Глава 16

Г Л А В А      Ш Е С Т Н А Д Ц А Т А Я


… Утро было хмурым, дождливым и нерадостным. На этот раз Василиса завтракала в своем кабинете, что говорила о ее плохом настроении. Диана сразу почувствовала это и отвечала на немногочисленные вопросы начальницы коротко и даже как-то отстраненно словно они не имели большого значения. Например, девушка старалась не задерживаться возле начальницы, что не без удовольствия делала это раньше; не ждала дополнительных разъяснений той или иной задачи, хотя они случались не так уж и редко и вообще старалась не смотреть на лицо Василисы Петровны.
«И все-таки Диана слишком сильно волнуется, — подметила Василиса. — Интересно, что случилось сегодня в нашей тихой и скучной санаторной заводи? И что вообще тут может случиться кроме очередного визита Эразма на пляж или кухню?..»
Посещения лесного кабана и в самом деле всегда вносили нестандартную и радостную нотку в размеренное течение жизни «Сытых боровичков» и если бы вдруг в Верхних Макушках объявился некий летописец, то в записанной им истории санатория Эразм наверняка занял одно из первых мест. Умный, гордый и сильный кабан обладал еще едва ли не по-светски утонченной деликатностью что в сочетании с его свиным рылом производило на людей очень глубокое впечатление. И даже те возвращающиеся от своих возлюбленных мужчины, которых Эразм, как и прежде, по старой привычке «отлавливал» в утренних сумерках, нисколько не сердились на него, а кое-кто из них уже смело поглаживал кабана по голове и дарил ему прихваченный с собой банан, яблоко или апельсин. И даже более того, по наличию или отсутствию вышеуказанных фруктов у женщин «донжуаны» могли смело судить об дамском отношении к ним.
Когда Василиса перешла к кофе, она наконец спросила:
— Что случилось, Диана?
— Витьку убили, — тихо ответила девушка.
Чашка в руке Василисы дрогнула и на белоснежной скатерти появилось некрасивое коричневое пятнышко.
— Какого Витьку?
— Ну, этого… как его?.. Пьяницу, в общем… Сторожа.
Василиса немного подумала, отхлебнула кофе и поставила чашку на стол.
— Где, когда и кто убил?.. — она сердито взглянула на секретаршу. — Почему сразу не сказала?
— Вам сначала позавтракать надо, — ни капли не смутившись, ответила Диана. — А где, когда и кто убил вам Вениамин Константинович расскажет. Он сейчас у вас в приемной сидит.
— Полиция здесь?
— Здесь. Они в шесть утра приехали. А в Верхних Макушках еще раньше людей стали допрашивать…
— …Допрашивать?!
— Ну, расспрашивать. Наверное, уже выяснили все. Витька хоть и дурак был, но зачем же человека убивать? Полицейские злые как… в общем, не знаю, как… но и в самом деле очень сердитые. Какой-то бомж в стогу возле реки ночевал, людей в форме увидел и убежать решил. Так его со стрельбой ловили. Правда, конечно же, в воздух стреляли. В «Боровичках» вообще уже никто не спит. Люди волнуются сильно… Ну, и, наверное, сильно злятся тоже.
— Им-то зачем злиться?
— Как зачем?.. Из жалости, кончено.
— Не поняла.
— Народ у нас такой, Василиса Петровна, — Диана виновато улыбнулась. — Разве вы раньше не замечали?
— Нет. Но слава богу, что я не такая.
— Вы — да, не такая. Но вы — приезжая…
— Скатерть смени, — коротко приказала Василиса. — И пригласи его… — она кивнула на дверь. — И еще кофе принеси.
Капитан Вениамин Константинович Солнцев всегда производил на женщин самое благоприятное впечатление. Мужественное лицо, спокойный и властный голос, наверное, растопили лед не в одном женском сердечке, но так уж повелось, что всевластная хозяйка «Сытых боровичков» относилась к данному представителю власти со спокойной, а часто и с едва ли не насмешливой иронией. Это отношение было похоже на то, которое испытывает человек к давно прочитанной книге. Нет, он прочитал не ту книгу, которая сейчас стоит на полке в его шкафу, он прочитал другую и гораздо раньше, но все-таки у этих книг было и одинаковое название, и тот же автор.
Мило улыбнувшись гостю Василиса кивнула на стул.
— Кофе, Вениамин Константинович?
— Не откажусь.
— У меня к вам сразу просьба, пожалуйста, не поднимайте слишком большого шума в связи с расследованием.
Полицейский приложил руку к груди:
— Василиса Петровна, ради вас хоть на эшафот и тоже без шума.
Вернулась Диана со свежей скатертью и подносом. Девушка очень ловко и быстро выполнила свою работу и мгновенно исчезла.
Когда дверь за ней неслышно закрылась, Василиса коротко спросила:
— Кто и зачем убил этого несчастного дурака?
— Убил Макар Ухин… — полицейский сделал глоток кофе и блаженно поморщился. Он тут же смутился, осознав неуместность подобного выражения лица в данный момент, кашлянул в кулак, который поднес к лицу едва не задев чашку и, уже смутившись окончательно, поставил чашку на стол и сложил руки на коленях.
— Вот всегда у меня так с вами получается, — виновато улыбнулся он.
— Как именно?
— Ну, как на суде… А приговор, кстати говоря, уже давно вынесен. И вам он совершенно не интересен. Впрочем, ладно, — уже совсем безнадежно добавил гость. — Вернемся к главному. Виктора убили в час ночи на порожках храма. При нем была сумка с деньгами. Наверное, Виктор решил отнести найденные им где-то деньги церковь…
— Сумма?
— Очень большая. Но об этом позже.  Макар Ухин догнал Виктора, ударил ножом в спину, взял сумку и убежал. Все это видел местный ночной сторож. Он сообщил в полицию и уже через пару часов Макара нашли в заброшенном доме на окраине Меловой. Вполне возможно, у этого типа большие проблемы с головой. Макар кричал, что теперь он служит самому сатане и его не смогут задержать никакие стены. Короче говоря, он вел себя как обыкновенный сумасшедший…
— Вы выяснили, где покойный взял деньги, Вениамин Константинович? — прервала Василиса Петровна.
Полицейский немного помолчал, потер щеку и слабо улыбнулся:
— Как раз именно тут и начинаются небольшие проблемы, Василиса Петровна… — он взял чашку кофе и припал к ней. Пауза получилась довольно большой, но не произвела на хозяйку «Боровичков» никакого впечатления хотя в ее глазах уже появилась настороженность. — … Видите ли в чем дело, деньги, который Виктор принес в церковь оказались фальшивыми. Сумма — двадцать тысяч евро в банковских упаковках. Вам это ни о чем не говорит?
Когда очередная пауза снова затянулась, Василиса Петровна потребовала:
— Продолжайте, пожалуйста, свой рассказ. А я пока немного подумаю над вашим вопросом.
«Хоть бы побледнела чуть-чуть!.. — мысленно возмутился полицейский. — О ее кладах уже легенды рассказывают, люди уже без лопат из домов не выходят. Тут вдруг появляется фальшивый клад, — фаль-ши-вый! — а она смотрит на меня как каменный сфинкс из пирамиды».
Вениамин Константинович тут же вспомнил, что древнеегипетский сфинкс, о котором он вдруг подумал, находится совсем не в пирамиде, а возле нее, чертыхнулся про себя и, уже ощущая изрядную долю досады, продолжил:
— Я отыскал то место, где Виктор нашел деньги. Поговорил с Иваном Ухиным и нашел. Знаете, я совершенно уверен, что фальшивые деньги подбросили, но не для Виктора, а для ваших… — Вениамин Константинович немного помолчал. — … Скажем так, для ваших работников не так давно приехавших из города. Я уверен, что их должны были найти именно они. Теперь вы понимаете, какая ситуация могла бы возникнуть, если… ну, не знаю… если бы в органы поступил сигнал, что ваши… работники… после того, как нашли настоящий клад, вдруг нашли еще и фальшивые деньги? Знаете, любой клад это такая малообъяснимая вещь, существование которой достаточно трудно доказать. А вот фальшивые деньги, особенно если бы они были найдены во время обыска, вещь уже конкретная и тянет на очень тяжелую уголовную статью.
Василиса Петровна откинулась на спинку кресла. Ее глаза грозно сверкнули.
— Надеюсь, вы понимаете, Вениамин Константинович, что ни я, ни мои, как вы изволили выразиться, работники не имеем ни малейшего отношения к фальшивым деньгам?
Полицейский поднял вверх обе руки.
— Жена Цезаря всегда вне подозрений! Кроме того, я поддерживаю с вашим охранником Володей довольно живую связь и в курсе многих ваших проблем. И тем не менее, мне нужно задать вам несколько вопросов. Вопрос первый: зачем вы… не знаю, как сказать… зачем вы начали эту глупую игру с кладами?
Василиса Петровна пожала плечами:
— Во-первых, мне было немного скучно…
Вениамин Константинович ударил кулаком по раскрытой ладони и засмеялся:
— Так я и знал!.. Так и знал!.. А во-вторых?
— Видите ли, две мои крестницы… точнее, уже одна, уезжает учиться в город. Было бы несправедливо тратить деньги на одних и забыть о той, которая остается в деревне.
— И вы подсунули ей деньги в виде клада? Простите, а вас не смутило, что отец Жени купил на эти деньги машину, прочем благодаря вашему участию?
— Нет. И, кстати говоря, вряд ли он смог ездить на этой машине.
— И она сгодилась бы на приданное?
Василиса Петровна передернула плечами и промолчала.
— А второй клад?
— Ко мне приезжает много гостей из Москвы… — Василиса Петровна снисходительно улыбнулась. — Вам знакомо такое понятие как «спонсорство»?
Вениамин Константинович потер указательным пальцем кончик носа.
— Так вы что, своих гостей кладами спонсировали? Кто первый найдет их в лесу, того и клад, что ли?!
— Иногда люди ведут себя довольно забавно, — Василиса Петровна потянулась к чашке кофе. — И на это любопытно смотреть. Но второй клад нашел совсем не тот человек, который должен был его найти.
— Ганс?.. Ну, этот немец ваш…
— Он не мой.
— И вы не отняли у него клад, потому что сочли, что Ганс победил в честной борьбе?
— Знаете, Ганс вообще не боролся за этот клад. Но тем не менее, он победил. Кроме того, этот человек мне немного симпатичен.
Вениамин Константинович завозился в кресле.
— Василиса Петровна, тут речь идет не о ваших симпатиях, а о возможных проблемах, причем очень и очень больших. Да, разумеется, вам нечего бояться, но эти проблемы могут задеть людей рядом с вами…
Лицо Василисы Петровны стало серьезным, и она коротко спросила:
— Саша?..
— Да, он. И благодарите бога, что он или его друзья не нашли фальшивые деньги. Кстати говоря, расчет человека, который их подложил был очень прост: те, кто уже находили настоящие деньги, не подумали бы проверить вторую находку.
Василиса Петровна кивнула. 
— Именно поэтому мне очень хочется узнать, кто подложил фальшивку.
— Те, кто знал, что игра с кладами продолжится. Таких людей много?
— Да, не мало…
— Фальшивки довольно качественные и явно неместного производства. Значит их привезли, а для этого нужно время. Вы подозреваете кого-нибудь конкретно?
— Нет… Точнее, это могли сделать многие. Слишком многие.
— Понятно. Тогда нам придется искать среди многих, а это займет время. Вы не будете против, если я привлеку к работе Володю и его ребят?
— Вы уже в курсе дел Володи?
— Служба такая, Василиса Петровна. Вы же знаете, что я вас очень уважаю, но работаю все-таки на государство.
— А разве я когда-нибудь спорила с этим? — Василиса Петровна мягко улыбнулась. — Я не работаю с людьми, которых можно перекупить у государства. Но вы и про жену Цезаря не забывайте, хорошо?
— Это само собой. Ну, я пошел?
— Всего самого доброго и удачи вам.
После ухода полицейского Василиса Петровна какое-то время стояла у окна. В толпе внизу она высматривала только одного единственного человека. А то, о чем она думала, вызывало у нее то ли досаду, то ли раздражение, но, вместе с тем, ее глаза вдруг потеплели и в их уголках появились едва заметные слезинки…

… После завтрака Мишка сразу ушел на свидание. Друзья уже знали о гибели Витьки и появившийся в столовой на пару минут хмурый Иван Ухин успел сообщить Гансу, что «Витьку привезут к двенадцати» и что похороны завтра. Потом он махнул рукой, словно желая избавиться от кого-то или чего-то крайне ненужного и быстро ушел.
Когда Сашка и Ганс присели на лавочку возле «аквариума», Ганс спросил:
— Когда в село пойдем, сегодня или завтра? Саш, я похороны не люблю, давай сегодня сходим и попрощаемся?
— Давай.
Они помолчали и Ганс сказал:
— Саш, совсем грустно, правда?
Из стеклянных дверей «аквариума», в сопровождении Володи, вышла Василиса. Не взглянув на Сашку, она села в машину и уехала.
— Действительно, все идет как-то не так, — сказал Ганс. — Сегодня совсем плохой день.
Сашка проводил глазами удаляющуюся машину и облегченно — к безмерному удивлению Ганса — вздохнул.
— День как день, — спокойно сказал он. — Просто Витьку жалко и все.
Ганс усмехнулся:
— А себя тебе не жалко?
— Нет.
— Совсем-совсем?
— Да, совсем.
— Может быть, ты и с Василисой не ссорился?
— Не ссорился.
Ганс вдруг вспомнил их вчерашнее ночное купание и зябко передернул плечами:
— И за каким чертом я стал русским?! — улыбчиво и как-то нервно спросил он. — Нет, я все понимаю, но… я… я не принимаю, я просто отказываюсь втискивать в себя, это идиотское понимание, что ли? Оно меня бесит и сводит с ума. Иными словами, я понимаю, что ты и Василиса попросту несовместимы, но объясни мне чего конкретно вам не хватает?
Сашка отвернулся, и принялся рассматривать играющих в теннис девушек. Девушки были удивительно красивы, веселы, а беззлобный и легкий азарт делал их похожими на греческих, юных богинь.
— И им тоже наверняка чего-нибудь не хватает, — проворчал Ганс. — Я уверен, что сейчас к ним подойдет какой-нибудь красивый парень, одна из них смутится, покраснеет и с самым серьезным видом начнет сердито выговаривать ему какую-нибудь ахинею про любовь.
— Ганс, а «ахинея» — это греческое слово, да?
— Возможно. То есть вероятно, что «ахинея» произошла от словосочетания «афинская мудрость», которую многие считали слишком заумной. А тебе это зачем?..
— Я просто так спросил.
— А, по-моему, ты хочешь обвинить меня сейчас именно в «афинской мудрости».
К девушкам на корте действительно подошел симпатичный молодой человек. Но если одна из «богинь» восприняла его появление так же беззаботно, как и игру в теннис, то вторая тут же опустила ракетку и стала что-то сердито доказывать парню, показывая ему ракеткой в сторону ворот.
— Я был прав! — вздохнул Ганс. — Все шуты, вообще-то, обладают даром предвидения иначе люди просто не смеялись бы над их остротами. Любовь, черт бы ее побрал!.. — Ганс кивнул головой в сторону девушек. — С одной стороны, они способны принять в подарок бриллиантовое колье с гордостью расчихавшейся королевы одалживающей носовой платок у мажордома; с другой стороны, хранить годами дешевое колечко какого-нибудь заезжего дурака-трубадура; а, с третьей, в конце концов, повиснуть на шее рыцаря-лишенного-наследства и целый час покрывать горячими поцелуями его закрытое забрало…
Сашка засмеялся:
— Красиво говоришь, Ганс.
Ганс чуть было не выпалил тут же пришедшую ему на ум общеизвестную фразу из гоголевского «Ревизора» «над кем смеетесь?!..», но вовремя сдержался.
— Достали вы меня уже все!.. — не без горечи сказал он. — Вон, посмотри, наш Ромео со своей Джульеттой к нам идет. Правда, Джульетте уже давно не четырнадцать, а наш Ромео умеет драться только на политической сцене, с которой его давно прогнали, но — снова любовь!..
  К лавочке подошли Мишка и Марина. После общего знакомства Мишка поторопился увести свою подругу, потому что Ганс вдруг разразился длинным и едва ли не двусмысленным комплиментом. Марина весело засмеялась и протянула ему руку на прощанье. Ганс с удовольствием поцеловал руку и показал вдруг покрасневшему Мишке язык.
Когда пара отошла на десяток шагов, Ганс спросил:
— Интересно, зачем эта Марина решила с нами познакомиться?
— С чего ты взял, что это решила именно она?
— А с чего взял ты, что Мишка вдруг отважился подвести свою подружку ко мне, зная мою слабость к дамскому полу, ближе, чем на сто шагов?
— Балбес ты, Ганс.
— Нет, я умный!.. Это вы все балбесы. Я понимаю, что становлюсь таким же, как и вы, а поэтому немножечко злюсь.  Слышь, Саш, вот представь: человек стоит на берегу моря. Что он лучше всего видит?.. Линию горизонта, то есть что-то далекое и срез воды у своих ног. А то что посередине моря — не очень-то и явно. Размытое пространство — и все. У вас у всех такое мышление, понимаешь? Именно такое «я вижу вот тут и во-о-он там»!.. А посередине — космос. Сашенька, еще вчера ты топтался на берегу моря, разминал свои могучие лапы и готовился к длинному заплыву. Но сегодня ты уже совсем другой… Почему?
Сашка слабо улыбнулся:
— Может быть, потому что впереди — космос?
— Ты испугался?
— Да… Наверное… — Сашка пожал плечами. — Но я испугался не того, что впереди, а того, что внутри меня.
«Бывшие жены всегда превращаются в ведьм, — подумал окончательно расстроившийся Ганс. — Чертова Ленка!.. В общем, не только шуты и клоуны обладают даром предвидения».

… В доме Витьки Василиса нашла Женю, ее маму и пару старушек одетых в черное. Она пару минут тихо поговорила с Верой, ободряюще поцеловала ее в щеку, а потом отвела в сторону Женю.
— Это тебе, — Василиса сунула в ладонь девушки пластиковую карту. — За матерью присматривай, она от горя слегка не в себе. Ты сама как?..
Женя подняла глаза. На ее щеках тлел бледный румянец, но глаза смотрели твердо и спокойно.
— Все в норме, Василиса Петровна.
— Если что — сразу ко мне, поняла? Меня не будет — Иван Степаныч всегда рядом… — Василиса немного помолчала. — Если хочешь, машину у тебя заберу, в деньгах ничего не потеряешь. Что скажешь?..
Женя опустила глаза:
— Мне пока не до машины…
— Ладно, подумай. Подруг твоих почему не вижу?
— Оля сказала, что вы вчера ей какое-то задание дали… А Настя в магазин пошла, скоро вернется.
Василиса подумала о том, что Витьку не очень-то уважали соседи, а потому к нему никто и не спешил.
— Ладно, я пошла, у меня дел много, — Василиса поцеловала Женю в щеку. — Терпи, если уж все так получилось. И помни — ты не одна.
В коридоре Василиса столкнулась с Иваном Ухиным. «Неформальный староста» был мрачен и вместо обычного «здравствуйте» только кивнул головой.
«А этот вообще на меня, кажется, злится, — усмехнулась про себя Василиса Петровна. — Что, дядя Ваня, теперь ворчать за моей спиной будешь, что, мол, я не отправила в сумасшедший дом твоего двоюродного братца? Но разве я его с ума сводила и я таким сделала?..»
Усевшись в машину, Василиса спросила Владимира:
— Где Саенко живут знаешь?
— В Макушках две семьи Саенко, Василиса Петровна.
— У которых есть сын Сережа.
— Улыбчивый такой и веселый?..
— Не знаю, может быть, раньше он и был улыбчивым.
— А что случилось, Василиса Петровна?
— Пока ничего. Давай к их дому.
Владимир завел двигатель.
— Сейчас, пять секунд… А там как? — он кивнул на дом Витьки. — Переживают, да?
— Покойника ждут, потому и переживают.
— Две бабы без мужика — считай, что вместо одной проблемы целых две.
«Где же я найду им другого мужика? — растерянно подумала Василиса. — Да и был ли он, этот Витька?.. Пролетел по жизни желтым, осенним листиком и ушел в никуда».

 … Нацеловавшись до одури в тенистой беседке с Мариной Мишка потянул ее было на пляж, но Марина отказалась.
— Мороженного хочу! — лукаво улыбаясь заявила она. — Кстати, Мишенька, обрати внимание на погоду. Для мороженного она еще годится, а вот для пляжа, увы, нет. Но главное, сегодня мы можем устроить первое чтение твоей гениальной книги. С десяток внимательных слушателей, Медвежоночек, я тебе гарантирую.
— Когда именно?
— Как только мне удастся их собрать. Через час, через два или через три.
Мишка обнял Марину и прижал к себе податливое женское тело.
— Мишенька престань, у меня уже губы болят, — взмолилась Марина.
— Но я хочу!
— Но Мишенька…
— Я хочу!
— Миша…
— Помолчи!
А, вообще-то, Мишка сильно удивлялся своей агрессивности и жадности, но как бы сильно он не удивлялся, все равно его жажда не знала предела даже когда истощались силы. Марина поддавалась, уступала перед его беспощадным напором и именно это больше всего заводило Мишку…

… Оля сидела на лавочке возле дома. Высокий зеленый забор за ее спиной был похож на закрытый занавес. Девушка опиралась ладошками на сиденье, болтала ногами и рассматривала их так, словно думала именно о них. Она робко улыбнулась Василисе Петровне и сказала тихое «здравствуйте».
— Выгнали уже? — не отвечая на приветствие, спросила Василиса Петровна.
Девушка кивнула.
— Он сам выгнал или его мама?
— Мама…
— А Сережку ты видела?
— Нет.
— Ладно, я сама сейчас с ним поговорю.
Василиса Петровна не спеша вошла во двор и по-хозяйски осмотрелась. Рослая дворняга на цепи вдруг заскулила и скрылась в крытой железом будке. Василиса Петровна не стала подниматься по порожкам к высокой веранде и три раза несильно стукнула костяшками пальцев в окно. Из-за занавески тут же появилось сердитое женское лицо. Но увидев хозяйку «Боровичков» лицо тут же дрогнуло, и тщательно сберегаемая злость вдруг стекла с него как кипящая вода со сковородки, которую, наконец-то, отправили в мойку.
— Мне с Сережей нужно поговорить, — без выражения сказала Василиса. — Кстати, я очень спешу и у меня мало времени.
Сережа вышел из дома примерно через полминуты. И хотя он был бледен, хмур, тем не менее, что-то торопливо и тщательно прожевывал словно это был не прозаичный бутерброд к чаю, а лекарство от любовной лихорадки.
«Мама сына жалеет, — с усмешкой подумала Василиса. — Боится, что похудеет от переживаний»,
В оконной раме с треском открылась форточка.
Василиса Петровна кивнула на нее и сказала Сереже:
— Закрой ее, пожалуйста.
Сергей послушно кивнул. Он придвинул покрытую дождевыми каплями табуретку, которая стояла почему-то рядом с окном, а не где-нибудь на веранде или хотя бы под навесом и с еще большим треском, кулаком, буквально вбил форточку в раму.
Василиса Петровна отошла на пару шагов от дома, Сергей молча последовал за ней. Какое-то время хозяйка «Боровичков» внимательно рассматривала бледное лицо парня. Тот ответил ей парой быстрых взглядов, но они были темными и невыразительными как заслонки старого парового котла.
— Сережа, ты «Война и мир» Льва Толстого читал? — наконец, вкрадчиво спросила Василиса Петровна.
Сергей молча кивнул.
— Тогда ты легко сможешь вспомнить, что приключилось с Наташей Ростовой, — тем же тоном продолжила Василиса. — У юной Наташи поехала крыша и она вдруг захотела сбежать с Анатолем Курагиным. Я совсем не хочу сказать, что это некая «норма», но, к сожалению, такое иногда случается. Поэтому девочек нужно беречь и защищать от таких ошибок…
— Наташа Ростова просто влюбилась в этого гада Анатоля! — довольно резко перебил Сергей.
— А с чего ты вдруг взял, что это любовь, а не какой-нибудь гормональный вброс адреналина? И чем отличается этот вброс от, например, укола каким-нибудь наркотиком? Вот ты, когда в армии служил, как часто тебе Оля письма писала?
— Ну, через день… Или каждый день. А что?
— А ничего. У Оли нет отца и ее воспитывали мама, и бабушка. Ты бы мог многое исправить. Понимаешь?.. Оля — очень ласковая и привязчивая (в лучшем смысле этого слова) девочка. Даже несмотря на то, что иногда она может показаться грубой. Она словно пытается показаться сильнее, чем она есть, но меня-то не обманешь…
К ногам Василисы Петровны подошла черная, зеленоглазая и очень элегантная кошка. Взглянув на женщину, она сначала осторожно потерлась об ее ногу, потом более уверенно, а затем, словно исполняя некие танцевальные «па», принялась то ли огибать, то ли едва ли не обнимать женские ноги своим длинным, гибким телом. Из конуры высунулась любопытствующая морда дворняги. Собака презрительно чхнула, увидев кошку, но тут же выбралась наружу и села. Ее хвост принялся безостановочно колотить по земле. И даже гуси, до этого ни на кого не обращавшие внимания, подошли заметно ближе, словно травка, которую они щипали, была сочнее и вкуснее именно у ног всевластной хозяйки «Сытых боровичков».
— Все равно Олька мне такая не нужна! — выпалил Сергей.
— Какая?
— Такая!..
— А все-таки какая? — терпеливо переспросили Василиса.
— Такая… Такая, какая она есть.  И все равно Олька учиться уезжает! — голос Сергея вдруг трагически дрогнул. — Она специально все это затеяла… Ну, чтобы разорвать все. И чтобы возврата не было.
— Хорошо, что ты это понял.
Сергей поднял глаза и усмехнулся:
— А теперь Ольке податься некуда, да? Вчера она почти всю ночь у Насти в подушку плакала, мол, она теперь в город учиться не поедет. Это правда?
— Тебе это Настя рассказала?
— Нет, ее родители моей матери. Наверное, Олька слишком громко плакала.
Василиса Петровна кивнула.
— Все правда, Сережа. Оля проиграла. И мне даже нечего тебе предложить, потому что Оля, в сущности, еще ребенок и прогнозировать какие-то твои отношения с ней просто глупо. Я потому и хотела послать ее в город учиться, чтобы она чуть-чуть повзрослела.
Скрипнула дверь веранды и на порожки вышел мужчина средних лет, причем вышел так, словно кто-то подтолкнул его кулаком в спину. Мужчина хотел было оглянуться, чтобы сказать что-то резкое в сторону захлопнувшейся двери, но передумал и подошел сыну.
Василиса Петровна живо улыбнулась отцу Сергея:
— Здравствуйте, Василий Сергеевич! Как дела на стройке?
— «Восемьдесят второй» домик к среде закончим, а следующий к выходным. Короче, все нормально, Василиса Петровна.
— Я слышала, что вы Анатолию Ивановичу на поставщиков труб жаловались?
— Это уже прошлое дело, — отмахнулся Василий Сергеевич. — Анатив два раза в город смотался, теперь проблем уже нет.
— А с дорожками почему задерживаетесь?
— Плитку в понедельник привезут.
— В понедельник тоже будет дождь. Не помешает?
— У нас и внутри домиков работа есть. Короче, простаивать не будем.
Василиса Петровна взглянула на телефон, чуть нахмурилась, показывая, как дорого ей время и, метнув быстрый взгляд на отца Сергея, уже чуть улыбнувшись, спросила:
— Ну, а мама Сережи когда выйдет?
Мама Сережи вышла примерно через минуту. У женщины был хмурый взгляд и сердито поджатые губы.
— Я с самого начала говорила Сереже, чтобы он с этой Олькой не связывался, — сразу заявила она. — Она мне уже целых три раза язык показывала!
— А что с нее взять? — чуть пожала плечами Василиса. — Дура.
— Дура! — тут же охотно подтвердила мама Сережи, правда, несколько растерявшись от ответа гостьи.  — Она в Сережку всеми руками и ногами вцепилась и так, что не отдерешь. А с другой стороны дразнит его чуть ли не каждый день. Другой бы на месте моего сына…
— Оле другого не нужно, — перебила Василиса Петровна. — И именно такой человек как Оля может поступить назло самому себе. В эмоциональном плане Оля пока что совершенно неуравновешенный человек. Но теперь, например, я тоже ее предала, и Оля никуда не поедет. Она останется здесь. Пусть сидит дома, может быть, со временем поумнеет.
 Возникла тяжелая пауза. Мама Сергея с недоумением смотрела на Василису Петровну, Василий Сергеевич — на сына, а тот, уже довольно сердито, на свою маму.
— … Но я вот что хочу вам сказать, — продолжила Василиса. — Пожалуйста, оставьте Олю в покое. Не трогайте ее и не подходите к ней, чтобы не случилось. Это моя единственная просьба и я думаю, что она довольно разумна.
— Как это, «чтобы не случилось»?! — удивленно переспросил Сергей.
— А так, просто больше не подходи к Оле и все.
— Совсем?!
— Да, совсем. В смысле никогда. Она — дура, она — плохая, и она — никому больше не нужна. Но она, в сущности, еще ребенок, который не успел сделать ничего плохого и, пожалуйста, оставьте ее в покое.
Снова возникла громоздкая, совсем уж неопределенная, в смысле осмысления происходящего, пауза. Мама Сережи в сердцах плюнула себе под ноги и молча ушла в дом. Провожая глазами гордо выпрямившуюся спину жены Василий Сергеевич улыбнулся и подтолкнул сына:
— Иди с мамой побудь. Она сейчас плакать будет. И не вздумай с ней ссориться!
«Впервые вижу семейную пару, в которой муж гораздо умнее жены», — подумала Василиса не без интереса всматриваясь в лицо мужчины.
Отец Сергея был невысок ростом, не очень широкоплеч, но, видимо, цепок, жилист и вынослив. У него было простое лицо, спокойный взгляд и неторопливая речь.
Василиса Петровна давно привыкла конкретизировать свои симпатии и антипатии, но в этот раз, к своему удивлению, она не смогла этого сделать.
— Знаете, Василиса Петровна, моя жена — очень добрый человек, — сказал Василий Сергеевич. — И, пожалуйста, не удивляйтесь этому. Через год после нашей свадьбы мы с Наташей поссорились едва ли не до развода, и она ушла к своим родителям. Потом я попал в аварию, Наташе по ошибке сообщили, что я уже три дня лежу в областной больнице и что мне ампутировали обе ноги. Через два часа Наташа уже была в больнице… Она приехала, чтобы забрать домой безногого мужа. Так иногда бывает, хотя, казалось бы, ты этого и не ждешь…
— Я почему-то думаю, что Оля похожа на вашу жену, — торопливо вставила Василиса. — Только она еще маленькая, а потому и склонна к жестким поступкам. Дети часто бывают беспощадны.
— Поживем — увидим, что будет дальше, — улыбнулся Василий Сергеевич. — Куда нам спешить?
К калитке Василису Петровну провожал не только хозяин, но и черная кошка, гуси, а цепной пес, лишенный этой возможности, то приседая, то подпрыгивая, отчаянно колотил хвостом по земле.
— А Оля где? — спросила Володю Василиса Петровна, наконец-то обратив внимание на пустую лавочку возле калитки.
— Кажется, ее мама и бабушка за ней приходили. Утащили чуть ли не силой, — Володя улыбнулся. — Бедная девчонка!..
«Ничего она не бедная, — подумала Василиса. — Бедными бывают только дуры и дети, но при наличии умных крестных мам многое, если не все можно исправить».

… После визита в Верхние Макушки Василиса заглянула в домик Сашки. Но дома оказался только Ганс. Он лежал на постели и, азартно прикусив нижнюю губу, играл на ноутбуке. Тот издавал боевые крики типа «Ваш город атакуют враги!» и Ганс даже привстал, отбивая нападение.
— Здравствуйте, Василиса Петровна. А Сашки нет, — не взглянув в сторону Василисы сообщил Ганс. — Его Коля увел трактор из болота вытаскивать. Вчера он вроде бы заявлял, что с друзьями на понедельник договорится, но вы Кольке кредит пообещали, вот его на трудовые подвиги и потянуло.
Василиса присела на Сашкину кровать.
— Давно ушли?
— Час назад. К обеду вернутся, — Ганс прекратил игру и не без сожаления захлопнул крышку ноутбука. — Витьку жалко, правда?
— Правда.
Василиса не спеша, словно уже никуда не спешила, осматривала комнату. Она морщила лоб, пытаясь что-то вспомнить и это что-то, возможно, было не совсем приятным.
— Я смерть терпеть ненавижу, — сказал Ганс. — Когда такое случается мне страшно хочется напиться или убежать куда-нибудь.
— Что ж не напились?
— Вот этот черт выручил, — улыбнулся Ганс и кивнул головой на ноутбук. — Действует лучше водки. Хотя сбежать мне все-таки нужно…
— Прямо сейчас?
— Ну, хотя бы завтра.
— И куда, если не секрет? — Василиса задавала вопросы не потому, что ей было интересны ответы, а словно потому, что пока просто хотела остаться в комнате Сашки. — Кстати, а если я буду против побега?
— Можно я закурю?
— Курите. Мне иногда нравится, когда дымят рядом.
Ганс встал, нашел сигареты и пепельницу и довольно долго раскуривал сигарету, рассматривая ее тлеющий кончик. От этого легкого усилия его лицо стало смешным и Василиса невольно улыбнулась.
— Два года назад я в больницу попал, — начал Ганс. — Там Ингрид встретил… На нее врачи вообще мало внимания обращали. Ну, мол, лежит себе тихонечко какая-то немка с переломанными ногами, которая ни бельмеса по-русски не понимает, вот и пусть себе лежит.
— А кто такая Ингрид?
— Актриса цирка, акробатка… Упала во время репетиции. Ее муж в больнице бросил, забрал приемную дочку (ей лет пять, что ли?) и уехал в Германию. Я Ингрид помог немного… То есть врачей расшевелил. Я же не только клоуном быть могу. А после больницы я ее в Питер отправил к своим хорошим знакомым. К этому времени муж Ингрид оформил развод и лишил ее родительских прав. Мол, она бросила ребенка и осталась в России с любовником…
— А что, разве в Европе такое возможно?
— Если есть деньги, то почему нет? Тем более, если повестки в суд плохой маме были якобы вручены. Знаете, вообще-то это довольно долгая история, но в целом я вам уже все рассказал. Я хочу помочь Ингрид.
— Почему вы хотите помочь именно сейчас?
— Я уже говорил вам. Потому что я не хочу жрать водку, не хочу играть на компьютере и очень хочу сбежать. Именно сейчас. Раньше я ничем не мог помочь ей… Ну, Ингрид… Да и чем бы смог помочь оглушенный… — Ганс довольно выразительно постучал себя костяшками пальцев по макушке и издал языком цокающие звуки. — … В общем, тоже контуженный несчастьем бомж? Ничем!.. Но теперь, кажется, пришло время…
— Вы хотите вернуть матери ребенка?
— Вы правильно угадали.
— Но, если вы приедете в Германию вместе с этой женщиной, бывший муж, например, сможет заявить, что именно вы — ее любовник.
— Для этого меня нужно сначала доставить в суд.
— Ганс, а вы не боитесь, что вас просто посадят?
Ганс широко улыбнулся:
— А где я сейчас нахожусь?.. Разве не в рабстве? А тюрьма лучше рабства.
Василиса довольно тепло улыбнулась в ответ и в ее глазах появилось что-то похожее на сочувствие.
— Как хотите, Ганс, — Василиса нехотя встала. — Я позвоню в бухгалтерию и завтра вы сможете получить полный расчет. Кстати, вам деньги нужны?
— Нет. С учетом найденного клада, вашего полусумасшедшего подарка и хорошей зарплаты на сегодняшний день я — очень обеспеченный человек. Кстати, а это правда, что как-то раз вы пожаловались, что, мол, чем больше вы отдаете, тем больше получаете в ответ?
— Правда. Вот только суть в том, милый Ганс, что этот факт — проклятие для любого бизнесмена. Понимаешь?
Ганс изобразил удивление, возвел глаза к потолку и задумался.
— Вообще-то, наверное, да… — в конце концов признался он. — Бизнес на то и бизнес, чтобы делать деньги. Умные бизнесмены вкладывают деньги в дело даже если они, казалось бы, отдают их даром. Но вы — совсем другая.
— Возможно. И именно поэтому меня не любят…
Василиса подошла к двери и взялась за ее ручку.
— Почему не любят? — повысил голос Ганс. — Уж кому-кому, а вам грех жаловаться на такой дефицит. Вы что считаете, что сегодня вечером Сашка не прибежит к вам, чтобы облизать вашу лапку?
Василиса оглянулась:
— А что дальше?.. — Ганс впервые увидел, как улыбка Василисы, пусть даже уже грустная, вдруг дрогнула и стала едва ли не виноватой. — Наверное, во всем мире есть только один человек, который любит меня только за то, что я есть — это мой отец. И я отношусь к нему точно так же…
Василиса открыла дверь.
— Душно очень… Наверное, вечером гроза будет, — уже отвернувшись от Ганса, глухо сказал она. — Саше передайте, что я сама зайду к нему вечером. У меня сегодня много дел.
— Василиса Петровна, возьмите меня на сегодня своего секретаря, — вдруг забеспокоился Ганс. — Честное слово, мне совершенно нечего делать. Хотите, я поработаю на вас сегодня совершенно бесплатно?
— Не хочу, — не приняла шутки Василиса. — Мою просьбу не забыли?
— Нет, но…
Василиса ушла.
«Да ну вас всех!.. — подумал вдруг расстроившийся Ганс. — Что за загадки психики влюбленного индивидуума? Мишка чуть ли не прыгает от счастья, а эти два влюбленных меланхолика вдруг решили удариться в депрессию. Но Сашка сейчас, хотя бы, трактор на своем горбу из болота вытаскивает, а Василисе чего не хватает?!..»
Через пару часов после ухода Василисы в домик постучалась Марина. Вновь увлекшийся компьютерной игрой Ганс был явно не в духе и на приветливую улыбку женщины буркнул «здравствуйте еще раз».
— Миша попросил меня принести его черновики, — сказала Марина, и ее улыбка стала значительно шире. — Сейчас мы устроим небольшое чтение его рукописей в кинозале. Слушатели уже собрались.
— А какие именно черновики? — угрюмо спросил Ганс. — У него их довольно много.
— Ну-у-у… — протянула Марина. — Нужен самый главный, наверное.
— Это какой?
— А в какую тетрадку он записывает чаще всего?
— Да-да, есть тут у Мишки амбарная книга, — наконец, догадался Ганс. — Вон на столе лежит… Самая здоровенная. Забирайте. Я почему-то думаю, что она не представляет особой ценности и вы можете взять ее без расписки.
Марина закивала и коротко рассмеялась.
— Спасибо!
— Вы там Мишку не подзадоривайте, — уже вслед крикнул Марине Ганс. — А то он до утра трепаться будет!..

… По дороге в Воронеж Василиса заехала в церковь. Отец Михаил мешал строительный раствор на большом железном листе рядом со свежим фундаментом котельной. В двух шагах от него стоял Вовка Помидорыч и смотрел на священника усталыми, сердитыми глазами.
— …А если они не придут?! — возмущался он. — Ведь раствор пропадет. А у меня уже руки от усталости отрываются.
— Не придут — сами все сделаем, — весело отвечал отец Михаил. — Тут и надо лишь фундамент на четыре кирпича поднять.
— Зачем?
— Для отмостки. Чтобы вода под дверь не затекала и стены не сырели.
— Да что мы самые крайние, что ли?!
— Получается, что так.
Василиса ответила на кивок Вовки таким же безмолвным кивком. Какое-то время она с улыбкой рассматривала согнутую спину священника и когда Вовка попытался что-то сказать, она приложила палец к губам.
— Вовка, ты что там примолк? — спросил Михаил. — Злишься, да?
Священник с усилием перевернул горку раствора, лопату чуть повело в сторону, он смог удержать ее, но именно из-за этого его последняя фраза прозвучала едва ли не сердито.
— Неизвестно еще кто злится, — ответил Вовка.
— Смотри у меня!.. — пригрозил Михаил. — Будешь оговариваться со старшими, я тебя с «Волги» на подводу пересажу.
— А вы, как я погляжу, тоже совсем смелый, да? — с ехидством спросил Вовка, бросив быстрый взгляд на Василису. — Например, вы авторитет начальства совсем не уважаете.
— А зачем мне чей-то авторитет? Я как-нибудь и без него проживу.
— Может быть, для вас и Василиса Петровна, и даже Путин не авторитеты?
— Конечно, нет. Они своей головой думают, а я — своей.
— А Христос?!..
— Что Христос?
— Авторитет?
— Нет, разумеется. Разве церковь на авторитете Христа стоит? Кстати, Вовка, что это ты вдруг такие странные вопросы задавать стал?
Отец Михаил воткнул лопату в цемент и оглянулся. Василиса Петровна ласково засмеялась и, сделав быстрый шаг вперед, склонила голову.
— Благословите, отец Михаил.
Священник нахмурился и нарочито сердитым голосом спросил:
— На что вас благословить, дочь моя?
— На доброе дело, отче, — ни секунды не думая, ответила Василиса. —  Злых дел стараюсь не делать, а если и сделаю — за них и отвечу.
Отец Михаил перекрестил склоненную голову женщины и тихо сказал: «Бог благословит». Василиса поцеловала руку священника. Когда она выпрямилась, отец Михаил снова увидел ее ласковое лицо и теплый взгляд.
— Хоть вы, Василисушка, и перекрасились в брюнетку, но как были хитрой лисичкой, так ей и остались, — улыбнувшись в ответ, сказал священник. — Нехорошо к человеку молча сзади подкрадываться.
— Люблю смотреть, как вы работаете, батюшка. Тогда на душе все почему-то светло и просто становится.
— Я тоже люблю смотреть, как другие работают, — сказал Вовка. — Могу весь день этим любоваться.
— Почему с вами людей нет, отец Михаил? — спросила Василиса.
— Разбежалась паства, — снова вставил Вовка Помидорыч. — Но, если вы свистните, Василиса Петровна, сразу полсела прибежит.
— Ах, ты, щусёнок!.. — Василиса вскинула руку, словно собираясь дать Вовке подзатыльник.
Тот быстро шагнул назад:
— А вы разве свистеть не умеете, Василиса Петровна?! — притворно удивился он.
— Ну, и как с такими только с помощью авторитета справиться? — кивнул на Вовку отец Михаил. — Я уже и о розгах подумывать начал.
— Ладно, ладно, беседуйте, я вам мешать не буду, — в конце концов смирился Вовка. — А то и в самом деле бить начнете. И между прочим, бить за честность и искренность — несправедливо.
Он изобразил на лице полное безразличие и отошел в сторону.
— Как вы тут?.. — продолжая улыбаться, спросила Василиса.
— Все хорошо. Вот, работаем… — отец Михаил кивнул на груду цементного раствора. — Спасибо вам за все.
— Если еще что нужно, вы говорите, пожалуйста.
— Да мне, признаться, уже стыдно к вам с просьбами приставать. Наверное, на все те деньги, что я у вас выпросил, вы могли бы уже себе замок где-нибудь под Парижем построить…
— А вы стали бы вот так же цементный раствор для моего замка мешать?
Отец Михаил оглянулся, окинул кучу раствора долгим взглядом и ответил только после паузы:
— Нет, не стал бы.
— Ну, тогда и замок мне не нужен, — лицо Василисы стало серьезным. — Отец Михаил, вы про Витьку все знаете уже…
Она замолчала, внимательно глядя в лицо священника.
— Знаю, — кивнул тот. — Все что нужно делаем, а что еще нужно будет — сделаем.
— Я какую-то вину за его смерть… нет, не чувствую… а словно знаю, что она должна быть. Но ее почему-то нет, — Василиса потупилась. — Совсем нет.
— А должна быть?
— Может быть, да… Наверное, да. И для этого испугаться стоило бы… Испугаться, чтобы понять почему все именно так произошло. Но во мне почему-то страха нет. А если честно, то и не было его никогда. Знаете… — Василиса вскинула голову и в ее глазах вдруг вспыхнул какой-то острый, бриллиантовый свет. — Я ведь еще ни ада, ни Бога не боюсь… И в рай не хочу… Это страшно, правда?
— Правда.
— Но я и этого не боюсь.
— Ну-ну, ишь, как разговорилась!.. — строго перебил отец Михаил. — Замуж тебе надо. Слышал ты себе жениха нашла. Люди говорят, мол, любишь его?
— Люблю. Потому что только я знаю, каким он был, какой он есть и каким он станет. Знаю, но все равно люблю.
— Слушай меня, Василисушка, — глаза отца Михаила, в отличие от светлых глаз Василисы, вдруг стали темными и властными. — Я тут только что Вовке про авторитеты рассказывал… Так ты не верь мне, поняла? Тут ведь весь вопрос в том, уродует ли авторитет человека и его веру или нет. Но есть другой авторитет, тот — как сила тяготения, которая человека к здравому смыслу притягивает. Без него и шага не сделаешь. А не будет его — человека как пушинку с планеты сдует. И в результате не свободный полет получится, а падение в бездну. Поняла, что я хочу сказать?
— Поняла, — в светлых глазах Василисы снова появилась улыбка. — Батюшка, а что такое вера? Как вы ее понимаете?
Между бровей отца Михаила пролегла суровая складка.
— Вера — есть доверие человека к Божьей истине, — чуть ли не по слогам сказал он.
— И все?
— А что тебе еще нужно, Василиса?
— Хотите, я расскажу вам, какая у меня вера? Я у вас времени много не отниму, я быстро расскажу.
— Ну, давай… Чего мне только выслушивать не приходилось, — в голосе отца Михаила появилась неуверенная нотка. —  Только помни, что человеческая мудрость — есть безумие перед Богом.
— А я, батюшка, никакой мудрости выдумывать не собираюсь…
«Смотрит-то, смотрит на меня как!.. — удивился священник. — Смотрит так, словно я ребенок совсем!..»
 — Я вам расскажу, что случилось со мной, когда я только-только в церковь ходить стала, — продолжила Василиса. — Это вечером произошло, уже после службы… Я полы подметала, сама напросилась, потому что домой идти не хотелось. Ведь в церкви — тепло, чисто и воздух ангельскими крыльями пахнет. Священник с дьяконом уехали, а я — пол мету… Вдруг меня старушки к алтарю позвали. Подхожу… Они мне говорят, мол, из алтаря очень сильно дымом пахнет. И дальше поясняют: женщинам внутрь входить нельзя, тем более таким старым и грешным, как мы, но ты — молодая, чистая и светлая, так что если пару шагов за дверь сделаешь и посмотришь, что там горит, то ничего страшного в этом нет. Только, мол, утром об этом нужно обязательно священнику сказать. Я было заупрямилась, но старушки от меня не отстали. Мол, а если алтарь загорится?!.. И где же мы сейчас мужчину найдем, если на улице уже темно? Алкаша разве что какого-нибудь привести, но от него только одни проблемы будут…
— Вошла в алтарь? — строго спросил отец Михаил.
Василиса кивнула:
— Вошла. Целых два шага на цыпочках сделала…
Василиса замолчала. Какое-то время она и отец Михаил изучали лица друг друга.
— Что дальше было? — в конец концов прервал молчание священник.
— Там, возле стола, баночка с угольками стояла… Их не потушили и они, видимо, еще тлели. В баночку свечка со стола упала. Баночка от жара уже совсем красной стала. Я в нее полстакана воды вылила, но все равно пальцы обожгла. Утром призналась священнику, что входила в алтарь. Те старушки рядом стояли. Но они от меня отреклись, понимаете?
— Как это отреклись?! — удивился отец Михаил.
— Они сказали, что ни о чем меня не просили. Я попыталась оправдаться, но у меня ничего не получилось.
— Ругался на тебя священник?
— Не очень. Но нахмурился, конечно. Да оно и понятно, человек только в церковь пришел, а уже в алтарь суется. Только я хочу вам о вере рассказать, а не о том глупом случае… Знаете, как жемчуг получается? Сначала в раковину попадает колючая песчинка и потом долгие годы раковина укутывает ее перламутром. Я вам только что о своей «песчинке» рассказала и, если бы я была обычным человеком, я бы ушла из церкви после того откровенного предательства. Почему не ушла?.. Потому что мне идти не куда было… Да, я никогда бедной не была, да, все двери для меня были открыты, вот только мне действительно идти некуда было. Вот так моя «песчинка» превратилась в «жемчужину».
— Что, Василиса, это и есть, по-твоему, вера? И без «песчинки» ее не бывает?
— А вы оглянитесь и на людей вокруг себя посмотрите. Тот, кто за сладостью, за душевным здоровьем, а то и за благостью сюда пришел, растает как свеча в теплой печи, но так и не загорится. Вот покойный Виктор фальшивые деньги в церковь принес…
— Он не знал, что они фальшивые! — довольно резко перебил отец Михаил.
— Да-да, вы правы, совсем не в этом дело… Но он же на пределе шел, неужели вы этого не понимаете? Прошел бы день или два, неужели бы Виктор снова свои пьянки не начал?
— А, может быть, Василиса, из времени тоже можно сделать «жемчужинку»?
— Но если бы Виктору все-таки снова не повезло, как не везло всю его непутёвую жизнь? И разве тут какие-то счастливые номера разыгрывают типа «повезет — не повезет»?
— А ты Бога бойся, потому что страх Божий — чист.
— Страх-то Божий чист, потому что он — Божий. А зазевается человек, изменится и его страх, потому что в привычку войдет. Что с ним тогда станет?
Лицо отца Михаила вдруг стало усталым и на нем резко обозначились морщины.
— Мне за вас и за все ваши такие душевные рассказы до Страшного Суда в аду гореть, — тихо сказал он. — В иной раз криком бы закричал: да что же вы делаете-то, а, люди добрые?!.. Зачем вы столько лишнего придумываете, зачем просто не живете, зачем сами себе подножки ставите?!..
— Отец Михаил… — Василиса потянулась к руке священника.
— Не о тебе говорю!.. — резко ответил священник и поднял руку, едва лишь пальцы Василисы коснулись ее. — Ты — еще ладно, видно та баночка в алтаре сильно твою руку обожгла, а боли ты не любишь. Суть в том, что про «жемчужинку» ты, наверное, права, вот только, когда все это поймешь, а потом и в самом деле по сторонам посмотришь… только на Бога надежда и останется… — отец Михаил оглянулся: — Вовка, что ты там застыл?!.. Иди раствор мешать.
Подошел виновато улыбающийся Вовка.
— А я что?.. Я ничего. Я всегда тут…
Заскребли две лопаты по железному листу.
— Ты куда едешь-то? — спросил Василису Михаил. — В город по делам?
— Да, надо… Поднакопилось кое-что.
— Ну, поезжай с богом.
— Отец Михаил…
— Поезжай, говорю! — повысил голос священник. — Поезжай, ничего не бойся. И на меня внимания не обращай.
— И на меня тоже, — тут же вставил улыбчивый Вовка Помидорыч.
… Минут через пять после ухода Василисы отец Михаил остановил работу и, уже опираясь на лопату и рассматривая согнутую спину Вовки Помидорыча, спросил:
— Вовик-Помидорик, а ты в рай попасть хочешь?
— Конечно, хочу, — не думая ответил Вовка.
— Я серьезно спрашиваю, — подчеркивая слово «серьезно», сказал отец Михаил.
Вовка остановился и тоже оперся на лопату.
— Отец Михаил, я даже не знаю, — неуверенно сказал он. — На мой взгляд, тут очень важно в какие-нибудь собственные придумки и хотелки не уткнуться. Вот что такое рай?.. Это, наверное, что-то вроде счастья. А что такое счастье?.. Я вот однажды над одной проблемой думал… То есть решал ее. Долго-долго. А вот когда все, наконец, все понял и все решил, то… — Вовка погладил себя по животу. — … Ощутил что-то типа счастья. Честное слово!.. Понимаете?
— Нет! — резко сказал отец Михаил.
— Ну, это все как усилие, наверное? Ты стараешься, идешь… не знаю… прорываешься как через темный лес, что ли?.. Только не к раю, а к чему-то еще. Большому такому… И вдруг все-все-все понимаешь. То есть лес вдруг кончается. И ты счастлив тем, что все понял. То есть ты вроде как пришел туда, куда хотел, а с другой стороны вроде как все заново начинается. Потому что ничему конца и края нет… Это если и не рай, то точно его преддверие. И главная суть тут в усилии, которое ты сделал и продолжаешь делать. А кто мне его даст и кто его за меня сделает?
— То есть и Бог тебе не нужен?
— Почему не нужен? Очень даже нужен!.. Только самая проникновенная молитва всегда почему-то без слов получается. Но если даже без слов, то это не значит, что без Бога. Зачем ему мои клятвы в верности, если он все и без меня знает? А если Бог все знает, то может быть, я ему для чего-то другого нужен?
Лопата отца Михаила снова заскребла по железному листу.
— Скоро дождь снова начнется, нужно раствор прикрыть, — сказал отец Михаил. — Привез полиэтилен?
 — Привез. Кстати, мне уже одна дождинка на шею капнула.
— Ну, тащи его, значит…
Когда Вовка отошел к машине и открыл багажник, отец Михаил поднял глаза и принялся рассматривать низкие, сырые облака.
«Ничего, Господь все управит, — вдруг неожиданно улыбнувшись, — неожиданно даже для самого себя, — подумал он. — И даже если я следом за этими двумя «умниками» по доброй воле в ад пойду, он и тогда нас, дураков, спасет. И увидишь ты, Господи, трех людей на дороге: красавицу-миллиардершу, нерадивого священника и розовощекого Вовку Помидорыча. С Вовкой тебе, конечно, проще всего будет — ты к нему как к ребенку относишься; мне, разумеется, за глупость и леность достанется, да и мало ли за что еще?.. А вот Василиса…»
Улыбка исчезла с губ отца Михаила. Там, на воображаемой дороге, он ясно видел только двух людей, себя и Вовку, а вот Василисы рядом с ними почему-то не было…

… После обеда, примерно через час, в домик пришел встревоженный Мишка.
— Тебя где так взлохматили? — на секунду оторвавшись от экрана ноутбука, спросил Ганс. — С Эразмом под елками желуди собирал?
Мишка опустился на кровать и беспомощно осмотрелся вокруг.
— Ганс, а Сашка где? — непривычным, каким-то ломким голосом, спросил он.
— Пошел с Колькой его бульдозер довытаскивать. Но видно, там у них не получается что-то. Кстати, Мишенька, я завтра уезжаю.
— Куда? — одними губами спросил Мишка.
Он смотрел пустыми глазами в проем за распахнутой настежь двери, и говорил таким безнадежным и больным голосом, что Ганс, наконец, встревожился.
— Далеко уезжаю. По делам. Миш, а что у тебя случилось?
— Ничего…
— Не ври! Опять кто-нибудь обидел?
— Никто… — из глаз Мишки потекли слезы.
Ганс отложил ноутбук и встал.
— Воды тебе дать?
— Что?..
— Воды!.. Аш два о. Жидкость такая.
— Не нужно…
— Мишенька, солнышко, ты сейчас меня до инфаркта доведешь. Что произошло? И не вздумай молчать, толстый!.. Неужели в Англии пришли к власти коммунисты или Рокфеллер вдруг записался в поклонники Путина? Голову подними и смотри мне в глаза!.. Ты такой бледный, словно умирать собрался. Ну, что произошло?!..
— Она уехала в Москву… — после длинной паузы, с трудом, выдавил из себя Мишка.
— Кто?
— Марина… Я ее знакомого нашел… Анатолия Васильевича… это он мне сказал… ну, что Марина еще три часа назад уехала… а я ее в столовой все это время ждал…
— Твоя Марина и сюда приходила.
В глазах Мишки промелькнула тень надежды.
— Приходила?.. Зачем?
— Твой самый толстый черновик взяла и ушла. Ты ее с черновиком видел?
— Нет…
— Понятно. Ты в столовой Марину ждал. И не дождался, балбес.
Мишка моргал глазами и думал.
— А зачем ты отдал ей мой черновик?
— Что значит зачем? — передернул плечами Ганс. — Пришла твоя знакомая, которую ты, судя по всему, чуть ли не боготворишь. Она попросила твой черновик. Ну, а я, понимая, что эта амбарная тетрадь образца тридцатого года не представляет из себя никакой ценности, отдал ее. Лучше бы ты не знакомил нас с Сашкой с этой Мариной… Откуда я знаю, может быть, ты на ней уже женился?
Мишка закрыл лицо руками и зарыдал.
— Боже!.. Боже мой!.. — выдохнул он в ладони. — Да что же это такое происходит?!.. Как такое возможно?
— Успокойся, Мишка, — Ганс заметно сбавил словесный пыл. — Что ты плачешь, как ребенок? Может быть, твоя Марина еще не уехала?
— Уехала. Этот… как его?.. Анатолий Васильевич сказал, что она вместе с Василисой Петровной в город уехала… — сквозь слезы, сказал Мишка. — Точнее, Василиса пообещала по дороге в город Марину в аэропорт завести.
— Ловко! — усмехнутся Ганс. — А главное быстро и со всеми удобствами. Ты только про Василису плохо не думай. Она-то уж точно не причем. Я видел, как они… ну, эти, московские… за Василису цепляются и прохода ей не дают.
Ганс налил стакан воды и сунул его Мишке.
— На, пей!..
— Не буду!.. — Мишка с силой ударил кулаком по руке Ганса и стакан с дробным стуком отлетел в угол. — За что так меня?!.. За что?!..
— Чертовы бабы, — вздохнул Ганс, массируя ушибленную кисть. — Ты, Мишка, тоже хорош. Зачем так залип на эту Марину? Словно в прорубь нырнул…
У Мишки началась истерика. Он упал лицом в подушку и принялся бить ее кулаками. Встревоженный Ганс предложил ему вместо воды стакан водки, но Мишку вдруг вырвало от одного запаха спиртного.
Ганс суетился вокруг друга до четырех часов, пока не вернулся Сашка. Ганс торопливо объяснил ему, что произошло с Мишкой и тут же попросил:
— Саш, я пойду свежим воздухом пару минут подышу, а то и у меня сейчас истерика начнется.
Сашка кивнул, придвинул стул к кровати Мишки и сел.
— Мишка, ну-ка, посмотри на меня! — потребовал он.
Мишка послушно убрал с лица руку, локтевым изгибом которой закрывал глаза и посмотрел на Сашку красными, воспаленными глазами. Сашка улыбнулся и молча взъерошил ему волосы. Лицо Мишки тут же снова стало кислым, но те же пальцы, которые только что ерошили ему волосы, слегка ударили его по щеке.
— Перестань. Поплакал и хватит. Не нужно так раскисать.
— Ганс прав-прав-прав!.. — всхлипнул Мишка. — Да я залип на эту… эту стерву… но зачем она мой черновик украла?!
— Может быть, потому, что ты хвастался слишком сильно?
Мишка замер. Его устремленный на Сашку взгляд вдруг стал почти не плаксивым и довольно осмысленным.
— Да-а-а… Было немного. То есть даже не немного, а… ну, вообще… — неуверенно заговорил он. — Ты же знаешь, что когда я о своей книге говорить начинаю, то меня… это самое… нести начинает. Сашка, я дурак, да?
— Ну, почему же дурак? — улыбнулся Сашка. — То, что с тобой случилось называется классическим «горем от ума». Ты только соберись сейчас, хорошо?
— Хорошо… — Мишка с силой потер лицо ладонями. — Уф, чер-р-рт!.. Саш, мне в Москву нужно. Срочно!..
— Одному тебе ехать нельзя. А я с тобой поехать не смогу.
— Да что я, маленький, что ли?!.. — снова повысил голос Мишка. — Я тебе уже сказал, что я успокоился. Ты за меня не переживай, ты меня еще плохо знаешь. Я сейчас пойду у Василисы с нашей «каторги» отпрошусь…
Вернулся Ганс, но даже вдвоем они не смогли удержать Мишку. Когда за Мишкой с силой захлопнулась дверь, Ганс с горечью сказал:
— Вчера Василиса Витьку отпустила и этого дурачка сейчас отпустит… Она ничего не поймет, потому что ей это просто не нужно. Кстати, сегодня днем Василиса сюда приходила, тебя, Сашенька, искала. Велела передать, что вечером обязательно найдет.
Сашка отвернулся, сунул в рот сигарету и чиркнул зажигалкой.
— Что молчишь? — спросил Ганс.
— Ты еще спроси, о чем я молчу.
— И о чем же ты молчишь?
— О Витьке. Я бульдозером провозился, мы к нему домой так и не сходили. А на улице опять дождь собирается.
— Завтра и сходим, — торопливо ответил Ганс. — Я — не Мишка, я могу и на день позже уехать если нужно будет…
— А ты куда собрался?
— Нужно кое-какой долг вернуть… Я обещал.
— Значит я тут один останусь?
— Как это один? — удивился Ганс. — А Василиса?..
Сашка ничего не ответил.

… Мишка вернулся только полседьмого. У него было сердитое лицо и решительный взгляд.
— Ого, а наш толстячок кажется сильно развоевался, — заулыбался Ганс. — Надеюсь, Василиса тебя не отпустила из нашего благословенного рабства?
— Два часа уговаривала остаться! — гордо заявил Мишка. — Я знал, что она очень умная, но Василиса не только умная, но еще и очень добрая. К ней люди сейчас чуть ли не толпами идут…
— … Как ходоки к Ленину… — вставил Ганс. — Интересно, зачем они идут?
—  Василиса сказала, что просто сегодня день какой-то сумасшедший получился. И Ленин тут ни причем.
— …А ты в толпе просителей не затерялся, случайно?
— Нет! — на полном лице Мишки появилась совсем уж победоносная улыбка. — Василиса меня в кресло усадила, и я… как это?.. в общем, она со мной в перерывах беседовала. Я более тонкого чувства юмора, чем у нее, еще не встречал…
Сашка лежал на кровати и читал книгу. После последней фразы Мишки он приподнял голову и спросил:
— Веселая, значит?..
— Саш, Василиса так специально делает! — тут же снова вмешался Ганс. — Когда отношения на пределе, гордые женщины очень любят изображать смешливость. Мол, а мне все равно!.. Только ей точно не все равно, — Ганс взглянул на Мишку. — Ну, и как же она тебя уговаривала остаться, толстенький ты наш?
— Просто уговаривала. Например, работу предлагала.
— На нашем лесоповале?
— Нет, в библиотеке. Она собирается там компьютерный класс… то есть зал открыть. Ну, цифровизация там и все такое прочее…
— …А, ты, как известно, у нас большой знаток компьютеров. Но пока даже в «солитера» наиграть не научился.
— Все преодолимо. Например, можно какие-нибудь компьютерные курсы закончить.
— Ага. Какие-нибудь и как-нибудь. Это «ликбез» называется, да?
— Я все равно в Москву поеду! — твердо сказал Мишка. — Мне свою книгу вернуть надо. Василиса мне целый список адресов дала где я могу Марину найти…
— … Лучше бы она тебя к креслу привязала, в котором ты сидел, — не без искреннего чувства досады сказал Ганс.
Сашка отложил книгу, сел и принялся надевать «плетенки».
— Ты куда?.. — удивился Ганс и тут же строго сказал: — Не ходи к Василисе! Она сказала, что сама придет. У тебя есть характер или нет?
— Саш, Василиса уже уехала… — с явным сожалением сказал Мишка.
Сашка поднял голову:
— Куда?
— В Малышево… Там она теплицы строит и… в общем, там автомобильный кран перевернулся. Одному рабочему руку сломало, а второму — плечо. Василиса только часа через два вернется.
После ужина Мишка стал собраться в дорогу. Как выяснилось, единственный заместитель хозяйки «Боровичков» Анатолий Иванович «Инопланетянин» собрался срочно отвести свою дочку в областную больницу с воспалением десен и эту оказию нашла Василиса Петровна.
— Крюк всего километров десять получается, — пояснил Мишка. — А самолеты в Москву каждый час летают.
Ганс хотел было не давать Мишке денег, но как бы он сопротивлялся, его упорство было сломлено, когда рядом с домиком остановилась машина «Инопланетянина».
— Там ребенок в машине мучается и просто не хочется время тянуть, — заявил Ганс. — И запомни, толстый, я тебе добра хотел.
— Саш, скажи ему!..
— А что он скажет?.. То, что ты дурак, да? — Ганс сделал шаг вперед и неуклюже чмокнул Мишку в щеку. — Ты береги себя, толстый. Думай про меня что хочешь, но твоя Марина мне очень не нравится.

… Дождь приходил волна за волной и вместе с ним с неба текла почти ночная тьма. Когда дождь стихал, чуть светлело, но тьма не уходила, она пряталась под деревьями и в густых кустарниках. Заметно похолодало… Народ разошелся по домикам и комнатам главного корпуса. Те, кто любили дождь, смотрели на него из окон и их лица почему-то казались бледными и печальными.
Иван Ухин ждал Василису Петровну под козырьком «аквариума». Завтрашние похороны Витьки создали немало проблем, Иван даже подумал, что их, наверное, было бы значительно меньше, если вдруг умер он, а не Витька. А еще его удивляло, что непутевость соседа и, казалось бы, малозначительность его жизни совсем не повлияли на трагическую величину его смерти. Иван то и дело ежился, вздыхал и старался ни о чем не думать, потому что любая мысль казалась ему слишком больной и чужой.
Рядом с «аквариумом» остановилась длинная, черная машина. Из нее никто не вышел, и она осталась стоять под дождем. Ивану показалось это странным. Все отлично знали, Василисе Петровне не нравилось, когда машину «подавали к подъезду» даже для высокопоставленных гостей. В главном корпусе было много детей, как и все малыши они были не очень-то послушны и присутствие рядом со зданием транспортных средств, так сказать, повышенной опасности, было, конечно, нежелательным.
«Прямо как катафалк какой-то!..» — подумал Иван, с неприязнью рассматривая машину.       
Та и в самом деле выглядела довольно мрачно, но все-таки это нелестное сравнение было несправедливым. У машины были стремительные, едва ли не хищные обводы корпуса, а широкий и длинный капот говорил о мощности двигателя и его способности развить огромную, почти фантастическую скорость.
Иван не увидел, как приехала Василиса Петровна. Он как раз глазел на большие часы за стеклянной стеной «аквариума» над стойкой дежурной регистраторши. Бездумное, отрешенное состояние, к которому он стремился, сделало его ожидание не таким болезненным. Иван оглянулся только тогда, когда услышал легкий стук женских каблучков по асфальту.
Василиса Петровна совсем не обратила внимание на чужую, странную машину под дождем. Она уже подошла к высоким порожкам, но тут дверь «катафалка» открылась и из нее вышел рослый человек странного вида. Он был одет то ли в старомодный смокинг, то ли в извозчицкий сюртук образца позапрошлого века, который сейчас можно увидеть только в театре. Но больше всего поражало его лицо: оно было бледным, похожим на раздавленный череп, с застывшей то ли полуулыбкой, то ли извиняющейся гримасой.
— Василиса!.. — окликнул гигант.
Василиса Петровна оглянулась. Какое-то время она с удивлением рассматривала человека возле машины и только потом холодно спросила:
— Каимыч?.. Ты зачем здесь? Я тебя не звала.
— Не звала, — легко согласился гигант и кивнул. — Но я и не сам по себе к тебе приехал…
Он замолчал, внимательно всматриваясь в лицо Василисы. Иван стоял примерно в десяти метрах, он тоже хорошо видел это лицо, и оно вдруг показалось Ивану замерзшим и почти неживым.
— Беда, Василиса… — глухо сказал гигант.
— Что случилось?
— Петр Петрович застрелился…
Василиса сделала шаг назад, словно ее толкнули в грудь.
— … Шесть часов назад, — продолжил гигант. Он порылся во внутреннем кармане своего странного сюртука и достал клочок бумаги. — Вот… Это его предсмертная записка. Тебя ждут в Москве, Василиса.
Прежде, чем взять бумагу, Василиса несколько раз судорожно вдохнула воздух. Но то ли его было слишком мало, то ли он был слишком тяжелым, и она не спешила протягивать руку к страшной записке…

… В записке было всего шесть слов: «Будь трижды прокляты все эти деньги». Буквы плясали перед глазами Василисы и ей вдруг показалось, что она умирает.
— Тебя ждут в Москве, — глухо и далеко повторил Каимыч.
Воздух наконец ворвался в легкие и чуть не разорвал их своим сумасшедшим напором. Напор был похож на удар, и Василиса словно проснулась от этого внутреннего толчка.
— Ты!.. — с ненавистью глядя на гиганта тихо простонала она. — Ты!..
— Не я!.. — тот попятился и поднял руку к лицу, словно хотел защититься от удара. — Он сам это выбрал!.. Только сам. От тебя никто и ничего не собирается утаивать. Говорю третий раз: тебя ждут в Москве.
На глазах Василисы появились слезы и она, словно в поисках опоры, оглянулась по сторонам…

… Ивана Ухина вдруг обдало едва ли не космическим холодом. Взгляд Василисы скользнул сквозь него, не цепляясь и даже не видя Ивана, но он с ужасом подумал: «Она же ведьма!.. Самая настоящая ведьма!»
Глаза Василисы сияли каким-то неземным, бриллиантовым светом, а искаженное лицо стало ледяным и неподвижным. Иван не понял, сделал ли он шаг назад, но вдруг ощутил спиной стеклянную стену «аквариума» словно какая-то незримая сила сдвинула его с места.
— Жди меня здесь, — коротко бросила Василиса Каимычу.
Она поднялась по порожкам и, даже не взглянув на Ивана, обратилась уже к нему:
— Зайди ко мне через двадцать минут.
Иван кивнул. Он вошел внутрь «аквариума» следом за Василисой, сел в одно из многочисленных кресел и послушно уставился на часы над стойкой.
«Ведьма!.. — с прежним и ни на каплю не остывающим ужасом повторял про себя Иван. — Ведьма!.. Ведьма!..»
Его бил мелкий, противный озноб. Иван очень хотел сбежать, но понимал, (впрочем, понимал, не видя причины этого странного и неизвестно откуда взявшегося — извините за тавтологию — понимания), а с другой стороны он точно знал, что ему не удастся пройти через стеклянные двери. Иван мог сбежать только проломившись всем телом через толстое стекло «аквариума». Это он знал наверняка… Или только верил в это?.. Впрочем, эта вера была настолько огромна и непобедима, что сравниться с ней по силе и убежденности не смогло бы ни одно конкретное знание. Даже если это знание было бы «дважды два — четыре» или что Волга впадает в Каспийское море.

… В приемной перед дверью кабинета Василисы Петровны собралось не меньше десятка людей. Они были взволнованны, бесцветны, а когда секретарша Диана решила выпить воды, все вдруг услышали, как постукивают ее зубы о край стакана. Здесь были главный бухгалтер, врачи, главный повар, еще кто-то, с кем Иван Ухин почти не сталкивался в силу своей отстраненности от высшей власти санатория и даже охранник Володя. Все молчали и бросали откровенно боязливые взгляды на закрытую дверь. Относительно спокойным казался только Володя. Например, это он налил Диане воды в стакан, когда она не смогла справиться со старомодным графином. Люди в приемной стояли, развернувшись больше лицом в сторону Володи, чем в сторону двери кабинета, словно сбивались в крохотную толпу возле сильного человека перед чем-то непонятным, сокрытым и страшным.
«Значит мне не померещилось, — с прежним страхом подумал Иван. — Но, честное слово, лучше бы я и в самом деле с ума сошел. Ведь такого просто не может быть!»
Он стал в уголке, возле входа в приемную и уже оперся было спиной на стену, как вдруг дверь в кабинет Василисы бесшумно отворилась и из нее вышел Анатолий Иванович «Инопланетянин». На какую-то долю секунды Ивану показалось, что он видит не лицо всеми уважаемого и немножко странного Анатива, а какой-то беспощадный шарж на него: и без того тонкогубый рот «Инопланетянина» вдруг превратился в две бескровные, тонкие нити; бесцветные, на выкате, глаза стали почти прозрачными и так сильно выпирали вперед, словно какая-то сила стремилась вытолкнуть их наружу; а кожа на щеках пепельного цвета как будто потеряла опору на зубы и провалилась внутрь полости рта.
— Иван Степанович!.. — глухо окликнул Анатив.
Иван вздрогнул всем телом и, с силой качнувшись вперед, отлепился от стены.
Анатив кивнул на дверь своей спиной:
— Заходите, пожалуйста.
В кабинете было очень мало света. Горело только крохотное бра возле журнального столика в углу. Василиса Петровна сидела за столом и, как показалось Ивану (его неуверенность происходила опять-таки из-за дурного освещения) была одета в черное платье с высоким, так называемым «королевским», воротником. Лицо молодой женщины не то что бы скрывала черная вуаль, но вуаль все-таки была и только уже там, за ней, Иван увидел бледную щеку Василисы. Он боялся увидеть ее глаза и когда ему все-таки показалось, что они сверкнули за вуалью, Иван тут же опустил голову.
«Она такой никогда раньше не была, — пронеслось в опустевшей голове «неформального старосты», и он как заклятие повторил: — Ведьма!.. Ведьма!..»
— Иван Степанович, я не предлагаю вам сесть, потому что я очень спешу и наш разговор будет очень коротким, — без выражения сказала Василиса. — И, пожалуйста, перестаньте бояться, потому что ничего страшного не происходит и не произойдет…
«Да что это я и в самом-то деле?!..» — тут же послушно одернул себя Иван.
Страх внутри него вдруг замер и словно превратился в тоненькую, свежую, ноябрьскую корочку льда. Да-да, автор этих строк хорошо помнит, как в далеком детстве, по утрам, он любил доставать такие ледяные корочки из бочки, стоящей под водостоком и рассматривать их через неяркое, но все еще теплое солнце. Ледок приятно холодил пальцы, а утреннее солнце, пусть едва заметно, но все еще грело щеку. Знаете, все-таки начало ноября, не смотря на его кажущуюся унылость, довольно замечательное время. В нем словно размываются все границы: между листвой деревьев и травой на земле, между светом и тьмой, и даже разница между прохладой льда и теплотой детских пальцев не кажется такой уж существенной. В ожидании близкой зимы мир как будто на короткое время становится единым… И — я говорю об этом совершенно искренне — я не считаю это время ни плохим, ни хорошим. Оно — просто есть.
Иван кашлянул в кулак, постарался выпрямиться, потому что вдруг понял, что слишком сильно ссутулился словно пытаясь сжать тело в судорожный кулак.
Он сделал шаг вперед;
— Я слушаю вас, Василиса Петровна…
— Я уезжаю и никогда больше сюда не вернусь, — отстранённо сказала Василиса Петровна. —  Вместо меня в «Боровичках» останется Анатолий Иванович. Я уверенна, что вы сможете легко найти с ним общий язык. Что вы скажете по этому поводу?
— По какому поводу?.. То, что вы уезжаете… — начал было Иван и тут же (как хорошо, что его страх вдруг замер!) вдруг ощутил яростный протест похожий на воспетый всеми революциями, проклятый и беспощадный русский бунт. — Разве так можно?!..
— Вопрос с моим отъездом решен, — холодно перебила его Василиса Петровна. — Что вы скажете по поводу Анатива… То есть Анатолия Ивановича?
— Хороший мужик, но я все-таки…
— У меня есть к вам одна просьба, Иван Степанович, — снова перебила Василиса Петровна. — Вы должны сделать так, чтобы Саша остался в «Боровичках». Ему совершенно нечего делать в городе. Вы мне обещаете?
— Пообещать-то все можно, — вполне рассудительно заметил Иван. — А если у меня не получится?
— Уверяю, у вас все получится. Кажется, дома у вас на границе участка с Виктором времянка стоит?
Иван кивнул:
— Да, хорошая, теплая… Уютная даже. Короче, жить в ней очень даже можно.
— Вот и пусть Саша там пока там поживет, чтобы вас не стеснять. А дальше видно будет…
Иван совсем осмелел и приложил к груди кулак:
— Василиса Петровна, не уезжайте, я прошу вас!
За вуалью грозно сверкнули чужие, холодные глаза.
— Иван Степанович, я, кажется, уже ответила на вашу просьбу. А теперь, уходите, пожалуйста.
… Когда Иван вышел из «аквариума» под дождь, он вдруг снова ощутил дикий приступ страха. Он оглянулся на здание и какое-то время рассматривал его окна, словно пытаясь вспомнить что-то.
«Василиса и в самом деле ведьма, — с ужасом подумал Иван. — Зачем, зачем я просил ее остаться?!..»
Ужас толкнул Ивана вперед, и он побежал. Он бежал бездумно, не выбирая дороги и по его лицу, словно с веника, хлестал дождь.
«Ведьма, ведьма, проклятая ведьма!..» — кричал про себя Иван.   

… Последним в кабинет Василисы Петровны вошел Володя. После нескольких ничего не значащих фраз она спросила его:
— Со мной поедешь? Ты единственный, кому я даю такую возможность. Не спеши с ответом, подумай.
Володя был единственным не только в том смысле, что ему предложили уехать из «Боровичков», но еще и единственным потому что он, казалось бы, совсем не нервничал, глядя на затемненное вуалью лицо Василисы. И даже когда там, за легчайшей, похожей на паутинку, тканью, вдруг вспыхивали ее глаза, Володя все равно не опускал свои. 
— Я здесь останусь, — наконец довольно твердо сказал он.
— Слышала, что ты симпатичную вдовушку с двумя маленькими дочками нашел? — усмехнулась Василиса. — Только ведь за то, что ты Анатива охранять будешь, тебе столько уже не заплатят. Да и нужна ли ему эта охрана?
— Коля собрался лесопилку строить… В смысле, мебель делать будем. Короче, без работы не останусь.
— Кто еще с вами?
— Мужиков пять уже есть… Нам бы еще Сашку вашего… то есть, ну… просто Сашку. Тогда точно все осилим.
— Возьмете Сашку к себе, если он тут останется?
— Не то чтобы мы его возьмем, а мы рады до одури будем, если он согласится. Ему в работе, как стальному топору, сносу нет, — Володя, наконец, опустил глаза. — А Сашка тут останется?
— Я Ивана Ухина просила об этом позаботиться. Если что — помоги ему. Ты понял?
Володя кивнул.
— В общем, так и договоримся, — заключила Василиса. — Пока ваша лесопилка не заработает, вокруг Анатива повертишься. Потом уйдешь, но, если у Анатолия Ивановича какие-то проблемы, в смысле помощи, возникнут, ты уж вспомни о нем… — Василиса вдруг коротко рассмеялась. — А вообще-то, скучный и неумелый вы народ. Как муравьи, наверное. Пока палкой ваш муравейник не расшевелишь — суетиться не начнете. Это все, а теперь — уходи.
Словно боясь повернуться к Василисе спиной, Володя попросту попятился к двери.
— Спасибо за все, Василиса Петровна…
— Не раболепствуй! — снова коротко, хохотнула Василиса. — Кому-кому, а тебе это точно не к лицу. 
Уже покинув кабинет, Володя с горечью и злостью подумал: «Точно в ведьму превратилась… Сто процентов! И кто бы мог подумать, что такое возможно?!.. Безумие какое-то!..»

После ухода Володи Василиса включила музыку и присела на диван. Звуки клавесина звучали торжественно и даже возвышенно, а темная женская фигура на диване выглядела неподвижной и мрачной. Казалось, что мир или умер, или замер в предсмертном оцепенении ведь все, что должно было произойти, уже произошло, а все, что должно было воскреснуть — воскресло и снова умерло и именно эта завершенность движения говорила о конце бытия.
Из-за окна доносился легкий шум дождя, передразнивающий звуки музыки… И если музыка была прекрасна и безнадежна, то дождь — простоват и упрям. Собственно говоря, подражание дождя музыке было похоже на совсем уж глупое попугайство, но вместе с тем, в нем было что-то настолько непосредственное, чистое и детское, что Василиса, наконец-то, чуть повернула голову. Она сидела слишком далеко, не могла видеть капель влаги на стекле, но ее щеки вдруг коснулось движение сырого и свежего воздуха.
Василиса встала и, чуть прогнувшись, сделала первое и осторожное танцевальное «па»… Никто не знал, что в детстве она шесть лет посещала балетную школу и вполне возможно, что часть ее красоты — весьма существенная часть! — состояла именно из умения красиво двигаться. Затем последовало второе «па», третье и вот резко и сильно взмахнув руками, вдруг ставшими похожими на крылья, Василиса словно превратилась в черного лебедя. Лебедь был рожден движениями человека, но он был самым настоящим. Он мог взмыть к самым облакам и ему нисколько не мешал потолок. Впрочем, разве лебедь не летел?.. И разве он не преодолевал невидимую и страшную, ломающую крылья, бурю?
Танец продолжался не более двух минут, Василиса распахнула балконную дверь и, наверное, должна была и в самом деле взлететь, но она просто выбежала на небольшую террасу и вцепившись обоими руками в перила, крикнула небу и дождю:
— Что, Господи, ты снова решил выпрямить стези свои?!.. — она захохотала сквозь слезы. Дождь на ее щеках перемешивался со слезами, по лицу снова и снова хлестали капли дождя, но и они превращались в слезы. Василиса заломила руки, сцепила пальцы за затылком и снова крикнула: — Все понимаю, все принимаю, за все отвечу!.. И только после всех — последней! — подойдет к тебе, твоя грешная раба, Господи!..
Из темноты внизу выдвинулся чуть ли не десяток «ведьмовских зонтиков». Они приблизились к «аквариуму» и, словно уменьшившись в размерах, поклонились Василисе. Но она не видела их… Впрочем, это своими глазами видел автор этих строк и его, как и всех остальных, так и тянет — тянет до ужаса! — назвать Василису «проклятой ведьмой»…

… Василиса спустилась вниз через полчаса. Вокруг, в коридоре и на лестничной площадке, никого не было, а в ярко освещенном, недавно довольно многолюдном, «аквариуме» отсутствовала даже дежурная за стойкой. Черная фигура пересекла освещённое пространство и вышла в ночь.
Дверца «катафалка» тут же открылась. Странный Каимыч приложил руку к груди и низко поклонился.
— Мы едем, Василиса? — куда более грубым, чем раньше, но смягченным старательно вежливой, хотя и явно неумелой, интонацией, спросил он.
— Да, — ответила Василиса. — Но сначала нам нужно заехать по одному адресу. Я тебе покажу куда.
Каимыч поднял глаза. Увидев на груди Василисы широкую золотую цепь с тяжелым, хищно поблескивающим бриллиантами, медальоном, он улыбнулся.
— Как скажешь, Василиса. Что бы там не было, но к пяти утра мы будем в Москве.
Василиса усмехнулась:
— Ты обещаешь?..
Гигант склонился в очередном поклоне:
— Ты же знаешь, что я не обещаю того, что не смогу сделать. А еще ты знаешь, что теперь, ради тебя, я готов сделать все.
Каимыч предупредительно распахнул заднюю дверцу машины. Прежде, чем сесть, Василиса бросила ему:
— Я ни о чем просить тебя не собираюсь.
— Не говори так, Василиса! — чуть ли не нежно, с явным усилием ломая свой грубый бас, ответил гигант. — Даже если наша дорога была бы совсем короткой до первых петухов еще очень далеко.

… Костя Горохов писал стихи. Мальчик полулежал на широкой тахте, грыз шариковую ручку и задумчиво рассматривал недавно сочиненные строки. Костя писал стихи почти каждый вечер, он никогда не думал о том, как сильно любит это занятие, но оно поглощало его полностью, без остатка и уводило в совершенно другой мир, в котором мальчик чувствовал себя уже довольно уверенно.
Где-то там, кажется, в коридоре, со звоном упало пустое ведро и испуганно вскрикнула мама. Костя поднял голову и прислушался… Возле двери раздались легкие шаги. Костя вдруг почувствовал, как сильно забилось его сердце. Мальчик сел.
В комнату вошла Василиса Петровна. Ее странный наряд — черное платье и такого цвета вуаль, отброшенная назад — испугали мальчика.
— Не бойся, не бойся меня!.. — тут же ласково сказала Василиса. — Сегодня я совсем другая и тебе нечего опасаться. Вот видишь, я совсем не собираюсь закрывать дверь…
Женщина сделала шаг вперед. Дверь осталась полуоткрытой и за ней мелькнуло испуганное лицо матери.
Василиса присела на стул возле тахты. Она чуть наклонилась вперед и, словно высматривая что-то в лице мальчика, спросила:
— Я сильно изменилась, Костя?
Костя кивнул и беззвучно сказал «да». Василиса улыбнулась и ее глаза вдруг стали удивительно теплыми.
— И все равно тебе нечего бояться, — продолжила она. — Я пришла извиниться перед тобой за ту встречу возле реки. Ты помнишь ее?.. А еще я пришла, чтобы попрощаться с тобой… — взгляд женщины упал на исписанные листки на тахте. — Можно я прочитаю, что ты пишешь?
Костя торопливо закивал и виновато улыбнулся:
— Конечно, можно. Только тут почти все… ну, не дописано еще…
— Я знаю, — Василиса взяла лист.
Строки на нем были перечёркнуты по нескольку раз вдоль и поперек, и только в самом низу находились строчки еще свободные от торопливой «решетки».   
Василиса прочитала:
… Я жив тогда,
Когда я задыхаюсь,
Я жив тогда,
Когда хочу летать,
Когда взлетая —
Падаю на скалы,
Когда дышу,
Но не хочу дышать!..
Василиса перестала улыбаться, а ее взгляд на мальчика стал серьезным и даже озабоченным.
— Костя… — медленно начала Василиса. — … Слова могут иметь огромную силу, понимаешь? Ты должен быть очень осторожным с ними. Нет, я не говорю, что ты должен опасаться их… Ведь если ты будешь бояться, ты ничего не сможешь написать. Просто… просто иногда смотри себе под ноги. И помни, что любая строчка может быть переписана, а вот жизнь — нет.
Внимательный взгляд Василисы снова смутил мальчика.
— Я не могу иначе, — тихо сказал он.
— А я и не прошу, чтобы ты писал иначе. Но ты все сможешь, — твердо сказала Василиса. — Просто не спеши. И не забывай хотя бы иногда улыбаться. Я почитаю еще, хорошо?
— Да-да, конечно!..
На следующем листке Василиса прочитала:
… Мечтами мир, как комнату, оклеил,
И звезды сам нарисовал,
Я просто жил и просто верил,
Но верил в то, чего не знал.
Я жил придуманной надеждой,
Я жил придуманной мечтой,
Почти святой,
Почти пустой…
Но холод убивает нежность!
Какая белая безбрежность
Вокруг…
И блеск далеких звезд,
И ледяной уют,
Сжимают сердце,
Давят мозг тоской
И страшный, сумрачный покой
Не расколоть ни криком, ни руками…
Вставай!..
Иди!..
И задыхаясь
Забудь о нежности,
Не жалость,
Не мякоть чувств твою усталость
Преодолеют…
Руки!..
Вот!..
Они скребут и топят лед…
Закончив читать, Василиса еще довольно долго рассматривала листок. Когда она, наконец, подняла глаза, она увидела ждущий взгляд мальчика.
— Тебе все-таки страшно? — коротко спросила Василиса.
Костя кивнул и виновато улыбнулся.
— Но ты же сам хотел этого, Костя.
— Да, хотел… Очень хотел и очень хочу сейчас. Но я не думал, что это может быть так…  Нет, даже не страшно, а совсем-совсем непонятно…
— Придет время, и ты все поймешь. О дороге, которую ты выбрал, всегда предупреждают заранее.  Ты же знаешь об этом. А потому ты — не слеп.
— Если я не слеп, тогда почему я так мало вижу? Я просто словно чувствую что-то… только чувствую… ну, как кончиками пальцев.
— Ты просто не можешь больше оставаться один. Ты становишься взрослым, Костя. Но эта простая истина есть у всех, а у тебя есть еще одна. Та, которая тебе дана по твоей же просьбе. Она не сделает тебя лучше, умнее и чище других, но без нее жизнь для тебя потеряет всякий смысл…
— …Но разве это справедливо?!..
— … Справедливой бывает не плата, Костя, справедливой бывает даже не цена, которую ты сам и назначишь, справедливой может быть только та дорога, по которой ты пойдешь.
На глазах мальчика вдруг навернулись слезы:
— … Ну, и что же я найду на этой дороге?
Василиса ласково улыбнулась и прикоснулась пальцами к колену мальчика:
— Перестань, перестань, перестань сейчас же ныть, мальчишка!.. Как тебе не стыдно?! Почему я должна тебя учить тому, что ты знаешь и без меня?
Василиса еще не закончила говорить, а Костя тут же, охотно, сквозь слезы, улыбнулся ей в ответ. В руке Василисы появился небольшой сотовый телефон.
— Я уезжаю, Костя. В этом телефоне только один номер — мой. Если тебе станет трудно, то есть совсем трудно, позвони мне, пожалуйста. Ты меня понял? А теперь мне пора… Извини, что не могу поцеловать тебя в лоб, как ты того заслуживаешь.
— Побудьте со мной еще чуть-чуть! — едва ли не жалобно попросил Костя.
— Зачем?
— С вами очень хорошо… Сам не знаю почему. Вы сегодня и в самом деле какая-то совсем другая…
— Нет! — Василиса встала и сделала шаг назад. — Мне пора, Костя. Не забудь о том, что я тебе говорила.
Василиса вышла. Когда за ней захлопнулась входная дверь, в комнату ворвалась мама. У нее было растерянное и злое лицо.
— О чем ты с ней говорил?! — сразу закричала она. — Ты что не видел, в кого она превратилась?!..
Костя растерянно моргал глазами и молчал. Мама схватила сотовый телефон, оставленный Василисой, и метнулась из комнаты. В коридоре она сначала взглянула в сторону входной двери, но, очевидно, передумала и направилась в зал. Она спрятала телефон в шкафу, на самой верхней, «запретной» полке на которой хранилось ее белье.
В комнату сына мама вернулась с двумя большими, полиэтиленовыми пакетами.
— Все дети как дети один ты у меня неправильный какой-то!.. — сердито выговаривала она сыну торопливо засовывая в пакеты исписанные листки. — Что ты пишешь?!.. О чем ты пишешь?!.. Что ты видел в жизни и что ты знаешь о ней?
Костя попытался оказать сопротивление, но мама грубо толкнула его на тахту.
— Сиди!.. Сиди и молчи!.. Потом спасибо мне скажешь.
Костя побежал за мамой, когда она вышла из дома. Мальчик плакал и просил отдать его черновики. Женщина вывалила бумаги на мокрую траву в самом углу двора. Добавив туда несколько поленьев, она зажгла костер. Костя стоял рядом и размазывал по щекам слезы…
«Он же еще маленький совсем, — подумала о нем мама. — Пройдет неделя или две и Костя обо всем забудет. А кто его еще пожалеет, кроме родной матери?!..»

… Макар Ухин и в самом деле сбежал из местного КПЗ. Он шел по шоссе в сторону не столь уж далекого города. На полминуты, сквозь разрывы облаков, выглянула луна и мокрый асфальт впереди вдруг превратился в серебристую, вытянутую в виде сабли, дорогу. Макар что-то весело пел и так сильно размахивал руками, словно пытался взлететь. Когда сзади раздался звук автомобильного двигателя, Макар оглянулся и уже через секунду радостно улыбнулся. Быстро приближающаяся машина — длинная и черная — показалась ему странно знакомой.
Макар поднял руки и вышел на середину дороги. Он радостно подпрыгнул, приветствуя то, что неслось ему навстречу…

… Каимыч оглянулся на Василису и удивленно спросил:
— Василиса, ты знаешь этого человека?
— Знаю, — сухо ответила женщина.
— Почему он так радуется?
Василиса усмехнулась:
— Потому что тот, кто послал его на эту дорогу, не предупредил о том, кого он может встретить на ней. Смотри на него, Каимыч, смотри только на него.
Каимыч хотел было что-то уточнить и уже открыл было рот, но Василиса тут же оборвала его:
— Смотри только на него!..

,.. Страшный удар поднял тело Ивана Ухина в воздух и отбросил его на полтора десятка метров в придорожный кювет. Не сбавляя скорости, черная машина пронеслась мимо. Луна исчезла, дорога погасла и снова пошел дождь…

… Дождь быстро потушил костер, но он уже догорал и от черновиков Кости осталась только маленькая грудка пепла. Мальчик пытался что-либо спасти из пламени, но у него ничего не получилось и чуть позже, вытирая слезы, он сильно перепачкался золой.
— Дай я тебе лицо вытру, — попросила мама. — Ну, ты посмотри, на кого ты сейчас похож!..
Костя махнул рукой и ушел в дом. Мам шла следом за ним и уже жалела о своей недавней нервной и злой вспышке.
«Нужно было просто украсть по частям эти бумаги, — думала совсем уж расстроившаяся женщина. — Наверное, он тогда ничего не заметил. А потом все забыл…»
Но Костя ничего не забыл. Примерно через час он устроился на тахте, положил перед собой толстую тетрадку и, открыв ее, уставился на чистый лист бумаги. Мальчик был удивительно спокоен, потому что вдруг понял, что все то, что было написано им от чистого сердца, не сгорело в пламени костра. Это просто не могло сгореть, потому что продолжало жить в нем самом.
«Интересно, а что именно я вспомню самым-самым первым?..» — подумал Костя.          
Авторучка прикоснулась к бумаге и Костя написал:

… Наш брод — ночной,
Дорога — только в небо,
Наш крик всегда о смысле бытия
И только за немыслимым пределом
Мы открываем собственное «я»…

Наверное, Костя очень удивился, если бы вдруг узнал, что это его четверостишие самым удивительным образом совпало с правкой неизвестного ему Сашки, того самого Сашки, которому так понравились эти странные строчки.
Впрочем, разве это имеет какое-то значение?.. Ведь строчки, которые только что написал Костя были уже его. Только его!.. И больше уже ничьи.