Мемуары Арамиса Часть 1

Глава 1.

Я родился в 1602 году…
К чёрту! Я пишу эти записки для себя, а не для каких-то там потомков, которые бы читали их и осуждали меня. Поэтому должен ли я излагать свою биографию, начиная с самого рождения? Разумеется, не должен. Если я захочу об этом написать, то только себе для памяти.  Быть может, я припомню какой-то эпизод из юности или даже из детства. Кто же запретит мне нарушать хронологию и упускать то, что я считаю желательным упустить, если я пишу это исключительно для себя. Вот потому я и позволил себе выругаться. Не престало мне, священнослужителю, подобное. Я ведь не Портос какой-нибудь!
Прав, прав был Ришельё, который говорил, что любая бумага, которая может послужить для изобличения, должна быть немедленно уничтожена. Но ведь и он много чего оставил! В моей тайной комнате много чего хранится, изобличающего и его, и его друзей, и его врагов, и слуг его и господствующих над ним, хотя таких, впрочем, было на земле не так много.
Быть может, и я сам также когда-нибудь сожгу эти мемуары, если решу, что так будет лучше. Пока же я располагаю чрезвычайно надёжными тайниками, и у меня время от времени выпадает десяток свободных минут для того, чтобы записать то, что, быть может, не следует уже хранить в своей памяти. Записать для того, чтобы забыть, чтобы освободить память для более важных сведений, вот для чего я предпринял этот труд.
Я буду беседовать сам с собой. Где же ещё мне взять равного мне по уму собеседника, с которым я мог бы вольно говорить обо всём?
Жизнь сложилась так, что всё, что я знаю, мне, как правило, приходилось держать в секрете ото всех, с кем мне доводилось общаться, все решения я должен был принимать сам, ни с кем не советуясь.
Правда, у меня были друзья. Но и с ними я мало что мог обсудить.
Портос был тем человеком, которому трудно было бы понять ход моих мыслей и разделить мои устремления. Д’Артаньян слишком хорошо мог бы понять меня, даже прежде, чем я бы успел осознать, что дал ему достаточно информации, чтобы он восстановил в своём цепком мозгу всё связи между отдельными событиями и фактами. Не то, чтобы я боялся, что он узнает правду во всех её подробностях, но иногда мне казалось, что ему не следует её знать, во всяком случае тогда, когда он уже мог бы до неё дознаться. Он понимал меня настолько быстро, что это порой меня просто пугало. Поэтому я предпочитал ничего ему не рассказывать, ибо даже в моём взгляде он умудрялся прочитать мои мысли и понять меня даже раньше, чем я сам успевал понять самого себя. Я могу лишь надеяться, что иногда д’Артаньяну не удавалось полностью раскусить меня, впрочем, быть может, он просто не подавал виду. Теперь это уже не имеет никакого значения.
Что касается Атоса, он, скорее,  старался не понимать меня до конца, едва лишь понимал, что дело может касаться слишком деликатных вопросов. Он всегда старался видеть во мне лучшее и не видеть худшего, хотя, быть может, ему не всегда это удавалось, но могу засвидетельствовать, что он очень старался.
Дед мой по материнской линии был тем самым Шико, который служил шутом сначала у Короля Генриха III, а затем и у Генриха IV. Его должность была вполне достойна дворянина, каковым он являлся, поэтому тут нечего стыдиться. От матери мне достались его дневники. Кто бы мог подумать, что Шико вёл дневники! Я выучил их наизусть. Следовало бы их уничтожить, поскольку из моей памяти они уже не изгладятся никогда, а другим это читать не следует. Именно Шико своим дневником научил меня главным основам моего мировоззрения, именно от него я унаследовал свой характер. Я понял главное. Вся страна вращается вокруг королевской семьи. Не обязательно вокруг Короля. Иногда, и даже чаще, чем все полагают, всё решает отнюдь не Король, а кто-то другой, постоянно пребывающий рядом с ним. И этот человек влияет на политику страны, на её финансы, на армию, на флот, на возведение городов и на сокрушение крепостей, на объявление войн и на заключение мира.
Если ты хочешь чего-нибудь добиться, знай, что вблизи Короля это сделать проще. Иногда по-другому просто не получится. Но надо также помнить и о том, что чем ты ближе к Королю, тем ближе ты к смерти, поскольку как милости королевские, так и гнев монарший могут возникать не только вследствие видимых тебе причин, но и беспричинно, или же вследствие таких причин, узнать которые не представляется возможным.
Но бывает и так, что все причины могут быть выяснены и управляться одним лицом. И тогда этот человек может управлять монархом, а, следовательно, и всей монархией.
Таковым был Ришельё. С этим человеком мы сражались, не понимая его, но теперь я преклоняюсь перед его умом и прозорливостью, перед его работоспособностью, перед его памятью, способной удерживать и вещи самые важные, и вещи кажущиеся малозначительными, и даже такие, которые, быть может, малозначительными являются в действительности, но могут в единый миг стать наиважнейшими. Всё он держал в своём уме, и составлял сложнейшие цепочки воздействия на государственную машину не только в пределах Франции, но и во всей Европе, а то и за её пределами. Влияние его распространялось и на Новый свет, и на страны азиатские, а также даже и на такую непонятную страну, каковой является Россия, которая находится ни в Европе, ни в Азии, а застряла где-то посередине и влияет на обе эти части света так, что предсказать будущего её влияния никак нельзя.
Вероятно, я припомню многие наши дела с Марией де Шеврёз. Буду называть её Козочкой, то есть Шевреттой, как называла её Анна Австрийская. Она не позволяла мне называть её так, но здесь я могу позволить себе эту вольность, ибо она уже не прочтёт моих мемуаров, и слава богу.

(Продолжение следует)