Чувство вины

Чувство вины

     Мой друг! Где ты, где ты?
     Я ищу тебя, а тебя нет. Сказали, ты уехал. Куда, не говорят. Может, сами не знают, может, скрывают. Тебе всё надоело, ты от всех устал? Ты один теперь или у тебя кто-то есть? Одному тебе было бы трудно, даже невозможно, наверно. Я когда один остаюсь, тоскую, даже плачу порой, хотя знаю, что я, вроде, не один, и это временно, когда рядом никого нет. Это ничего, что плачу. Автандил и Тариэл тоже нередко плакали, но были рыцарями и настоящими мужчинами. И я даже думал, не убили ли тебя, или ты мог от болезни умереть, если бы ты однажды не позвонил мне через два года после своего первого исчезновения. Сначала я не поверил, что это ты:
     - Где ты, где ты, дорогой?! Где живёшь? Откуда звонишь, скажи мне!
     Но ты не сказал, просто, поговорив, почти крикнул:
     - Пока, дружище! Я тебя люблю и всегда буду помнить!

    
     Помнить! Но мне же этого мало, дорогой мой! Мне ты нужен, ты, рядом, хоть бы ты и далеко жил, чтобы позвонить, прилететь к тебе можно было. Как в 1979-м, когда мы встретились у тебя в Поставах, где ты тогда служил. А теперь ты снова исчез, и тебя нет. Мне больно. Нам больно! Моя любимая с грустью и обидой говорит о тебе: "Как он мог так от нас уйти?". Но мой друг не от нас ушел, он от всех ушел - дочери, внуков, брата, друзей. От всех.


     В академии мы сошлись не сразу, не в летнем лагере под Каширой, куда ты приехал из Польши уже слушателем, а я ещё пытал там свою судьбу. Разница в четыре года немалая, но мы постепенно стали друзьями, такими, как дай Бог каждому.
     В академии нам с тобой досталось. Тебя отчислили за развод, меня ждало не лучшее распределение за поддержку тебя. Помню, генерал, начальник факультета, вызвал меня:
     - Что вы себе позволяете? Он разведенец! Ему не место в партии! А вы поедете в Тьмутаракань.
     - Но он мой друг. И не хуже других. У них так получилось. Не всем удается, женившись еще курсантом в училище, долго счастливым быть, товарищ генерал.
     Генерал на минуту задумался. Может быть, он подумал о себе.


     А мы с тобой не погибли. Ты смог вернуться в академию, а моя "тьмутаракань" оказалась райским для исследований и карьеры трамплином.
     Я виноват перед тобой и никогда в этом не признавался, стыдился. Когда травля тебя была в самом разгаре, и начальник курса уже наладил систему слежки на курсе, он вдруг подошёл ко мне на самоподготовке и сказал:
     - Поехали.
     - Куда?
     - К тебе на квартиру. Ты же говорил, что твой друг с тобой живёт? А не с шалавой какой.
     - Она не шалава.
     - Вот и поехали, посмотрим.


     Лихорадочно написав записку с номером телефона, где жил мой друг, я, выходя из раздевалки, прошептал в окно дежурному по факультету:
     - Гена! Позвони по этому телефону. Скажи, что мы с начальником курса поехали ко мне на квартиру.
     Гена не позвонил. Записку перехватили. Но мой друг как-то узнал. Мир не без добрых людей.
     Речной вокзал был недалеко от академии, и мы быстро добрались до Фестивальной.
     - Ну, показывай, как устроился.
     Вышла хозяйка.
     - Это Валентина Ивановна.
     - Очень приятно.
     Начальник курса прищелкнул каблуками, он любил театр:
     - Василий Иванович.
     - Ой, да вы как Чапаев!
     И она замахала на него ладошкой, как в кино.
     - Так точно-с. Я и плаваю так же хорошо.
     Хозяйка засмеялась. То, что Чапаеву это не помогло, начальника курса это не смущало.
     - Ну, и где наш герой, показывай, Мельников. Дома он?
     Мы зашли в комнату. В ней никого не было.
     - Где же он живёт?
     - Здесь, со мной.
     - Не лги. Где его вещи?
     - Вот. В шкафу парадка. На кресле свитер, трико, - показал я.
     - Садитесь, товарищ полковник, - сказал я и показал на кресло.
     - А это кто нарисовал? Ты?
     На стене была нарисована обнаженная девушка.
     - Нет. Как вы могли подумать! Это Лиля, хозяйкина дочь нарисовала.
     - Красиво. А это что, магнитофон?
     - Разве не видно?
     - И что слушаешь?
     - "Битлз", "Свит", Маккартни - "Уингз", Леннона.
     - Да? И записи есть?
     - Есть.
     - Скажу тебе по секрету, что мне тоже...
     Но в это время вошла Валентина Ивановна с чаем. И начальник курса переменил тон и тему разговора, но его давления я по-прежнему не чувствовал.
     - Так вот, старший лейтенант. Сколько у них детей?
     - У кого, у Олега? А вы не знаете? Двое, один из них приемный.
     - Знаю. Второго она недавно родила. Не хочет уезжать из Москвы. Но придется.
     В этом и была главная и вся причина активности командования. Они боялись, что в случае развода "разведенка" останется жить в Москве, в общежитии. И, чтобы этого не случилось, слушателя надо отчислить из академии под любым предлогом.
     - А она не пьет?
     - Не знаю, не видел.
     - А ты был у них дома?
     - Был. И не раз.
     - Что там делал?
     - Ничего. Пирожки ел.
     - С чем?
     - Товарищ полковник! Василий Иванович! С картошкой.
     - Она по парткомам ходит, ко мне в неделю раз заглядывает, надоела. Малыша на пацана старшего бросает - и по кабинетам.
     - Ну вот. Вы бы стали с такой жить?
     Начальник курса как будто ждал этого. Лицо его вытянулось в настоящей или деланой улыбке-усмешке, он встал, улыбаясь уже без притворства, и я понял, что совершил ошибку. Завтра утром он придет к начальнику факультета и с подобострастным видом скажет ему:
    - Товарищ генерал! Я всё узнал, как вы приказали. Старший лейтенант Мельников мне сказал, когда мы были наедине с ним в квартире, где он проживает, что Самсонов живёт не с ним, а со своей новой б...
     И хоть это я только подумал, что он так сделает, но по его расцветшему лицу мне стало понятно, что он как-то так и скажет, солжет, исказит, но для него это уже будет неважно, как в точности я сказал.


     В это время в квартиру вошёл мой друг.
     - А, Самсонов! Ты где был? Мы тебя ждем, ждем.
     - Здравия желаю, товарищ полковник. В магазине был, надо же что-то поесть вечером.
     - Да? Что-то ты долго был в магазине. В очереди стоял? И что купил?
     - Яйца вот. Колбасу.
     - Яйца? Ха-ха-ха, - засмеялся начальник курса, - своих не хватает? Ты и так уже наделал детей и делов.
     - Ну, ладно, я пойду, мне пора,- засобирался он.
     И, медленно застегивая шинель, рассматривая нас, направился к выходу. Я двинулся за ним.
     - Не надо меня провожать, Мельников. Ты и так потрудился.
     "Черт! Что я потрудился? Что он имеет ввиду?", - подумал я, открывая ему входную дверь.
     - До свиданья, товарищ полковник, - улыбалась в коридоре хозяйка, - приходите еще. И повернулась ко мне:
     - Хороший у тебя начальник, Игорь.
     - Да, - мрачно ответил я, - душа-человек.
     - Он женат?
     - Валентина Ивановна! Он - коммунист.
     Я вернулся в комнату с ощущением, что меня облили грязью, надели наручники, пытками заставили писать донос, били.
     - Ну что, ну что, рассказывай, - стал тормошить меня Олег, - ты что такой невеселый?
"А вы бы стали с такой жить?", - это же не страшно, что я сказал, что такого в этих словах? Но у меня не хватало духу сказать о них моему другу. Мне казалось, что я предал его. Разорвать ту петлю, что набросил на меня этот психолог - начальник курса, можно было только рассказав всё моему другу. Но я не стал это делать, стыдясь чего-то, боясь, а потом никогда этого и не сделал.
     - Все нормально получилось, Олег. Тебе кто позвонил?
     - Ну вот, я и говорю, что нормально! Валерка Пирогов.
    - А! - Валера сидел рядом со мной на самоподготовке, и я его не просил позвонить. Вот он герой. Многим рисковал, позвонив, хотя глаз и ушей рядом было много. Как сумел? Как же он узнал телефон? Да, он такой, Валера Пирогов. В летнем лагере академии, при поступлении, в челюсть ударил капитана-абитуриента так, что тот побелел и свалился на кровать, за то, что капитан обозвал его сачком, а Валера больной и с температурой лежал в палатке, не мог работать. Могли и отчислить, но капитан оказался порядочным человеком, никому не доложил, что его ударили.
     - А чё ты так долго ехал? - спросил я моего друга.
     - Да не долго же, Игорь! Как же долго? Как позвонил Пирогов, сразу. Давай колбасу с яйцами жарить, - и он, улыбаясь, толкнул меня в бок, - у тебя нет немного коньяку?
     Мы пошли на кухню. Коньяк у меня был.

   
     Так я и не сказал ничего. Почему? Теперь ты, мой друг, уехал, в вечность или в тишину, а я до сих пор чувствую свою вину перед тобой. Прости, Олег. Только ты один и мог бы мне сказать, виноват ли я был, или это было ложное, возникшее во мне независимо от меня,  чувство вины. Ведь мы всю жизнь опутаны этим чувством, что мы не то делаем, не то говорим, не так живём. Нам насаждают его, не дают ему исчезнуть совсем.
     Ты ушел, мой друг, а мне теперь жить с этим грузом на сердце.


     Потом мне сказали, что могут найти, где ты живёшь, за деньги. Забрезжила надежда. Когда дали твои телефон и адрес, я обрадовался, но на звонок и письмо мне никто не ответил.
     Прости меня, мой друг. Прости, прости, прости..


Фото 1974 г.