Во всей красе...

   Зимний лес... Повсюду раскиданы рыхлой вязки шарфы и пледы. Растянутые, словно ношенные уже кем-то шапки снега едва держатся на затылках пней. Мокрые, зелёные волосья мха прилипшие к вискам, вызывают желание позаботиться об них, отереть, переодеть в сухое, укутать накрепко, дабы не простыли.  Ветер, пробирая до самых костей, поддувает в широкие рукава белоснежной шерсти, откуда тянутся к солнцу, видные до самых локтей, худые серые руки ветвей. Продрогший накрепко лес стучит зубами стволов, - гулко, будто деревянными ложками об выскобленный добела стол.
   Набивши полные ноздри снега, олени вдыхают запах сонной земли. Кабаны поводят на стороны ушами, соря каплями снежного сока, коим сыты с ночи, ибо перекопанные упругими носами корзины полян набиты доверху снежным пухом, выбитым из перин облаков зимой, с привычным для радивых хозяек тщанием, - дабы ни крошки, ни былинки, ни пёрышка мимо дела.

   Белые щёки пригорков изрыты следами, как едва перенесённой оспой. Лисица, выглядывая поверх чаши овражка, гримасничает лукаво и хитрО, просматривая пристыженные сугробами кусты и кустики. Только тонким росточкам, как малым деткам, дозволено всё: и не клонить головы, и расти на самом виду, прямо на тропинке. Придёт время - затопчут, сомнут, заломают, а покуда, - радуйся, живи, сколь отпущено. Жаль, понятно, - что не на месте, не вовремя, да тут уж - кому что дано: доступная взору краткая участь, с поднятой головой, либо в ряду прочих, в толпе, хоронясь за чужими спинами, до самых похорон.

   Побитая молью оттепели снежная одёжа... Сквозь неё - влажное тело земли. Даже и не тепло ещё, а упрела уже, жаждет сорвать с себя ветхое рубище наста, и предстать пред ясны очи солнца прямо так, как есть, во всей своей красе.