Настроение Дайкири

   Зал.

   Очень много неудобных восседалищ. Пуфики грибообразные, палевой кожей обтянутые, лавки дубовые околостенные, лоснящиеся - множество задниц за множество лет - выгладило, отполировало, зловещие готические кресла, с розетками, крестами и глубокими трещинами, их мало, всего два, но ужас как атмосферны.

   А все равно чУдно. Девушки как-то самостийно - наполнили собой все эти мебеля, мальчики всех возрастов - рассыпались, и оказались у их ног, как подобает, и по-турецки, и на одном колене, прислонившись щекой к упругому и прохладному, при этом морщась от сиреневого сигаретного дыма, попыхивая, чиркая спичкой, дама ойкает, ей чуть не прожгли чулок... а чулок - это символ. Символ праздника, который прямо сейчас и создается.

   Ничего подобного. Ничего само собой не создается. Я создаю. Брожу по залу, разгребая гостей - брассом, мне тепло, байковая клетчатая рубаха, пузо, черные широкие пОмочи - сзади на горбу формируют перекрестье прицела - или резолюцию "запретить!", старые драные джинсы, войлочные опорки, ими так весело шаркать, они так греют, так ласкают мои уставшие - нижние - клешни... У меня День Варенья, не важно, какой по счету, амплуа аномалии и фрика, скелета, убежавшего из шкафа, потому что у шкафа больше нет владельца - вот она, свобода, то есть, миль пардон, покой и воля, а я ведь их всех собрал, они вон как вкусно едят, девушка оторвалась от славного рыжего бугая, протянула руку и хватила полную ложку чудного, настоявшегося, вчерашнего сациви, выдохнула, и пошла по кругу волна богатейшего букета кинзы, имеретинского шафрана, и, парблё, чесночка...

   Идеальный именинник. Носит из кухни огромные узбекские лягяны - тяжелые блюда с дымящейся и истекающей розовым соком едой, хвастается пестрой коллекцией бухла, сводничает помаленьку - на ухо смущенному мальцу - ну, и что ты теоретизируешь? видишь, у неё улыбка застыла, острый кончик туфельки какие-то задумчивые спирали выводит - экий диссонанс с происходящим, если ты обратил внимание, из колонок несется старенький солидный ретро-медляк, отрешенность леди и травоядность жентельменов - это не комильфо, тем более вечером, тем более вечером моего Дня, так что изволь, бегом, твою мать! всему вас учить...

   Вот и славно. Сыты. Красиво курят. От нежных ручек запахло полынью - странно, раньше такого не бывало... Будучи исцелованы, не сердятся. Перестали меня замечать. Вот и... пора.

   Моя кухня отличается вечной прохладой, и в ней всегда орднунг. Даже сейчас. Ножи наточены и сияют, тяжелый чугун идеально чист. И заветный погребок-с...

   Ром, ложка сахара, пол-лайма выжать, и тонкий ломтик кинуть плашмя на поверхность. Этот козел, Папа Хэм, пил его без сахара. Ну-ну. Все равно я его люблю. Папу, а не недоделанный коктейль...

   Теперь я прогуливаюсь по территории шумства, как полноправный оного партисипант. Потягивая из стаканА, пожевывая сигару, показывая в ответ на вопросительные взгляды - дурацкую "победу" - два пальца - а-ля Черчилль, чем не Уинстон Леонард Спенсер Ч., правда, чуть покрупнее, но общий контур соблюдён, пых-пых длиннющей медовой Коибой, сощурившись, вынужден признать - у него английский был малость получше... но, не фиг о грустном, как танцуют, сволочи... мммм... шепчутся... каждый вопль гилморовской гитары используют в корыстных целях... приближая даму... давая ей ПРИВЫКНУТЬ...

   Помаленьку они начинают исчезать. Тонкий хрустальный "дзыннь", и двух светлых, свежих, тонких - как не бывало. Кто следующий? Ага. Вот это почти пиренейское созданье, огонь, шоколад и текила, взмахнула шалью, и нет ея, и ейного кортехо, сгинули. Ушли в промозглый поздний вечер.

   И - массовое - со мной - прощанье. Руку со стаканом отвел, сигару временно отставил, поцелуи принял, тяжелые мужские удары по хребту - тоже, адьё, шоб опять в том же составе, и почаще, само собой.

   Всё выдраил. Холодно. Почти утро. По дому погулял сырой ночной воздух. В углах накапал лавандового масла. Уселся в глубокое старое кресло. Напротив - дюреровская голова Христа. Глоток из заветного стаканА. Глоток сигарного дыма.

   Спать.