы. Всего несколько минут подержал Сергей на руках дочурку, нежно прижимая к груди, потом бережно передал розовый свёрток Наташе и, повернувшись к Тумасу, принял строевую стойку:

– Я обязательно вернусь, обещаю!

После этих слов по-военному развернулся кругом, отпечатал строевым три шага и побежал, не оборачиваясь…

Его ожидал в машине Иван Соколов.


9

Проводив Сергея на фронт, Тумас ещё внимательнее стал слушать фронтовые сводки. Теперь исход войны для него решался там, где воюет его зять.

«На южной окраине Сталинграда бойцы Н-ского соединения, продвигаясь вперёд, заняли несколько сильно укреплённых узлов обороны противника, расположенных на важных высотах. Уничтожено до 600 гитлеровцев, 6 танков и 17 орудий. Захвачены 298 пленных, 94 пулемёта, до 200 автомашин, 3 радиостанции и другие трофеи», – слушает он утреннее сообщение Совинформбюро и внутренне восклицает: «Молодец, Сергей!»

Вечернее сообщение было о развитии событий:

«Западнее Сталинграда наши бойцы продолжали продвигаться вперёд, преодолевая сопротивление разрозненных групп немецкой пехоты. Упорный бой развернулся за аэродром, что севернее Питомника. Немцы пытались задержать наши войска, но стремительной атакой наши бойцы ворвались на аэродром, истребили забравшихся в блиндажи гитлеровцев и захватили большие трофеи».

И снова: «Молодец, бру;на (сынок)!»

В этот же вечер, 18 января 1943 года, передали сообщение о прорыве войсками Волховского и Ленинградского фронтов блокады Ленинграда. И мыслями Тумас обратился к городу на Неве, где переживала фашистскую блокаду семья Симона – брата Гульгиз.


10

Пока шли бои под Сталинградом, писем от Сергея не было. Наташа ждала известий от мужа с нетерпением и страхом, что вместо «треугольника» снова получит казённый прямоугольный конверт.

Первое пришло уже из Калача… А следом ещё сразу семь более ранних писем, задержавшихся в пути.

«Ну, что пишет?» – подсаживался к дочери Тумас. Он тоже был весь в ожидании, переживал за дочь и внучку, сохраняя, как должно главе рода, как бы не очень заинтересованный вид. Читать Тумас по-русски не умел – приходилось слушать, как читала Наташа.

В письмах Сергей бодро писал об успехах Красной армии, своей воинской части, громящей фрицев и теснящей врага к западным границам…

В июле пришло письмо, из которого Наташа узнала, что её муж уже в нескольких десятках километров от родного города, что он разыскал мать, встретил сестру, и теперь она служит в его подразделении.

И снова Тумас похвалил зятя: «Видишь, дочка, какой хороший у тебя муж – настоящий мужчина. Своих не бросает, как и я. Молодец!»


11

Эти два письма пришли одновременно: одно было написано чужим почерком. Юлия писала по просьбе брата. Даты сильно отличались: Сергей датировал своё письмо 16 июля, его сестра – 3 августа 1943 года.

Юля сообщала, что она уже дома, то есть в Ворошиловграде, а брат, с которым была с марта в одной части, продолжает воевать. В конце письма как будто между прочим сделана приписка, что обстоятельства, мол, складываются так, что Сергей не вернётся в Саратов. В сердцах Наташа разорвала это письмо в клочья, едва сдерживая гнев и слёзы.

– Что-то случилось, дочка? – заботливо спросил во-шедший в комнату Тумас, указывая взглядом на остатки письма.

– Нет, папа, всё в порядке. Это ненужная бумажка.

– Да-а?.. А что пишет Сергей?

Наташа вскрыла письмо мужа с привычным прямоугольным штампом «Просмотрено военной цензурой» и стала читать вслух.

«Натульчик! – писал Сергей. Он придумал множество уменьшительно-ласкательных форм её имени. – Сегодня 16 июля. Завтра на рассвете я иду в бой. Я буду драться за счастье нашей Азалюшки и сотен других таких детей, ради нашей великой Родины.

Дорогуля, запомни этот день и, в случае моей смерти, воспитай дочурку так, чтобы она знала, за что погиб её отец. Во имя Родины, ради нашей дочери, я буду драться как лев. И жди – героем!»

– Вай, молодец! Конечно героем, бру;на! У Тумаса не может быть другого зятя! Ну, дочка, мне по делам надо, много дел-забот у меня, очень много.

И отец ушёл, а Наташа принялась кормить черноглазую малютку Азалию. Девочка поела и уснула на руках у матери. А у той никак не выходило из головы письмо Юлии, эта приписка: «…обстоятельства сложились так…»

Наконец, немного успокоившись, она собрала обрывки письма, нашла клей, склеила их; ещё несколько раз перечитала…

«Какие такие обстоятельства? Чепуха! Серёжа сказал, что всё будет хорошо, значит, так и будет. А письмо пусть лежит».


12

Наташа долго не могла заснуть: не давали покоя два полученных днём письма.
Потом сон всё же сморил её. Снился дождь.

Он часто снился ей как символ короткого довоенного счастья, тот проливной дождь в начале июня 1941 года, когда Сергей организовал для семей офицеров поездку в городской драмтеатр.

Вот он возвращается с зонтами на всю весёлую компанию, ожидающую его на крыльце театра. Автобус вывернул из-за поворота, пересёк перекрёсток… Вдруг какие-то чёрные птицы – огнедышащие драконы – зависли над автобусом, стали изрыгать на него пламя, метать огромные, покрытые шипами шары.

Шары падали рядом с автобусом, впереди и позади него, взрывались, оставляя глубокие воронки.

– Серёжа! – вскрикнула в ужасе Наташа, видя, как пламя охватило автобус.
Резко запахло гарью, чёрное облако дыма отделилось от горящего автобуса, поднимаясь ввысь. Огромный ворон уносил Сергея в своих когтистых лапах.

– Серёжа! – кричала Наташа, но и сама не слышала собственного голоса.
В горле першило, язык прилип к нёбу. В поисках помощи она обернулась на крыльцо, где стояли приехавшие с ней в театр люди, и увидела сошедший с рельсов, горящий эшелон, опрокинутые вагоны, беспорядочно бегущих женщин и детей.

Чёрный ворон, уносивший Сергея, набрав высоту, развернулся и стал пикировать на Наташу. Она увидела, как ворон превращается в дракона. Горящими глазами он сверлит охваченную ужасом, задыхающуюся от дыма и страха женщину, и злобно смеётся.

Наташа узнала самодовольную физиономию фашистского лётчика, бомбившего её эшелон. Собравшись с силами, побежала, ища укрытие.

Неожиданно выбежала на зелёную лужайку, усеянную цветами. Ни облачка в голубом небе… Не веря глазам своим, присела на траву отдохнуть. Но тут небо почернело, сверкнула молния, ударил гром.

Неведомо откуда появилась свора бродячих собак и накинулась на Наташу. Наташа убегала из последних сил, оскальзываясь на промокшем грунте и падая, поднимаясь и снова падая… Собаки рычали, брызжа слюной, хватали за подол…

Поднявшись  с  земли  в  очередной  раз,  оказалась  на  опушке  леса,  увидела перед собой два танка с чёрными крестами на броне, как на том фашистском бомбардировщике. Из люка показался фриц и, смеясь, дал прицельную очередь из автомата – знакомый смех, знакомые фонтанчики земли возле ног. Страха Наташа не чувствовала: он куда-то  исчез,  словно  и  не  было.

И ещё один знакомый звук донёсся до её слуха: рокот двигателя «тридцатьчетвёрки». Его Наташа помнит ещё с довоенного Гомеля.
Т-34 возник справа от немецких танков и двумя выстрелами поразил оба «тигра».

Из люка ей улыбался, помахивая рукой, Сергей. «Всё будет хорошо! Я тебя люблю!» ; раздался родной голос.

Вдруг Наташа увидела, как сверху на Сергея устремляется дракон, сейчас зверь схватит его.

– Серё… – не успела предупредить, как чудовище захватило когтями мужа и взмыло в небо.

– Серё-ё-жа-а-а! – Наташа протянула руки, чтобы выхватить его из когтей ненавистного дракона.

– Се-рё-ё-жа-а-а! – кричала она…

И вдруг услышала свой голос. В комнате было темно и тихо. Только слышно, как тикают ходики.

Ночная рубашка прилипла к телу покрытому холодным потом, её трясло.
 
«Слава Богу, это только сон», – вздохнула с облегчением Наташа и в изнеможении упала на подушку.

…Ей снова снился дождь! Проливной дождь в начале июня…


13

Дождь лил уже третью неделю, не переставая, с начала сентября. Ненастная погода тем не менее способствовала обеспечению работой «галошную артель» Тумаса.

Заливка галош, ремонт обуви, чистка сапог приносили копейку в дом.

Но не только о своём доме заботился он, помня наказ старого Маркуса. Тумас по-прежнему нёс бремя лидера местных ассирийцев и понимал, что всем надо кормить семьи, а это становилось с каждым днём сложнее. Одна-ко, проявляя незаурядную выдумку и предприимчивость, Тумас ухитрялся предоставить возможность заработать своим соплеменникам, в меру их возможностей и способностей.

В трудное время, а лёгкого у него не случалось, выручали ювелирные изделия из того самого кувшина, который в Грозном разбили крысы. Золотые и серебряные украшения, предусмотрительно спрятанные в нём Маркусом под слоем масла, удавалось обменивать на продукты пусть и втридорога. Зато не голодали…

Повезло, что еврей-часовщик, у которого остановились беженцы, оказался порядочным человеком, не взял грех на душу. Арон на следующий день нашёл ценности и вернул законным владельцам. Это был увесистый свёрток.

Тумас решил отблагодарить честного человека и протянул ему золотой перстень с чёрным сапфиром. Арон категорически отказался от вознаграждения: то ли он уже сам себя «вознаградил», то ли его смутило присутствие священника Нику…

Запасы из «золотого кувшина» значительно поиссякли. Надо было придумать ещё какое-то занятие, приносящее доход. Кажется, придумал!

– Гульгиз! – окликнул он жену. – Неси-ка сюда, что там у нас осталось от наследства твоего отца…

Гульгиз вошла не одна.

– Тут военный. К дочке…

– Это офицер военкомата, – вышла из своей комнаты Наташа, видно, услышав разговор, – Иван Соколов. Вы ко мне? – обратилась к Ивану. – Что-то с Серёжей?

– К сожалению, да. Вот решил сам… – Иван протянул казённый конверт. – Сергей был моим другом. Примите мои соболезнования. И помните, Наташа: если что, я всегда рядом, всегда готов помочь вам.

– Серёжа вернётся, – твёрдо ответила Наташа.


14

Бабушка не могла успокоить внучку. Она была обречена оставаться только тенью Лилит – Шиддой и, видя горе, обрушившееся на Наташу, сопереживала до глубины души. Как схожи были их судьбы!

Фронт отодвигался на запад. Страна жила ожиданием победы, а похоронки продолжали приходить.

Вскоре после снятия блокады стало известно о гибели Миху в боях под Ленинградом.

Через пару дней Тумас собрал родственников. Они си-дели за столом в терпеливом ожидании.

– Да, так и надо сделать… – подытожил он вслух свои мысли и обратился к собравшимся:

– Всем вам известно, что после гибели моего брата Миху на руках у Манны осталось четверо детей. Умерла Марьям, сестра Гульгиз, – и Давид остался вдовцом с четырьмя детьми. Дети не должны жить без отца и матери. Я решил: ты, Давид, и ты, Манна, будете жить одной семьёй. Это в интересах сохранения нашего рода, за который я несу ответственность перед покойным Маркусом. Полю;бите потом…

Тумас придумал занятие, которое будет приносить доход, кормить его родню. Для налаживания этого производства он потратил некоторое количество украшений из кувшина, и вскоре над городом аппетитно запахло жареным мясом.

Реакция была быстрой: к нему подошли два милиционера и вежливо попросили:

– Слушай, старик, прекращай людей дразнить. Им куска хлеба не всегда перепадает, а ты шашлыки жаришь… По-хорошему давай, прекращай. Занимайся своим сапожным ремеслом.

– Э-э… Чего говоришь, – возразил Тумас, – сам понимаешь? У меня брат, зять на фронте погибли. Как, скажи, я их семьи должен содержать, сам инвалид?..

– Не горячись, отец. Мы тебя понимаем, но и ты нас пойми, подумай о других.

– Да понял я, понял, – вздохнул Тумас, – о других тоже надо думать, – протянул милиционерам по дымящемуся шампуру. – Угощайтесь, вкусный шашлык!

– Ты нас не так понял, отец…

– Не обижайте старика, сынки, я от души. Кушайте на здоровье. А дело себе я другое найду, что-нибудь Тумас ещё придумает…

На следующий день, когда солнце уже клонилось к закату, во дворе появилась телега с глыбами льда и молоч-ными флягами, здесь же – корзина с яйцами и мешок с кукурузой.

– Женщины! – громко крикнул Тумас, чтобы все его услышали. – Разгружайте и несите всё в погреб, да по-быстрому! Шашлык – нельзя, теперь мороженое делать будем!..

Женщины послушно принялись за работу, а Тумас продолжал руководить, размахивая клюкой и попыхивая трубкой.

– Джа;льды!  Шевелитесь, что как дохлые мухи! – ворчал он. – Шидда, тебя тоже касается! Гульгиз, помоги ей! Наташа, иди к ребёнку, слышишь, моя внучка плачет!..

Работа спорилась. Женщины старательно выполняли указания Тумаса: одни смешивали яичные желтки с сахаром и растирали до тех пор, пока не получалась однородная белая масса; другие кипятили молоко, которое затем вливали тонкой струйкой в готовую яично-сахарную смесь, непрерывно помешивая…

– Смотрите, чтобы не закипело и не пригорело! – командовал Тумас, заглядывая в ёмкость, чтобы проверить густоту продукта.

– Может, чтобы не пригорело, поставим на водяную баню? – предложила Гульгиз.

– Какую баню, женщина? – не понял Тумас.

– Я знаю, тыма;на , как сделать…

– Ну делай, раз знаешь! – отмахнулся Тумас, но смягчился от ласкового обращения жены.

Он вернулся к телеге, взял на плечо мешок с кукурузой и принёс его к ногам Шидды.

– Приготовь крахмал, – сказал, никак к ней не обращаясь. – Ты знаешь, как это сделать. Надо будет добавить для густоты.

Где и как удалось Тумасу достать всё необходимое для воплощения его задумки? «Голова есть – денег не надо! – говорил он. – Просто надо уметь договариваться». Лукавил, конечно… Деньги играли не последнюю роль. Пока ещё помогали быстро тающие запасы из прошлой жизни и кое-какие скромные накопления.

Шидда дробила кукурузные зёрна, вымачивала их в холодной воде, тщательно перемешивала и процеживала через марлю получившуюся массу. Она наблюдала за работой своей родни, за Наташей с малышкой на руках, и сердце женщины одновременно радовалось и грустило.

Что-то припомнилось ей в этот момент из прошлой жизни, а может, вся жизнь предстала скоротечным воспоминанием.


15

Шидда умерла тихо, как и жила незаметной жизнью. Тихими были и похороны. Тумас сам отвёз гроб, сколоченный собственноручно, на кладбище. Расплатился с могильщиками бутылкой водки с «белой головкой» и жареной курицей, дал в придачу двадцатипятирублёвку.

– Я простил тебя, мать…

Тумас бросил третью горсть влажной земли в могилу – глухой дробью отозвалась крышка гроба.

– Помню имя твоё, Лилит – Дочь Ночи…

Над развёрстой могилой вспорхнула неведомо откуда взявшаяся белая голубка с маленьким чёрным пятнышком на левом крыле и взмыла ввысь.

Тумас стоял, стиснув зубы, чтобы не выдать неожиданно нахлынувшие эмоции, сжимая трость сухими, побелевшими от напряжения пальцами.
Небо было голубым и безоблачным. Шло первое послевоенное лето.


(Продолжить чтение 8-й главы