Лабиринты одиночества. Глава шестая

                ДОСТУЧАТЬСЯ БЫ...
                (САУЛЕ)
       Вот она расплата за мою поездку к Фатьме-ханым...  Знала   ведь, что эта поездка не останется незамеченной. Я находилась ещё в эйфории любви. Не знала, что за мной следят люди Кямрана.  Они и вернули меня - бесчувственную из Стамбула и оставили  в моей мастерской уже навсегда, которая превратилась в этот проклятый лабиринт-заточение.  В эти дни никто не приходил ко мне.  Что   же стало с прислуживающими мне ночами Мехметом и Айдын-хатун? Продукты в холодильнике не обновлялись, краски и холсты не пополнялись. Везде набралось много пыли. Я поняла, что больше Кямрану не нужна.  Он опять вышел сухим из воды?
     … Почти год назад счастливая я прилетела на крыльях любви в Америку. Кямран поразил меня своей щедростью. Подарил квартиру, а в придачу студию-мастерскую. Утром я просыпалась очень рано, потому что должна была привыкнуть к той огромной разнице во времени. Даже не позавтракав, бежала в свою студию. Начала писать здесь свои солнечные картины и мои работы заиграли новыми красками любви. Представляла ли тогда, что моя мастерская станет местом заточения? Кямран делал так, чтобы я думала только о нём.
      Как-то поинтересовался, любила ли я прежде. Я рассказала о чистой детской, а потом юношеской любви моего друга Юсуфа. Он самодовольно засмеялся и сказал:
      – Разве так надо любить?  Даже охотник искусно заманивает свою добычу. Женщины ценят цепкие руки.
      Да, я стала его добычей, как и моя мама, как и множество других. Главным для него были деньги, а я была слепа и млела от его мужской притягательности.  Стоило Кямрану в кафе или в ресторане коленками дотронуться до моих, и я краснела, смущалась. А он, как ни в чём не, бывало, смотрел в свой бокал с вином, потом поднимал свои зелёные глаза, вопрошая:
      - Что-нибудь случилось?
       Меня это возбуждало.   А как-то в голове мелькнула мысль, Юсуф никогда бы этого себе не позволил.
       С первых дней заточения в лабиринте я стала сравнивать двух мужчин, которые меня любили – обольстителя Кямрана и благородного Юсуфа. Получается, что женщины внемлют сердцу, а не разуму. Теперь-то я знала, что уверенность мужчины в своём превосходстве, умении внушить, что он единственный и неповторимый и другого на свете нет – это повадки искушённых самцов. Такие пользуются неопытностью женщин. Какой же урок преподала мне судьба!
       Кямран дарил дорогие подарки и  я  не задумывалась, а с какой стати? Беспечность довела меня до положения рабыни.  Короткий период счастья и неземной любви обернулись долгими днями заточения.
       Мне нужно было сосредоточиться и обдумать всю сложившуюся ситуацию. Бог милостив и поможет не сойти с ума. С молитвой я обходила все стороны лабиринта, но выхода нигде не было. Везде упор в глухую стену. Может быть, это моё последнее пристанище? Но я хочу жить! Я должна жить! По словам бабушки Айнуры, мама именно мне подарила годы не прожитой ею жизни. Я хочу найти все мамины картины.   Она оберегает меня с небес. Я в это верю.
         
       Стала вспоминать и анализировать каждое мгновение последних дней свободы. Всё в памяти надо было разложить по полочкам…
       Прилетев в Нью-Йорк, я думала, что счастливее меня нет никого на свете. Кямран не давал мне опомниться от страсти. Не хотелось вникать, что квартира в фешенебельном районе Нью-Йорка, в лучшем здании, которое недавно построила строительная компания Кямрана, наверняка очень дорого стоит.  Мне только надо было подписать бумаги, но Кямран почему-то не торопил с этим. А я была занята своей страстью и творчеством - в эти дни рисовала светлые картины счастья.
       Головной офис Кямрана находился в Сиэтле.  В очередной его отъезд на корпоративную бизнес-встречу я получила письмо-приглашение от владелицы частной галереи Фатьмы-ханым с просьбой   срочно приехать на выставку в Стамбул. В письме указывалось что в её галерее есть картина, которую я разыскиваю. 
      Не предупредив Кямрана, срочно купила билет и полетела в Стамбул. Какая я наивная! Конечно же, Кямрану сразу доложили о моём внезапном отъезде. Слава Богу, я успела встретиться с Фатьмой-ханым. Успела увидеть картину мамы!
      В Стамбуле открылась мне горькая правда.  Фатьма-ханым законная жена Кямрана и у них трое детей. А он клялся всё это время, что я у него одна-единственная   и вёл себя, как свободный человек. Побеседовав с его женой, я будто бы протрезвела и очнулась.
      Фатьма-ханым держалась со мной любезно - ни капли обиды и ревности. Я поражена была её красотой, изяществом, благородством. У неё был тихий, проникновенный голос, а в прекрасных чёрных глазах таилась какая-то  невыразимая печаль. Рассказывая о себе, Фатьма-ханым сочувствовала мне:
      - Милая девочка, когда-то я дочь посла тоже влюбилась в Кямрана по уши. Поверила в его чувства. И сразу забеременела. Он, боясь за свою карьеру, женился на мне. Родила троих детей.  Войдя в семью дипломата, Кямран повысил свой статус. Но этого было для него недостаточно. Страсть наживы сделали его преступником, который шёл на всё ради карьеры и денег.
      - Фатьма-ханым, прошептала я, - Кямран мой первый мужчина. Странно, но, узнав от вас правду, я до сих пор остаюсь во власти его любви…
      - О, он умеет подать себя. Никто никогда слова плохого о нём не говорил. Это и в бизнесе, и в обычных отношениях, и в любви.  Твоя мама Айджана тоже попала в его сети.  Я догадывалась, чем это закончится. Но ничего не могла поделать, потому что знала - тоже буду его жертвой. Не успела уличить и Кямран опять остался безнаказанным.  Жалко было детей. Каково им было бы без меня с таким отцом?
      - Почему же теперь вы не боитесь?
      - За всё есть ответ перед Богом. Так надо. Теперь мне всё равно.
      Она сказала это с таким безразличием, что я испугалась.
      - А можете ли вы мне вернуть картину мамы? У вас ведь «Яблоневый рай»?
      - Обязательно верну. Сейчас она под сильной защитной системой, но я обещаю сделать всё возможное.
      - Каким же образом? - с надеждой поинтересовалась я.
      - Через Интерпол. Мне обещали помочь правоохранительные органы. Недавно я встречалась с двумя сотрудниками этой организации. Один из них говорил по-русски и зовут его господин Юсуф.
      - Вы виделись с Юсуфом? - ахнула я в смятении.
      - Да. Вот его визитка.
      - Он ничего не рассказывал про меня?
      - Рассказал, когда увидел картину твоей мамы.
      - А вы не сказали, что пригласили меня на выставку?  Юсуф бы обязательно     дождался меня в Стамбуле!
      - Но он в тот же день уехал в Сиэтл. Оформил все бумаги и соответствующие документы, чтобы задержать Кямрана. Тебя теперь надо уберечь от его цепких рук. Подумай, как спрятаться в надёжном месте.
      - Нет, я поеду назад в Нью-Йорк,  там все мои картины. Кямран и ими завладеет.
      - Вспомни свою маму. Картины остались у него, а её уже нет на этом свете. Думаешь, он тебя пожалеет?
      - Но мне необходимо его увидеть. И он должен за всё ответить, - тихо и с дрожью в голосе произнесла я.
      - Это уже не твоя забота. Себя сбереги и свою жизнь.   Даже не представляешь, в какую западню ты попала, девочка.
      -  Но Юсуф должен уехать из Сиэтла в Нью-Йорк. Кямран наверняка уже там. Если он за мной следит, ему известно, что меня нет дома.
      - Кямран может быть здесь - в Стамбуле. Ох, нам обеим надо быть осторожными, - с грустью сказала Фатьма-ханым и добавила:
      – Бог за все грехи человеческие послал какую-то новую и страшную болезнь. В Китае умерло уже около миллиона человек и эта болезнь быстро распространяется по всему свету.  А у меня ещё и онкология...
      Едва она успела   договорить последнюю фразу, как в зале погас свет и запахло чем-то не очень приятным. Я потеряла сознание.   Похоже, в этом состоянии меня посадили в частный самолёт.  Очнулась я в своей мастерской и сразу заметила, что двух моих новых картин не было на мольбертах, они исчезли. А две незавершённые картины и подготовленные чистые холсты на мольбертах разной величины «ждали» меня…     Мне показалось, что я вижу  лицо Кямрана и  слышу его  насмешливый голос: «Трудись, великолепная рабыня моя!».  Вот и приговор мне...
       Я рисовала, передавая свои чувства на каждом холсте. Картины опять забирали ночами, чтобы я ничего не заметила.   В душе теплилась надежда, Юсуф найдёт их и  меня спасёт. 
      Тревожили мысли о Фатьме -ханым.  Может быть она жива и молиться обо мне? Я Кямрану нужна, пока пишу картины. А судьба Фатьмы-ханым для него уже безразлична. И болезнь её Кямрану на руку. Моя мама умерла от ядовитых красок, Фатьма-ханым «уйдёт» из жизни от болезни, а я вообще уже не существую. Скольких ещё он сгубил и сгубит?
      Каждый день я благодарила Бога за помощь и поддержку - Он  не давал мне упасть духом, а молитвы подпитывали мою любовь  к живописи. Последние пять картин я посвятила этому лабиринту – именно столько коридоров уходили вглубь и упирались в глухие стены. На пятой я нарисовала свет в конце одного из проходов. Почему? Не знаю. 
      Мысленно беседовала с Юсуфом:
    - Знаю, что прошло много времени. Ты мог закрыть дело и уехать, поверив в очередную ложь Кямрана. Но по словам Мехмета и Айдын-хатун Кямран собрался исчезнуть. Что-то испугало его? Неужели он избежит возмездия? Нет, невозможно этого допустить.
       Ещё подростком ты обещал, что восстановишь доброе имя отца и найдёшь картины моей мамы. В одном из писем ты радостно сообщил мне о выполнении первой намеченной цели - отца реабилитировали.  Осталось найти картины, и ты идёшь по следу.
      Дорогой мой друг, ты всегда говорил, что в любом расследовании помогает холодная и железная логика. Как же мне её не хватает, Юсуф!
       Стала задавать себе вопросы и отвечать на них. Самый главный оставался открытым: как отворить дверь в мой лабиринт? Может, здесь есть раздвижные стены? Должен же где-то быть ещё выход?  Если винтовая лестница опускалась и раскрывалась сверху, как лифт, значит где-то на потолке есть отверстие?
      Теперь я должна была экономить воду, продукты и краски – без рисования я точно не смогу. За время заточения каждый раз, когда я просыпалась, рисовала маленькие цветочки на спинке одного из мольбертов. Сегодня на нём уже не осталось места. Посчитала – ровно 176! Я почти полгода была в этом лабиринте - столько дней прошло с момента моего насильственного отъезда из Стамбула.
      В последнем письме ты, Юсуф, написал, что летишь туда. Ты тоже видел картину мамы. Мы разминулись. По логике, не найдя меня в Стамбуле, и из-за долгого  молчания, ты должен был по следам искать меня уже в этом доме в Нью-Йорке.    Смогу ли я достучаться до твоего сердца? Услышишь ли ты меня?  Встретился ли ты с этим страшным человеком, исчадием зла? Что он тебе сказал? Не верь ни одному его слову. Ты должен слышать меня, чувствовать мою боль, я постоянно обращаюсь к тебе, прошу твоей помощи. Я ещё жива…
      И вдруг меня осенило: надо достучаться!
      Вспомнила, как в детстве мы с Юсуфом придумали свою «азбуку Морзе», которую только сами и понимали. Вначале это был спор о том, каково же сердцебиение. По-твоему, это два удара – глухой и сразу громче, пауза и повтор. Я сказала, что это три удара – два удара глухих и один погромче, пауза и повтор.  Потом решили пользоваться этими звуковыми сигналами. Мне – неразговорчивой девочке наша «Морзянка»  очень понравилась. Например, я три раза пальчиком ударяла по столу, и это имело много значений – «Юсуф», «привет», «я пришла», «как ты?», «хорошо».  Соответственно твои два удара означали то же самое, только обращение было ко мне. И так далее.
      Мои мольберты прикреплялись к ножкам болтами, на ножках были ступени, и я могла передвигать холст по высоте. Одну картину я закончила и решила разобрать мольберт. Открутила болты и высвободила ножки. В каждом лабиринте, кроме одного у сплошной стены, я иногда слышала далёкий шум движущего лифта. А что, если я буду крепкой деревянной ножкой выстукивать постоянно наши позывные, Юсуф?
      - Когда трёшь-трёшь бывает дырка, а когда бьёшь-бьёшь будет дыра! – подбадривала я себя и каждый день подолгу била ножкой мольберта по стене в одном из лабиринтов.
      Мне нужно было беречь себя, экономить силы. Решила, что воду буду пить из крана, заранее прокипятив и охладив её. Хотя уже несколько лет по многим рекомендациям пила воду из пластиковых бутылок. Вода в кране крепко пахла хлоркой. Продуктов оставалось немного. Я решила есть один раз в день, хотя не знала точно какое время суток было на улице.
      И рисовала, это меня успокаивало. Сегодня я решила написать шестую картину из серии «Лабиринты одиночества» - вид сверху. Внизу круглая комната с мольбертами. У одного холста спиной стоит девушка с распущенными волосами и с кистью в руке. А из комнаты в разные стороны тянутся дорожки и упираются в стену – выхода нет! Или есть? В конце одного из лабиринтов я нарисовала чуть видный луч света. Луч надежды…
      У меня стало привычкой каждый день проходить до конца одной из дорожек и стучать в глухую стену. По звукам хотела узнать, какая из них может быть дверью. Запоминала все звуки и сравнивала с той, в которую вошли Мехмет и Айдын-хатун. В раздвижной стене я искала хоть один зазор. Но строители твои постарались на славу, Кямран. И тогда я стала стучать по нашей «азбуке Морзе», мой дорогой Юсуф.
       Я ведь раньше с крыши спускалась по винтовой лестнице. Потом сама возвращалась по этой лестнице в свою квартиру. И так много раз - туда и обратно.       Но с какой стороны? Моя круглая студия с пятью мольбертами со всех сторон одинаковая. Наверху сплошной потолок. Там тоже надо было искать выход, но как? Ничем не достать!
      Как-то Юсуф, ты использовал в своей речи таджикскую пословицу и долго повторяла, вспоминая, как это звучит по-таджикски: "Одамизод шири хом хурда" - «Человечество изначально пьёт сырое молоко». Я спросила, что это означает?  Ты ответил, что люди на всю жизнь остаются «сырыми» - то есть постоянно ошибаются. Как же ты был прав, мой Юсуф!
      Мне хочется верить в передачу мыслей на расстоянии и достучаться до тебя. Ты слышишь моё сердцебиение?   Удары всё глуше и глуше… Я жду тебя, Юсуф, поспеши!   Ведь надежда умирает последней...
 
      Продолжение следует…