Психоанализ

Мои первые детские впечатления были связаны с родным домом частной за-стройки, в котором я провел свое детство и юность. Однако это был не первый дом в моей биографии. Начальный дом, при котором я родился, толком не помню. На редком фото дом виден как фон, на котором я совсем маленький шаткой походкой иду к присевшему на корточках отцу в его распахнутые руки. Позже значительное количество фотографий были уничтожены или обрезаны ножницами матерью, где находилось изображение отца. Первый дом был покупной и с виду неказистый располагался на улице 2-я Пригородная, совсем рядом с Юрье-вой Горкой.
Новый дом мне запомнился еще не полностью достроенным. Я бегал вокруг него и меня догонял дедушка. Возле дома на земле валялись обрезки досок и чурки бревен. Со временем дом обшили, сделали резные наличники на окнах и ставни. Дом заиграл и считался на нашей улице 17-я Городокская одним из самых красивых.
В самых ранних осколках моей памяти отражается работа отца. Тогда он не-продолжительное время работал в такси. Его старший брат Исай тоже всю жизнь трудился таксистом. Их прадеды Сухаревы традиционно держали до революции и некоторое после конную биржу и занимались извозом. Об этом позже мне с не-которой гордостью рассказывал отец. Вспоминаю Витебскую привокзальную площадь 50-х годов. На ней стайкой стояли такси с симпатичными шашечками: в основном Москвичи-403 и Победы. Победы были серой окраски и только одна выделялась насыщенным синем цветом. Это машина отца.
Через некоторое время отец перешел на грузовой автотранспорт, видимо посчитав легковой недостаточно прибыльным. Помню мы все трое вместе с матерью ездили в Минск получать новую машину ГАЗ. Ночевали в Минске в каком-то учреждении на диванах. Автомобиль вкусно пах краской. Отец говорил, что он военного образца повышенной проходимости с двумя ведущими мостами. Вдоль кузова располагались откидные деревянные сиденья.
Отец, как мне кажется, местами был веселый и не прочь при случае пошухарить. Например, на виду у местной детворы задним ходом на скорости заезжал на крутой тогда склон нашей улицы к Полоцкому шоссе. Летом он мог набрать половину кузова соседских ребят вместе со мной и мы ехали к колонке в район улицы 4-й Полоцкой по брусчатке Полоцкого шоссе. С помощью проволоки прикреплял к колонке толстый резиновый шланг и начинал под напором мыть автомобиль. К огромной нашей радости и нетерпеливому ожиданию отец периодически направлял холодную струю по нам и мы, визжа от удовольствия, метались вокруг.
Сам он был привлекательной наружности: высокий, статный, на лице выделялся нос с горбинкой, жилистые руки с большими ладонями. Типичная картина: ранним утром еду с ним на велосипеде на автобазу в Чепино. Автобаза расположилась на высоте, на левой стороне Городокского шоссе. На территории стоят грузовые машины и несколько деревянных административных бараков. Заходим в один из них. Это бухгалтерия. За столами с бумагами, арифмометрами и большими деревянными счетами сидят женщины-бухгалтера. Одна из них одаривает меня какой-то чистой бухгалтерской книгой. Затем я гордый и счастливый уже еду в кабине нашего грузовика на правах полноценного партнера. Но, как говорят, счастье долгим не бывает. Со временем поездки стали для меня напряженными. Мать начала меня обязывать следить за тем, чтобы отец после работы сохранял трезвость, никуда в «злачные» места не заезжал и ни с кем не выпивал. К концу рабочего дня я напрягался, предаваясь наказу матери, и робко предлагал отцу ехать на базу и затем идти домой. Он отшучивался и направлял машину в сторону Полоцкого базара. Ну, что я мог сделать в свои 5-6 лет? Недалеко от базара в районе улицы Локомативной на пятачке стояло несколько небольших закусочных. Здесь уже тусовались некоторые знакомые отца, тоже водители. Они объединялись за круглыми высокими столиками, стоявшими на открытом воздухе. Вскоре на столиках появлялась простая, но романтическая закуска: селедка или килька пряного посола, недорогая полукопченая колбаска, моченые огурчики, вяленая рыбка, горчица и конечно беленькая. Я вздыхал, но поделать ничего не мог. Боялся, что дома с меня спросят. Меня пытались угощать конфетами, коржиками, но это было для меня не в радость.
Рядом выпивали и возбужденно разговаривали другие люди. Среди них ча-сто можно было видеть инвалидов войны. Время было послевоенное. Люди радо-вались Победе, тому, что выжили, что закончилась голодуха и можно выпить и сытно закусить. Некоторые инвалиды были полностью без ног и передвигались на деревянных щитках с подшипниками, отталкиваясь от земли специальными дощечками. При этом подшипники издавали характерный шипящий звук.
Уже много позже отец рассказал, что если предстоял рейс за городом, по сельским районам, то он с утра приезжал на пятачок, выпивал 150-200 грамм и с хорошим настроем ехал работать. В этом плане он был не одинок. Впоследствии я нашел подтверждение следовать данной «традиции» у многих витебских водителей того времени.
Постепенно в доме стала накаляться эмоциональная обстановка. Мать была из правильной старообрядческой семьи и видимо не смогла смириться с выпивками отца. Хотя возможно у нее на сей счет могли быть еще какие-то женские стереотипы, не позволяющие смотреть на жизнь в другом ракурсе. Врезалась в память сцена: отец и мать в доме обливают друг друга водой из ведер и ругаются. Мать стирала белье и вспыхнул конфликт.
У нас в зале стоял массивный круглый стол сталинской эпохи. При необходимости он мог раздвигаться и приобретать удлиненную овальную форму. Смотрю: в зале много людей. Это пришли два брата Исай, Николай и сестра Елизавета отца со своими семьями. На столе немного еды и выпивка. Мать в не очень хорошем настроении и  общий фон обстановки тоже не очень. На праздник не похоже. Молчит и радиола «Минск-Р7» у окна, купленная отцом. Обычно, когда были гости мы ставили пластинки. Больше всех мне нравилась пластинка с песенкой фронтового шофера. Я понял, что провожают отца в далекий путь на Север или в Сибирь.
Через некоторое время брат Николай подогнал МАЗ с длинной платформой без бортов. На нее поставили чемоданы и некоторые вещи. Я смотрю в окно из дедушкиной комнаты. Поздняя осень. В грязь падают редкие снежинки. Подходит мать и говорит: «Смотри на отца, ты видишь его в последний раз». Вот так закончился первый отрезок детства, наверное, предопределивший какие-то линии моей дальнейшей судьбы. Заканчивался 1958 год. Мне было шесть лет.
Через год началась школа. В то время в первый класс набирали с семи лет. После войны рождаемость была высокой и школы наполнились на всю «катушку». Моя школа 20-я, еще довоенная, располагалась на Полоцком шоссе (улица Титова). Ныне в этом здании- гимназия №4 с художественным уклоном. Мой класс 1В. Первая учительница – Екатерина Веремеевна: высокая, с темными волосами и правильными чертами лица с веснушками, женственная. У нее образ типичной «мамы».
Помню первый организационный день с родителями в школе. В коридоре мелькнула перед   глазами девочка со светлыми волосами из нашего класса – Валя Гусакова. В голове, почти по Фрейду, пронеслось:
- Вот она… может и есть та, самая…
На первом уроке после знакомства с классом и определения места, кто где будет сидеть Екатерина Веремеевна попросила поднять руки, кто умеет читать. Моя рука была единственной. Она раскрыла книгу и дала мне прочитать какое-то стихотворение. Прочитал. Учительница говорит с напором:
- У меня так хорошо и в четвертом классе мало кто читает.
Позже я участвовал во всех конкурсах чтецов и неизменно занимал первые места.
За партой я сидел со своим другом Славкой Горолевичем, дом которого сто-ял напротив моего. Учеба мне не очень нравилась. На уроках часто в мыслях отвлекался, думая о приятных вещах или просто о ерунде. Например, составлял список кинофильмов, которые посмотрел или книг, которые прочитал. Поэтому многое из того, что сообщала учительница пропускал мимо ушей. Потом приходилось упущенное наверстывать дома, но это не всегда удавалось. К сожалению, такая порочная практика превратилась в привычку на долгие годы. Удивительно, что я совершенно не прислушался к матери, которая постоянно говорила, чтобы на уроке внимательно слушал учителя.
Через некоторое время стало известно, что отец подался на Севера не один, а с женщиной из Витебска- Аллой Семеновной. Мать всячески негодовала, хотя в целом всю ситуацию она почувствовала видимо еще до его отъезда. Обрезала все фотографии и старалась меня убедить, что отец абсолютно отрицательный персонаж. Отчасти ей это удалось. Правда, при этом она всегда тепло отзывалась о родителях отца и говорила, что они очень любили меня. Но я их не помнил, так как они рано умерли. Отец периодически менял работу и соответственно место жительства, продвигаясь все дальше на Крайний Север. К этому времени родите-ли уже официально развелись. Мать перешла на девичью фамилию Красикова. Когда алименты прекращали поступать, мать делала очередной запрос в прокуратуру и поступления возобновлялись. Мать считала, что отец хотел скрываться от уплаты алиментов. Много позже он рассказывал мне, что в первых местах работы зарплата не соответствовала его ожиданиям. Я до сих пор испытываю не-удобство из-за существенного оттока денег из его заработка, из-за возможно ка-ких-то несбывшихся его планов. В конечном итоге, они наконец остановились в небольшом поселке в Магаданской области, где находилась последняя автобаза. Дальше дороги в направлении Чукотки не было. Путь перекрывали непреступный Олойский и другие хребты. Устроиться в автобазу оказалось не просто: не хватало машин. Однако отец проявил находчивость и смекалку и вскоре директор дал добро на трудоустройство. Здесь он отработал водителем на Колымских трассах 13 лет.
У нас дома стали появляться отдельные мужчины. Мать решила заняться устройством личной жизни. Она, уединялась с ними в зале и подолгу под большим фикусом в кадке о чем-то толковали. Очевидно, когда выбор был сделан, чаще в доме стал появляться дядя Вася. Коренастый и крепкого телосложения он происходил из крестьянской старообрядческой семьи из-под райцентра Чашники, Тяпинского сельсовета, д. Должица. Как-то поздней весной они пришли вдвоем с матерью и принесли мне подарки: красивый серебристый самолет с подзаводом колес (Чехословакия), симпатичный металлический автобус и резиновый мяч. Это конечно, по тем временам, было богатство. Как потом оказалось, это был своеобразный вступительный взнос. Было объявлено, что дядя Вася будет теперь жить с нами.
Мать в силу своих женских представлений и может еще под влиянием кино-фильмов или дамских романов попыталась смоделировать из дяди Васи для меня отца. Но она, во-первых, видимо недостаточно хорошо понимала меня, а во-вторых и дядя Вася сам на эту роль не очень подходил: был довольно замкнутый и обладал тяжеловатым характером. Поэтому, когда однажды меня посадили к нему на колени, то я сразу понял, что эти колени не для меня. Мать также сделала попытку внушить мне привычку называть его папой, но мой язык не повернулся, и я твердо дал понять, что буду звать дядей Васей. Мне было семь лет и я видимо получил еще одну зарубку в своем подсознании.
По сути мой отчим, Василий Парфенович Красавин, был неплохим, совестливым человеком. Воспитывался в семье староверов со строгими традициями. Прошел войну, имел боевые награды: медали «За освобождение Праги», «За взятие Будапешта», позже дали орден «Отечественной войны». Несмотря на свою природную осторожность и определенное недоверие к людям ему не удалось на фронте избежать неприятной ситуации. Его командиры видимо увидели в нем простого честного солдата-труженика и назначили Василия заведовать каким-то особым продовольственным складом уже на территории Венгрии. На складе, по его рассказам, хранилось не мало европейских деликатесов и высококачественных мадьярских вин. Василию Парфеновичу и самому удалось распробовать чудесные вина и впоследствии он слыл у нас знатоком этих напитков, впрочем, почти ни разу не подтвердившим тот изысканный вкус у современных вин. Сначала все шло неплохо, но со временем некоторые командиры, забыв про меру и со-весть, стали брать со склада на личные нужды слишком много и им солдат из-за прямой зависимости не мог отказать. В результате они его подставили. Дело видимо дошло до верхов. Приехала комиссия, провела ревизию, установила недостачу. Естественно попытались все списать на солдата. Его осудили. Но видимо понимая ситуацию, ему дали небольшой сравнительно срок и не лишили наград. Наказание он отбывал в Свердловской области. После освобождения женился на местной. Жена вскоре умерла, что нередко случалось в первые послевоенные годы. И вот Василий Парфенович оказался в Витебске.
С отчимом мать прожила всю жизнь в гражданском браке. Детей они не за-водили. Мать иногда шутила:
- В нашей семье три человека и три фамилии: Красикова, Сухарев и Краса-вин.
Вместе с нами в доме еще проживали дедушка и бабушка. Бабушка, Анна Купреевна, высокая и стройная, с голубыми глазами часто хлопотала у большой русской печи и вкусно готовила. Она происходила из известной старообрядческой семьи Гусаковых. К сожалению, она сравнительно рано умерла от рака на 71 году жизни. Дедушка прожил после еще 17лет и ушел из жизни в 1981 году. Ему исполнился 91 год.
Дедушка, Красиков Василий Сисоевич, очень любил меня и неизменно называл Андрейкой. Внутренне он сочувствовал мне как «безотцовщине» и выделял среди других внуков. Дедушка имел особый статус в городе и за его пределами. В 1948 году в присутствии 500 прихожан Витебской старообрядческой Поморской церкви он был избран и благословлен духовным наставником общины. В данном сане он прослужил 33 года, вплоть до конца своего жизненного пути. Де-душка обладал громадным авторитетом у верующих, и поэтому наша семья была на виду. К нам приходило и приезжало много разных людей: родственники, верующие, посетители. Иногда меня это раздражало и хотелось уединения. Вне дома зачастую приходилось ощущать со стороны взрослых не только теплые чувствования, но и сдержанные со скрытым смыслом, а местами и откровенно неприязненные. А чему было удивляться? В стране велась разнузданная атеистическая пропаганда, шла борьба с верой. Обществу был послан вполне ясный сиг-нал, и оно с достаточной легкостью за него ухватилось. Раз разрешено, то почему бы и не …  Установить причину такой легкости не просто. Это глобальная проблема для русского мира. А.С. Пушкин в ХVIII веке утверждал, что у русско-го народа так мало веры и так много суеверия. А.М. Горький в повести «В людях» вспоминает, что, будучи подростком на исповеди на Пасху в церкви в Нижнем Новгороде в дореволюционный период священник у него пытался узнать не читает ли он книг подпольного издания. В школах также активно шла антирелигиозная пропаганда. Например, перед большими религиозными праздниками со школьниками проводились соответствующие беседы, запрещалось приносить в школу пасху(куличи), крашенные яйца и др. Понятно, что я себя при этом чувствовал уязвимым и незащищенным.
По мере моего взросления ощущение давления антирелигиозности усилива-лось. Если в детстве меня могли покоробить пошловатые стишки, сказанные в мой адрес на улице типа: «Гром гремит земля трясется, поп на курице несется», то в подростковом возрасте все чаще испытывал физическое давление со стороны великовозрастных балбесов. Некоторые знаки остались на всю жизнь: перелом-ленный нос с сильно искривленной перегородкой и соответственно неправильное дыхание.
В общественной жизни ощущение социальной неполноценности проявилось, когда меня выдвинули на председателя Совета пионерской дружины школы и директор в своем педагогическом окружении дал понять: «Не следует, у него же дед там…». Безусловно, в последующей жизни мне пришлось встретить не мало понимающих и сочувствующих людей, в том числе, находящихся на важных должностях, однако рок преследования сохранялся еще на долгие годы. Неблагоприятная внешняя среда пыталась сформировать у меня соответствующие комплексы, но включались защитные механизмы психики в виде повышенной тревожности и агрессивности. Еще один психологический шрам отпечатался в моем бессознательном. Долгие, долгие годы мне снились сны, окрашенные в одни и те же тона: меня догоняют, я убегаю. Часто, видя, что я далеко оторвался от преследователей, начинаю радоваться, но не тут-то было, непостижимым образом они уже рядом. Или, часто вижу какие-то люди нападают на нас в дедушкином доме-хватаю двустволку отчима, соединяю приклад ружья со стволами, но соединение оказывается почему-то хлипким и шатким и я не знаю смогу ли отстреляться.
Раз в два или три года отец с новой женой брали северный отпуск на полгода и улетали на большую землю. Сначала, конечно, на юга отогреться и поте-шиться. Чаще в Сочи-мечту советского человека. По ощущениям там отдых у них пролетал на широкую ногу.  Затем отец обычно объявлялся в Витебске. Как вы-разился Марк Шагал: в моем бедном и грустном Витебске. Ну, это просто к слову. Через некоторое время мать мне сообщала, что я буду встречаться с отцом. Непрошедшая обида заставляла мать упорно   формировать у меня негативное отношение к отцу. И частично это ей видимо удалось. Возможно и по объективным причинам я уже не мог воспринимать его как родное существо: рано уехал и редко виделись. За мной он приезжал на такси и мы отправлялись в город. За прошедшее время отец успел обзавестись определенными атрибутами успешного мужчины той эпохи: поставил золотые зубы и на руке красовались золотые часы с браслетом. В тогдашнем Витебске было немного мест для развлечений с детьми. Мы заходили в кафе-мороженое «Север» на улице Ленина, в витрине которого стояло чучело большого белого медведя. Само кафе располагалось приблизительно на месте нынешнего фонтана «Трех рек». Улица Ленина тогда была намного уже и на этой ее стороне теснились небольшие уютные магазинчики и лавки. В кафе на развес предлагались различные виды мороженого. Затем отправлялись по городу. Когда заходил вопрос о подарках я всегда говорил, что у меня все есть. Однажды он удачно купил мне в книжном магазине три книги и они оказались для меня очень интересными: «Финикийский корабль» и «Алкамен театральный мальчик», третью не помню. Эти две книги сохранились до сих пор. Покупал какие-то конструкторы и т.п. Один раз купил фотоаппарат «Заря» в кожаном футляре. Он был близок к классу фотоаппаратов «ФЭД». Мать обычно критиковала его подарки, исходя из его возможностей. А я обычно ночью почему-то плакал над ними и жалел отца. С потерей отца я потерял и свою защиту в том еще подростковом возрасте от внешних угроз. Не знаю почему, но я никогда не жаловался дедушке или матери о своих уличных проблемах. Не искал защиты и у своего старшего двоюродного брата Юрия. Он был старше на восемь лет и легко мог бы со своими друзьями поставить на место моих преследователей по религиозным мотивам. Преследователей можно охарактеризовать как местных бандюганов с неустойчивой психикой и представляющих общественную опасность. Многие из них имели многочисленные ходки на зону и впоследствии были убиты в криминальных конфликтах.
После смерти бабушки большую русскую печь разобрали и вместо нее сложили «бурак»: круглую печь, покрытую сверху листовым железом. Бурак стоял в центре дома и своими круглыми боками входил во все четыре комнаты. Когда я приходил из школы дома, как правило никого не заставал. Все были на работе. Бурак, уже остывший, тепла не давал и в комнатах стояла реальная прохлада. Я начинал   для уюта строить свой домик: стелил на пол что-нибудь мягкое, типа одеяла, а по краям возводил стены из прямоугольных диванных валиков. Сворачивался калачиком и о чем-то мечтал, читал книги, а уроки оттягивал на потом.
Учился я хорошо, но без желания. Больше нравились гуманитарные предметы. Излишняя упорядоченность, размеренность, дисциплина в школе автоматически вызывали у меня внутренний протест. По натуре был бунтарь, но внешне это-го не проявлял. Однажды я проделал с электрическим патроном из-под лампы некую процедуру и свет в школе погас на полдня. Стояла поздняя осень, были утренние сумерки и мы всем классом отправились на Юрьеву Горку. Никто не сдал. Все обошлось. Только завуч некоторое время подозрительно принюхивался вокруг меня, видимо получив все-таки какую-то недостаточную информацию.
Иногда мать объявляла, что завтра пойдет в школу для контроля и если у меня там «что-то не так», то мол берегись. У меня оставалась только одна ночь до рассвета и я старался не спать, чтобы продлить свое хоть и тревожное, но еще не достигшие апогея состояние. Когда дедушка пытался меня защищать, мать налетала на него коршуном и он отступал. Мать говорила:
- Если будешь плохо учиться, то станешь шофером, как твой батька. От шоферов всегда воняет бензином и они пьют водку.
Мать болела полиартритом и при контакте с холодной водой ее суставы воспалялись. И в этой связи, и в целом привлекала меня к хозяйственным делам: мыл полы, намывал мелкую картошку для свиней, полоскал белье и отжимал его руками. Тогда стиральных машин не было. И лишь гораздо позже купили машину «Рига». Она прослужила долгие годы. Мне ужасно стыдно до сих пор за мое презренное невнимание. Когда я уже жил со своей семьей отдельно, появились современные стиральные машины-автоматы, а мать с отчимом по-прежнему пользовались той самой устаревшей «Ригой» с ручным отжимом. Почему, не-смотря на извечную текучку жизни, не догадался подарить старикам нормальный агрегат?
В подполье под верандой, одно время, у нас жили белые гуси. Подполье бы-ло темным и очень мелким, неудобным для взрослого человека. Мне поручали кормить и доставать оттуда гусей. Было очень страшно: в темноте они грозно шипели, вытягивали шеи и норовили ущипнуть. Потом это подполье снилось мне долгие годы в разных ракурсах.
В комнате у дедушки большие немецкие настенные часы с громким боем от-бивали время жизни, приближалась юность…