Чечевичная похлебка или Песни о Будде

       Чечевичная  похлебка или песни о Будде, увиденном в замочную скважину 

     Еще мальчиком, листая Малую Советскую Энциклопедию – черный десятитомник, чтобы подписаться на который отец и мать мои простояли в очереди сутки, да, именно так : один день и одну ночь – я не однажды наталкивался на картинку сидящего в позе Лотоса человека.
     Почему он мне так запомнился? Долгие десятилетия я не мог ответить на этот вопрос. И лишь прочитав множество прекрасных книг о буддизме, слетав в Таиланд и посетив ряд буддийских семинаров, я нашел, наконец, ответ.
     Он заключался в том, что буддизм каким-то непонятным образом воплотил в себе максимум бытийственной поэзии : не стихотворной и сомнительной, а именно бытийственной и несомненной. Той, что щедрыми пригорошнями рассыпана повсюду в окружающей жизни.
     Что говорить? выше своей головы не прыгнешь. И настоящим буддистом мне стать не дано. Нельзя ошибаться в собственном предназначении. Но когда я вижу буддийских монахов в оранжевых робах и с деревянными чашами для подаяния пищи, у меня примерно также тепло на сердце и возвышенно в уме, как при слушании Баха.
     Да, Будда и Бах для меня на равных. И только, пожалуй, они. Оба – художники, каких мир не видал. И разница между ними лишь в сфере творчества. Что для одного была музыка, для другого – поиск жизни, в которой не было бы ни йоты смерти.
Любопытная вещь : когда я слушаю Баха, у меня такое чувство, словно я целиком и полностью в истине. И когда я проникаюсь учением Будды, у меня точно такое же чувство. В третий и последний раз ощущение пребывания в истине я испытываю, соприкасаясь с величайшими индийскими йогами.
     Но это все. Больше никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах такого феноменального чувства : находиться в истине, я не имел. А ведь оно поселяется не на пустом месте. За ним – гарантии ума, советы душевного опыта и внушение интуиции. Главное – интуиции.
     Из вышесказанного следует, что истина есть. Почему она есть? Во-первых, потому что ее быть не может. А во-вторых, потому что она должна быть. И только поэтому она есть. Других оснований для нее не существует. 
     Истина есть, но она – неоднозначна и многомерна. Стало быть тот, кто приносит ее в мир, суть по определению художник. Ибо только при самозабвенном вживании в мир великого художника у нас исчезают последние сомнения в том, что это – то самое и «единое на потребу».
     Однако само вживание приходит и уходит, уступая место другим аналогичным вживаниям или оставляя человека наедине с собой. И тогда он вдруг опять – вне истины. И снова пробуждается скорбный вопль в его душе : «Боже, почто ты меня оставил?» И так на протяжении всей жизни.
     И все-таки истина есть. Это уже великое утешение. А то обстоятельство, что она подобна птице, которую в руке не удержишь, – так еще неизвестно, радоваться этому обстоятельству или печалиться. 
     Воистину, в буддизме поэзии только же, сколько во всех прочих религиях, вместе взятых. Причем поэзия эта начисто лишена какой-либо дурной чувственности. Зато она пронизана целиком и полностью не умствующей, а умной мыслью. Как опять-таки лучшие стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева.
     И как лучшие стихи все-таки мужские, а не женские по духу и настроению, так буддизм есть идеальное воплощение мужской духовности. Женщинам там делать нечего. И потому женщины инстинктивно избегают буддизм.
     Будда не признает единого бога, зато верит в бесчисленное множество разнообразнейших существ, населяющих бесчисленные миры. Все они подвержены законам универсальной жизни, которая и бесконечна и преходяща.
     Все есть в мироздании : ангелы, демоны, разного рода промежуточные духи, сказочные персонажи, люди и животные само собой. И все они рождаются, живут, стареют и умирают. А умерев, снова рождаются. И так присно и вечно и во веки веков.
     А я всегда, сколько себя помнил, допускал существование миров иных. И даже был в них совершенно уверен. Признание миров иных не обязательно идентично вере в бога. Это скорее всего как раз буддизм в действии.
     Но русский человек – и буддист? Как мог произойти подобный казус? Кармическая тайна, прозрачный намек на которую мы имем в нашем детстве. Детство – и прежде всего раннее – в жизни человека есть компас, помогающий безошибочно определить, для чего он рожден и каковы главные смыслы его жизни. Именно там, как в семени, заложены все тенденции будущего внутреннего развития человека. Так что по сути нет никакого самостоятельного развития, но есть лишь высвобождение того, с чем человек родился.
     Выше я уже упоминал, какое неотразимое впечатление производили на меня любые крошечные соприкосновения с Буддой. И это на фоне нашей захудалой и безнадежной в смысле открытости современному миру росийской провинциальной глубинки! Потом и на протяжении всей жизни я к этим соприкосновениям тем или иным образом возвращался. Так возвращается к хозяину верная собака как бы далеко она от него ни была.
     Однако при всем этом подлинным буддистом я не сделался, потому что и не мог сделаться : последние вряд ли рождаются посреди бескрайних российских степей. Стало быть и в отношении моем к Будде «кошачьего» элемента не меньше, чем «собачьего». Ибо как кошка сохраняет свою субстанциальную независимость от человека, как бы близка она к нему ни была, так и я остался к Будде на дистанции. Мое отношение к нему : мирянина, которого он допустил до регулярных бесед с ним, который приходит к нему и уходит, не будучи в состоянии обратиться в монахи и в то же время не в силах уйти от него навсегда.
     Сказать и то : мало какая нация так внутренне далека от алмазного совершенства этого удивительного мировоззрения, как русская. Печально, но факт. Буддизм велик, но прохладен. Он как бездонное голубое небо, прекрасней и величественней которого ничего на земле быть не может. Но как оно совместимо с человеческой природой? Как можно всерьез любить ближнего и заботиться о нем, если весь смысл жизни по буддизму состоит как раз в освобождении от каких-либо привязанностей?
     Но загляните поглубже в свою душу, любезный читатель, обнаружьте там свою самую большую любовь – предположительно к женщине – и спросите себя : а что с ней теперь – спустя десятилетия – сталось?
     Задумайтесь также и о том, что это такое : стареющий и умирающий ангел? Это вам не светоносный юноша, приносящий деве Марии благую весть. И не ослепительно-мощный воин, пронзающий сатану копьем. И даже не сотканный из нежного света застенчивый молодой человек (Ангел-хранитель), нас от многих – но, увы! не от всех – бед оберегающий.
     Нет, это существо, накопившее столь благоприятную карму, что оно в состоянии длительное время исполнять ту или иную ангельскую миссию. Но в конце концов его хорошая карма истощается. Светоносный образ разрушается. И тогда судьба его мало чем отличается от многих и во всех отношениях прекрасных людей, живших на этой земле и все-таки вынужденных умереть.
     Это даже больше, чем Шекспир. Это Гомер и Лев Толстой. И, как уже упомянуто, великий Иоганн-Себастьян. Это высочайшая поэзия эпоса. В ней нет ни грана той запредельной и потому с земной точки зрения несколько сомнительной красоты, которая так отличает церковные – и в особенности иконописные – лики.
Странным образом я все чаще в последнее время обращаюсь душой к последним. Монументальная манифестация астральной непреходящности, из них мощным потоком изливающаяся, меня теперь, год спустя после смерти жены, затрагивает всерьез и остро.
     Встретить на том свете любимую супругу в образе светлом и торжественном, непричастном страшной болезни... да, это было бы для меня событие поважнее и Баха, и Будды.
     Вот я и продал мою дорогую истину за чечевичную похлебку личного счастья.
Горе мне, горе!