Холст без рамки или Песни о Будде

                Вместо предисловия


     Будда для меня значит много. И тем не менее я не буддист. Я именно смотрю на него вот уже пятое десятилетие как бы в замочную скважину. Это значит : я не в силах ни от него до конца оторваться, ни как следует к нему подойти. Не знаю, может быть это и нормально. В конце концов, подобная конфигурация зачастую наблюдается в отношениях между мужчиной и женщиной. Да и иные родственники по душе настолько различны, что только узы родства удерживают их на орбитах общения. Как бы то ни было, нужно при любых обстоятельствах оставаться верным себе.  Вот я и решил осознать этот мой первоосновной и пожизненный опыт „сидения между двумя стульями“ – довольно необычный, как мне кажется, для человека, родившегося в российской провинции и доживающего свой век посреди Европы – записав основные вехи собственной автобиографии : как внешней, так и внутренней. Сомневаюсь, что он очень уж заинтересует читателя, но попробовать стоит. Ведь и то сказать : как я убежден, он в значительной мере отражает духовные искания почти любого человека, тянущегося к Будде умом и сердцем, но родившегося и выросшего в совершенно ином культурном регионе.


          Холст без рамки или песни о Будде, увиденном в замочную скважину


     Иногда дети идут по стопам отцов, а иногда уходят от них, чтобы проторить собственный жизненный путь. К первым принадлежат И.-С. Бах и Моцарт, ко вторым – Будда. Стало быть, нельзя сказать, какой вариант предпочтительней. Самое же главное : не вступать в смертельный конфликт с отцом, как это случилось у сына Петра Великого, а также, как бы дисгармонично ни сложились отношения между отцом и сыном, никогда не желать другого отца.
     Последний момент я сполна испытал на себе. Что помню я об отце? Он всегда приходил с работы поздно и был слегка выпимши. Часто он успевал перед сном сыграть со мной партию в шахматы, и это делало меня почти счастливым. В свободное от работы время он любил торчать в гараже со своим подержанным «Москвичом» и затаскивал туда меня под любыми предлогами. Так он хотел привить мне любовь к технике. Я же сопротивлялся тому как мог.
     Моей страстью было играть во дворе с приятелями. Когда я болел, я до безумия увлекался чтением приключенческих романов. Из любви к свободной беготне и зарубежной литературе как дважды два вытекало стремление рано или поздно эмигрировать на Запад.
     Не сразу я осознал судьбоносный сюжет моей жизни. Его понимание пришло одновременно с ощущением невозможности устроиться в окружавшем меня жизненном пространстве. То есть так устроиться, чтобы мало-мальски чувствовать себя счастливым. И здесь полная моя противоположность отцу вспыхнула, как молния ночью. И загромыхала, как следующий за молнией грозовой разряд. Благо, что отец ушел из семьи, когда мне было тринадцать лет. В противном случае я бы никогда не выехал за границу, ибо отец не дал бы своего на то разрешения.
     Когда мы в последний раз встретились в заводской столовой, он запел фальшивым голосом патриотическую песню из «Резидента». Ее все знают. Песня хорошая и может пробрать до костей. Но у меня она вызвала только улыбку : настолько же фальшивую, как и голос отца.
     Расстались мы по-хорошему. Правда, потом еще пару раз встречались : когда я приезжал навестить мать. Но общение наше было вежливо-натянутым и почти неисренним. Чувствовалось, что отец не может мне простить моего выезда. Хуже того, в его глазах я был наверняка предателем родины. А мне его мнение сделалось давно уже безразлично. Ведь неизвестно еще, кто кого предал : я ли его советскую Россию или он мою имперскую.
     Как видно, предательство лежит в колыбели природы человеческой. Власов предал Сталина. Иуда предал Ииуса. Люцифер предал бога. И так далее и тому подобное. А может, никто никого не предавал, но всего лишь шел своим путем? И когда путь младшего вдруг отделяется от пути старшего, старший начинает называть младшего предателем. Не так ли именно все и было? Любопытно, что распутать узлы истории, как равным образом и человеческих конфликтов, принципиально невозможно. Невозможно потому, что каждый из этих узлов – Гордиев.
     И тем не менее люди из поколения в поколение пытаются это сделать. Зачем? Чтобы придать содержание жизни. Последняя ведь есть по сути своей переливание из пустого в порожнее. И только конфликты – чем глубже и неразрешимей, тем лучше – делают из нейтральной и черновиковой массы сокровищницу художественно оформленных сюжетов.
     Долгое время я считал, что родился не в той семье, в какой следовало. Теперь, когда я доживаю свои дни в благополучной Германии, я не могу принять окончательное решение на этот счет. С одной стороны, я сознаю, что эмиграция (практически любая) слизывает метафизическую ценность человеческого существания, как корова языком, оставляя одни сугубо индивидуальные преимущества : недаром мне снятся только российские реалии и никогда западные. С другой стороны, родись я еще тысячу раз в России, я тысячу раз из нее эмигрирую : настолько вся моя сознательная личность устремлена к каким-то иным берегам. Приходится сойтись, как обычно, на «золотой середине» : я здесь родился, но вовремя отсюда уехал. Тогда и отец мой для меня самый лучший.
     Между нами никогда не было ни особой любви, ни особой ненависти. Плюс к тому он своевременно ушел из семьи. Хотел бы я другого отца? И да, и нет. И спорам между «да» и «нет», если дать им волю, не было бы конца. Но здесь нужно наступить на горло собственной песне. Ибо она подобна завываниям предательских сирен. Кстати, вот вам попутно и обрисовался профиль несомненного и непростительного предательства. Это когда сын или дочь втайне желают иных отца или мать. Или наоборот.
     К чести моей сказать, что замену отцу я даже в мыслях не искал. Надеюсь, что сходное решение он принял и в отношение меня. Так и таскаемся мы по жизни с рамками, откуда чьей-то неумелой жестокой рукой вырезаны портреты : у меня его портрет, а у него мой портрет. Но и здесь есть, как хотите, определенное достоинство, коему нет альтернативы. Если бы мы встретились еще раз – неважно, в каком мире – я бы не знал, наверное, что ему сказать. Однако против общения мыслями без слов, пожалуй, не стал бы возражать. Будда, судя по всему, отказался даже от такого общения с отцом.