Приметы Времени

       Перович проснулся, уставился в невидимый по случаю раннего часа потолок, полежал немного привыкая к темноте и вытряхивая из головы остатки сонного дурмана, слегка поворочался, неуклюже разминая тонкие стариковские косточки, но вставать не стал.
       Время ещё было. Он не мог точно сказать сколько, но однозначно — было. Об этом свидетельствовала как вязкая предрассветная тишина, нарушаемая лишь мерным перестуком исходящим от висящих напротив его кровати, старых, купленных ещё в советские времена часов-ходиков, так и молчание пристроившегося на прикроватной тумбочке электронного будильника.
       Нет, если бы старик только повернул голову, то он смог бы увидеть время, благо цифры на электронном табло горели в темноте неярким зелёным светом, но он совсем не хотел поворачиваться. И видеть время он тоже не хотел. Зачем себя расстраивать? Зачем думать о времени раньше времени?
         "Увидеть время" и "О времени раньше времени"... Старик улыбнулся невольно сложившемуся в голове каламбуру. Вот интересно, а можно ли на самом деле увидеть время? Ведь чтобы увидеть время недостаточно просто посмотреть на часы. Вот он, Перович, видел время? Наверное да, видел. Родившись ещё до войны, он видел и голод, и послевоенную разруху, и Хрущёвскую оттепель. Видел застой, а после и развал Союза, воровство, нищету, снова голод созданный уже искусственно, предателями пришедшими к власти. Он видел дефициты, талоны, страну превращённую в руины и как следствие — лихие девяностые. Долго пожил Перович. Хорошо ли, плохо — уже как-то и не важно. Но долго. Как говорится — что да, то да..
       Он в отличие от многих, действительно видел и знал время. И как раз это знание несло в себе понимание того, что время торопить не нужно. Всему своё время. А коли чего-то не суждено, то так тому и быть.
       Он снова поворочался. Как-же тихо сегодня в квартире... Как-же спокойно... Да и на улице тишина. Даром что второй этаж, а ни хлопка двери в подъезде, ни шагов, ни голосов, ни шороха шин по асфальту... Ну точно ведь.. Суббота.. Ради неё родимой собрался вставать в такую рань. Про неё же родимую и запамятовал...
       – Эх... Старость не радость, молодость не жисть, — проворчал Перович и начал подниматься с кровати.
        Поднимался долго. Скрипуче. То бок прострелит. То плечо. То спину. Эх-эх-эх.... Суббота...
       Можно подумать, что в другие дни он, Перович, вставал позже. Совсем стар он стал. Нет уже сна. Утёк сон. Вот и с вечеров не спалось ему долго. Всё ворочался, всё мысли в голове катал да место себе искал. И по утрам тоже...
       А по субботам так и вовсе — казалось и утро ещё не началось, а он уже спать не может. Но тем не менее, по субботам, Перович постоянно включал отключенный в иные дни будильник. Суббота – его, Перовичев день, вот и боится проспать. А как же иначе? По субботам "Пятёрочка" вывозит на местную помойку скопившееся за неделю просроченное да негодное. А это хоть и испорченные, но продукты. Какое никакое, а подспорье местным пенсионерам, да нескольким подтягивающимся к этому времени, к помойке, бездомным.

       Старик зашарил ступнями по полу и нащупав дранные допотопные шлёпанцы некогда вырезанные им из обычных тапочек с бортами, неуклюже вставил в них сухонькие ноги, постоял с минуту и забормотав "надо, надо" двинулся в сторону уборной.
        Шарк-шарк... Шарк-шарк... Шарк-шарк...
        За окном чирикнуло. Сначала сонно, несмело, потом ещё и ещё, и вот уже этот "чик-чирик" подхватило соседнее дерево, и засвистал, засмеялся предрассветный воздух бодрым птичьим пересвистом, весело приветствующим дрожащий и начинающий проясняться полумрак спящих субботним сном улиц.
        Да уж... Раньше обычного началось это утро. Раньше...

       Писк будильника настиг почти дошаркавшего до санузла старика в коридоре, но Перович и не подумал возвращаться в комнату. Знал, что попищит электроника пару минут, попищит, да умолкнет. А чего вы хотели? Технологии!
       Эту технологию, Перович нашёл около подъезда, лет эдак пятнадцать назад. Наверное кто-то просто поленился донести ненужную вещь до свалки. Тогда технология не работала, но выручил его, разбирающийся в подобных штуках, местный дворник, Гришка. В простонародье Гришка-Дурак.
       Умным был Гришка непомерно. Умным и рассудительным. Когда-то даже в институте учился, да не абы где, а аж на целом филфаке. Перович то знал доподлинно, что именно благодаря философскому образованию, прозвал его острый на язык дворовой люд Гришкой-Дураком. Ну не любят в нашей стране умных. Тем более рассудительных. Тем более с интеллектом выше крыши, но со статусом ниже плинтуса.. О такого сам Бог велел хорошо если ноги вытереть, а то и жопу обтереть. Опять же — для самооценки большая от того польза. Не нужны супердержаве убеждённые философы, да ещё и правдолюбы! Не нужны! Вот и скатился краснодипломник Григорий Вяткин до местного дворника — Гришки-дурака. Благо не обозлился на людей и своё место в жизни принимал с бесхитростным достоинством Диогена Синопского. Помогал чем мог, да и проставленной поллитрой не брезговал, брал, чтобы хороших людей не обидеть.
       А вот с Перовича, Гришка не брал ничего. Помогал как сам выражался, сообразно душевному требованию. А если ещё проще — Гришка давно дружил со стариком, болтал с ним при встречах, порой даже забегал ненастным зимним вечерком, на стаканчик чая.
       Однажды, вот за таким вот стаканчиком чая, изрядно поддавший перед этим Гришка-дурак и сказал Перовичу, что любая старость зиждется на жалости ибо живёт за счёт сочувствия близких, и что старость по сути своей, для нашей великой страны, явление абсолютно бесполезное. Ну кому в наше время нужен опыт прожитых кем-то лет, да слезливые истории давным-давно минувших дней? Вот в Доме-2 или у Малахова — это да. Вот у них действительно истории так истории! Жизнь бурлит, а кровь кипит! А у стариков, что? Однообразные рассказы о том, что при Сталине небо было синее, а при Брежневе трава зеленее да хрен стоял? Потому-то, в силу своей бесполезности, одинокие старики и предоставляются сами себе. Потому и жрут с помойки, а после помирают от отравлений в мрачном одиночестве запертых изнутри хрущёб.
       Запретить старикам есть что попало? А зачем? Если наши "командармы" живущие в угоду своим друзьям-олигархам, не хотят запретить последним потраву здорового и работоспособного населения страны дешёвыми Е-добавками, нитратами и прочими пальмовыми маслами, то что говорить о гражданах дряхлых и окружающим ненужных? Как говорится: "Умер Максим, да и хрен с ним". Эдакая социальная эвтаназия... Выбраковка проводимая средь бела дня, по принципу естественного отбора, с молчаливого согласия социума... Увы и ах, конечно, но... Но лучше бы они в выносимую на помойку дрянь, сразу добавляли крысиный яд, а не растягивали эту позорную агонию... Так было бы честнее... И старикам, опять же, не так было бы стыдно ибо: "Мёртвые сраму не ймут"...

       Сказал всё это Гришка, а потом надолго задумался. А через какое-то время добавил:

       — Вот зачем тебе эти отбросы, Владимир Петрович? Это же даже не подачки! Это унижение чистой воды!

       И ведь прав был Гришка. Во всём прав, и дело тут было даже не в просроченной годности, а в том, что по истечению этой самой годности, продукты почему-то не выбрасывали сразу, а выдерживали ещё как минимум неделю а то и поболе. Но вот для чего?.. Неужто для того, чтобы увеличить вероятность отравления? Ведь знают же, сволочи, что не залежатся продукты в контейнере, а тут же разлетятся по рукам и желудкам малоимущих, бездомных и просто голодных пенсионеров.
       И то ещё смущало, что зная о поджидающих списанного продукта людях, продавцы не просто выгружали продукты из тележек, не просто ставили пакеты да упаковки возле помойки, но старались закинуть их в самую глубь контейнеров, да ещё в таком порядке, чтобы на пакеты с непонятного цвета колбасами, обязательно стекали разбитые сверху яйца, а надорванные упаковки кислого молока обязательно пачкали что-то из того, что выглядело более ярко или (если это слово вообще применимо) респектабельно, после чего, кто-то просто разворачивался и возвращался в подсобку, а кто-то вставал в сторонке, да под поганые шуточки и комментарии снимал на телефон копошащихся в контейнерах старичков, теснящих и оттирающих друг-друга от этой незамысловатой человеческой "кормушки"...

       — Да уж, Владимир Петрович, — продолжал Дурак. — Хорошее вы себе будущее отстроили... Достойную старость... Тут вам, собственно и "везде дорога", и  "везде почёт"...

       Под эти невесёлые мысли, Перович наконец дошаркал до санузла и щёлкнув выключателем открыл облупившуюся от времени дверь. Справив первостепенную нужду, он развернулся к пожелтевшей от времени раковине, повернул вентиль холодной воды, но неожиданно для себя замер, уставившись в висящее на стене зеркало. Из отражения, на него глядело безразличное лицо уставшего от жизни старика, со впалыми щеками покрытыми жесткой седой щетиной и красными от бессонницы, слезящимися глазами..
        — Да.. Дошёл... Дошёл старый ты сучок, — вслух буркнул он. — Ну да ладно.. Реки не текут вспять, жизнь не дешевеет, а деды не молодеют... А теперь умываться!

         Освежив лицо и причесавшись, старик заковылял на кухню, отмечая про себя, что упорядочив ход мыслей, холодная вода совершенно не подняла настроения.

     А ведь пав был Гришка во всём. Даже как-то жестоко прав.
       Перович перебирал в памяти лица стариков разбредающихся от помойки. Каких только эмоций не было на этих лицах. И румянец стыда, и униженная безропотность, и попранная гордость выдавленная из стариковской души в виде одиноко текущей по щеке слезы. А взгляды! Память Перовича оживила целую вереницу, нет — целый каскад взглядов!
         Здесь были самые разные глаза — бесцветные и выразительные, окруженные сетью глубоких морщин, красные и слезящиеся как у Перовича. Кто-то опускал взгляд, кто-то смотрел с вызовом, будто хотел грянуть громко, так чтобы услышал весь Мир: "Ну что сссуки? Что, владыки??!!!! Вы всем довольны? Сладко вам? Сытно???!!!! Слуги растоптанного вами народа, отожравшиеся на людских бедах! Это вы разрушили то, на что мы положили свои жизни! То, за что мы трудились, воевали, боролись!!!! Вы подменили наши ценности! Вы украли у нас всё — наше настоящее и будущее! Даже нашу идею вы и украли, извратили и смешали со своим дерьмом! Будьте же вы прокляты, нелюди!!!!"
       Были здесь глаза и откровенно безумные, и смиренные, и горящие мелкой шакальей радостью...

       Вот оно, превращение людей в животных. И не важно в каких — в безропотных овец, в шугливых крыс, в шакалов, стервятников и прочих падальщиков... И как же мало для этого нужно... Всего-то забыть о том, что ты человек...

       Перович прошёл на кухню, взял с полки небольшой эмалированный ковшик и набрав воды, совсем немного, на стакан, не более, водрузил его на стоящую у окна, потёртую двухкомфорочную "Мечту". Потом достал из шкафа чистую кружку и опустив в неё переживший несколько заварок чайный пакет стал ждать закипания. Он называл это чаепитием, хотя от чая в пакете не осталось ни цвета, ни запаха ещё позавчера. Ну да ничего. Тут главное видимость. Некий ритуал, хоть и основанный на самообмане, но тем не менее позволяющий принимать ситуацию под лозунгом "всё как у людей". Именно поэтому, он и не выбрасывал последние, давно "застиранные" им пакеты, а бережно складывал на чистое блюдце, которое хранил на покрытом клеёнкой подоконнике.

        Да.. Сколько раз говорил ему тот же Гришка-Дурак, что при всей своей внешней убогости, каждому человеку нужно хранить в себе человека или хотя-бы то, что от него осталось. Ценить, лелеять и взращивать. Однажды даже подбросил гениальную мысль — брать деньги с жильцов, привыкших оставлять Перовичу своих детей, так-сказать на передержку.
       Ну да, была у местных молодых мамочек такая привычка. Нужно например с мужем в кино или в гости, а за окошком вечер. И ребёнок держит, ну прямо как на цепи. Вот и спихивали его Перовичу на пару-тройку часов. Ну а что? Перович был дед безобидный, не пьющий, не курящий и даже "не выражающийся". Со всех сторон положительный, да к тому же проверенный не одним вынянченным поколением нынешних школяров и студиозусов. Даже кличка "Перович" прилипла к Владимиру Петровичу благодаря одному из малышей, рыжего картавому Веньке, который заимел привычку при каждой встрече, вырывать свою ладошку из строгой маминой длани и бежать навстречу старику оглашая двор громогласными воплями: "Мой Пеловись!!! Хосю к Пеловисю!!!"
       — Ну вот как вот брать деньги с этих пичуг за их птенчиков? — говорил он Гришке. — И любить их, тоже за деньги? Нет Гришенька... Любовь за деньги на Руси всегда называлась иначе...
       Владимир Петрович никогда не был против подобных визитов. Случалось скучно ему, мысли грустные голову пучат, а тут звоночек в дверь... И вроде бы не отворил ещё, а уж знает, что увидет стоящую на пороге мамочку с извиняющейся улыбкой тискающую своё пухлощёкое чадо. Распахивает старик дверь, отодвигается чуть в сторону освобождая проход, всем своим радужных видом показывая "проходите в дом", да ещё и второй рукой изображает нечто подразумевающее "милости просим". И проходили. И оставляли.
    Правда в последние годы, в их дворе появилось пара новых, довольно бесцеремонных дам из серии "Я-же-матерей". Те были как-то претензиознее, если не сказать наглее прочих. В квартиру вырвались целеустремлённо, не ожидая приглашения, с недовольством оглядывали царящую там стерильную нищету, позволяя себе выразить недовольство по поводу потёртого паласа в прихожей, старого чёрно-белого телевизора или застиранного панно с оленями над пружинной кроватью, ставили перед ним небольшой пакет и скороговоркой выдав оторопевшему старику ценные указания, типа: —"Вот, Владимир Петрович, здесь ему на завтрак и на обед. Сосиски свари. Яйца обжарь с обеих сторон. По другому он есть не станет. А вот это, если Проша захочет перекусить. И смотри, не вздумай давать ему свою помойку! Ужинать не нужно. К вечеру заберу." — стремительно покидали квартирку.
        В такие дни, Перович просиживал с детьми по долгу. Он не спорил. Да и не спрашивал ни кто его мнения, ибо его мнение "Я-же-матерей" не интересовало вовсе, как собственно и то, чем будет питаться сам Перович. Они просто использовали старика так же, как использовали всех и вся вокруг себя. Что ж, это были довольно наглядные примеры эпохи повального потре****ства. Вот только Владимир Петрович справедливо рассуждал, что их дети тут совсем не при чём и потому, старался жить так, чтобы никого не обидеть и (упаси Боже) не обделить вниманием.
       А ещё,  он любил наблюдать из своего окна выходящего во двор, как взрослеет вчерашняя малышня, переставая сначала ходить за ручку с родителем, позже начиная носится по двору и вовсе почти самостоятельными стайками, ограниченными лишь подслеповатым контролем двух-трёх сидящих у подъезда бабок, а ещё позже, просто проходящая сквозь тот же двор, компаниями парней и девушек, жестикулирующих и оживлённо обсуждающих школу, взрослых, планы на вечер и ещё не весть Бог что.
        Когда-то, ещё много-много лет назад, Перович заметил, что перед тем, как окончательно повзрослеть, почти все подростки проходили одинаковую стадию. Он называл её стадией Го'готов. Называл беззлобно, в шутку и конечно же не вслух, ибо знал, что Го'готы существа по своему нежные и даже внезапно обидчивые.
       В былые времена, подростки-Гоготы любили собираться шумными компаниями в самых безлюдных частях дворов и парков, словно бы бросая вызов угрюмому взрослому миру – громко гоготали над плоскими шутками, пробовали на вкус алкоголь, бренчали на гитарах и часто старались казаться хуже, чем они были на самом деле. Это поведение в кругу Гоготов считалось более независимым а потому крутым. Сам Перович прекрасно понимал, что всё это напускное и конечно же не навсегда. Просто в период взросления, Гоготы создавали свой, тесный, старше-подростковый мирок вчерашних детей, уже сегодня всячески старающихся уйти от тотального  контроля взрослых. В этом мирке, они проверяли на прочность окружающую их реальность, находили единомышленников, набивали свои первые шишки и проливали первые, почти взрослые слёзы.
       Но так было раньше. Нынче осёдло-дворовых Го'готов практически не осталось. Они не соблазнялись ни парком, ни скамейкой ибо днями и ночами этот новый подвид, сидел за своими железными коробками по имени КОМПУКТЕРЫ. Эдакие Гоготы-недоГоготы, наглые и хамоватые, но только уже не в быту, а в переписках с незнакомцами. Будучи героями в играх и в интернет коментах, в реальной жизни они превращались в атрофированные, прыщавые тени.... Хотя... В торговых центрах да на улицах, хоть и изредка, но встречались компании молодёжи, чем-то напоминавшие Гоготов былых времён, но это были уже не совсем Гоготы, а скорее Шопо-Го'готы. Они так-же кричали, гоготали над пошлыми шутками, размахивали руками, вот только все их разговоры сводились к шмоткам, играм, вейпам, энергетическим напиткам и прочему банальному – "купил" и "где купил".
       Как бы то ни было, для Перовича все они были наивными, ничего не знающими о взрослой жизни, детьми. Детьми, достойными светлого будущего. А прочее... Прочее, не более чем пыль времени. Приметы эпохи.

       Собственно он и сам был не более чем приметой эпохи. Эталон интеллигентности четверть века назад — кем он стал сейчас? Не более чем нищим больным стариком, мизерную пенсию которого радостно пожирают аптека и коммуналка... Ну на хлеб остаётся да на макарошки... А вот на масло к этим макарошкам, уже — шишь. Может потому он и престрастился ходить на эту трижды проклятую помойку? Другие ходят, а он что, лысый? И с совестью вроде договорился, и с гордостью. Всё ведь в обёрточках да в целофанках, в тетропаках да с этикеточками. А прочую грязь и утереть можно...
       Вот только душу как утереть? Как выблевать этот мерзко пахнущий осадок въевшийся в самые её недра?...

       Перович посмотрел на нетронутый "чай". Потом на часы. Да.. Задумался.. Упустил время. Теперь можно и не спешить. Никуда не спешить. Не сегодня, ни потом. Ни в эту субботу, ни в следующую. Хватит. У него то сейчас хоть макарошки есть. А в войну и этого не было. Так ему ли расстраиваться? Ему ли, ребёнком пережившего врага внешнего, стенать и унижаться? Они выстояли, выжили и даже смогли поднять из руин Великую Страну! Да, сейчас сложнее. Сейчас иной враг. Внутренний. Этот враг как старорусский упырь румянится и толстеет пожирая жизни, а вместе с ними и души тех, кто идёт под его же знаменем. Кто верит ему. Вот только Владимир Петрович давно уже никому кроме себя не верит, а с недавних пор ещё и понимает, что душа человеческая, есть самая великая ценность. Так неужели он отдаст её упырям за кусок просроченной колбасы? Нет. Не отдаст. Пусть будут макарошки. А заберут макарошки, так значит и всё. Значит и пришло его, Перовичево время. И тогда будет легко, ясно и тепло. Как на Солнце.

       Почему ему снова пришла мысль про Солнце, Владимир Петрович не знал. Пришла и всё. Впервые, эта мысль постучалась ему в голову ещё зимой.
        На дворе стоял конец января и конечно же новогодняя ёлочка в комнате старика, к этому времени всё ещё не была разобрана. Уж очень любил Перович это нечастое украшение своей унылой лачуги, а потому и расставался с ним без спешки. Включал вечерами. Смотрел на огоньки. Вспоминал как покупали они с ныне покойной Танюшей эту маленькую красавицу в местном универмаге. Дивно было в те времена иметь пластмассовую ёлочку. Дивно и дорого. А они взяли и купили. К ним заходили соседи. Смотрели и удивлялись.
        Это нынешнее поколение, избалованное китайскими изысками, назвало бы Перовичеву ёлочку пластмассовым чудищем, или как однажды выразился Гришка — зелёным крокодилом без головы и хвоста. А тогда, наряжать это чудо и для Володи, и его жены Тани, было целым ритуалом. Сначала, они доставали её из коробки и аккуратно сбирали из разрозненных частей в небольшое, но цельное деревце. Потом крепили к деревянной крестовине, любовно оглаживая каждую веточку. Потом Володя опутывал деревце самодельный гирляндой с цветными лампочками и приносил ещё две коробочки, уже поменьше. В одной, были игрушки доставшиеся Тане в наследство ещё от её бабушки. В другой, игрушки Володиной мамы. Они вынимали их и очищая от ваты которой были проложенны игрушки для пущей сохранности, бережно вешали их на бледно-зелёные платмассовые ветки. Вслед за игрушками шла разноцветная мишура, серпантинки, снежинки, дождинки и прочие блестяшки. А потом, они включали гирлянду, гасили свет, брали друг друга за руки и усевшись на кровать, долго-долго смотрели на ёлочку.
       Сейчас, Перович смотрел на ёлочку один. Смотрел словно это была совсем не ёлочка, а окно в иной мир, в котором оживали разноцветные тени прошлого — порхали тёплые Танины руки, блестели глаза, задорно звенел смех и кружила надежда в обнимку со счастьем по не успевшей ещё запустеть и обветшать, однокомнатной квартире.

       Утро того злосчастного январского воскресенья ознаменовал долгий звонок в дверь. Звонили настойчиво, нервно, нетерпеливо. Звонок не прекращался и пока Перович обувал тапочки, и пока со стариковской суетливостью семенил к в прихожую, и даже когда уже поворачивал ключ в замке. Звонок будто кричал: "Эй, старый! Ходу! Ходу! К тебе пришли занятые люди! Ходу! Ходу! Ну что ты там тележишься!"
        Собственно тогда ещё ничего нового не произошло. Перед распахнутой Перовичем дверью, стояла очередная мамочка. Та, что из новых. По всей видимости она куда-то очень спешила, а потому, отодвинув старика вихрем внеслась в прихожую и поставив перед ним своего унылого от предстоящего времяпровождения пупса лет пяти, скороговоркой оттараторила какие-то наставления. После, сочтя, что миссия по передаче материнских обязанностей добросовестно выполнена, повесила на ручку двери пакет с какой-то детской снедью и не удосужившись закрыть за собой дверь скрылась из виду.
       Перович уже знал этого малыша. И всё бы ничего, да вот только в свои пять лет, мальчишка был до одури избалован цифровыми изысками и жизнь без маминого смартфона наполненного играми и мультфильмами представлядась ему довольно пресной. Бесцветной. А может быть и не представлялась вовсе. А у Переровича смартфона не было от слова никогда. Был сломанный телевизор. Был будильник с зелёными светящимися цифрами. Был пылесос без трубы. А вот смартфона — нет.
       На читаемые Перовичем сказки, на снятые с полки книжки с картинками, на выводимые высоким, по стариковски дребезжащим голосом песни-частушки и прочие люли-люли-гопы малыш не обращал абсолютно ни какого внимания, с каждым часом становясь всё угрюмее и когда эта депрессия уже подходила к своей логической кульминации да готова была взорваться здоровой детской истерикой, на выручку неожиданно пришла ёлочка.
       Нет, на старинные игрушки, Олежек не обращал ровно никакого внимания, пока Перович не догадался включить гирлянду. Малыш тут же оживился. Его надутая мордашка осветилась счастливой улыбкой и на смену мелькнувшему на ней любопытству, пришёл настоящий восторг! На минуту, старику даже показалось, что мальчик неожиданно уверовал в чудо. Он ходил вокруг ёлочки, смеялся, пытался потрогать "волшебные огоньки" пальчиком, а потом, сев на коврик напротив пластмассового деревца, растворился в каких-то, только ему ведомых мечтах.
       А разомлевший от умиления Перович, сочтя, что ненастье миновало и оставив огольца наедине с неожиданной сказкой, ушаркал на кухню, готовить ему обед.
       Но гроза грянула позже, когда до старика донёсся запах горелой пластмассы сопровождаемый восторженным детским визгом.
        Первым, что увидел старик ворвавшись в комнату, была горящая ёлка. Пластмасса огненными слезами стекала с нескольких веток, горящими каплями крапя старенький деревянный пол. Пламя уже успело перекинуться на штору и поползти вверх, когда старик, сбросив с себя на мгновение охватившее его оцепенение, схватил с кровати толстое ватное одеяло и набросив его, вслед за содранной вместе с гардиной материей, на предварительно заваленную набок ёлку, обжигая одетые в худые шлёпанцы ноги, прыгнул сверху, растаптывая пытающийся выбраться из под ткани огонь. Занявшееся было ватное одеяло, уже не горело, но тело, исходя едким густым дымом. Забежав в ванную комнату, старик схватил первый попавшийся под руку таз и набрав его до половины, вновь побежал в комнату. Выплеснутая на одеяло вода плохо впитывалась в синтетическую ткань, собираясь вокруг в огромную мутную лужу, но после того, как Перович повторил процедуру несколько раз, тление прекратилось.
       Сгробастав визжащего от радости Олежика, Перович выскочил в подъезд и забарабанил в соседские двери.  Может соседей не было дома, а может им было не до старика с его неожиданными проблемами, но ему ни кто не открыл. Так и простоял около часа, прижимающий к груди ребёнка (откуда силы взялись?), Владимир Петрович на пустынной лестничной клетке. А после, вернулся в пропитанную запахом гари квартиру.
        Беды не случилось. Но витающий по помещению едкий запах ватного дыма и плавленной пластмастмассы, сдобренный радостным и эмоциональным рассказом ребёнка, озлобил вернувшуюся мать. Отматерив старика и бросив на прощание: "Старый козёл" и "Засужу", баба хлопнув дверью скрылась из виду.
       Никакого суда конечно же не последовало. Но некие последствия все-же были.
       Как оказалось, на лестничной клетке, Перович и Олежек были не совсем одни.
       На следующий день, в дверь к Владимиру Петровичу постучался Гришка и дыхнув в лицо старику свежий понедельничный перегар, поведал о том, что наблюдавшая в глазок за их вчерашним стоянием, соседка Любка-цветочница, уже сегодня рассказывала собравшимся в кружок дворовым бабкам о том, как нескромно старик обнимал жавшегося к нему "перепуганного малыша".
       "И за что он только его сердешного не хватал! — закатывая глаза причитала она. — И за бочки, и за попку! От и говорят же люди, что в тихом омуте черти водятся! Сначала чуть не уконтропупил маленького... А потом.. Старый педофил!"

       Конечно же грош цена Любкиным рассказам. Ни кто ей конечно же не поверил, а одна бойкая старушенция даже прикрикнула:
        — Уж больно Любка, твои сплетни гнусно воняют. Свалила бы ты, старая пакостница, отсюда подальше!
        Вот только после этого рассказа, посмеиваться стали над Перовичем, шушукать о чём-то противно улыбаясь и исподтишка указывая на него пальцем, а пару раз проходящая мимо старика пацанва, поравнявшись с ним, громко, будто стараясь напугать, кричала: "Педофил!!!" и тут же бросалась наутёк.

       Порядок в квартире Владимир Петрович потихоньку навёл и уже черерез несколько дней, ничего не напоминало о неприятном происшествии. На шутников он не обращал внимания, а прочие.. Да что ему дело до прочих, хотя.. Соседей, желающих оставлять со стариком своих детей, значительно поубавилось. Ну да ладно. Плуг коню не помощник. Вот только ещё сильнее вцепилось в старика одиночество.
       А ещё, у него не стало одеяла. Мёрз по ночам Перович. Сильно мёрз. Прямо до озноба в костях. Диванное покрывало накинутое на простынь тепла не давало, а денег на новое одеяло попросту не было. Да и старенький обогреватель уж лет пять как сломался.. Гришка обещался посмотреть, да видно всё руки не доходили.
       Вот именно во время одной из тех бессонных, наполненных вселенской пустотой ночей, трясущегося от озноба Перовича впервые посетили мысли о Солнце. Как там, на светиле? Тепло небось. А может даже жарко. Ну да ведь как известно жар костей не ломит! А ещё, там наверное ярко и радостно! И конечно же светло. Ведь нет же на Солнце ночи! Её там просто не может быть!
       Перович цеплялся за эту мысль, развивал её и ему на самом деле становилось немного теплее.
       Однажды, коротая с Гришкой очередной вечерок, Владимир Петрович даже высказал мысль о том, что наверное всё-же не зря некоторые племена древних славян поклонялись Солнцу. Скорее всего, они понимали, что именно на Солнце находится настоящий Рай с его вечной жизнью. Наверное потому и сжигали они безжизненные, остывшие тела своих соплеменников, дабы через жар и пламень, вознеслись их души не куда-то, а на Солнце и там жили в огненных избах, ходили по огненным дорогам, купались в огненных реках. Наверное и любовь там горит неугасимым пламенем, а жизнь счастливая кипит и бурлит наполняя их суть вечной, небесной радостью! Радостью от того, что светят они сверху тем, кто живёт внизу, страдает и мёрзнет. Греют их и направляют на пути истины.

       Гришка тогда ничего ему не ответил, только посмотрел на старика длинно и пристально, покачал головой и пообещав в очередной раз, починить обогреватель, как-то тяжело встал из-за стола и так-же тяжело удалился... Ну да... Философ...


       Полуденное октябрьское солнце уже во всю заливало кухню, как бы намекая, что засиделся нынче Перавич. Задумался. Вроде бы ни о чём конкретном, но в тоже время глубоко и обо всём сразу... На помойку к Пятёрочке не пошёл,  зато целый пласт жизни перелопатил. Эх... Ещё на той неделе, он не позволил бы себе пропустить субботу. А именно сегодня понял вдруг, что не нужна ему такая еда. И жизнь такая тоже не нужна. Пусть уж лучше впроголодь. Так честнее. Самому перед собой честнее. И Солнечнее.

       Владимир Петрович поймал себя на том, что его мысли опять кружатся вокруг Солнца. Может быть дело в том, что до новой зимы осталось не многим более месяца? Ну так что ж с того? Теперь, у него есть мысли о Солнышке, которые не дадут ему замёрзнуть.

        Но кое чего, Перович всё-таки не понимал... Вот почему у многих людей, такое неоднозначное отношение к Солнцу? Любят же люди ясную погоду и тепло, но при этом почему-то не любят слишком много тепла, заявляя, что им от этого жарко. Они что, совсем не понимают, что слишком много тепла быть не может?
       В связи с этим, Перович часто вспоминал одного из своих старых знакомцев, некогда популярного литератора, известного своим современникам под псевдонимом Леонид Афанасьевич Хлебный. А вот для Перовича, поэт и прозаик Хлебный из покон века был просто Лёнькой. Лёнькой Макаровым. Нет, они не то что бы дружили, просто были времена, когда жизнь часто пересекала пути этих двух стариков, которые тогда ещё не были стариками. Пронеся приятельские отношения через жизнь, они не потеряли их и в старости. Встречаясь у почты или магазина останавливались, жали протянутые друг-другу ладони, а коли позволяла погода, то и беседовали.
         Перович знал, что Леонид ненавидел зиму не меньше чем он сам и не веря в чудеса, каждую новую весну ожидал с таким нетерпением, трепетом и надеждой, словно именно она могла распахнуть перед ним дверь туда, где начиналась его личное чудо. Но чуда вновь не происходило и разочарованный Леонид вновь превращался в рьяного атеиста и трезвомыслящего реалиста.
       К слову сказать, умер Лёнька Макаров, как раз весной. В первый, по настоящему солнечный её день. Умер тихо, прямо возле своего дома. Его так и нашли — сидящим на скамеечке, глядящим немигающим взглядом в тёплый весенний закат и счастливо улыбающимся.
         Но сейчас не об этом. Как-то, в одной из их бесед, образованный и начитанный Леонид Афанасьевич, всерьёз рассуждал о том, что однажды, может в этом году, а может и через несколько тысяч лет, траектория земной орбиты изменится и на очередном витке, наша планета пройдёт к Солнцу немного ближе чем обычно. Что по мнению Лёньки могло бы выступить причиной подобного смещения орбит, Перович уже не помнил. Помнил только его заявление о том, что во вселенском масштабе, данное сближение будет не ощутимее взмаха комаринного крылышка, но для Земли последствия будут фатальными и необратимыми.

       Тогда, Перович ещё не испытывал столь трепетного отношения к Солнцу, но тем не менее тему поддержал, заявив, что  даже если Дневная Звезда испепелит Мир ничего страшного не произойдёт. Да, многие считают, что на целой планете не останется ничего живого. Но правы ли они? Вот он, Перович, считает, что нет! Солнце сожжёт лишь то, что выглядит как живое, но при этом давно перестало жить. То, что двигается и даже дышит, ест и гадит, забыв о чувствах, о ближних, думая только о собственных потребах. Но ведь это не делает их живыми! Это обычные биологические роботы, запрограмированные жрать друг-друга за место в под навесом, за модный тюнинг, за лишний глоток топлива и смазки... А ведь то, что умеет чувствовать, переживать, любить, помнить и верить — всё это живёт по настоящему, а значит и сгореть не сможет! И из этого получается, что ни его, Перовича, ни Лёню, подобное смещение орбит страшить не должно. Ну вот чему в них сгорать, коли всё плохое уже  давным-давно перегорело, не оставив в душе ни углей злости, ни пепла обиды, ни золы разочарования? А вот добрые чувства и воспоминания остались! Наверное от того всё чаще и колет в сердце...

       Колет... Это да... И с каждым годом всё глубже эти проколы. И с каждым днём... Всё болезненнее. Вот и сейчас, только вспомнил о зиме, так и почувствовал, будто кто-то большой и тёмный сжал холодной лапой его стариковскую грудь. Сжал пытаясь выжать из неё тепло. А не может. Не выжать тепло из того, что созданно из тепла.

         Звон бьющегося стекла выдернул старика из размышлений. В кухню влетел камень и приземлившись на столешницу, больно царапнул старика по руке .

     — Получай, педофил, — донёсся с улицы начинающий ломаться мальчишеский голос.
       Перович вздрогнул.

     — Нет, не переведутся на Руси Гоготы, — тихо, словно про себя произёс он, улыбнувшись чему-то ведомому только ему и повторил. — Никогда не переведутся.

       Люди... Маленькие люди не успевшие ещё стать биороботами. Совсем ещё дети. Неразумные, испорченные временем, но дети... Приметы Времени, такие же как и он.

       — Ох и устал же я, детки, — шепнул старик. — Ох и устал же...

       Злости не было. Было спокойствие и интерес. Он всей своей сутью ощущал, что сейчас произойдёт что-то очень необычное. Что-то такое, чего он ждал так долго, даже сам об этом не догадываясь.

        Грудь сжало сильнее, но он не испугался. Вместо этого, в голову пришла необычная мысль о том, почему, несмотря на хлынувший в помещение поток прохладного октябрьского воздуха, ему вдруг стало так тяжело дышать? Почему солнечные зайчики наполненные какой-то особой, осенней прозрачностью, закружили, заплясали на рассыпанных по столу осколках так, будто вдруг обрели свою, независимую от окружающего мира жизнь?

        Один, особенно упорный солнечный лучь, скользнув сквозь разбитое камнем стекло ворвался в дом старика. Наливаясь яркостью и заполняя собой комнату он вдруг взорвался, превращая и окно, и кухонную стену в огромный портал к такой далёкой, но такой желанной Звезде, где человеку не нужно ни еды, ни обогревателей, ни одеял.

       Старик поднялся, сделал неуверенный шаг.
       Потом ещё и ещё.

       Свет обтекал всю его суть, проникая внутрь сквозь поры и клеточки усталого организма и вместе с этим воспламеняя душу.

       Шаг. Ещё шаг. Вдох и...

       И неожиданно помолодевший Володя, вдруг вскинул голову и засмеялся, а потом шагнул в луч и смело пошёл вперёд. На Солнце.