2. Солдатская Любань. 1942. Февраль 1945

  Февральским морозным утром 1945 года Леонтий сошёл с поезда на вокзале города Барнаула, вдохнул полной грудью родной сибирский воздух.
  Почти три с половиной года не был он дома. Три долгих военных года! Казалось, что прошла целая вечность.
  Его никто не встречал, он специально не стал сообщать о своем приезде домой из госпиталя, где ему дали увольнение в запас, после трехмесячного излечения, на целых шесть месяцев! Шесть месяцев тишины, без войны! Шесть месяцев без стрельбы и потери боевых товарищей! Шесть месяцев дома, с женой и детьми!
  Какое-то время Леонтий стоял, не двигаясь, наслаждаясь привокзальным городским шумом, на его груди, из-под расстегнутой шинели, виднелись две блестящие медали 'За отвагу' и 'За оборону Ленинграда'. Только сейчас, только здесь в Барнауле, он ощутил то, что война далеко, а дом близко, вот он рядом, каких-то девяносто километров! 'Как долго он не был дома! Целую вечность! Манька-Марийка, дочка, уже во втором классе! Генке - шестнадцать! А Фёдор с Николаем вообще уже - мужики! Николай даже повоевал, по инвалидности комиссован, но, главное живой! Скоро-скоро свидимся!' - мысли вихрем неслись в голове.
  Мимо пробегали гражданские, встречавшие своих солдат, военные, прибывшие, как и он, из госпиталей: кто-то в увольнение, а кто-то и совсем по инвалидности на костылях. Суета вокзала его радовала, где-то рядом в этой суетной толпе смеялись и плакали, но это были слёзы встречи, слёзы радости.
  Из первых двух вагонов выносили на носилках тяжелораненых, эвакуируемых в Барнаульские госпитали, для многих из них война, возможно, уже закончилась. 'Ну, что же, до июля побуду дома, а там видно будет, может и война окончится, а нет - так на фронт! А сейчас бы, самое время, перекусить, да попутку до деревни или, хотя бы до Павловска, поискать' - подумал Леонтий и, прихрамывая на левую ногу, опираясь на палку-трость, вышел в город на привокзальную площадь.
  На площади было людно, поодаль стояли конные подводы из саней-розвальней и саней-кошёвок, да пару полуторок, наполовину крытых брезентом. Некоторые возчики, одетые в длинные тулупы, были явно издалека. В надежде встретить знакомых, Леонтий подошёл к группе пожилых возчиков, куривших самокрутки.
  - Привет, мужики!
  - И тебе, солдат, доброго здравия!
  - Что, всё? Отвоевался, слава Богу? Али как?
  - Али как! Вот, как бы в отпуск домой на полгода. С госпиталя.
  - Ну, это, слава Богу, живой остался! А там, глядишь, и война закончится, походу дела к лету фрица задавим! Кончилась его сила! Похоже, припёрли мы его к стене-то! Так, солдат?
  - Похоже так! Но уж больно он сопротивляется, сволочь!
  - Да и народу-то сколько положил! У нас в деревне в каждом доме, почти, похоронка. А где и две! Вот такие дела!
  Мужики некоторое время курили молча.
  - А ты, сам-то, с какой стороны будешь?
  - Из-под Шелаболихи я, с деревни Новообинцево. Вот, думал, может, кто из земляков среди Вас есть, или из ближней деревни, или из Павловска.
  - Да был здесь один из-под Павловска, из Рогозихи, вроде. Кого-то привёз встречать тоже. Вон его сани стоят у чайной, а сам-то, наверно, для согреву зашел чарочку принять.
  - Где воевал-то?
  - Под Ленинградом. С января сорок второго всё там, под Ленинградом.
  - Долго в госпитале-то пролежал?
  - С начала сентября сорок четвёртого.
  - Долго, однако! Серьёзное ранение.
  - Да, в бедро и в колено попало. Третий раз за войну. Два раза-то более-менее, а вот в третий раз - хорошо задело. И главное опять в левую ногу, как на Гражданской. 'Везучая' нога!
  - Да, уж!
  - Ну, ладно, мужики, спасибо вам!
  - За что спасибо-то? Это тебе, солдат, спасибо за службу твою.
  - Прощевайте! Пойду в попутчики проситься, авось повезёт.
  - Да повезёт, куда он денется-то!
  Леонтий направился к чайной. Внутри в прокуренном зале, пропахшем пивными парами, несколько небольших компаний мужиков решали насущные вопросы за кружкой пива. За крайним столиком сидел мужичок в сером тулупе, перед ним было полстакана с водкой, шматок сала с луковицей и хлебом, это явно был тот возчик из Рогозихи, он-то и нужен был Леонтию.
  - Привет, земляк!
  - И тебе, солдат, не хворать. - Рогозянин, степенно допил водку, закусил.
  - Ты ведь, земляк, из Рогозихи будешь?
  - С Рогозихи. А ты, вроде как, не с нашей деревни. Откуда знаешь про меня-то?
  - Да мужики, там, у вокзала, сказали. А я из Шадры, из Новообинцево, значит. Вот напроситься хочу у тебя, до Павловска добраться. А там, уж, я и пешком доберусь до деревни, или в попутчики попаду к кому-нибудь.
  Рогозянин не торопясь завернул сало, остатки хлеба и лук в тряпку, сунул сверток в карман тулупа:
  - Я то что, а вот председатель даст добро так по мне и поезжай.
  Перекусить Леонтию не удалось.
  Они вместе с возчиком вышли из чайной и направились к саням, количество которых заметно поубавилось, разъехались.
  - Вона и председатель с супругой идут. Она у него на курсах каких-то была в Новосибирске. Поговори с ним, мужик он нормальный, тоже бывший фронтовик.
  От вокзала к ним подходили женщина и мужчина. Мужчина немного прихрамывал. 'Видимо, тоже ранение в ногу было' - подумал Леонтий.
  - Добрый день, председатель! Земляка до Павловска не подбросите? Своим не стал сообщать, нежданно решил приехать.
  - С Шадры он, из Новообинцево.
  - Добрый-добрый, надеюсь! Отвоевал, значит.
  - Нет ещё, на полгода, до июля на излечение еду. Фамилия моя - Гуляев. Леонтий Сергеевич.
  - Ну, что ж, усаживаемся в сани, а по дороге и поговорим. Не поспешая, часов пять до Павловска будет, так что время есть наговориться.
  Застоявшаяся лошадь, резво взяла с места, быстро перейдя с шага на мелкую рысь.
  - Добрая лошадь, легко идет.
  - А ты где воевал-то, Леонтий Сергеевич?
  - Да, с января сорок второго, все под Ленинградом да около него. Вначале в кавалерии, а потом стрелком, пешим ходом да ползком.
  - Да!... Не сладкое дело, война! Страшная и жестокая.
  - А ты, председатель, видать тоже фронтовик?
  - Да, был фронтовик. А вот весной сорок второго уже и отвоевался. Комиссовали в чистую.
  На этом не длинный разговор двух солдат и закончился, до самого Павловска Леонтий и председатель перебросились ещё несколькими короткими фразами: не любили фронтовики о войне говорить, не любили и не хотели. Укутанные в теплые тулупы, под размеренное покачивание саней, мерный скрип полозьев о снег, похрапывание лошади, попутчики периодически погружались в короткий сон.
  К вечеру въехали в Павловск. В центре села остановились, чтобы размять ноги.
  - Леонтий Сергеевич, я вот спросить тебя хочу: а Николай Леонтьевич из Шелаболихи, случаем не твой сын?
  - Николай? Мой. Старший сын. А, что?
  - Да дельный парень! Сейчас он - первым секретарём райкома комсомола работает в Шелаболихе. Серьёзный и деловой парень! Отличный будет из него руководитель и хозяйственник! Я как-то в городе на совещании с ним познакомился. Молодой, боевой парень, он тогда ещё с костыльком ходил, прихрамывал. Да мы многие так, война пометила навсегда.
  - Да, пометки на всю жизнь получились. Ну, спасибо тебе, председатель! Приятно слышать такое хорошее о сыне! Ну, и спасибо Вам, что подвезли! Может, ещё и встретимся!
  - А в Павловске-то есть кто? Свои?
  - Есть! Переночую, а завтра и дома буду!
  На следующий день, ближе к полудню, Леонтий вошёл в родную деревню. То ли показалось ему, что солнце светит ярче, а воздух чище и мягче, а от снежных сугробов исходит такая легкость, какую он уже давно не испытывал, что хотелось бежать вприпрыжку, как в далёком детстве, то ли на самом деле было так. Комок подкатил к горлу, сердце застучало быстро-быстро, готовое выскочить и бежать впереди него, глаза увлажнились. Такого с ним ещё не бывало, а если и было, то когда-то давно - давно, в другой жизни, да затерялось, затёрлось и позабылось...