Субординация

Когда тебя прессуют со всех сторон, правила игры (а жизнь – это игра) можно не соблюдать за их ненадобностью. Ряд высокопоставленных офицеров нашей бригады взял курс на мою полную дискредитацию. И плевать всем было на то, что я выступаю за сборную части по парашютному спорту, что непьющий и негулящий. Типа, сказано, что бурундук – птичка...
      Я, по совету старших и более опытных в склочных вопросах товарищей, накатал жалобу в финансовый отдел округа. Когда начфин в штабе округа огласил мою заяву, весь отдел разведки встал в защитную футбольную стенку: мол, да были небольшие недочёты и упущения в работе, но уже разобрались и наказали кого надо. Начфин выслушал, не поверил и прислал в бригаду майора-инспектора для разбирательства на месте.
      Майору мешали все, кто только мог. В кабинет, который ему выделили для работы с бумагами и куда вызывал причастных, в том числе и меня, постоянно заходили офицеры в звании не ниже подполковника. Мы с майором должны были вскочить, замереть вытянувшись и ждать когда подполковник благодушно разрешит нам сесть и продолжать наши занятия.
      Майор был совсем не дурак и, однажды, когда навестивший нас очередной подполковник отвернулся к окну, задал мне нейтральный вопрос, но во взгляде, направленном на меня явно читалось: «что за херня?». Я, медленно отвечая на вопрос, быстро поворошил бумаги, лежащие на столе перед инспектором, нашёл нужную платёжную ведомость, нашёл в ней фамилию подполковника, ткнул в неё пальцем, а потом показал пальцем в спину глядящего в окно офицера.
      Майор беззвучно пошевелил губами, по ним ясно прочитывалось , что инспектор явно не в восторге от сексуальных предпочтений мамы этого подполковника.
- Ну, что ж, - деловито проговорил майор, - Тогда я делаю себе пометку, что этот факт не подтверждается. А сам, прикрывшись листком, черкает что-то в своём блокноте.

- А что вы можете сказать по поводу...? – чуть ли не нараспев тянет майор очередной вопрос, а сам, пользуясь тем, что мы сидим рядом, показывает мне свой блокнот под столом. Там крупными буквами написано: «в 9 вечера, по гражданке, в кафе на площади».
      После доверительного разговора за чашкой кофе, майор быстро вошёл в тему и в течении нескольких дней избавился от визита больших звёзд в арендованный кабинет. Стоило какому-нибудь подполковнику появиться в дверях, как майор ласковым и льстивым голосом с широченной улыбкой говорил.
- Здравия желаю, товарищ подполковник! Вот хорошо, что вы заглянули. Разрешите обратиться по теме проверки?
- Обращайтесь, - великодушно разрешал подполковник.
- Что вы, товарищ подполковник, можете сказать по поводу получения вами денег по этой ведомости за совершённые прыжки в день, когда солдаты в своих объяснительных утверждают, что прыжков не было?
- Я... ведомости... по поводу..., - испуганный подполковник съёживался до размера звёзд на погонах и растворялся в пространстве в районе двери.
      Говорят, что несколько дней в бухгалтерии бригады была очередь из офицеров, пожелавших вернуть неправильно начисленные деньги. И ещё говорят, что начфин был очень доволен. Видно, ему впервые удалось увидеть столько честных служащих Советской Армии.
- Три года без суда и следствия, - сказал майор-фининспектор, взвешивая на руке толстенную папку – результат своей двухнедельной проверки, - Но никого никто садить не будет. Потому что здесь есть фамилии со штаба округа. Думаю, что там сейчас – тоже паломничество в кассу с возвратами. А с тобой они разделаются. Выкинут из армии и будешь ты всю жизнь оправдываться, что не совершал и не разглашал. Слушай! А ты не хочешь пойти в школу прапорщиков-финансистов? Нам они во как нужны. Пиши рапорт и прямо послезавтра мы с тобой вместе уедем отсюда.
      Но мой юношеский максимализм удержал меня от такого, в принципе, хорошего жизненного решения и я объяснил майору, что меня уже тошнит от физиономий таких защитников моей Родины. И я лучше дослужу, как получится, и пойду на гражданку.
- Не дослужишь, - прерывает меня майор, - Я ещё и до округа не доеду, а на тебя уже приказ напишут. Во! А как к тебе коммунисты батальона относятся?
- Нормально.
- Садись и пиши заявление о вступлении в КПСС. И не крути башкой! Потом благодарить будешь.
      Я сел и написал. Майор взял заявление и пошёл к моему комбату. На следующий день я единогласно был принят кандидатом в члены. Нужно было видеть физиономию начальника политотдела бригады (подпольная кличка «Му-му»), которому впоследствии досрочно дали звание подполковника в возрасте 53 лет, когда бюро части утверждало решение о моём членстве в партии.
     ...
     Окончание этой паскудной истории произошло за полтора месяца до окончания моей службы. В часть на учения приехал генерал...
- Ты что? Записывался на приём к генералу? – спросил меня комбат.
- О, нифига себе! - ответствую я.
- Ну, значит, это он тебя вызывает. Ты имей в виду: если что, мы тебя поддержим.
      Генерал принимал в кабинете командира части.
- Товарищ генерал! ... явился по вашему приказанию, - рапортую я.
- Хам! Вор! Наглец! Мерзавец! Жалуешься тут везде...! – слышу я в ответ рёв генерала.
      Я быстро провожу в голове массу вычислений: за дверью в приёмной всё слышно, сержанты в Советской Армии генералов не бьют, а то потом этих сержантов даже пилить не отправят.
      Дождавшись паузы во всплесках ярости генеральской, я делаю два шага к столу и шёпотом произношу: «Сам дурак!». И наблюдаю переход организма от нормального состояния к апоплексическому удару. Лицо генерала стало фиолетового цвета, глаза завращались орбитально независимо друг от друга, нижняя челюсть зависла в нижней точке и мелко подрагивала в попытках вернуться на место. Я бросаю руку к околышу и ору изо всех сил, чтобы было слышно за дверью.
- Разрешите идти, товарищ генерал?!
      И, поскольку челюсть продолжала свои возвратнопоступательные движения, я ору ещё раз.
- Есть, товарищ генерал!
      Буцаю ногами по полу, изображая строевой шаг и оказываюсь в приёмной, где в полуобмороке сидят четыре сфинкса в форме, ожидающие вызова к высокому начальству и бледная секретарша.
      Криво, одной стороной рта, чтобы не видели другие, я улыбаюсь даме, козыряю знамени части в коридоре и вываливаюсь на улицу. Несмотря на гадкое настроение, внутри радостно ворочается злорадство: «Скотина! Значит и тебе пришлось денежки вернуть» потому что я точно помню, что была пара платёжек с именем генерала-парашютиста якобы совершившего прыжки со спортивной командой.
- Ну? – встретил меня на дорожке возле казармы комбат.
- Я – хам, вор, наглец и мерзавец.
- Ага, - мрачно буркнул командир и, засунув руки в карманы, пошёл прочь, насвистывая «как хорошо в стране советской жить».
      После учений, на совещании офицеров части, генерал вспомнил и обо мне.
- А этот сверхсрочник! Наглец!
      То, что я – хам, вор и мерзавец, генерал предусмотрительно не упомянул.
- Командир части! Написать приказ и выгнать его из армии!
      Командир части подполковник Гришмановский наклонил голову и уткнулся взглядом в стол, что со стороны можно было принять за кивок согласия. В отличие от генерала, он точно знал, что для написания такого приказа нужно было сначала выгнать члена из КПСС. Но, зато он не знал, что его самого выгонят из армии через несколько месяцев без права ношения форменной одежды, не затрудившись лишением при этом партийности. Сделано это было с подачи всё того же финансового гения и, как он считал, своего друга старшего лейтенанта Колыгина, из-за которого разгорелся весь сыр-бор и которого он так защищал. Гений же, пройдя через суд офицерской чести, выбился-таки в люди и стал настолько значимой фигурой в политическом бомонде страны, что ему с удовольствием пожимает руку сам Повелитель Времени. Полковника бывший старший лейтенант получил за расстрел Белого дома.