улыбка нежности продолжение гл. 2 Детство. Рождени

                Глава 2. ДЕТСТВО
 
                Рождение

 

  12 марта 1946 года в знаменитом московском роддоме имени Г.Л.Грауэрмана, расположенном в то время на Старом Арбате, родилась девочка Таня.

  Стояли весенние солнечные, но еще морозные дни. Маму с завернутой в конвертик из ватного одеяла, новорожденной Танечкой, забирали из родильного дома дед Ментов и Марика. Папа еще был в Новосибирске, но уже хлопотал о выезде в Москву. Дед нежно нес меня на руках, а снег приятно поскрипывал под его ногами. Все уселись в казенную машину от Госплана (дед уж постарался) и поехали на родной Сергиевский переулок, где нас ждали две бабушки Розы и Арленчик.

  Примерно через две недели, папа вернулся в Москву и застал жуткую картину: я ору как бешеная, потому что голодная, а у мамы самая настоящая грудница с высочайшей температурой. Я, наглотавшись уже зараженного маминого молока, естественно тоже заболела и, конечно, с очень высокой температурой. Все легло на папу, потому что обе бабушки работали, а ему только предстояло искать новое место работы, Поначалу он крутился как белка в колесе. Но мама вскоре поправилась, а вот мне становилось все хуже и хуже. Доктора, а их был целый консилиум, сделали заключение, что у меня общее заражение крови (сепсис), и спасти меня без пенициллина не представляется возможным. К этому времени я уже приобрела довольно синюшный вид. Мама очень горевала, так как пенициллин в обычных аптеках еще не продавался, его можно было купить только в особых аптеках для номенклатурных работников. Езя (наша-то любимая Езя!) успокаивала маму, говоря языком своей профессии: «Овчинка выделки не стоит…», – намекая на мой уже совсем не живой вид. Тем не менее, она все же упросила свою приятельницу соседку по квартире Ольгу Евгеньевну поговорить со своим мужем, каким-то высоким номенклатурным начальником. Надежды, правда, что он что-либо предпримет, у нее было мало. Это был довольно противный высокомерный тип очень толстого телосложения, который страшно кичился своим высоким положением, смотрел на всех свысока, в том числе и на свою жену. Некрасивая, но с приветливо добрым лицом, дородная высокая, но немного неуклюжая, она была простой машинисткой и работала на дому. К слову сказать, работа эта, ох какая нелегкая и даже вредная для зрения и суставов.

  Случилось чудо, как часто вокруг меня происходило и в дальнейшем, и этот пренеприятный «товарищ» все-таки принес нам заветный пенициллин. У врачей уже почти не оставалось надежды на мое спасение, так как болезнь была слишком запущена, но под воздействием чудотворного пенициллина я начала быстро поправляться. Уже через полтора месяца все функции моего малюсенького организма восстановились, и я к счастью всех родных выздоровела. Но за время болезни я превратилась в настоящий скелет, и маме посоветовали кормить меня манной кашей. Сначала я ела ее с большим удовольствием и начала поправляться. Мама, окрыленная чудодейственным влиянием этого «необыкновенного» продукта, продолжала меня откармливать, и, в конце концов, манная каша мне страшно опротивела. Но я очень любила свою дорогую мамочку и не решалась ее огорчать. Мои мучения закончились в предновогоднюю ночь, когда мне было уже года три. Мама предупредила меня, что елочка не зажжется, если я не съем тарелку этой ненавистной мне каши. Я себя пересилила, начала есть, но каша почему-то пошла обратно. Мне стало очень плохо и не хотелось уже никакой елки. После этого случая с манной кашей было покончено раз и навсегда, однако я уже успела превратиться в симпатичную толстушку, что наблюдаю в зеркале, и по сей день.

  Я себя помню примерно с 3-х лет, когда заболела скарлатиной и оказалась в инфекционной больнице. В этот год мы летом снимали дачу в поселке Ильинское, под Москвой, вместе с семьей друзей моих родителей Райбманов: Тусей, Нюмой и их сыном Витей. Папа приезжал к нам на субботу и воскресенье. В один из своих приездов он сильно простудился и заболел тяжелой ангиной, а так как я всегда «липла» к нему, то его инфекция перешла и ко мне, но уже в виде скарлатины.

  В больнице меня обрили наголо. Все мои очаровательные блондинистые кудряшки сгинули навсегда. В палате было много девочек разных возрастов. Две из них, намного старше меня, сильно пугали и терроризировали всех остальных. Особенно по ночам. Из-за них я очень старалась ночью не спать, и свой страх помню до сих пор. Больница располагалась недалеко от нашего дома, на Страстном бульваре, в бывшем дворянском особняке с колоннами. Родителей туда не пускали. И я чувствовала себя там совершенно одинокой и незащищенной. Видимо, с этого времени и началось мое самоощущение.

  После больницы я кардинально изменилась. Заново отросшие волосы приобрели темно-каштановый цвет и стали совершенно прямыми. В моих глазах и поведении появилась какая-то угрюмость и дикость. Я всех боялась и никого не признавала. Ничего не осталось от веселой озорницы и хохотушки. После выписки, уже дома, меня посадили на большую кровать, где мы обычно спали вместе с бабушкой Розой, и поставили передо мной тарелку с ягодами, которые я очень любила. По случаю моего выздоровления к нам приехали даже Марика с Ментовым. Из-за тесноты нашей комнаты они у нас практически не бывали. Все столпились вокруг меня, старались меня развеселить, но это плохо получалось. Все-таки со временем понемногу я пришла в себя, но чувство страха и обиды навсегда осталось в моем подсознании.

  Почти каждое воскресенье меня возили к бабушкам и дедушкам в гости. Когда мне говорили, что сегодня мы отправляемся к деду Самуилу, папиному отцу и его второй жене Галине Юльевне, то для меня это значило, что мы едем в гости к коту Мурзику. А в случае, когда намечался визит к Марике и Ментову, то я спрашивала: «Ну, когда же мы поедем к Барсику?». Я жутко боялась всех котов, но впечатления от встречи с Барсиком или Мурзиком, несмотря на страх, были незабываемые.