Снег

Огромные комки ваты забили моё зрение, слух и дыхание, залепили окна города, спрятали машины, стоящие у тротуаров, превратив их в череду холмов  словно бусы на шее великана.
Я пробираюсь наощупь, лавируя между этими холмами,  всё время ощущая дыхание этой снежной ваты. Она живая. Она растёт. Она расширяется, и скоро всё погребет под  собой, сравняет. И мы, живущие в этом городе, будем жить под снегом, как рыбы подо льдом . Интересно, увидим ли мы расплывчатое пятно солнца под пластами нашей будущей жизни? Рыбы то видят.
Мне нужно  идти, идти не останавливаясь. Мне нужно выйти из города, пока ещё города, который отвлекает меня  от чего-то нужного. В городе слишком много соблазнов и разных раздражителей. Город ворует мои мысли, чтобы после выдать из за свои.
Я не могу писать в городе.
Слишком неровную поверхность создали клочья снеговой ваты. Я пробовал, но перо моё постоянно натыкалось на что- то спрятанное под снегом, погружалось в плотно спрессованную вату так, что мне приходилось с силой выдергивать его. Иногда перо ломалось. Я устал постоянно чинить перья.
  По мере моего продвижения  я почувствовал, что перестал натыкаться на атрибуты города. Иди  стало легче. Мне даже показалось,что снежная вата, облепившая меня со всех сторон стала как-то рассеиваться, меньше сковывала движения, голова становилась яснее.
Пройдя ещё несколько предполагаемых километров я услышал, нет, скорее почувствовал, как будто где-то в моей голове, из самой дальней точки её вселенной доносится еле уловимый звук - доооо.....
Как будто какой-то древний, космический шаман, сидящий у костра посреди огромной пустыни извлекает эти глухие звуки из своего бездонного, высохшего временем, горла.
   По мере того, как долго я шёл, звук становился всё чётче и чётче. Мне стало казаться, что он где-то рядом, близко.
Я остановился и начал выковыривать вату снега из своих ушей. После, примерно, часа кропотливой  и осторожной работы, я полностью освободил свой слух. Да, звучащее Дооо... стало чётче. Оно звучало доминантой над всем миром, всей вселенной.
Мне хотелось увидеть этот звук, хотя бы лёгкий, едва видимый штрих его.
Надо было очистить зрение. И опять, я осторожно, слой за слоем стал удалять пласты спресованной ваты со своих глаз.
С глазами надо было действовать осторожней.
Дойдя до последнего слоя, намертво приросшего к глазному яблоку, я начал отогревать его ладонями, предварительно потерев их друг о друга. Сначала освободился зрачок.
Я увидел перед собой огромную белую равнину, ровную, как чистый лист бумаги. Но, одного зрачка было мало, для того, чтобы обозреть всё пространство раскинувшееся передо мной.
Я долго тер ладонь об ладонь, до тех пор пока ладони не начинали гореть огнём, прикладывал их к глазам, и постепенно они полностью освободились.
 Окружающее пространство одновременно восхитило и напугало меня.
Столько сверкающей, первозданной, писчей бумаги я не видел никогда. Неоскверненная ни одной мыслью она лежала как Даная, и призывно манила меня.
И я пошёл к ней, чтобы написать на её белом,нежном теле историю своей любви, историю своей жизни и своей смерти. И никакие препятствия уже не могли помешать мне творить.