Три розы

ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС


ТРИ РОЗЫ

МАЛЕНЬКАЯ ПОВЕСТЬ


Все события и персонажи вымышлены,
любые совпадения случайны.



ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПРОЩАНИЕ С ОСЕННЕЙ РЕВИЗИЕЙ

           – Увы, завтра уезжаем, – с неподдельной грустью сообщила Анна Павловна. – За эти два месяца мы стали почти родными.
           Она тяжко вздохнула и взглянула на Арефьева снизу вверх. Заместителю директора показалось, что её глаза подозрительно заблестели.
           – У меня просьба к Вам, Владислав Николаевич, – продолжала Анна Павловна. – Вы однажды прочитали нам своё стихотворение. Помните? 
           У Арефьева от удивления брови поползли вверх. Он не понимал: и это та самая грозная ревизорша, что целых два месяца терроризировала шахту, и направляла свою команду на «вылавливание блох» то в бухгалтерии, то в отделе нормирования и заработной платы, то в плановом отделе, и далее по списку?..
           Да, действительно, однажды за обедом, организованным для поддержания сил ревизионной комиссии, он прочёл одно из своих стихотворений. Дай Бог вспомнить, какое же именно…
           – Не помните? – вдруг улыбнулась Анна Павловна.
           «Господи! – про себя ахнул Арефьев. – Эта змея, оказывается, умеет улыбаться…»
           – А я запомнила, и сразу же записала, – торжественно произнесла ревизорша, и достала из внутреннего кармана своего строгого тёмно-синего жакета аккуратно, вчетверо свёрнутый тетрадный лист. 
           Она надела на нос очки в металлической оправе и начала читать:

Я вырастал, во сне летая, / кумиров ложных создавал, / строкой тетрадного листа я / превозносил свой идеал. / Любовью днём и ночью бредил, / и были помыслы чисты, / а идеалов лёгкий пепел / слетал на белые листы. / С годами чувства изменялись, / сказалось многое иным. / Одни лишь помыслы остались, / неосязаемы, как дым, / но не исчезли, и открылось, / что выжил юный идеал. / Ещё узнал, в чём Божья милость – / я лишь прекрасных женщин знал. 

           – Знаете, Владислав Николаевич, – сказала она задумчиво, сняла очки, снова аккуратно сложила тетрадный листок и отправила назад, в карман, – я тогда подумала, что, наверно, не тем в жизни занимаюсь. Вы, пожалуйста, никому об этом не говорите, я ведь пока ещё ревизор, и этим зарабатываю себе на хлеб.
           Она порывисто вздохнула, внезапно покраснела и сказала, опустив глаза:
           – Можно я вас на прощание поце…
           Договорить ей не удалось. В кабинет вошёл Алексей Алексеевич Родионов, главный бухгалтер шахты, и сказал:
           – Анна Павловна, машина уже на месте.
           Руководитель ревизионной группы вздохнула, ещё раз взглянула на Арефьева, улыбнулась и подала ему руку.
           – Ну что ж, – сказала она медленно, словно приходя в себя. – Всё когда-нибудь заканчивается. Прошу вас, Владислав Николаевич, об одном: не поминайте лихом.
           Она ушла, а Родионов на несколько секунд задержался и вполголоса быстро спросил:
           – Что здесь произошло? Эта кобра даже прослезилась.
           Родионов, тридцатипятилетний красавец с поседевшими от бухгалтерских забот висками, на протяжении всей ревизии извивавшийся ужом в стремлении угодить грозным женщинам, чтобы не подставить шахту под удар, недоумевал абсолютно искренне, мол, как можно разговаривать с ними как с нормальными людьми.
           – Алексей Алексеевич, она всё-таки женщина, – так же тихо ответил Владислав Николаевич.
           – Да ну? – недоверчиво покачал головой главный бухгалтер.
           – Алексей Алексеевич, – заглянула в кабинет Светлана Николаевна, заместитель главбуха, – все уже в машине. Ждут только Вас.
           Когда Родионов ушёл, всё ещё продолжая от удивления качать головой, Светлана Николаевна спросила:
           – Что-то случилось?
           Арефьев поджал губы и задумчиво улыбнулся.


ГЛАВА ВТОРАЯ. ПАЛАТКА

           Володин, директор шахты, взял заявление в руки и спросил, с напускной суровостью глядя Арефьеву прямо в глаза:
           – Владислав Николаевич, ты этой весной уже ходил в отпуск. Что случилось?
           – Владимир Георгиевич, – сказал Арефьев, на отводя взгляд, – эта ревизия доконала и меня, и Алексея Алексеевича. Он только в январе ожидает приглашение из Германии, от сестры. И мы с ним договорились, что в ноябре пойду в отпуск я, ненадолго, на полмесяца, а он – после Нового года. Владимир Георгиевич, после такой ревизии можно реально получить инсульт. Это точно.
           – Ладно, это я так, просто спросил, – кивнул директор. – Иди, конечно. Останешься дома, или куда-нибудь поедешь?
           – В Крым, – признался Арефьев. – К морю. Люблю шум прибоя.
           – Я тоже, – вздохнул Володин.
           Владислав Николаевич знал, что директор – любитель подводной охоты. Прошлой зимой, на день рождения, коллектив шахты подарил ему настоящий гидрокостюм, а к нему – ружьё, стреляющее гарпуном. Владимир Георгиевич тогда не скрывал своих чувств, осторожно перебирал пальцами плотную прорезиненную ткань и любовно поглаживал новенькое ружьё.
           – Ну, ничего, – рубанул он по столу, и в глазах его блеснули искры, – я на этой неделе пойду к генеральному и тоже попрошусь в отпуск. Хотя бы дней на десять. Ты думаешь, мне не досталось от этой кобры Анны Павловны и её серпентария? Ещё как досталось.
           Владислав Николаевич мысленно согласился с директором. Владимиру Георгиевичу – прямому и справедливому человеку – приходилось ломать себя и унижаться перед суровыми ревизорами, получившими негласный приказ своего начальства «порвать» шахту. Директору и всему управленческому коллективу с большим трудом удалось отстоять интересы предприятия.
           – И куда же Вы поедете, Владимир Георгиевич? – спросил Арефьев.
           – Тоже в Крым, – улыбнулся Володин. – У меня там есть заветное местечко, бухта Весёлая, неподалёку от Нового Света. Там, высоко на горе, я ставлю палатку, и в своём новом гидрокостюме – вами подаренном – опускаюсь в воду, какой бы холодной она ни была, и охочусь с подводным ружьём. Поверь, я никогда не беру с собой много продуктов. Возвращаться с морской охоты без трофея не приходилось ещё ни разу. А как здорово жарить рыбу на костре! И какая она вкусная… Прям становишься лет на двадцать пять моложе, не меньше.
           Арефьев застыл, стараясь не спугнуть мечтательное настроение своего шефа, которого искренне уважал.
           Володин закрыл глаза и махнул рукой: иди, мол. Владислав Николаевич осторожно, на цыпочках, вышел из директорского кабинета, и, закрывая за собой дверь, оглянулся. Владимир Георгиевич сидел всё в той же позе, неподвижно, с закрытыми глазами.
               

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВЫСШИЕ СУЩЕСТВА

           – Ну как? – встретила Арефьева жена.
           – Подписал, – успокоил её муж. – Да он и сам просится в отпуск. Ревизия подкосила и его.
           – Ну, и слава Богу, – согласилась Лида. – Когда едешь?
           – Как только в «Макеевугле» примут наши рапорта по зарплате за октябрь.
           – И когда же?
           – Ну, не знаю. Я в заявлении написал, что ухожу с девятого. Но поеду, наверно, десятого, в пятницу.
           – Сегодня пятое. А путёвка? А билеты? Кстати, в санаторий «Украина», или куда-то ещё?
           – Наверно, туда. Тебе же понравилось?
           – Очень. Это просто сказка.
           Лида, жена Арефьева, в начале октября вернулась из Гаспры. Владислав Николаевич любимой жене купил путёвку в санаторий «Украина», где тоже отдыхал прошедшей весной.
            Кстати, именно в этот санаторий намечалась и предстоящая поездка, и она для Арефьева должна стать уже четвёртой. Белоснежный дворец с колоннами, каменная лестница с каскадом водопадов, тенистый парк – влюбили в себя ещё пять лет назад, во время самого первого посещения.
            И самое главное: те двадцать четыре дня запомнились Владиславу Николаевичу тем, что после многолетнего перерыва он снова стал писать стихи. Первые школьные опыты, конечно, не в счёт, и только после Гаспры его жизнь разделилась на «до» и «после». С тех пор вышло из печати уже шесть книжек его стихов. Арефьев как-то сразу как равный вошёл в ранее неизвестный ему круг настоящих поэтов. Он изменился даже внешне: в движениях и речи появилась уверенность, куда-то подевалась застенчивость в общении с женщинами...
           Здесь нужно заметить, что свою жену Владислав Николаевич любил, и чувство с годами не угасало. Семья всегда находилась на первом месте, и это не оспаривалось. Что же толкало к новым встречам с женщинами? Может, комплекс какой-то сидел глубоко внутри, и его преодоление требовало выхода: вдруг, неожиданно, и не имелось возможности с ним сладить? Арефьев не знал этого, но иногда говорил подругам:
           – Я в восторге от женщины как отдельного вида homo sapiens. Вы во всём не такие, как мы. Каждая из вас – неизвестная страна. Её нужно открыть, влюбиться и покорить. Женщины – высшие существа. Вас точно спустили к нам с небес для того, чтобы мы, мужчины, познали красоту.
           – Ой, Владислав Николаевич, вы прямо дамский угодник, – всегда одинаково и немного жеманно отвечали подруги, но чувствовалось, что им это объяснение нравилось.
           А некоторые – их меньшинство – отвечали, вздохнув, насмешливо глядя на него:
           – Ой, бросьте чепуху городить. Вроде бы взрослый человек, а рассуждаете, словно пятнадцатилетний юноша. Мы, бабы, вредные и противные, склочные, склонные к интригам, злословию. Развратные: да, да, не удивляйтесь! А иногда хитрые и продажные. Да, наше тело нам нравится, особенно в молодости. Но душа после тяжёлой бабской жизни очерствела до самого дна. И ещё, Владислав Николаевич: бывают и такие бабы, что как только поймут, что вы эфирный воздыхатель, – и возьмут вас, глупого, в оборот. Выпотрошат как подушку от перьев, одна оболочка останется. Уж я-то знаю.
           – А почему эфирный? – спросил он однажды.
           – Потому, что в эмпиреях витаете, в эфире сказочном. А мы, бабы, существа приземлённые, не эфиром питаемся, а котлетами. И в туалеты, извините, ходим. И запах тела, проще сказать: пота, – отбиваем разными духами и шампунями. Да что Вам рассказывать: не мальчик ведь.
           Арефьев всё понимал, кивал согласно, однако не мог, да и не хотел избавляться от юношеского взгляда на слабый пол. Он не понимал ещё, но догадывался, что подобное свойство присуще всем поэтам.               


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. «Я ПРИЕДУ»

           Он позвонил на следующий день.
           – Алло, – услышал знакомый голос.
           – Привет.
           – Привет. Владик, ты, что ли?
           – Я, Валюша. Удивлена?
           – Честно говоря, не ожидала. Думала, что ты забыл обо мне.
           – Как видишь, не забыл, да и не мог. До сих пор помню твои слова: «Милый мой, единственный…» Такое не забывается.
           – Я так рада тебя слышать, правда-правда. 
           – А хочешь не только услышать, но и увидеть?
           – Как это? – в голосе послышались испуганные нотки. – Ты приедешь ко мне?
           – Нет, это лишнее, – улыбнулся Арефьев. – Зачем тебе ненужные заботы? Я хочу, чтобы ты приехала ко мне.
           В трубке послышалось тяжёлое дыхание.
           – Ты меня разыгрываешь? – наконец послышался прерывающийся голос. – Или с ума сошёл?
           – Нет, конечно. Не стану тебя томить, Валюша. Я снова еду в Крым, на две недели. В тот же санаторий. Предлагаю составить мне компанию. Не возражаешь?
           После недолгого молчания немного охрипший голос произнёс:
           – Знаешь, Владик, я вчера серьёзно разругалась с мужем, и сказала ему, что нам нужно разъехаться, хотя бы на время. Знаешь, что я ему ещё сказала?
           – Что же?
           – Что еду в Крым, и назло ему найду себе там любовника.
           – А он что?
           – Сказал: проваливай. Кому, мол, ты нужна, старая кошёлка.
           – Да-а – протянул ошарашенный Арефьев. – И до сих пор не помирились?
           – Нет. – Он утром уехал на работу, в Днепропетровск.
           Владислав немного помолчал, и тихо спросил:
           – Я не понял, так ты согласна со мной ехать в Крым?
           – Я-то согласна, – вздохнула Валентина, – тем более, и повод имеется. И с тобой хочу встретиться, ты даже не понимаешь, как сильно хочу… Но у меня нет таких денег, чтобы взять путёвку.
           – Фух, – облегчённо вздохнул Арефьев. – Это поправимо. Путёвку я беру на себя.
           – Понимаешь, Владик, мой благоверный может примчаться туда, чтобы начать выяснять отношения, и проверить, не живу ли я с любовником.
           Владислав Николаевич с минуту подумал, подсчитывая свои ресурсы, и сказал
           – Хорошо, Валюша, я поселю тебя в другой номер, а жить будешь со мной. Я заказал для себя такие же двухкомнатные хоромы, как те, где обитал весной. Идёт? Едешь?
           – Владик, милый, конечно же, я приеду.   


ГЛАВА ПЯТАЯ. НЕРАЗГОВОРЧИВЫЕ ЖЕНЩИНЫ

           – Здравствуйте. Меня зовут Валя.
           – Здравствуйте, Валя, – повернулась лицом к входящим неуклюжая женщина средних лет.
           Арефьев не сразу сообразил, что в ней не так. Ну, толстая, ну переваливается с ноги на ногу словно утка. Но пару минут спустя понял: её лицо не имело мимики. Оно словно застыло. «Не хотел бы я с ней находиться в одном помещении, тем более – жить рядом две недели», – мелькнуло в голове.
           Валя поначалу ждала, когда же толстуха назовёт своё имя, но та словно забыла о том, что в комнате кроме неё есть ещё кто-то. Арефьев поставил на пол чемодан, кашлянул негромко и сказал:
           – Что ж, я пошёл. Встретимся за обедом.
           Валя обернулась, растерянно улыбнулась и кивнула:
           – Да, я помню, где столовая. 
           За столиком поговорить не удалось. Администратор, худенькая брюнетка неопределенного возраста, бегло оглядела новеньких с ног до головы, и повела к дальней колонне круглого обеденного зала. С куполообразного потолка свисала огромная хрустальная люстра, освещённая слабым светом пасмурного дня. Владислав Николаевич опасливо посмотрел на неё, и повёл Валентину в обход. Брюнетка молча усадила их на два свободных стула у квадратного стола, накрытого белоснежной скатертью, и удалилась. Грузные женщины, занимавшие другие два стула, уже доедали свой борщ, и встретили новичков суровым кивком головы.
           – Ещё утром на этих местах завтракала пара из Харькова, – сказала одна из них, седовласая, коротко стриженная, с большой бородавкой под нижней губой.
           – Да, время вышло, и они уехали, – добавила вторая, крашеная брюнетка. – Так всегда бывает: чьё-то время заканчивается, а чьё-то начинается. Но и оно закончится.
           «Что это сегодня? – подумал Арефьев. – Никто не здоровается, не называет своих имён. Будто нас и нет совсем».
           Валя явно тяготилась обществом двух неприветливых соседок, и её лицо порозовело от волнения. Владислав Николаевич нашёл руку подруги и ласково пожал. Она кивнула и улыбнулась.
           Когда две дамы, закончив обедать, уходили, Арефьев услышал, как одна из них сказала своей товарке:
           – Нет, они не супруги. Я это вижу сразу. 


ГЛАВА ШЕСТАЯ. С ТОБОЙ ХОРОШО

           – Я так ждала этой встречи, – сказала Валя, укутывая своё горячее тело одеялом, помещённым в белоснежный пододеяльник. – До последней минуты не верила, что моя мечта сбудется.
           – Ты хочешь сказать, что желала новой встречи всё это время? – Владислав Николаевич покачал головой. – А вот я до последней недели понятия не имел, удастся ли приехать сюда. Проклятая ревизия, казалось, никогда не закончится.
           – Вот видишь, – Валя выпростала руку из-под одеяла и погрозила пальчиком, – это я избавила тебя от этой ужасной ревизии.               
           – Да? – усмехнулся Арефьев. – Каким же образом?
           – Очень просто, – абсолютно серьёзно заявила Валя. – Я все эти месяцы чуть ли не молилась о новой встрече с тобой, милый мой Владик.
           Она резко отбросила в сторону одеяло и крепко обняла Арефьева. Лицо её горело.
           …Владислав Николаевич никогда не думал, что любовью можно заниматься несколько часов подряд.
           Однако всё когда-нибудь заканчивается.
           – Странное дело, – заметил Арефьев. – В комнате совсем не жарко. Но во время секса откуда-то изнутри приходит так много тепла, что ни о каком одеяле уже не думаешь. Отчего так, не знаешь, Валюша?
           – Конечно, знаю, – без тени сомнения ответила женщина. – Это происходит от любви, Владик.
           Арефьев улыбнулся и поцеловал её в мягкие губы.
           И всё началось снова.
           – Как думаешь, – спросила Валя четверть часа спустя, – что думает обо мне эта странная тётка?
           – Мымра в твоём номере?
           – Она.
           – Ты хоть узнала, как её зовут?
           – Прасковья.
           – Да ты что? Теперь понятно, почему она не захотела знакомиться при мне.
           – Ты прав, она стесняется своего имени.
           – Интересно, как её называют дома? Парася? Или, может быть, Параша? Прости, Господи, меня грешного.
           – Владик, ну почему ты цепляешься к бедной женщине? – отмахнулась Валя.
           Она привстала на кровати. Большие белые груди качнулись.
           – Боже, ты меня испытываешь, – потянулся к ним Арефьев.
           – Подожди, – отвела его руку Валя. – Я серьёзно. Как считаешь, меня эта Прасковья осуждает?
           – Да за что? Вы же только что познакомились.
           – Ты бы видел, как она чуть не упала на свою кровать, когда услышала, что я, по всей видимости, в номере ночевать не буду.
           – А ты что, ей рассказала, что номер куплен для конспирации, чтобы твой Толик, если наберётся наглости приехать, понял, что ты живёшь именно там?
           – Конечно, рассказала, – вздохнула Валентина. – А что оставалось делать? Вдруг он заявится на днях?
           – А ты с ним разговаривала?
           – Днём. Он ошарашен. «Ты что, – говорит, – с ума сошла?» Он не думал, что я решусь и уеду. Кстати, просил прощения. Но чувствую: он подозревает, что я здесь не одна. А он такой: может сорваться с места и приехать неожиданно. Я сказала ему: «Ты, наверное, хочешь, чтобы я прервала лечение в санатории, и вернулась?»
           – Ещё чего? – поднял брови Арефьев.
           – Я думала: мало ли… – отмахнулась Валентина. – Он помолчал с минуту и сказал, что раз деньги уплачены, то нужно оставаться здесь до конца.
           – Молодец! – похвалил Толика Арефьев.
           – Ой, не знаю, – поджала губы женщина. – А вдруг ему что-то в голову стукнет?   
           – Так что эта Прасковья? – спросил Владислав Николаевич минуту спустя.
           – Пообещала, что не подведёт меня, – сказала Валя. – Но ты бы видел её лицо…
           – Что же делать? – спросил Арефьев. – Ты что, планируешь иногда ночевать там?
           Валя вздрогнула.         
           – Нет, Владик, ни в коем случае, во всяком случае – пока. Ты видел Прасковью?
           – Ну, да. А что?
           – Переспать с ней в одной комнате выше моих сил. Я не зря спросила тебя, что эта женщина думает обо мне. В голове мелькнуло, что она из тех, что могут задушить во сне: то ли от зависти, то ли от презрения. А здесь как-то спокойнее. Мне хорошо с тобой, милый мой.
           После таких слов не заняться любовью – преступление.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ВОСХОЖДЕНИЕ

           – Здравствуйте, Владислав! Какая встреча! – раздался знакомый голос.
           – Катя? Здравствуйте. А я Вас вчера не видел.
           – Вы приехали накануне? Надеюсь, надолго?
           – На две недели.
           Катя Дёмина широко улыбалась.
           – Узнаю Вашу спутницу. Такая серьёзная. Вы с ней случайно встретились?
           – Почти.
           – Понимаю. Владислав, приступаю сразу к делу. У Вас есть что-нибудь новенькое?
           – Что Вы имеете в виду?
           – Как что? Стихи, конечно.
           – Есть немного.
           – На вечер хватит?
           – Не понял, – оторопел Арефьев. – На какой вечер?
           – Творческий, конечно. Например, в ближайшую пятницу. Я уже и название придумала, только что: «Вечер знакомства с поэтом». Нравится?
           Катя взяла Арефьева за руку. Улыбнулась.
           Что тут было делать? Он развёл руками: надо – значит, надо.
           – Смотрите, не подведите меня, – погрозила пальчиком Катя.
           Вечером Валя попросила вместе с ней сходить на «Ласточкино гнездо». Сказала:
           – Давай обойдём этот замок вокруг. Хочу выяснить, боюсь я высоты, или нет.
           Владислав Николаевич высоты боялся с детства. Но, если женщина пройдёт по узкому пандусу над пропастью, то уж ему-то, мужчине, показывать испуг нельзя никак.
           Ветер ноября свистел и задирал полы одежды. Валя крепко держала своего спутника за руку. Её ладонь стала холодной и мелко дрожала. Владиславу Николаевичу показалось, что пандус не закончится никогда.
           Арефьеву припомнилось детство. Он думал, что это событие накрепко забыто, но теперь восставшая память оглушила так, что пришлось другой, свободной рукой, вцепиться в ограждение пандуса.
           Дело тогда происходило летом. Владику исполнилось восемь лет. Отец отвёз его на лето к своей матери в село Ящиковку, лежавшее в распадке между холмами, неподалёку от Коммунарска. На южной окраине, за последним домом, где резко очерчивалась граница леса и колхозных полей, протекала речка Белая. Отец вскоре уехал домой, а его мать, – моя бабушка Анюта, – поручила малыша своей внучке Юле, дочери сестры отца, тёти Жени. Юле совсем не нравилось возиться с двоюродным братом. Девочке исполнилось двенадцать, и в это жаркое лето подружки звали её на речку, плавать и загорать. Что делать?
           – Владик, ты ничего бабушке не скажешь? – строго сдвинув брови, спросила она.
           – О чём?
           – Мы с девочками пойдём на Белую, за дальние скалы. Хочешь с нами?
           – Хочу, – кивнул мальчик. – Я люблю купаться.
           Сказано – сделано. Впрочем, входить в воду Юля брату запретила.
           – Будешь сторожить нашу одежду, – решила она. – В воду не ходи, а то утонешь.
           Владик начал было спорить и капризничать, но Юля осталась непреклонной. Девочки на ходу раздевались и одна за другой прыгали в прохладную воду, поднимая облака брызг. Мальчик смотрел с тоской на их веселье и подвывал от обиды. Однако вскоре ему надоело сидеть на берегу и смотреть на весело резвящихся девочек. Владик поднялся и решил исследовать окрестности.
           Недалеко, метрах в двадцати, высились высоченные скалы, под солнцем отливавшие красноватым цветом. Никем не замеченный, мальчик начал первое в своей жизни восхождение. Дорога вверх оказалась не такой простой, как думалось поначалу. Скалы высились не сплошным барьером, а состояли из отдельных гранитных столбов. Между ними оставались тёмные проходы, ведущие вверх, на плато. По одному из них Владик и начал подниматься. Щель оказалась извилистой, заполненной мелкой каменистой осыпью, и настолько крутой, что малышу пришлось опуститься на колени, и взбираться на четвереньках, а затем и почти ползком.
           Наконец блеснуло солнце, и Владик понял, что вершина скалы совсем близко. Он выбрался наверх и с гордостью поглядел вниз.
           Речка серой змейкой извивалась далеко внизу. Купающиеся девочки сверху казались маленькими белыми муравьями.
           Мальчик ступил на край скалы и вдруг почувствовал, как кто-то сзади легонько подтолкнул его в спину. Это оказалось так страшно, что малыш сделал шаг в сторону и попытался повернуться, чтобы увидеть, кто же его враг. Однако позади никого не оказалось, и только порыв летнего тёплого ветра ещё раз, уже сбоку, налетел и принялся шевелить его рубашку и штанишки. Владик понял, что его потревожил всего лишь ветер, начал успокаиваться, однако правая ножка при повороте неожиданно потеряла опору, из-под сандалии от массива оторвался и улетел далеко вниз неосторожно сдвинутый камень, едва державшийся на склоне. Как Владик не упал со скалы и не разбился, известно одному Богу. Малыш только немного пошатнулся и с размаху шлёпнулся на край скалы. Сандалия соскользнула с ножки и улетела вниз.
           Только тут мальчик понял, что под ним пропасть, а поверхность скалы поката, и по ней можно в любой момент скользнуть вниз.
           Каким образом Владик выбрался на ровную поверхность, в памяти не отложилось. Минут десять он сидел неподвижно. Ему, маленькому человечку, впервые в жизни стало ясно, что существует в мире нечто страшное, взрослыми называемое смертью, и это чудовище едва не забрало его в свой потусторонний мир, откуда не было возврата.
           – Боже, какой ты оборванный, – воскликнула сестра, когда Владик на негнущихся ногах подошёл к берегу речки.
           – И ободранный, – заметила другая девочка, одеваясь перед ним безо всякого стеснения.
           – Где ты шатался? – спросила Юля. – Как я тебя, такого исцарапанного, покажу бабушке? Что она мне скажет? И куда подевалась вторая сандалия? Отвечай, где был?!
           Владик молча указал на вершину скалы.
           Девочки проследили взглядом за направлением его руки и охнули.
           – И ты не боялся? – только и вымолвила Юля.
           – Не-а, – соврал Владик.
           Маленькому Арефьеву стало сладко на душе, так как девочки стали смотреть на него с искренним уважением. И только воспоминание о испытанном недавно ужасе заставило малыша зябко передёрнуть худенькими плечиками.               


ГЛАВА ВОСЬМАЯ. В ПАРКЕ «ХАРАКС»

           Владислав Николаевич с невозмутимым видом закончил обход маленького, почти игрушечного замка, вышел на безопасную площадку перед фасадом, и с удовлетворением отметил, что его ладонь всё время продолжала крепко держать холодную Валину ладошку, и ни разу не дрогнула.
           – Владик, ты даже не представляешь, как я боялась, – призналась женщина, пожимая его руку. – Я вообще ужасная трусиха.
           – Знаешь, я замёрзла, – добавила она, зябко пожав плечами и глядя Арефьеву в глаза. – Давай пойдём в парк. Здесь такой сильный ветер, а там тихо и, наверное, намного теплее.
           И они спустились в парк санатория «Жемчужина».
           Здесь царила тишина. Маленькие коттеджи, напоминающие игрушечные домики, утопали в зелени среди высоких разлапистых сосен. Взявшись за руки, Арефьев и Валентина вышли на дальнюю оконечность парковой зоны, упирающейся в скалы. Здесь над пропастью устроители соорудили белоснежный балкон из крашеного бетона, ограниченный балюстрадой. Владислав Николаевич ступил на него с опаской. Далеко внизу урчал прибой, разбивая волны о скалы.
           – Правда, здесь хорошо? – прошептала Валя, прижимаясь к мужчине всем телом. – А какая красота вокруг! Уходить не хочется.
           Арефьев любил Крым – ухоженный, поколениями архитекторов и садоводов бережно приведённый к их идеальному представлению о том, как выглядел библейский райский сад.
           Затем Арефьев и Валентина, не сговариваясь, перешли в расположенный рядом парк санатория «Днепр», древний Харакс. Начало темнеть. Меж высоких южных деревьев зажглись фонари, освещавшие дорожки, уложенные разноцветной плиткой. Гуляющих по аллеям оказалось немного, тем более странным оказался неожиданно прозвучавший оклик:
           – Валя? Ты, что ли? И с кем? 
           Арефьев ощутил, как вздрогнула рука женщины. Валя поспешно, рывком высвободилась и отстранилась всем телом. Он всё понял и поспешно отошёл за угол дорожки, в тень вечнозелёного кустарника.
           Краем глаза Владислав Николаевич увидел, что Валя подошла к смутно различимой в рассеянном свете дальнего фонаря паре, дефилирующей по дорожкам парка. Ни лиц, ни даже пол этих людей различить не удалось – настолько быстро всё произошло. Одно понял: окликнула Валю женщина средних лет. Голос грудной и чуть надтреснутый, в нём чувствовалось торжество узнавания знакомого человека и одновременно – женское любопытство: мол, с кем это ты тут ходишь, а?   
           Арефьев подумывал уйти, ведь Вале ничто не мешало одной вернуться в его номер, но не стал принимать никакого решения, а лишь топтался на месте, поджидая подругу. Она – он слышал – о чём-то говорила, но негромко, так что Владислав Николаевич ничего не мог разобрать, понял только, что голоса, звучавшие в беседе, принадлежали только женщинам.
           И вот, когда Арефьев уже начал терять терпение, разговор прервался, прозвучали шаги, и через пару секунд Валя прошла мимо, искоса взглянула на него, но шаг не замедлила, а с независимым видом направилась к выходу из парка. Делать нечего, и Владислав Николаевич, озадаченно почесав затылок, двинулся следом, вышагивая метрах в двадцати, постоянно выдерживая эту дистанцию. Только миновав проходную на выходе из санатория «Днепр», поднявшись вверх по высоким ступеням каменной лестницы и оказавшись на тротуаре, идущем вдоль ажурной ограды по направлению к санаторию «Украина», Валя остановилась, подождала, пока с ней поравняется её партнёр, и сказала:
           – Уф! Представляешь, я так перетрусила, что мне необходимо выпить. У тебя в номере спиртное есть? Меня всю колотит.
           – Только бутылка виски. Можно купить вина.
           – Виски так виски, – качнула головой Валя. – Это даже хорошо: быстрее снимет стресс.   
           – Кто это был? – наконец спросил Арефьев.
           – Представляешь, – начала Валя, опасливо оглянувшись, – это Кира Сергеевна, знакомая. Мы с ней работаем в одной фирме. Надо же, никогда бы не подумала, что её здесь встречу.               
           – А с ней кто: подруга?
           Валя рассмеялась. Арефьев любил её смех: грудной, заливистый.
           – Ты чего? – улыбнулся он в ответ.
           – С кавалером она была, с мужчиной лет на десять старше её.
           – Но я не слышал его голоса, – удивился Арефьев.         
           – А он стоял как истукан, только глазами косил на меня – оценивал, наверно. Кира это вовремя заметила, развернула его, чтобы на меня не заглядывался, и быстро попрощалась. Обещала позже позвонить. Наверно, ей не терпится узнать, что за мужчина был со мной.   
           Позже, по возвращении в номер, виски окончательно улучшило им настроение, поэтому в этот вечер любовь была особенно жаркой. И, надо же такому случиться, – в самый разгар процесса зазвонил телефон. Владислав Николаевич поднял вопросительно брови, но Валя потянулась, достала с тумбочки мобильник, приложила его к уху и махнула рукой: мол, продолжаем, и стала, как ни в чём не бывало, щебетать с подругой. «Вот это женщина!» – восхитился Арефьев, глядя на то, как она прикрыла глаза, что-то отвечала, смеясь, Кире Сергеевне, а на порозовевшем лице застыло выражение абсолютного счастья.      
   

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЛЕСТНИЦА ЯКОВА

           Экскурсионный автобус остановился около входа в армянскую церковь Ялты.
           – Выходим? – спросил Арефьев. – Посмотри, какая красота. Знаешь, я эту каменную лестницу с кипарисами, высаженными по бокам, уже где-то видел.
           – Владик, я же тебе говорила, что согласилась поехать на экскурсию только потому, что недалеко отсюда междугородные билетные кассы, – негромко говорила Валя, опираясь на руку своего кавалера. – Мне нужно купить билет на поезд. Вдруг эти кассы закроются? Что же мне, ещё раз сюда приезжать? Да и билеты могут закончиться.
           – Валюша, мы же ненадолго, – просил Владислав Николаевич, – десять, ну двадцать минут послушаем гида, и потом быстренько побежим за билетами.
           Валя тяжко вздохнула.
           – Ну, вот и хорошо, – просиял Арефьев. – Давай послушаем, что говорит экскурсовод.
           Лестница оказалась длинной, а перепад высот снизу доверху – довольно большим. Валя с трудом перенесла восхождение и, тяжело дыша, присела на верхнюю ступеньку.
           – Все поднялись? – спросила гид, худенькая женщина лет тридцати пяти. – Итак, что мы видим перед собой?
           – Церковь, – произнёс пожилой тучный мужчина. – Только слишком уж высоко её построили. Еле дошёл. Сердце выскакивает.
           – Правильно, – подтвердила гид. – Церковь святой Рипсиме. Построена не так давно, в начале двадцатого века. А лестница Якова действительно длинная и высокая. Построили храм и лестницу по проекту архитектора  Гавриила Михайловича Тер-Микелова. Лестница не простая. Зодчий создал её по древнему библейскому преданию, и символизирует она связь между землёй и небом.
           – А Яков здесь причём? – снова спросил тот же мужчина.
           Он уже отдышался, и теперь одной рукой опирался на каменную стену храма.
           – Я расскажу – улыбнулась экскурсовод. – Согласно библейской Книге Бытия, Иаков пустился в бегство от своего брата-близнеца Исава, который намеревался его убить. Пока Иаков находился в пути, солнце зашло за горизонт, и наступил вечер. Мужчина взял в руки камень, лежавший неподалёку, и использовал его как подушку, а затем уснул. Во сне Иаков увидел лестницу, соединяющую небосвод с нашей землей. Наверху, в конце лестницы, он увидел Бога. Его сопровождали Ангелы, то поднимающиеся к небесам, то спускающиеся на Землю. Такая история. В новое же время такие лестницы стали возводить в разных местах, особенно часто в парках, – и тогда наверху устраивалась видовая площадка. Иногда, вот как здесь, на вершине сооружали храм, при этом лестница выполняла функцию условной дороги к Богу, а путь ко Господу – это вся наша жизнь, что, как известно, довольно тяжела. Именно поэтому лестницы Якова такие длинные, а ступени на них высокие, вы это видите воочию, при подъёме в храм Святой Рипсиме.
           – Кстати, – оживилась экскурсовод, – эту лестницу вы могли видеть в кино. Ну-ка, вспоминайте.
           Ответом ей было молчание. Мужчины таращились на лестницу, почёсывали затылки, женщины морщили лобики, но никто не мог ничего вспомнить.
           – Я подскажу, – вздохнула гид. – Кто из вас видел фильм «Праздник святого Иоргена»? Там ещё играли Анатолий Кторов и Игорь Ильинский.
           – Я видела, – призналась одна немолодая женщина и густо покраснела.
           Владислав Николаевич тоже его видел, в детстве. Признание женщины автоматически подчёркивало её немалый возраст, потому что этот фильм очень старый, и его по телевизору не показывали уже лет двадцать, а то и больше.
           Экскурсовод поняла свою оплошность, досадливо прикусила губу, но вскоре оживилась.
           – Но второй фильм вы должны помнить однозначно, – сказала она и даже прикрыла глаза, словно воскрешая в памяти. – Помните «Мастера и Маргариту» Владимира Бортко? Многосерийный фильм. По этой лестнице покатился перстень, подаренный Афранию Пилатом.
           И тут Арефьев вспомнил. Да и как он мог забыть? Десятисерийный фильм прошёл на телевизионных экранах всего год назад. И образ лестницы, обсаженной  по бокам кипарисами, ночной бури с дождём, и катящегося вниз по каменным ступеням перстня, снятого Пилатом с пальца и подаренного начальнику тайной службы Афранию в оплату его услуги по ликвидации Иуды, до сих пор стоял перед глазами. И выражение лица обычно невозмутимого Афрания, с крайней брезгливостью глядящего на этот злополучный перстень и роняющего его в бурю и дождь, являлось одним из самых сильных впечатлений от знаменитого фильма, снятого по любимому роману Михаила Булгакова.               

 
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. КАФЕ

           Билетные кассы оказались открыты, но абсолютно пусты. Валя и её спутник поначалу подумали, что попали на ревизию или переучёт, столь милые всем на свете бюрократам. Но всё оказалось проще: на ближайшие дни билетов в наличии не имелось, а большинство клиентов непременно желали уехать срочно.
           – Один, на Днепропетровск, – сказала Валя несмело.         
           – На какое число? – спросила, зевая, немолодая кассирша с большим носом и заплывшими глазками.
           Валя назвала. Женщина полистала какие-то бумаги и с удовольствием, более присущим палачу, объявила:
           – Нету.
           – Как нет? – побледнела Валентина. – Поездов же много, может, на какой-нибудь из них всё-таки остался один билетик?
           – Гражданка, не выдумывайте – сказала, как отрезала, кассирша. – Вы на календарь смотрели с утра? Сейчас ноябрь, а не август. Летних поездов давно нет. Курсирует один, и тот проходящий, конечная станция – Киев.
           – Владик, что делать? – прошептала Валя. – Как же мне домой попасть?
           Арефьеву показалась, что ещё чуть-чуть, и она заплачет. Он заглянул в окошко и спросил:
           – Скажите, а на какой ближайший день есть билеты?
           Женщина пристально посмотрела на Арефьева, потёрла рукой свой внушительный нос, чему-то улыбнулась, и, не глядя в бумаги, отчеканила:
           – На следующее число. Но только плацкарт и верхняя полка.
           Владислав Николаевич чуть задумался и сказал:
           – Давайте.
           Валя дёрнула его за рукав и прошептала:
           – У меня же номер оплачен только до…
           Арефьев пожал плечами:
           – Решим.
           И в окошко:
           – Оформляйте билет.
           Кассирша кивнула, продолжая хитро улыбаться.
           – А что ж Вы, молодой человек, не едете с дамой? А, понимаю: курортный роман.
           Владислав Николаевич вспыхнул, но прикусил губу и ничего не сказал. Валя стояла, опустив голову, чтобы кассирша не заметила её внезапно порозовевшее лицо.
           Из билетных касс вышли молча.
           – Знаешь, Владик, – сказала Валентина, взяв Арефьева под руку – я не хочу сейчас возвращаться в санаторий.
           – Что так? Тебя эта тётка обидела?
           – Как тебе сказать? Неприятно, конечно. Но я хочу немного прогуляться по набережной Ялты. Давай зайдём куда-нибудь, погреемся? Как ты, не против?
           И посмотрела Арефьеву в лицо. В её глазах блеснула влага – то ли от ветра, то ли ещё от чего.
           С неспокойного моря, в этот день ставшего необычно серым, то и дело налетал ветер, солоноватый и совсем не тёплый.
           В ближайшем кафе они оказались единственными посетителями.         
           Официант принял заказ, прошёл на кухню, однако через несколько минут  появился с тяжёлым металлическим подносом («Неужели из серебра?» – подумалось Арефьеву), осторожно снял с него и выставил на столик два бокала, из пузатой бутылки плеснул в каждый из них понемногу коньяку, початую ёмкость поставил рядом, и снова скрылся на кухне.
           Глядя друг на друга, оба сделали по глотку. Арефьев отметил, что Валя немного успокоилась, и сказал:
           – Здесь хорошо. Мы одни, и это здорово. За окном последние ноябрьские деньки, ветер, холод, а здесь уютно – всё располагает к разговору.
           Валя кивнула.
           – Расскажи мне о себе, – попросила.
           Арефьев начал что-то говорить, но через пару минут понял, что спутница почти не слушает. Он остановился и спросил:
           – Что с тобой? Всё ещё расстроена? Забудь эту носатую стерву навсегда.
           – Извини, Владик. Я думала о своей жизни, и стало как-то неуютно.
           – А что такое?
           – Да так… Вспомнила первого мужа. До сих пор ношу его фамилию. Он много пил. Вышла замуж рано, по глупости. Родила. Мы с Мишей учились в одном классе, он так хорошо ухаживал. А потом поняла, что муж мой алкоголик, да ещё и ревнивый. Развелась. Сына оставила себе. Трудно было. Потом снова вышла замуж. Родила дочку. Толик хороший, но он меня не любит. А мне ведь послезавтра пятьдесят. Да, да, – пятьдесят. Владик, жизнь прошла, а я и не заметила. Ты не представляешь, как хочется, чтобы меня любили. Что, думаешь: старуха выжила из ума, давно пора на кладбище, а она, дура, всё о любви да о любви? Ну, скажи честно, ведь думаешь так?
           Владислав Николаевич растерялся. Перед ним сидела всё ещё красивая, стройная брюнетка. На шее и лице ни одной морщинки. Он и понятия не имел, что этой статной даме столько лет.
           – Ты что? Ты что? – Арефьев осторожно взял её за руку, поднёс к губам и поцеловал каждый палец.
           – Владик, – прошептала Валя. – Не надо. Сейчас придёт официант и увидит.
           Но руку не отняла. Глаза её оставались полузакрыты. Ей нравилось. Арефьев почувствовал, что исчезло напряжение, ладонь стала мягкой и тёплой, до самых кончиков пальцев.   
           – Мне хорошо, – выдохнула Валя. – Ты один меня любишь. На всём свете один.
           Из кухни вышел официант. На подносе дымилась мясо.
           – Почему не сказала, что послезавтра твой день рождения? – произнёс Владислав Николаевич, как только официант снова скрылся в дверях кухни. – Да ещё и круглая дата…
           – А, – махнула Валя рукой. – Вот если бы мне стукнуло хотя бы лет тридцать, а так…   
            

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПЕШКОМ В КОРЕИЗ И ОБРАТНО

           – Ага, вот Вы где! – раздался знакомый голос. – Куда Вы пропали, Владислав? Я Вас сегодня не видела.
           Катя Дёмина укоризненно смотрела на Арефьева.
           – Ездил в Ялту на экскурсию, – начал оправдываться Владислав Николаевич.
           – А Вы не забыли, что завтра пятница?
           – Нет, не забыл. А что?
           – Как что? – чуть не задохнулась Катя от возмущения. – Завтра Ваш творческий вечер. Я уже афиши везде развесила, для этого дела художника пригласила, самого настоящего. Он тоже здесь отдыхает. Всё спрашивал, кто такой этот знаменитый поэт, то есть Вы, Владислав. Почему молчите? Вы не готовы?
           – Всегда готов, – пробормотал Арефьев.   
           – Что-то мне не нравится Ваше настроение, – подозрительно покосилась на него Дёмина. – Признавайтесь, что произошло?
           – Да так, – нехотя ответил Владислав Николаевич. – Валя заболела.
           – Ваша спутница? – догадалась Катя. – То есть, я хотела сказать, – Ваша муза? А что с ней?
           – Что-то с коленом. Играла в волейбол и оступилась. Вот, сейчас в столовой возьму для неё второе и чай, а потом пойду в аптеку за лекарствами.
           – Врача приглашали?
           – Да, конечно. Вот и рецепт. Какие-то мази. А аптека – в Кореизе. Надо идти.
           Катя проводила Арефьева долгим взглядом. Красивая, стройная блондинка, она почему-то выделяла Владислава Николаевича из массы отдыхающих. Может быть, потому, что ценила его поэтический дар, или потому, что незамужняя, и одна растила сына? Женская душа – потёмки.    
           Через минуту Арефьев уже был далеко: за автобусной остановкой перешёл через полотно нижней мисхорской дороги, и стал бодро подниматься по каменной лестнице, ведущей в Кореиз.
           Этот путь он впервые опробовал пять с половиной лет назад, во время своего первого посещения санатория. Тогда потребовалась как можно быстрее починить обувь, а киоск сапожника находился только в Кореизе, посёлке, находившемся намного выше нижней дороги. Ему кто-то посоветовал, что проще всего добраться туда по старой каменной лестнице, устроенной для связи посёлка с морем, и рассказал, где она начинается. Арефьев поблагодарил и отправился в путь. Пройдя примерно половину расстояния, Владислав Николаевич почувствовал, что начала одолевать испарина, и понял, что слишком тепло оделся. Ещё немного погодя показалось, что сердце вот-вот вырвется из груди. Скамеек, чтобы сесть и отдохнуть, не обнаружил. «Господи! – думал он в отчаянии. – Не хватало ещё умереть здесь из-за этих проклятых туфель». Кое-как всё-таки выбрался наверх, к зданию дворцового типа, сложенного из тёсаного камня, на стене которого висела чугунная табличка, извещавшая о том, что здесь, в имении графини Паниной, останавливался Лев Толстой.
           «Конечно, – подумал тогда Арефьев, – Льва Николаевича, небось, везли сюда в коляске, запряжённой парой сильных лошадей, а мне приходится подниматься наверх пешком».
           И он представил эту картину: старый граф, всемирно известный писатель с седой длинной бородой по пояс, гордо восседает в коляске, у порога его встречает сама графиня Панина, кланяется именитому гостю в пояс (или не кланяется? – всё-таки и она, и он были равнозначно титулованы в тогдашней России). Лев Николаевич, как истый аристократ, выходит из коляски, целует руку хозяйке дворца, и произносит что-то вроде: «Дорога была живописная, но беспокойная и утомительная». А хозяйка отвечает что-то вроде: «Добро пожаловать, дорогой Лев Николаич, в моё скромное жилище. Почту за честь лично провести Вас в комнаты, выделенные Вашему Сиятельству, где сможете с дороги отдохнуть и избавиться от дорожной пыли, а через час прошу за стол, отведать наших немудрёных крымских кушаний». Впрочем, кто знает, как именно общалась между собой знать в подобных обстоятельствах в те далёкие годы?
           Представляя в своём воображении такую вот картинку, Арефьев отвлёкся от нелегко давшегося ему восхождения, и не заметил, как дыхание выровнялось, сердце застучало реже и увереннее, и только немного побаливали мышцы ног, непривычные к таким неожиданным нагрузкам. 
           Кореиз оказался старинным, однако, несколько запущенным. Дома, сложенные из отёсанных каменных блоков, ещё сохраняли шарм и горделивость давно прошедших времён, однако печать канувших веков нет-нет да и проглядывала в проржавевших крышах, в облупленном лаке тяжёлых дубовых дверей, да в камне порогов на входах в магазины, истёртом сотнями тысяч ног.
           Владислав Николаевич не смог удержаться от соблазна снова посетить давно знакомую главную достопримечательность Кореиза – видовую площадку на краю высокой скалы, сразу за домиком, в котором располагались власти посёлка. На площадке возвышался видный со всех сторон, и даже с моря, памятник Ленину. Отсюда открывался незабываемый вид на весь Мисхор: на парк Чаир, Юсуповский дворец, и, конечно, на бескрайнюю синеву Чёрного моря. Пять лет назад, в облачный апрельский день, Владислав Николаевич, под впечатлением от простора открывшейся взору картины, даже написал стихотворение с такими словами:

Облака скрыли памятник Ленину / и спускались, белёсые, вниз, / где над морем, у берега вспененным, / словно парусник, плыл Кореиз.
      
           Сейчас облаков не наблюдалось вовсе, солнце сияло, однако сильный ноябрьский ветер пронизывал насквозь, и продрогший Арефьев совсем недолго любовался росшими у подножия скалы вечнозелёными кипарисами парка Юсуповского дворца, кедрами санатория Марат, а также извилистой лентой Нижней Мисхорской дороги, где даже глубокой осенью то и дело сновали белые рейсовые автобусы и разноцветные легковые автомобили.
           Владислав Николаевич зашёл в знакомую ему аптеку, находившуюся на первом этаже девятиэтажного жилого дома, купил лекарства, необходимые для лечения Вали, и двинулся в обратный путь. Идти вниз решил более коротким путём: каменной лестницей, устроенной на гораздо более отвесном склоне, и оканчивавшейся у входа в санаторий «Дюльбер». Лестницу несколько раз пересекала асфальтированная дорога, своим извилистым серпантином соединявшая Кореиз с нижней Мисхорской трассой, оканчивавшейся перед Алупкой, в парке Воронцовского дворца.
           Внизу пышная вечнозелёная растительность создавала что-то подобное парниковому эффекту, и стало значительно теплее. Арефьев любил ходить по широкому тротуару, вившемуся около ажурных оград мисхорских санаториев: дворцово-паркового «Дюльбера», знаменитого «Чаира», загадочной «Сосновой рощи», величественного «Марата». За посадочной площадкой местной канатной дороги, летом переносившей отдыхающих на пляж, Арефьев свернул направо, по короткой узкой улочке миновал красавец-бассейн санатория «Украина», затем спустился вниз, прошёл рядом с поражавшим античной красотой Первым корпусом, и по пешеходному мостику, переброшенному через дорогу, ведущую на набережную, подошёл ко входу в Третий корпус, на втором этаже которого располагался двухкомнатный номер, где его ожидала больная.               
           – Валюша, как ты себя чувствуешь? – открыв дверь, с порога крикнул Владислав Николаевич. – Я принёс всё, что нужно.
           – Владик, я лежу, стараюсь не двигаться. Так и врач сказала.
           Арефьев снял верхнюю одежду и подошёл к женщине. Она с закрытыми глазами лежала на большой двуспальной кровати. Укутанная пледом левая нога покоилась на подложенных под неё подушках.
           – Что ж, начнём лечение, – сказал Владислав Николаевич, раскрыл ногу и стал осторожно покрывать мазью припухшее колено.
           – Владик, мне так хорошо, – сказала Валя. – Ты такой нежный и внимательный. Что бы я без тебя делала?
           – Больная, Вам нельзя разговаривать. Лежите спокойно.
           – Доктор, у меня болит колено, а Вы массируете уже гораздо выше. Доктор, что Вы себе позволяете?! А впрочем, продолжайте. То, что Вы делаете, тоже помогает излечению…               
            

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ТВОРЧЕСКИЙ ВЕЧЕР

           Мероприятие ещё не началось, и в кинозале санатория полным ходом шла подготовительная работа.   
           – Владислав Николаевич, а вот и Вы, – раздался голос Кати Дёминой. – Помогите, пожалуйста. Нужно из подсобки принести стол. Мы на него разложим Ваши книги.
           Катя, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, руководила процессом, а помогала ей заведующая клубом Маргарита Петровна, высокая брюнетка. Арефьев уже видел её в апреле, когда проходили вечера поэзии, организованные Катей. Завклубом говорила мало, полностью отдав инициативу Дёминой, и только изредка, с некоторой боязнью поглядывала на Владислава Николаевича. Он вспомнил, что Катя как-то говорила о Маргарите Петровне, которую называла Ритой, а иногда – королевой Марго, будто бы та пишет стихи, и даже предлагала показать заветную тетрадку Арефьеву, но заведующая клубом вырвала её из Катиных рук, и сильно обиделась на подругу.
           – Я не разрешала тебе, – говорила Рита со странным ожесточением. – Зачем суёшь свой нос в чужие дела?
           Катя опешила, не понимая причины такой агрессии. Несколько дней Марго дулась, но потом подруги всё-таки помирились.
           Стол из подсобки принесли и разложили на нём книги, что привёз с собой Арефьев. Нужно честно признать, что Владислав Николаевич, зная Катю, втайне надеялся, что она организует что-то вроде творческого вечера, и поэтому книжки на всякий случай в саквояж поместил. 
           Тем временем зал постепенно заполнялся. Отдыхающие приходили и рассаживались, в основном – парами. Катя, Арефьев и Валя сели в первом ряду. Валентина всё ещё немного прихрамывала и, часто наклоняясь, массировала ушибленное колено. Владислав Николаевич поручил ей свой фотоаппарат и попросил, несмотря на боль, иногда подниматься и фотографировать.
           К удивлению Арефьева, народу в зал набилось так много, что Маргарите Петровне пришлось из подсобки вынести несколько стульев.
           – Ничего себе, – прошептала Катя Владиславу Николаевичу на ухо. – Я даже немного волнуюсь.
           Она встала, оправила на себе красивое длинное трикотажное платье кремового цвета, повернулась лицом к залу и сказала в микрофон, установленный на треноге рядом со столом:
           – Здравствуйте, дорогие товарищи отдыхающие! Здравствуйте, любители поэзии!               
           Екатерина Вячеславовна продолжала говорить, её голос окреп, ушло волнение первых минут. Она окунулась в свою стихию: ей нравилось говорить в присутствии большого количества слушателей, поэтому профессиональные экскурсоводы часто просили заведующую библиотекой подменять их в экстренных случаях, и Катя уверенно справлялась. Более того, работа с книгами повлияла на расширение её кругозора. Казалось, что в голове этой молодой женщины уложено столько разнообразных знаний, что она способна поддерживать разговор на любую тему. Екатерина Вячеславовна одна, без мужа, воспитывала сына-школьника, состояла в родительском комитете, имела крутой, пробивной характер, и школьное руководство часто прибегала к её услугам, если требовалось для учебного заведения сделать что-то важное. Катя имела привлекательную внешность: миловидное лицо, длинные белокурые волосы, ясную добрую улыбку, а также выработанное годами работы в библиотеке умение слушать и понимать людей. Всё это, вместе взятое, сочеталось с твёрдостью и неуступчивостью характера, поэтому выполняла данные ей поручения легко и безупречно.      
           Между тем, Дёмина окончила вступительную речь и поманила Арефьева рукой:
           – Владислав Николаевич, прошу Вас приступить к проведению вечера поэзии. Друзья, известный поэт в этом году второй раз поправляет здоровье в нашем санатории. Он уже выступал перед отдыхающими, и с большим успехом. Надеюсь, что сегодня в дополнение к физическим и лечебным процедурам вы получите от настоящей поэзии ещё и порцию душевного здоровья.
           Дальше всё шло по накатанной колее. Арефьев успокоился, рассказал о себе, прочёл несколько стихотворений. Настроение зала из состояния скепсиса (мол, что это за «птица» перед нами выступает?) понемногу становилось более благожелательным.
           – Ну, что? – спросил Владислав Николаевич по истечении часа. – Заканчиваем?
           – А про любовь? – спросила вдруг белокурая женщина средних лет, сидящая в четвёртом ряду, и тут же вся зарделась, от шеи до самых глаз.
           Половина зала повернулась в её сторону.
           – Какая там любовь? – перебил её нетерпеливый мужской голос с соседнего кресла. – Нету её, любви этой. Ты, поэт, лучше что-нибудь смешное прочитай.
           Говоривший смачно зевнул во весь рот – здоровенный детина лет сорока пяти, к тому же обладатель объёмистого живота. Его огромная рука с волосатой кистью, казалось, пудовой гирей придавила соседку-блондинку, пожелавшую стихов о любви.   
           Арефьев, глядя на неё, начал читать:               

Я готовлю тебе подарок: / не шампанское, не духи, – / вывожу под свечной огарок / свыше спущенные стихи. / Словно птица, к весне смелею, / а душою открыт и наг. / Я люблю тебя и лелею, / и целую в заветных снах. / Улыбаешься, руки грея / и накинув на плечи шаль, – / бесконечно родная фея, / заколдованная душа. / Мне хотелось бы вызвать ветер, / в волосах чтобы он играл, / я губами бы губы встретил… / …Неизвестно, каким был рай. / Мы, наверное, что-то помним, / и в стихах на чуть-чуть, на миг / кто-то высветит берег, волны, / и журчащий в лесу родник. / А вуаль предрассветной дымки / приоткроет и скроет вновь / мир, где стройные Эвридики / и Орфеи из детских снов.

           Белокурая женщина внимательно слушала, прикрыв глаза. На её побледневшем лице играла улыбка. Сосед убрал с её шеи руку. Он уже не зевал, подобрал живот, набычился, и, казалось, готов был съесть Арефьева живьём.
           Зал притих. Валя проследила за взглядом поэта, обернулась, привстала, заметила блондинку и её хмурого соседа, навела на них объектив фотоаппарата, и сделала несколько снимков. Затем обернулась к Владиславу Николаевичу. В её взгляде ясно читался вопрос. Арефьев же не замечал и продолжал читать, не чувствовал, что зал встрепенулся, захваченный виртуальным поединком поэта и быковатого зрителя с четвёртого ряда.

Я не позволю наплевать мне в душу, / заговорить со мною свысока. / В своей душе я ненависть разрушу, / и в женщину влюблюсь наверняка. / Мы будем с ней, как два весёлых бога, / творить миры, друг дружке их даря, / и проживём, как водится, немного – / ну, может, сто счастливых лет подряд. / Пока живу, не допущу разлуки: / любовь убьют забвение и даль, / и протяну вам дружескую руку – / учить тому, что сам я испытал. / Пусть сохранятся: бьющееся сердце / и души, не затронутые злом. / Вы посудите, – если приглядеться, / мы очень ломки, схожи со стеклом. / Вот и любовь подчас не понимает / себя, срывая слабые ростки. / Она порой до неба возвышает, / порою режет сердце на куски.

           Испуганная Катя переводила взгляд с Арефьева на блондинку и её соседа. Она поняла, что пора прекращать этот неожиданно возникший поединок, встала и сказала:
           – Ну вот, вечер поэзии окончен. Давайте поблагодарим Владислава Николаевича за прекрасные стихи. Желающие могут подойти и приобрести книги автора.
           – Нет, нет, – прервал её Арефьев. – Я книги не продаю. Кто хочет, подходите ко мне, я подпишу и подарю, просто подарю.
           Он увидел, что толстяк с четвёртого ряда двинулся было к столу, но его соседка с неожиданной силой развернула мужчину и подтолкнула к выходу из зала. Она что-то вполголоса сердито говорила ему вслед, то и дело оборачивалась, и Арефьев видел, как её сверкающие глаза при этом становились грустными, а губы дрожали.
           Но вот подписана последняя книга, все зрители покинули зал, и Катя, всё это время стоявшая рядом, порывисто обняла Владислава Николаевича и сказала, обернувшись к Валентине:
           – Валечка, дорогая, не ревнуйте только, ради Бога. Я получила огромное удовольствие от стихов Вашего Владислава. Но, признаюсь честно, сильно перетрусила в самом конце. Заметили парочку? Они и в столовой постоянно собачатся. Не знаю, супруги ли они, только мира между ними нет. Со стороны прекрасно видно, что он не в её вкусе. Зачем тогда жить вместе?
           Катя ещё что-то говорила, улыбалась, но Арефьев заметил, что в глазах вдруг появилась лёгкая дымка тоски, будто какая-то тяжёлая мысль засела в голове, и не давала покоя.
           Распрощались у колонн первого корпуса.
           – Владислав, я знаю, что Вы скоро уезжаете. Скажите, Вы ещё приедете к нам в санаторий?
           Она была заметно ниже Арефьева ростом, и смотрела ему в глаза снизу вверх.
           Он растерялся.
           – Честно? Не знаю.
           – А Вы постарайтесь.
           Она на прощанье помахала рукой и, не оборачиваясь, направилась по дороге вверх, к воротам санатория. Катя жила далеко, но автобусы ещё ходили, и она надеялась попасть к себе домой через час. Там её ожидали мама и сын.               
           – Зачем ты провоцировал этого борова? – спросила Валя, когда они под руку возвращались в третий корпус. – Я сильно испугалась.
           – Скажи, – сказала она немного погодя, – ты знаешь эту блондинку?
           – Нет, конечно, – с удивлением в голосе произнёс Арефьев.   
           Он пригляделся к своей спутнице.
           – Ты что, ревнуешь? Брось, ерунда это всё.
           Валя неуверенно кивнула.


ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ТРИ РОЗЫ

           Рано утром, пока Валентина спала, Арефьев тихонько встал, поправил на
женщине одеяло, подошёл к столу и на клочке бумаги написал: «Валюша, с днём рождения тебя! Я скоро приду. Не беспокойся». 
           Едва рассвело, и в окутанном туманом парке санатория стояла тишина. У дороги, ведущей к воротам, с длинных иголок высокой сосны срывались и гулко падали на асфальт капельки влаги. Владислав Николаевич поёжился от сырости, заползавшей под одежду. Впрочем, Кореиз, куда он сейчас направлялся, находился далеко вверху, и вскоре Арефьеву стало так тепло, что пришлось на куртке расстегнуть замок-молнию.
           Глубокой осенью Кореиз обычно малолюден, однако в это утро, неподалёку от автобусной остановки, несколько угрюмых тёток уже разложили свой нежный товар, весь в капельках то ли росы, то ли осевшего тумана. Владислав Николаевич размышлял о выборе недолго: у одной из торговок ему понравились трепетные алые розы.
           – Берите, молодой человек, не пожалеете, – заспанным голосом буркнула толстая хозяйка цветов. – Розы свежие, только сорваны. Свежее не бывает.
           Она поминутно вздрагивала от холода, то и дело натягивала на подбородок горловину своего плотного свитера крупной вязки, и косилась на горлышко бутылки, выглядывавшей из пузатой сумки, стоявшей рядом.
           Арефьев купил три розы, попросил создать из них что-то похожее на букет, расплатился, затем в магазине, уже открывшемся в такую рань, взял бутылку шампанского, и стал спускаться к санаторию, чтобы успеть вернуться до завтрака.
           Валя уже не спала. Когда Владислав Николаевич вошёл в номер, она стояла посреди гостиной, одетая в спортивный костюм.
           – Владик, ты где пропадал? – промолвила женщина и ахнула: – Что это у тебя?      
           – Валюша, милая, поздравляю тебя с днём рождения! – улыбнулся Арефьев и протянул ей букет. – Будь здорова и счастлива!
           – Что это ты придумал? – растерялась Валя. – Спасибо, конечно, я не ожидала, но зачем?
           Она с букетом в руках села в рядом стоявшее кресло и чуть не расплакалась.
           – Мне уже сто лет никто не дарил цветы.
           – Не верю, – возразил Владислав Николаевич и поцеловал именинницу в дрожавшие губы, – не верю, что тебе много лет, я вижу перед собой восемнадцатилетнюю девушку. Ты теперь совершеннолетняя, и можешь делать всё, что захочешь. Уверен, что разрешено даже пригубить из бокала немного шампанского. 
           Он с громким хлопком откупорил шипучий напиток и разлил по двум бокалам, взятым из большого серванта, стоявшего в гостиной.
           – А я хотела пойти на утреннюю зарядку, – проговорила Валя и вздохнула. – Нина Петровна уже прокричала под окном, чтобы выходили на пробежку к морю.
           Нина Петровна работала в санатории массовиком и физкультурницей. Ей уже стукнуло семьдесят, но энергии, так и брызжущей из этой старушки, хватило бы на десятерых молодых.
           – Пробежка на сегодня отменяется, – решил Арефьев. – Сегодня объявляется празднование твоего дня рождения. Не возражаешь?
           Валя, наконец, положила букет на стол и обняла своего Владика.
           – Не возражаю – улыбнулась она. – Сегодня будем совершать разные глупости. Не против?
           – Нет, конечно. Больше того, я настаиваю, чтобы они начались немедленно.
           …Через час, потягиваясь всем телом, Арефьев сбросил с себя одеяло и обратил, наконец, внимание на букет роз, продолжавший сиротливо лежать на столе в гостиной.
           – Ты куда, Владик? – расслабленным голосом произнесла Валя. – Иди ко мне.
           – Погоди чуть-чуть, – Владислав Николаевич ответил из гостиной. – Нужно розы поставить в воду, а то завянут.
           – О, Господи! – через пару секунд раздался его растерянный крик.
           – Что такое? – встревожилась женщина. – Что случилось?
           Она встала, и, как была без ничего, так и подбежала в гостиную.
           Арефьев уже успел поставить розы в стеклянный кувшин с водой и от огорчения чуть не плакал. У одной из роз оказался сломан стебель. Плотная алая головка, едва державшаяся на тонкой коре, поникла и смотрела вниз, на лакированную столешницу, словно вглядывалась в своё отражение.
           – И ничего это не значит, – прошептала Валя. – Даже не думай.
           Однако глаза, внезапно погрустневшие, и её побледневшее лицо, выдавали набежавшую печаль.
           Владислав Николаевич вспомнил, что в кармане пиджака всегда лежала шайбочка прозрачного скотча, как одна из самых нужных вещей при его работе шахтным экономистом. Он достал её, аккуратно отрезал прозрачную полоску и обернул вокруг стебля так, что обе его надломленные части  крепко соединились. Головка тут же выпрямилась, лишь прозрачная капля древесного сока выглянула из-под скотча, да так и застыла, чуть подрагивая в намерении покатиться вниз. И Валя, и Владислав Николаевич глядели на неё, затаив дыхание, и каждый загадал, чтобы капелька оставалась на месте.
           Наконец Валя сцепила руки под обнажённой грудью, чья кожа от прохладного воздуха в комнате покрылась пупырышками, и заметила:
           – Мне холодно.
           – Не скатилась, – выдохнул Владислав Николаевич. – Это значит, что всё будет хорошо. Представляешь, торговка заверяла меня, что розы хорошие, только что сорванные.               
           Тут он заметил, что Валя стоит босая, голая, и дрожит от холода. Он поцеловал её
в прохладные губы, взял на руки, понёс и уложил на кровать. Она не сопротивлялась,
только шептала на ухо:
           – Сумасшедший. Ты хоть знаешь, сколько я вешу?
           – Сколько б ни весила, всё моё, – отвечал Арефьев.
           – Так уж и твоё? – рассмеялась Валя.
           – А чьё же? Скажи, разве у меня есть соперник?
           Он лёг рядом, укрылся сам и укрыл её одеялом, обнял, поцеловал и прошептал:
«Ещё раз – с днём рождения, милая…».
           – Всё это моё, собственное, и больше ничьё, – продолжала шептать Валя в ответ на его ласки, но голос звучал всё тише и тише. Она закрыла глаза, а на щеках наконец
появился румянец.               
          

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. НЕПРАВИЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ

           – Времени совсем не осталось, – грустно сказала Валя, медленно помешивая ложкой в стакане чая.
           Арефьев и Валя сидели в столовой. За столиком уже не было грузных женщин: седой с бородавкой под нижней губой и крашеной брюнетки, так неласково их встретивших в первый день, – они уехали три дня назад, а взамен администратор не посадила никого. В санатории стало значительно меньше отдыхающих, так как заканчивался ноябрь, испортилась погода: подул пронизывающий ветер, иногда срывался мелкий дождь, а солнце, казалось, исчезло до самой весны.
           – Ну, у тебя-то времени осталось чуть больше, – заметил Владислав Николаевич.      
           В связи с тем, что Валя теперь должна уехать на день позже, Владислав Николаевич оплатил ей ещё одни сутки проживания. Эту дополнительную ночь Валентине придётся провести в одном номере с Прасковьей, той самой толстой мымрой, что в первый день не назвала своё имя. 
           – Ох, уж эти дополнительные день и ночь, – вздохнула Валентина. – Я как представлю себе, что проведу их с этой противной тёткой, так и вздрогну.
           – Пойдём к морю, – предложил Арефьев. – Бросим монетку.
           На набережной порывами налетал холодный ветер. Владислав и Валя вышли на пляж и стали прогуливаться по берегу, стараясь, чтобы набегавшие волны не замочили ног. Мелкая галька щёлкала и негодующе шуршала, сминаемая подошвами кроссовок.
           – Утром, пока ты проходил процедуры, я перенесла часть своих вещей в свой номер, в первый корпус, – начала Валя, поёживаясь и поднимая воротник куртки.
           – Да? – удивился Арефьев. – А я и не заметил. Впрочем, у тебя свой шкафчик, поэтому и не обратил внимания. И что? Как тебя встретила эта мымра?
           – В том-то и дело, что неплохо.
           – Неужели? – Владислав даже остановился и заглянул Вале в глаза.
           – Представь себе, – улыбнулась она невесело. – Знаешь, что она выдала?
           – Что же? Наверно, какую-нибудь гадость?
           – Не совсем. Говорит, что долго думала о моём поведении, и пришла к выводу, что оно неправильное.
           – Вот как? А она, значит, правильная?
           – Она сказала, что решила тоже стать неправильной.
           – Да ты что?
           – Точно, так и сказала. А я спросила, в чём это будет выражаться.
           – И что же она ответила?
           – Попросила меня выслушать её историю. Усадила на стул, сама примостилась на кровати, и, ты знаешь, на её лице стали появляться какие-то эмоции. Ты же видел: на ней словно маска надета. А сегодня она её сняла.
           – И что под маской?
           Арефьева заинтересовала эта история. Он внимательно слушал. Валя волновалась, говорила так, словно выяснила какую-то тайну, и та её поразила.   
           – Она оказалась обыкновенной бабой, неудовлетворённой своей жизнью, и вообще – неудовлетворённой. Ну, ты меня понимаешь…
           Арефьев кивнул.
           – Рассказала, что посещает какую-то секту. Там все такие: ну, те, у которых какие-то изъяны внешности или ещё что-то подобное, и это заставляет их комплексовать. В общем, одинокие бабы, ни разу не любившие, или брошенные.
           Она вздохнула порывисто.
           – Владик, она сказала, что увидела на моём лице выражение счастья. И это её потрясло. Она сказала, что сначала возненавидела меня за это, а потом передумала.
           – Передумала? Почему?
           Арефьева заинтересовал этот сбивчивый рассказ. Он представил себе лицо этой мымры, и никак не мог поверить, что она может обладать эмоциями, тем более – положительными.
           – Прасковья попросила, чтобы я ей всё о нас рассказала.
           – И что ты? – Владислав Николаевич даже присел на ступеньку у начала бетонного волнореза, уходившего в море перпендикулярно берегу.
           – Пообещала, что всё ей расскажу в тот вечер, когда ты уедешь.
           – Всё?
           – Ну, да. Она попросила рассказать всё в подробностях.
           Арефьев кашлянул.
           – И ты?
           – Не знаю, – вздохнула Валя. – Жалко её.
           – Да, дела… Что ж, пойдём в номер, а то здесь холодно.
           – Пойдём.            
             
               
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. «ЗА РАССТАВАНЬЕМ БУДЕТ ВСТРЕЧА» 

           Автобус медленно тронулся. Арефьев попросил, чтобы Валя не провожала его.
           – Валюша, я уже в пути – в мобильник сказал он как можно тише, чтобы не мешать другим пассажирам. – Как ты? Что делаешь?
           – Мы с Прасковьей пьём чай. Она молчит и слушает. А я хочу слышать только тебя.
           Она помолчала пару секунд и проговорила внезапно изменившимся голосом:
           – Владик, милый, мы же ещё встретимся?
           – А ты этого хочешь?
           – Очень.   
           – Тогда послушай. Я только что сочинил.
           – Можно я включу громкую связь, чтобы и Прасковья слышала?
           – Можно, конечно. Так я начну?
           – Да, мы слушаем.
 
Не уходи. Сегодня светит солнце. / Над морем чертит след аэроплан. / Беспечный ветер эти волоконца / свивает в лёгкий белый сарафан. / День станет расслабляюще погожим, / ни туч, ни всплеска ветра впереди, / но без тебя он станет невозможен, – / прошу тебя, навек не уходи. / Я всё запомню, каждую морщинку, / и долгий взгляд за сеточкой ресниц… / Мне не найти вторую половинку / из книги жизни прожитых страниц, / не отыскать в оставшейся мне жизни / таких же чудных ветреных минут… / Ты вся – чудесно явленный мне ближний, / их только свыше избранным дают.               

           – Это всё – сказал Арефьев, так как трубка молчала, в ней слышалось только какое-то сопение. – Меня слышно?
           – Владик, мы плачем. Дуры, конечно. Плачем, и всё. Владик, скажи: мы точно встретимся?
           – Помнишь фильм «Ирония судьбы»?
           – Помню, конечно. К чему ты о нём вспомнил?
           – Там Мягков за кадром читал стихотворение Кочеткова «С любимыми не расставайтесь». Помнишь? –

За расставаньем будет встреча, / Не забывай меня, любимый, / За расставаньем будет встреча, / Вернемся оба – я и ты.

           – За расставаньем будет встреча – повторила Валя. – Будет ли?
           – Вернёмся оба – я и ты.
           – О, если бы…            


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. НЕ ВЫДАЙТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА

           В кабинет Арефьева зашёл Родионов, главный бухгалтер.
           – Доброго здоровья, Владислав Николаевич. Вижу, дверь открыта. Думаю, дай зайду. Первый день после отпуска?
           – Привет, Алексей Алексеевич, – отозвался Арефьев. – Сам знаешь, как тяжело снова входить в рабочий ритм.   
           – Ничего, всё образуется. Скажи лучше, как отдохнул? 
           Арефьев молча показал большой палец и до хруста в суставах потянулся в своём удобном кресле.
           – Что, настолько хорошо?
           – Даже лучше, – подтвердил Владислав Николаевич. – Советую и тебе тоже в Крым отправиться. Подышать местным воздухом. Он не хуже, чем в Германии.
           – Верю, – кивнул главбух. – Но сестра зовёт. Я ей отказать не могу. Говорит, что поедем в Альпы, на лыжах кататься.
           – Нам так не жить, – заметил Арефьев. – Но я не очень люблю холод. Лыжи, снег – не моё. Хотя школьником неплохо катался на коньках. В нашем городишке власти зимой заливали запасное футбольное поле, и получался отличный каток. Работал прокат коньков вместе с ботинками. Стоило это небольших денег, да в залог что-то оставляли. Уже не помню – что именно. Может – пальто? Хотя вряд ли.
           – Я тоже больше люблю лето, – согласился Родионов. Но сестра у меня лыжница, вот и приходится… – Главбух вздохнул. – Мне уезжать только через месяц. Как его прожить? Устал так, что на работу ходить не хочется. Кстати, жаль, что ты с шефом не встретился. Он три дня как уехал. Взял с собой палатку, подаренный нами гидрокостюм, сел в свою машину – и махнул в Крым, в свою любимую бухту Весёлая. Отпуск оформлял со скандалом. Ему Генеральный директор дней десять заявление не подписывал, так Владимир Георгиевич психанул по-серьёзному, накатал ещё одну «заяву», – на расчёт, – взял её тоже с собой, и пошёл к «генералу» на приём. Тот сразу сдался. Иди, говорит, в отпуск, так и быть. Правда, заявление на расчёт назад не отдал. Сказал – пусть полежит у него. На всякий случай. Вот такие дела, Владислав Николаевич.
           – Да, совсем забыл, – спохватился Родионов и запустил руку в боковой карман пиджака. – В приёмную пришло письмо. Написано: «Заместителю директора по экономике Арефьеву В.Н., лично». Я его не распечатывал: написано же – «лично». Вот оно.
           Главбух достал из кармана конверт и передал его Владиславу Николаевичу.
           – Пойду, не буду мешать – улыбнулся Родионов, и тихо ушёл, закрыв за собой дверь. 
           Арефьев осмотрел конверт. Ни обратного адреса, ни печатей. Заклеен крепко. Аккуратно, канцелярскими ножницами разрезал его с одного края, вынул сложенный вчетверо лист бумаги, расправил и начал читать.

Доброго здоровья, уважаемый Владислав Николаевич!
Вы, конечно же, удивлены тем, что я написала Вам это письмо. Не волнуйтесь, пожалуйста, ничего страшного не произошло. Должна Вам признаться, что думала о Вас всё последнее время, с тех пор, как возвратилась в свой город после проведения ревизии. В ящике стола моего кабинета я храню Вашу фотографию. По моей просьбе Вас сфотографировала сотрудница нашей ревизионной комиссии, и мне в ателье сделали с этого снимка фотокарточку. Не подумайте ничего такого, – я не сумасшедшая. Просто мне ещё никогда не жизни не доводилось встречать такого необычного человека, каким являетесь Вы. И дело не только в том, что Вы пишете стихи, – это качество тоже, конечно, имеет значение, – а в том, что, на мой взгляд, Вы очень интересный человек с огромным багажом знаний, и при этом обаятельный мужчина. В общем, я решилась на ужасную авантюру: сняла номер в донецкой гостинице «Турист» на 14 декабря. Прошу Вас, дорогой Владислав Николаевич, разделить там со мной этот день с 11 утра и до вечера. Надеюсь, Вы найдёте на работе благовидный предлог. Мы просто пообщаемся, поговорим. Вы даже не представляете, какие неразвитые, малообразованные люди живут в нашем городке! Да, очень прошу: муж об этом, конечно же, не знает, так что не выдайте меня, пожалуйста.

Ваша А.П.      
            
           Дрожащими руками Арефьев вложил письмо в конверт и внезапно ощутил, что лоб вспотел до такой степени, что тёплая капля поползла вниз, к носу, и ладонью едва удалось её вовремя смахнуть.   
           Он ещё посидел в оцепенении минут десять, соображая, что же теперь предпринять? Показать это письмо жене: мол, посмотри, до чего доходят женщины в попытках завести себе любовника? Но ведь это значило предать человека – женщину! – доверившую ему свой самый сокровенный секрет. Найти телефон Анны Павловны и посоветовать ей выбросить из головы неизвестно каким образом поселившуюся там опасную блажь? Что делать-то?
           Арефьеву вдруг вспомнилась история из его студенческой юности. Тогда он обидел девушку, оттолкнув её порыв желания близости с ним. И в результате получил жестокую мстительницу, донимавшую его до самого окончания студенческих лет!


ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. КАК ДУШУ, ИСПАРЯЕТ В НЕБО СОК…
               
           Жена  сразу определила, что супруг не в своей тарелке.
           – Что случилось, Владик? – озабоченно спросила Лида. – Ты из отпуска приехал отдохнувший, весёлый, а в свой первый рабочий день всё это исчезло. Что такое?
           Владислав Николаевич смог выдержать прямой, озабоченный взгляд любимой супруги. Но на большее не хватило сил.
           – Женщины, – сказал он тихо. – Во всём виноваты женщины.
           – Ты думаешь? – подняла брови Лида. – И чем же мы тебе испортили настроение?
           – Ревизия вроде бы закончилась, и вроде бы и нет.
           Владислав Николаевич с удовлетворением отметил, что на этот раз сказал абсолютную правду.
           – Директор уехал в отпуск, – продолжал Арефьев, – поэтому защищать некому. А от ревизоров отвязаться не получается.               
           «Вот теперь соврал» – мысленно вздохнул он.
           – Чем я могу тебе помочь? – подсела рядом жена и обняла за плечи.
           – Тебе нужно расслабиться, – решила она и положила голову мужу на плечо. – Не против?
           Арефьев не возражал.
           …Он проснулся ночью оттого, что понял: нахлынувшие во сне стихи требовали выхода. Тихо встал, на ощупь подошёл к столу, включил настольную лампу, подвинул к себе чистый лист бумаги, взял ручку и начал быстро писать, почти без помарок. Иногда останавливался, закрывал глаза, вспоминая строки, явившиеся во сне. И вот стихотворение закончено. Арефьев ещё раз окинул взглядом текст, сделал пару необходимых исправлений, и, наконец,  прочёл одними глазами, мысленно отбивая ритм:   

Смотри: укрыты бархатные розы / росой, как будто капельками слёз. / Им больно, и недвижимая поза / смиряет их уверенность и лоск. / Ещё последним запахом и влагой / они питают милый уголок, / и каждая с печалью и отвагой / как душу, испаряет в небо сок. / И лишь одна без слёз и без упрёка / стоит и смотрит с кротостью в глаза. / На стебле, на изломе, капля сока / застыла, не желая в небеса. 

           – Ты что? – раздался голос жены. – Почему не спишь?
           – Да вот, – виноватым голосом негромко проговорил Арефьев, – вспомнилось во сне, и решил записать, пока не забыл.
           – Спи уже, поэт мой, – пробормотала жена. – Через два часа нужно просыпаться на работу.      
           Арефьев не ответил, только поздравил себя с тем, что его ответ не содержал ни капли лжи. С недавних пор он понял, что главное не в том, чтобы не лгать, а в том, чтобы не говорить всей правды.


16 марта 2007 г. – 14 февраля 2023 г.


Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко, г. Макеевка