Кузькина мать

- Верка идет! Ой, что сейчас будет!
Самая языкатая женская часть малосемейной общаги, расположившаяся на лавочке у подъезда, подобралась, предвкушая знатное представление. Когда еще представится такой случай?
Вера – женщина строгая! Сор из своего дома никогда на люди не выносит. Это уж все поняли за столько-то лет. Как приехала молоденькой девчонкой откуда-то из-под Брянска работать на фабрику, так и живет здесь. Все квартиру ждет, да только где уж теперь. Это раньше жилье давали работникам фабрики, а потом началась вся эта свистопляска и хорошо еще, что предприятие выстояло. Несколько владельцев сменило за это время. Бывало, что и впроголодь сидели всей общагой. Даже перехватить у кого-то взаймы до, непонятно, когда ожидаемой, получки, и то было не у кого.
Но, Вера и тогда не терялась. Где-то убирала, где-то мыла полы в подъездах по ночам, но и сама выжила, и другим умудрялась помогать. Конечно, что там той помощи было, но дети, что ее, что соседские, никогда голодными не ходили. А перед праздниками Вера лично обходила соседей и трясла мужиков:
- Давай, Василий Петрович, да и ты Федор, что там у вас по карманам? На выпивку выдам, но у детей должен быть праздник! Потом вам же будет стыдно им в глаза смотреть. Не всю жизнь они маленькими будут. Все вам припомнят!
Спорить с Верой не решались даже самые задиристые мужики. Называли ее за глаза «Кузькина мать» и боялись до одури после того, как она как остудила буйную головушку Василия Петровича, приложив его кулаком по лбу так, что тот оклемался только к вечеру.
Всякий, кто видел Веру Павловну Терентьеву впервые, терял дар речи. Было от чего! Ростом под два метра, Вера носила растоптанные и видавшие виды туфли сорок четвертого размера. Это была не дань скупости, а дань женскому началу. Обуви такого размера в женских отделах обувных не сыскать было днем с огнем, а мужские ботинки Вера носить отказывалась. Туфли эти привез ей муж когда-то из Москвы, спустив на них все, что Вера выдала на обновки для всего семейства.
- Ты что ж наделал, ирод? – Вера, открыв коробку, ахнула и залюбовалась ладной обувкой.
- Верочка, так тебе же тоже надо… Что ж все нам да нам?
- А дети в чем в школу пойдут?
- Разберемся!
Две недели после этого Сергей, муж Веры, ломал спину в порту, но к началу учебного года успел. И дети Терентьевых на первой своей школьной линейке были самыми красивыми. Леночка светилась от счастья, иногда трогая пальцем пышные банты и одергивала брата:
- Веди себя прилично! Не позорь мать!
Двойню Вера родила, когда уже думала, что останется бездетной. Почти десять лет она ждала. Ходила по врачам, прятала глаза от вездесущих соседок и страдала. Ей было стыдно. Перед мужем, перед родней, которая славилась на всю область плодовитостью и перед самой собой.
Себя она и ругала, и жалела. Колода, а не баба! Даже дитя родить и то не может…
Винила Вера во всем, конечно, не мужа. Ей даже в голову не приходило, что проблема может быть в Сергее или в них обоих. Мужа она любила и потому жалела, а себя ругала. Даже расколотила единственное в доме зеркало, чтобы не видеть своих глаз, серых, как небо в грозу. Это был тот удивительный оттенок, который менялся от настроения к настроению. То синевой отливают, а то чернотой затянет, когда сердце не на месте.
Где-то там, откуда являются в этот мир все младенцы, решили, что Верино время женское еще не исчерпано и дети все-таки пришли, когда Вера уже совсем отчаялась и ждать их перестала.
Глядя, как она рыдает, сотрясаясь всем своим немалым телом и прижимая к обширной груди сразу два кричащих крошечных свертка, которые казались еще меньше чем были на ее фоне, вместе с Верой плакали все, кто принимал у нее роды – и врачи, и акушерки.
А старенький профессор, которого вызвали для консультации, только развел руками, с улыбкой качая головой:
- Много чудес я видал за время работы, но, чтобы такое… Да еще с такими диагнозами… Диво, да и только! А все вы, душенька! Есть еще женщины, есть… Богатыри переведутся – богатырши на их место встанут. Но, не надо, не надо. Всему свое время и свое место. Ах, как я восхищен! Вот женщина! Захотела и получила! Вот так надо, девицы!
Вера после родов светилась так, что казалось в темной старой общаге включили прожектор.
Поразмыслив, она взялась за дело и для начала навела порядок, заставив всех соседей собраться и сделать свежий ремонт на этажах:
- В свинарнике детям расти нельзя – вредно!
Ослушаться ее не посмели, но плечами недоуменно пожали. Общежитие, где жила Вера, никогда и не было особо запущенным. Понимая, что никому нет дела до их жилья, соседи Веры собирались раз в год, перед Пасхой и красили, белили, мыли окна, памятуя о тех традициях, которые до сих пор царили в местах, откуда большая часть жильцов приехала, чтобы стать городскими жителями.
А потом дети подросли. И Вера принялась наводить порядок уже не только на этажах, но и в головах.
- А ну, зануздайся! Еще раз мат услышу при детях – научу как родным языком владеть без ругани! Понял меня? – вкрадчиво говорила Вера какому-нибудь подвыпившему соседу.
Слушались ее безоговорочно. Никому не хотелось связываться с гром-бабой. Кто-то, конечно, возмущался, но открыто протестовать не решался. Свяжешься с такой – себя не найдешь потом.
Вера давно уже стала третейским судьей для всей общаги. К ней шли соседки с жалобами на мужей, когда случались семейные передряги. Она же мирила всех и со всеми, а заодно следила за тем, чтобы в «проблемных» семьях хотя бы дети были ухожены и накормлены.
Никто ее не учил, как надо разговаривать с людьми. Тем, кто жил рядом с Верой не были знакомы понятия «семейная психология» или «адвокат по семейному праву». Их жизнь была далека от всего, что можно назвать «цивилизованным решением конфликта». Но, Вера, которая никогда и нигде не училась улаживать споры, каким-то внутренним своим метрономом понимала ритм ссоры, знала, как вклиниться в нужный момент, что сказать и что сделать. За это ее ценили, уважали и немного побаивались.
- Ты, Верка, ведьма! – вытирала слезы очередная соседка, пришедшая жаловаться на своего мужа или детей. – Как у тебя так получается? Всегда и слово у тебя есть и за делом ходить далеко не надо… Я так не могу…
- А и не надо! – Вера наливала в кружку чай и подвигала поближе к женщине, потирающей свежий «фонарь» под глазом, корзинку с сушками. – Что не поделили опять?
- Ох, Вера…
Так и жили. Шло время, все вокруг менялось, но жизнь в общаге словно замерла на своем месте, как стоячая вода в заброшенном пруду. Здесь все было как всегда. Работа, дом, редкие недолгие праздники.
Одна отрада была у Веры – дети. Леночка и Павлик росли здоровыми и умненькими.
- В маму! – гордо говаривал Сергей, глядя на своих детей.
Вера краснела, отмахивалась, и поглядывала на мужа сверху вниз. Сергей был ниже ее почти на голову, но этого давно не замечали те, кто хорошо знал их семейство. Ни для кого не было секретом, что глава в доме Тереньтевых – Сергей. И Вера жестко пресекала любые попытки переврать эту истину.
- Жила бы без мужика – тогда другое дело. А так – муж голова и никак иначе!
Соседи смотрели на семью Веры и шептались:
- Верка – молодец! Так все поставить! Вот как жить-то надо!
Вера про эти разговоры знала, но виду не подавала. Подробностями отношений с мужем не делилась, про детей рассказывала скупо, не хвастаясь, и не плачась попусту. Подумаешь, растут! Все когда-то такими были. И чего ахать да охать, что ребенок от рук отбился? Дорожку к сердцу искать надо, если потеряла.
А то, что так со всеми бывает – Вера знала. Мало что ли примеров перед глазами было?
Вон у Нинки Карпухиной сын сидит. Пятый год уж. А все почему? Потому, что Нинка его из дома выставила, когда узнала, что с плохой компанией связался. Как Вера не убеждала ее, как не говорила, что надо пацана к матери Нинкиной отправить на время, от греха подальше, та не слушала. Вот и получила! Возит теперь передачки на зону и ждет, когда амнистия выйдет. Может, и вернется сын пораньше.
Или Сима Петрова со своей Алечкой. Это вообще беда такая, что Вера каждый раз о них вспоминая сердито слезы смахивает. Как можно было так своему дитю жизнь испоганить?
Алевтина девка была красивая, видная. Парни за ней табунами ходили, да только Аля хотела другого совсем. Мечтала врачом стать, учиться хотела, хоть и давалась эта учеба ей тяжело. Но Сима просто костьми легла, уговаривая дочь бросить эту затею. Зачем, мол... Лучше же профессию в руках иметь сразу, а не через сколько-то лет. Заявила, что помогать не будет, Аля и испугалась. Покорилась матери, пошла работать в магазин, куда ее Сима пристроила.
А через полгода познакомилась там с Арсеном и «залетела». Родня его в позу встала. Не надо нам, мол, такой невестки! Пока Арсен пытался их уломать, Сима дочь отколошматила и заставила от ребенка избавиться. Сказала, что Арсен перед отъездом к ней приходил, денег дал и попросил, чтобы она на дочь повлияла. В доказательство трясла пачкой купюр перед носом у Али, которая точно знала, что у матери такой суммы быть не могло.
Откуда ей было знать, что Сима кредит взяла?
Дозвониться до Арсена Аля не смогла и, закусив губу, согласилась в итоге с материнскими доводами. Идти-то ей было некуда. Кому она нужна, да еще с младенцем... Испугалась девочка… И так неудачно все прошло, что Сима теперь волосья свои реденькие на нет изводит, а Аля стала похожа на тень. Арсен ей не простил, что не дождалась его от родителей. А уж, когда узнал, что детей Алевтина теперь иметь не сможет, и вовсе грохнул кулаком о стену, стесав всю кожу на костяшках пальцев, и ушел. Потом, правда, вернулся, но тут уж Аля его прогнала. Зачем человеку маяться вместе с ней? Полюбит другую, семью создаст. А она теперь – пустоцвет. Никому, кроме матери, не нужный. Так и живут. Не разговаривают, а тень малыша Алиного стоит между ними и стоять теперь будет до самого конца. Обе себя только в произошедшем и винят, что в общем-то справедливо, но горько так, что сердца не хватает.
Глядя на соседей, Вера со своими детьми вела себя совершенно иначе. Для Павла и Лены мать была той нерушимой скалой, к которой прислонишься и ничего тебе не страшно будет.
Какими силами это Вере давалось – не знал никто. Даже она сама.
- Дитя своего понимать надо, жалеть. – Вера ловко перехватывала турку с кофе, не давая пенке брызнуть на плиту. Единственная ее подруга, Аня, подставляла чашку и не сводила глаз с монументального, с годами ставшего совершенно иконописным, лица, Веры. - А как тут понять, если он тебе в восемнадцать лет привел в дом такую же, как сам, девочку и говорит – любовь у нас, мама, не можем мы друг без друга. И что делать станешь? Ломать его? Объяснять, что рано и не ко времени? Что учиться надо, на ноги встать, а потом уж и семью заводить? А он стоит, смотрит на тебя так, что сразу ясно становится – откажешь сейчас и потеряешь и его, и семью эту самую его будущую… И что ты тут сделаешь? А ничего! За стол усадишь, все как есть выспросишь и будешь голову ломать, как этим балбесам помочь, да сделать так, чтобы не разбежались раньше времени.
- Тебе удалось.
- А какими силами, Анечка? Каким сердцем? Я же его почти все там и оставила, пока все у них устроилось. Это сейчас все наладилось. У Паши работа хорошая и диплом он получил полгода назад. Да ты помнишь, вы приезжали тогда. Да и Настя сиднем не сидит. Подрабатывает. Мы с Леной помогаем, конечно. Славик еще маленький, на больничных сидит столько же, сколько в садик ходит.
- А Настина мать что? Смягчилась?
- Какое там! Как прокляла ее тогда, когда узнала, что Настена ребенка ждет, так как отрезало. А еще интеллигенция! Вот как таких к детям в школе подпускают? Какая из нее учительница? Ни ума, ни сердца! Твой же ребенок! Как можно ей зла такого желать? Да, молодые были, глупые, так что ж теперь? Всю жизнь пенять? Не роди тогда Настена и что? Не было бы нашего Славика сейчас? А у Паши стимула такого, что еще и придержать иногда приходится, чтобы не переусердствовал. Он же хотел учебу бросить.
- Как так?!
- Собирался с отцом на вахту податься. Говорил, что не хочет нас стеснять. Надо на жилье зарабатывать.
- А ты что?
- Я сказала, что всему свое время. И ведь права была. Так он простым рабочим бы там горбатился, как Сережа, а так – инженер. И деньги другие, и перспектива есть.
- А как ты с Настей ладила-то все это время?
- Да очень просто. Чего мне с ней делить? Дите из дома родная мать выставила! В чем была, в том и пришла ко мне девочка. Даже трусишек сменных не было. И как я должна была с ней? Поедом есть? Я зверь, что ли? Или у меня своей дочки нет? Ужились! Ты меня знаешь, я не вредная. Кухню с нею не делила, сына гнала поближе к жене, когда чего не поделят. Потому, как нечего жаловаться матери, если уж свою семью придумал иметь. Правь так, чтобы всем там хорошо было и будь мужиком, а не маминым сыном. Одно дело, когда что-то серьезное, вроде тех анализов злополучных, которые Насте в поликлинике перепутали и я разобралась. А если так, по мелочи, не поделили чего – так это сами! Себя впутывать туда не давала. Настена у меня девка умная, быстро все поняла, потому и не ругались с ней ни разу. Она чем-то на меня похожа. Тоже никуда свое не понесет. Покумекает, переспит с бедой, а потом решает, что да как. Сама. За что я ее и люблю. Она и так знает – случись что нехорошее, я рядом буду. А по мелочи не полезу в их дела. Так и чего ей на меня дуться попусту?
- А Леночка как? – Аня, отставив чашку, брала подругу за руку. Знала печаль Верину.
- Да пока ничего нового. Все то же. Ходят с мужем по врачам, да только все без толку.
- Крепись, Верочка! И себя вспомни. Ты же тоже думала, что ничего не выйдет, а оно вон как. Такие дети! И двое сразу! Все будет в свое время.
- Твои слова да Богу в уши, Анюта! Я уж и не чаю, что в нашем доме затопочут снова маленькие ножки. Славик растет, а второго Настя пока не хочет. Учиться пошла, работает. Говорит, что когда-нибудь за дочкой сходит, но не сейчас. А я вижу, как Леночка на Славика смотрит и сердце мое рвется на части. За что такое ей? Она же такая мама была бы, каких свет не видел! Как людей любит! А про детей и говорить нечего! Ее родители учеников чуть не на руках носят! Да только то – работа. А каково ей в класс входить, где малыши сидят? Ее первоклашки как цыплята вокруг скачут, а она потом домой придет и ревет белугой, представляя, как своих бы за руку в школу водила… Эх, Анечка, что ж жизнь такая жестокая? Кто не хочет да кому не надо, так – нате! Пятеро, а то и больше, как у моей соседки вон, Дарьи. Двоих опека уже забрала, а еще трое пока тут. Приходят вечерами, когда совсем голодные или мать загуляет. А я на них смотрю, пока они едят и слова у меня культурные заканчиваются. За что им такая беда? Моя зовет – не дозовется ребенка, а этих и не звал никто и не нужны они матери, а живут. Смотрят глазищами своими на меня и ждут. А чего ждут? Как я могу им ума дать, если у них своя мать есть?
- Как будто тебе это когда мешало? – Анна, улыбнувшись, принималась собирать посуду со стола.
Разговоры эти на тесной кухоньке велись не раз и не два.
Годы шли.
Рос внук, радуя Веру и Сергея своими успехами. Маленький участок, который когда-то выделили на фабрике Вере, превратился в сад, где проводили теперь по выходным время все Терентьевы. Вера моталась с дочерью по клиникам, пытаясь помочь Лене, которая почти потеряла надежду стать матерью. Вера твердила ей, что отчаиваться нельзя, а сама с тревогой следила за дочерью и советовалась с зятем, как сделать так, чтобы Лене стало хоть немного легче.
Все шло своим чередом, пока не случилось такое, что даже видавшие виды Верины соседки открыли рты да так и замерли, не в силах молвить ни слова.
Сергей загулял.
Уж какой бес сплясал джигу в тот момент, когда Сергей увидел впервые Зинаиду, не понял никто. Даже сам Сергей.
Голова его почему-то отключилась в тот самый момент, когда крутобокая Зинаида, так похожая на Веру в молодости, проплыла мимо него, стрельнув синим глазом и промурлыкала:
- Что это вы на меня так смотрите, Сергей Иванович? Разве так можно? Вы ж женатый!
Еще пара встреч на лестнице и вот уже вся общага гудит, боясь даже представить, что скажет или сделает Вера, когда узнает. Надо отдать должное местным сплетницам. Самые острые на язык, никогда и ничего не стесняющиеся, когда дело касалось чужой жизни, в этом случае они молчали. Ни одна не пошла к Вере, чтобы «открыть глаза» на происходящее. Все затаились и ждали. Кто-то думал, что обойдется, а кто-то просто наблюдал, ожидая развития событий.
Только Вера и тут всех удивила. Когда Сергей пришел к ней и все-таки повинился, она только легонько вздрогнула и закусила губу, чтобы не закричать от той боли, которая впилась в сердце, огненной волной омыв его и не давая вздохнуть. А, потом, когда темнота, укрывшая все вокруг, чуть отступила, вытянув краски из окружавшего Веру мира и превратив его в серую массу, крупные, не боявшиеся никакой работы, руки упали бессильно, а голос стал тихим, таким, какого никогда еще Сергей от жены не слыхал.
- Иди…
- Куда, Верочка?
- К ней. Раз так судьба решила, значит, там тебе место.
- Да как же я могу-то? А ты?
- А у меня… дети есть. Славик… Это еще есть. Остального уже не осталось…
Вера покачала головой, уже не слушая, что говорит ей муж, вышла из дома, как была, в домашних тапочках на босу ногу и прошагала так почти через весь город, пока не добралась до дома сына. Настена, открыв дверь свекрови, испуганно ахнула, а потом засуетилась, стаскивая с Веры насквозь промокшие под ливнем вещи:
- Мама Вера! Не пугай меня! Что с тобой? Что стряслось? С отцом что?
- А? – Вера, словно очнувшись, глянула на невестку и зашлась.
Никогда, ни до, ни после, она так не плакала. Настя, попытавшись было справиться с истерикой своими силами, махнула рукой и вызвала скорую. Но те тоже ничем не смогли помочь. Успокоительное Веру не брало, а давление скакануло так, что пожилой врач, приехавший на вызов, только тихо чертыхался, пытаясь сделать хоть что-то и советовал немедленно ехать в больницу.
Спас ситуацию Славик. Потирая сонные глазенки, он встал на пороге, оглядел комнату, и заревел громче бабушки, да так, что та очнулась, и, оттолкнув от себя врача, пошла, покачиваясь от слабости, к внуку: - Что ты, что ты мой маленький? Не плачь! Баба рядом! Мы сейчас с тобой водички попьем и спать ляжем, да? А завтра все наладится. Все хорошо будет!
- Будет? – Славик, прижавшись к такой знакомой могучей груди, судорожно всхлипывал, обнимая Веру изо всех своих силенок.
- Будет! – Вера отмахнулась от врача. – Нормально все со мной. Оклемаюсь. Настя, валерьянки накапай мне и подушку дай. Я у Славика посплю сегодня. Спокойной ночи!
На следующий день Вера слегла с высокой температурой, и, провалявшись в жару неделю, превратилась в собственную тень.
Настя, взяв больничный, выхаживала свекровь и на чем свет стоит костерила мужиков, которые на старости лет почему-то решают, что молодое тело лучше, чем любовь.
- Ведь не любит он ее, Паша! Я в этом уверена! Веру любит! Тогда, зачем? Ну объясни ты мне! Я не понимаю!
- Так и я тоже, Настюша! – Павел менял компрессы спящей матери и качал головой. – Я говорил с отцом. Он как с цепи сорвался. Слушать ничего не желает, а в глаза не смотрит. И про маму все время спрашивает.
- Поругались вы с ним?
- Не без этого. Я вообще не знаю, как дальше быть… Настена, у меня сейчас вообще слов не осталось. Я не знаю, что говорить и что думать. Они оба мне родители, но маму я отцу простить не смогу. Как он мог?
Настя обнимала мужа, который плакал как ребенок.
- Я так никогда с тобой не поступлю!
- А я о таком и не думала.
- Настя, что дальше будет?
- Жить будем. Маме сейчас не охи-ахи наши нужны, а опора под ногами.
- И что ты предлагаешь?
- Не хотела я раньше времени ей говорить, чтобы не волновать, но теперь придется. Может, хоть так отвлечется?
Настин план сработал. Узнав, что скоро снова станет бабушкой, Вера немного пришла в себя и отложила свое горе на потом.
Внучку, которую назвали в ее честь, Вера приняла на крыльце роддома из рук Насти с такой гордостью, что та невольно прыснула.
- Мам, ты ее как принцессу чествуешь!
- А как иначе-то? Моя радость любимая! Жизнь моя! Она да Славик! Вот и все, что у меня осталось…
Как же Вера ошибалась! Откуда ей было знать, что судьба ее, нить которой цеплялась узелками за основу Вериного мира снова и снова, вдруг запутается так, что казалось, уже невозможно будет разобрать этот комок скрученный намертво. А потом вдруг распрямит эту самую нить, вплетет туда золото счастья и пустит по-новому там, где, казалось, ничего уже, кроме боли и быть не может…
О том, что у Сергея родился еще один сын, Вера узнала в тот самый день, когда забрала внучку из роддома. Настя, пряча глаза, рассказала свекрови, что лежала в соседней палате с Зинаидой.
- Отказ писать собиралась от ребенка она.
- Как это?! – Вера от неожиданности встала посреди кухни, забыв, зачем шла к холодильнику.
- А вот так. Сказала, что у нее новый мужчина появился, и она уехать хочет.
- Да, когда успела-то?! Ведь носила?!
- А мне ж откуда знать? Мам, а мальчишка у нее крепкий получился. На Славика похож так, что я даже испугалась, когда увидела. Бывает же такое!
- А Сергей что?
- Не знаю. Я его не видела. Может Паше сказать? Пусть поговорит с отцом?
- Не надо. Я сама. – Вера, наконец, вспомнила, что хотела приготовить для Насти и уже спокойно открыла холодильник. – Творог есть будешь? Или запеканку сделать тебе?
- Что угодно! Я сейчас такая голодная, что слона бы слопала! Мам…
- Аюшки?
- Ты как?
- Не волнуйся! Тебе нельзя. Все нормально со мной, Настюша. Выдюжу. Не бойся. Есть мне, для чего жить на свете.
К разговору с мужем Вера готовилась недолго. Пару дней понянчив внучку, она засобиралась домой, надраив квартиру сына и наготовив столько, что в холодильнике не хватило места.
- Ну и куда столько? Ты же завтра приедешь? – Настя, качая дочку, смотрела, как Вера пытается распихать контейнеры с едой.
- Посмотрим. А так я спокойна буду. Вы не голодные!
- Да нам этого за полгода не съесть. Мам, а что ты задумала?
Вера, глянула на невестку, но покачала головой в ответ.
- Не спрашивай. Я пока и сама не знаю, как дело пойдет. А сейчас пора мне.
Общага, глядя, как Вера размашисто шагает к подъезду замерла в ожидании. Что же будет?!
Вера, кивнув соседкам, прошла мимо, не обращая внимания на то, что Сима, сидевшая на лавочке с остальными, вдруг поднялась и шагнула навстречу, а Нина прижала руки к груди и дернула ее за подол:
- Не надо… Сами пускай разберутся… Так оно вернее будет. Вера знает как лучше…
Дверь в квартиру Веры была приоткрыта. Пару раз глубоко вдохнув, она собралась с силами и шагнула в тесную прихожую. Скинув сапоги, прошла в ванную, не обращая внимания на замершего посреди комнаты Сергея, вымыла руки, и спросила:
- Как назвал?
Маленький мальчик, который кричал почти все время с тех пор, как Сергей принес его из роддома, на руках у Веры вдруг притих и замолчал.
- Кузьмой. В честь деда моего.
- Хорошее имя. И переделывать ничего не придется.
- Ты о чем?
- Как кликали меня Кузькиной матерью, так и дальше будут.
- Вера…
- Молчи! Вот сейчас - молчи! Потом все скажешь, что хотел. А может и не надо этого. Жизнь сама все по местам расставила.
Вера ловко перепеленала малыша и заходила по комнате, укачивая его. Сергей замер у двери, не зная, что сказать или сделать. Он понимал, что ничего уже не будет как раньше и возврата к прошлому нет. Но, было будущее… Оно тихо посапывало на руках у Веры, которая остановилась вдруг посреди комнаты, подняла на него глаза, синевшие сейчас словно море в полдень, и вдруг фыркнула:
- Казанова! Чтоб тебя, красивого! Это ж надо!
А спустя шесть лет на набережной в Геленджике люди обернутся на высокую, крепко сбитую, голосистую женщину, которая, толкая перед собой коляску, будет подгонять свое многочисленное семейство:
- Славик, возьми Верочку и Кузю за руки. А ты, Леночка, забери у меня коляску, я ремешок застегну. Красивые босоножки, но такие ерундовые!
- Мам, хорошо, что такие нашли! Ты же знаешь, как тяжело с твоим размером!
- Да я что? Я - ничего! Ой, Милочка проснулась! Лен, чего это она так рано? Ты же ее только что покормила?
- А ей скучно столько спать, когда вокруг такая красота! – доставая дочь из коляски, улыбалась Лена. – Чего ты всполошилась? Давай-ка лучше по мороженому, а? Как в детстве! Помнишь, вы с папой всегда покупали нам по две штуки? Сначала на пляж, а потом с пляжа?
- Сережа! – Вера оглядывалась на мужа. – Всем мороженого!
- Есть! – Сергей, подхватив на руки Веру маленькую, спешил за лакомством.
А Вера большая, остановившись у парапета набережной, подставляла лицо солнцу.
- Мама… - Лена прижималась щекой к плечу матери.
- Что?
- Как ты?
- А хорошо, Леночка. Хорошо… У вас все в порядке, а это главное. Ты боль свою отпустила. У Паши с Настей все ладится. Дети растут… Что мне еще надо?
- Мам, а как такую обиду отпустить? Прости, что спрашиваю, но мало ли…
Вера, сурово глянув на дочь, тут же менялась в лице, когда внучка тянула к ней руки:
- Не кличь беду-то, Леночка. Не надо! Что толку думать о том, что может быть? Есть здесь и сейчас! Вот и живи этим. Дыши сегодняшним днем. В нем столько радости, столько смысла… Зачем думать о плохом? А обида… Нет ее, доченька. Была, да вся вышла. Может и неправильно это, люди скажут, а только я их никогда не слушала и сейчас не стану. Жить надо своим умом. И что толку, если я буду в себе носить эту боль? Кому от этого лучше станет? Ты скажешь, что боль эта всегда перед глазами, стоит. Только на Кузьму глянуть. Да ведь не так это. Он мой сын. И разве позволю я, чтобы с моим ребенком рядом темнота ходила? Нет. Ответила я на твой вопрос?
- Ага. Мам…
- Что?
- Люблю тебя…
- И я…
- А, правда, что тебя соседи наши всегда называли «Кузькина мать»?
- Было дело. Только сейчас они меня так по делу зовут. – Вера засмеялась, протянула руки навстречу бегущему сыну и подхватила мальчика. – Ну? И где мое мороженое?
- Мам, я его нес-нес, но оно куда-то делось! Я тебе еще принесу!
- Неси! Только осторожно. А то горло разболится и будем мы с тобой на пляже куковать, пока все купаться пойдут. Понял?
Юркий мальчишка крутанулся в руках матери, мимолетом прошелся губами по ее щеке и убежал. А Вера, глянув на солнце, заторопилась вдруг, подгоняя своих:
- До обеда всего ничего, а мне еще до буйка три раза.