Улыбка нежности гл. 2 продолжение Аннушка

                «Аннушка»

 

  Все, что связанно с моим детским садом, всегда вызывало у меня только грустные воспоминания и чувство зря потраченного времени. Мне очень не нравилось там находиться. Дети, воспитатели, дисциплина – все это действовало на меня удручающе и портило мне настроение. На меня нападало странное равнодушие, хотя по натуре своей я очень активная и энергичная особа с детства. Единственное, с чем я мирилась и даже получала удовольствие, – это трамвайное путешествие до детского сада и обратно домой. Дорога была довольно длинная, около 40 минут по известному, так называемому трамвайному кольцу, на «Аннушке». Так ласково все называли трамвай под номером «А». Садились мы с папой на остановке «Трубная площадь» рано утром. Маршрут «Аннушки» начинался от Чистых прудов, и на нашей остановке всегда еще были свободные места. Я предпочитала стоять у заднего стекла и смотреть в сторону постепенно удаляющегося родного Рождественского бульвара. Потом трамвай поворачивал направо, на Цветной бульвар и с левой стороны оставалось здание знаменитого и тогда единственного в Москве цирка на Цветном бульваре. За Самотечной площадью трамвай еще раз поворачивал, и мы ехали дальше почти по прямой до Белорусского вокзала, где в одном из переулков и находился мой детский сад. Родители выбрали его по двум причинам. Во-первых, там работала Галина Юльевна, вторая жена папиного родного отца, которую мы все любили, а она – нас. Во-вторых, этот детский садик, хотя и находился далеко от дома, но вместе с тем, около места папиной работы. Так что утром он меня сам отвозил, а вечером забирал домой примерно после шести часов.

  Ехать в трамвае мне очень нравилось. Мерное покачивание вагона, переливчатый звоночек на остановках, приятный приглушенный голос объявлявшей остановки кондукторши – все это создавало иллюзию покоя и какого-то таинства. Многое приходило в голову, и я задавала папе вопросы. Когда он не реагировал, я понимала, что убаюканный тихим постукиванием колес, он просто дремал. Так что чаще всего мы доезжали до нашей остановки молча. Зимой, когда стекла трамвая были заморожены, я любила прикладывать к ним копеечную монетку, чтобы в инее стекла увидеть ее красивый отпечаток. А иногда соскребала той же монеткой иней со стекла, чтобы разглядеть сквозь маленькую отмороженную прорезь что-нибудь интересное на улице. В голове у меня рождалось ощущение зимней сказки, и я радовалась, что до садика было еще много остановок. Позже, когда я уже перешла в старшую дошкольную группу, по нашему маршруту начал ездить мальчик моего возраста, с которым мы вели свои интересные детские беседы.

  После завлекательных трамвайных поездок меня ждала в детском саду совсем другая жизнь и никакой романтики. От чувства своего одиночества и, как мне казалось, непонимания окружающих, я стремилась влиться в общую атмосферу общения, но это получалось каким-то извращенным образом. Чтобы на меня обратили внимание, я много язвила и подшучивала над воспитателями. Этим, видимо, я хотела завоевать авторитет у детишек в группе. Другого способа я не знала, но уж очень хотелось быть на первом плане. И вот однажды, в один прекрасный день разгорелся большой скандал. Воспитательница посадила нас в кружок, стала что-то рассказывать, а потом задавать вопросы. Было скучно, мне все порядком надоело, и я сделала какое-то язвительное неприятное замечание по теме общего разговора. Вся группа покатилась со смеху. Воспитательница не на шутку рассердилась и решила меня наказать, поставив в угол. Это было обычное явление, но в этот раз, когда я отошла в угол, она приказала мне раздеться на глазах у всех детишек. Мне было очень стыдно. Я стояла перед всеми в одних трусиках и горько плакала навзрыд. Скандал дошел до моих родителей и Галины Юльевны. Постепенно все утряслось, но эту воспитательницу я больше не видела.

  В те ранние годы я была очень обидчивая и большая плакса. Все со мной носились, баловали, и только мама, как я считала, была строгая: не поддавалась на мою бессознательную манипуляцию в обиженность. Дед Ментов обожал меня настолько, что все время хотел со мной фотографироваться. Он часто водил меня на Арбат или в Столешников переулок в самые лучшие фотоателье. Мне все это очень не нравилось: и сам дед и его непонятная страсть к фотографированию. В фотоателье я все время нудила пока «вылетала птичка». Теперь же я с удовольствием разглядываю на этих снимках не только себя, а в первую очередь, деда. Какая поразительная необъяснимая ирония судьбы: сначала эти фото нужны родителям, бабушкам и дедушкам, но впоследствии все меняется местами, и повзрослевшие дети с любовью и благоговением рассматривают дорогие сердцу черты из безвозвратно ушедшего детства.

  Папа все свое свободное время посвящал своей любимой доченьке. Каждое утро он будил меня, кормил завтраком и только перед нашим уходом в детский сад подводил меня к еще спящей маме. Ее единственной задачей было заплести мне косички, а сверху обязательно красиво завязать бант. Мама не работала. Приобретенную в институте специальность она ненавидела, да и ничего в ней не понимала. Поэтому она решила переквалифицироваться и окончила курсы технического перевода с английского. Устроиться по новой специальности было для нее довольно проблематично. В конце концов, ее взяли по блату внештатным переводчиком в один из институтов машиностроения, и она начала работать на дому. Ее основной задачей в отношении меня было причесать, накормить и лечить, когда я заболевала, что бывало довольно часто.

  По вечерам папа укладывал меня спать и читал мне книжку. Сказки я не любила, как и игры с куклами, но с большим удовольствием уже в кровати по двадцать раз слушала повесть «Необитаемый остров» или просила его рассказать мне какой-нибудь случай из жизни. «Необитаемый остров» – видимо, потому что там было много про море и про одиночество, а я по гороскопу «рыба» и вообще всем говорила, что собираюсь стать врачом на корабле. Случаи же «из жизни» были для меня гораздо интереснее сказок, и папе приходилось что-то каждый вечер придумывать новое. Под эти «случаи» я и засыпала. Папа иногда начинал дремать раньше меня, у него непроизвольно закрывались глаза, и если я еще не спала, то будила его:

  – Папа! Открой «глазы»! – при этом в слове «глазы» делала ударение на первый слог.

  В выходные дни папа обязательно со мной куда-то выходил. Мы посещали цирк или ходили в гости к Райбманам, или просто гуляли по Москве. Иногда мы бывали в театре. Зимой он учил меня кататься на коньках. Маленький каток на Петровке был для меня сущим адом. Очень хотелось кататься, как все. Но у меня ничего не получалось. Я была страшная трусиха, да к тому же ноги меня просто не держали. Вдобавок ко всему – вонючая раздевалка, из которой я старалась быстрее вылететь. Так с коньками ничего и не вышло.

  Когда я уже повзрослела, мы с папой добирались до Райбманов пешком. Они жили в самом центре Москвы, недалеко от Красной площади, в старинном угловом доме уникальной полукруглой архитектуры. Как и другие исторические здания Москвы, этот примечательный дом сломали в процессе строительства московского метрополитена, а на его месте возвели станцию метро «Охотный ряд». Как будто, не было другого менее примечательного места в этом районе! Удивительное недальновидное легкомыслие советских чиновников за годы советской власти изменило исторический облик «златоглавой» Москвы до неузнаваемости. Эта тенденция продолжается и в наши дни, но еще с большим размахом и с беспредельной наглостью. Сама квартира Райбманов, располагавшаяся напротив гостиницы «Метрополь», имела очень презентабельный вид. Ее в свое время получила Тусина мама, работающая референтом какого-то номенклатурщика, приближенного к самому тов. Сталину. Она была латышка и во время революции принимала активное участие в установлении Советской власти в Латвии. Поэтому она и заслужила эту шикарную квартиру, но мужа ее при этом отправили в лагеря. Так, на всякий случай.
Во время праздников, из огромного полукруглого окна с видом на Красную площадь мы с Витей восторгались красивыми стройными рядами марширующих военных, направлявшихся в сторону Красной площади на парад под торжественные и любимые всеми старинные марши и военные вальсы.

  Папа любил водить меня в цирк, но я получала удовольствие только от продававшихся в фойе сладких «язычков». Само представление меня не интересовало, да и специфический запах цирка я переносила с трудом. А вот театр я любила, несмотря на то, что на спектакле «Аленький цветочек» в театре имени Пушкина в первом же отделении, увидев чудовище, я громко разрыдалась и никак не могла остановиться. Папа быстро увел меня домой, и после этого случая театр мы долго не посещали.

  Волновали меня и какие-то происходившие со мной, как мне казалось, странные вещи. Теперь я понимаю, что это было из области мистики. Мне несколько раз снился один и тот же сон. Я спасаюсь от фашистов, которых, кстати, конечно, никогда не видела живьем. Бегу мимо обгорелых деревень и никого вокруг. За мной гонятся немцы и вот-вот почти догоняют. Забегаю в какую-то чудом уцелевшую избу. Прячусь за печкой, которую тоже никогда не видела в живую. Страх окутывает меня с ног до головы, но тут я просыпаюсь в полном ужасе и долго не могу придти в себя. Никому, даже папе, я почему-то об этом не рассказывала. Наверное, я боялась воспроизвести этот кошмар наяву, и очень старалась поскорее его забыть. Или, например, еще одно необъяснимое явление: иногда мне вдруг начинало казаться что то, что в данный момент происходит, уже когда-то со мной случалось. Было это довольно часто, как и незнакомое новое лицо часто казалось уже когда-то виденным. Папа не мог объяснить это и говорил, что я что-то путаю или придумываю. Но вот, когда я жаловалась ему на какие-то вдруг появляющиеся болезненные ощущения, он успокаивал меня, говоря, что у него это тоже болело, но потом прошло. Такой ответ меня сразу «вылечивал». Папа был очень терпелив со мной. Умел всегда меня успокоить. Рядом с ним я ничего не боялась и чувствовала себя защищенной от всех напастей и неприятностей.

  Теперь, анализируя свой страшный повторяющийся сон, да и загадочные «воспоминания» никогда не происходивших наяву событий, я нахожу в этом подтверждение существования параллельных миров. Наука уже вплотную подошла к обоснованию этого факта. Так что, скорее всего это были не бредни моего слишком развитого воображения, а какие-то мистические сигналы из параллельного мира. К сожалению, никакого практического влияния в моей жизни как мне кажется, они не оказали, но уже то, что я их помню до сих пор, видимо, имеет значение для моего подсознания.

  Так, своим неспешным чередом шло мое дошкольное детство. Но наступило первое сентября 1953 года, и повзрослевшая довольно высокая для своего возраста, пухленькая девочка Таня пошла в школу в первый класс.