Маленькая история

Шел холодный дождь, какой обычно бывает поздней осенью, и дождь этот ничем не отличался от сорока тысяч других дождей, которые когда-то уже шли в Москве или когда-либо в ней пройдут. Выходить из дому, да еще в такую погоду не хотелось, и если бы не договоренность об этой встрече с Ником, я бы, конечно, никуда не пошел.

Прыгая по лужам и уворачиваясь от потоков брызг из-под проезжающих мимо автомобилей, я, наконец, добрался до нужного мне дома и ввалился в полутемный подъезд. Еще несколько шагов вверх по лестнице, поворот налево — и передо мной оказалась нужная мне дверь.

При тусклом свете лампочки можно было разглядеть надписи на стенах, сделанные различными посетителями этой, по-своему, знаменитой квартиры. «Rejoice, О young man, in thy youth» было крупно, торжественно начертано готическим шрифтом на уровне глаз.

Другие призывы типа «Все на войну с Сатаной» или «Punk’s not dead» украшали стены вперемежку с цифрами 666 и популярным словом из трех букв, которое никогда не встретишь в кроссвордах.

Как обычно, я позвонил в дверь по своему коду, удостоверяющему, что я эта я, и Ник, впустив меня и заперев за мною, галопом помчался обратно в свою комнату и сразу же склонился над столом, который, как всегда, был завален какими-то пробирками, колбами, пробками и радиодеталями.

Его длинные, по плечи волосы свешивались на стол и он, наверное, чем-то походил на легендарного монаха Бертольда Шварца, пытающегося обратить упрямый свинец в золото с помощью Философского камня. В темной комнате работали только два источника света — настольная лампа и телевизор, тихо бубнивший в углу что-то про текущие события.

Окна были плотно зашторены, и если б я только что не пришел с улицы, определить время суток было почти невозможно. Дождь еле слышно барабанил по стеклам, наводя тоску и мысли о бесполезности существования в таком сыром, влажном да еще недружелюбном мире.

Какие-то монстроподобные существа, сгрудившись по углам, таращились на меня со стен комнаты. Монстры эти были нарисованы Мадонной — беглой питерской художницей, маслом прямо на обоях. Мадонна жила у Ника примерно полгода, а потом у нее капитально съехала крыша, она сошлась с какими-то лысыми арбатскими кришнаитами, и предпочла нашему обществу общество сознания Кришны.

Сейчас ее можно встретить в длинном балахоне на Арбате, распевающую мантры со слабоумной улыбкой на лице. Жалко человека, хотя, туда ей и дорога.

На одной из четырех стен висел потрепанный ковер, к которому были приколоты в форме креста вырезанные из журналов фотографии Брежнева, Андропова, Горбачева и затесавшегося в их компанию Юры Шатунова («Ласковый Май»). Мадонна все порывалась нарисовать своих монстров и на этом ковре, но Ник не разрешил — ковра ему было жалко. Еще на ковре висели аптекарские весы и несколько ржавых цепей времен расцвета инквизиции.

Стол располагался напротив ковра, а посреди стола высилась электрическая плитка, на которой выпаривался «Салют», распространяя по комнате всепроникающий запах анисовых капель. На столе также лежали грудами многочисленные пакетики, коробочки, баночки. В пакетиках, коробочках и баночках находился едкий натр, цинк, "солянка", сода, красный фосфор, кристаллический йод, марганцовка, толуол, диксан, эфир и еще наверняка что-то, что помогало Нику синтезировать «винт», и о существовании чего я просто не знал.

Пол был завален так сильно пустыми смятыми упаковками из-под «Салюта» и инструкциями по его применению, что приходилось пинать все это ногами, чтобы проложить себе через всю комнату дорогу к столу.

Количество этого мусора , определенно, навело бы постороннего посетителя на осторожную мысль о правильности применения «Солутана» Ником или на предположение, что Ник — это такой астматик, каких свет не видывал, и он тут же помрет, если ему не дать глотнуть «Салюта».

Впрочем, посторонних посетителей здесь уже давно не бывало, так что задумываться над этим все равно было некому, а у самого же Ника сомнений на счет правильности применения лекарств никогда не возникало.

В своем роде Ник был уникальный человек, имеющий определенные таланты, обладание которыми ему ничего кроме неприятностей, пожалуй, не приносило. Сам он, правда, возлагал на них большие надежды и был полон решимости.

Еще в школе Ник прославился своими скандальными выходками, и несколько раз чуть было не распрощался навсегда со средним образованием. Это он обозвал зачем-то Пушкина негром и, протестуя, сжег крест во дворе школы, следуя традициям ку-клукс-клана.

Он саботировал сборы макулатуры и не признавал исторических авторитетов. Комсомол так и не нашел в его лице достойного продолжателя дела Ленина-Сталина и разочаровался в Нике.

Нас случайно познакомил Дрон, когда нам с ним нечего было делать, и он затащил меня к Нику домой. У Ника тогда было довольно уютно и спокойно, "первитину" еще предстояло войти в его жизнь, хиппы еще не открыли для себя эту квартиру, и он замкнуто жил в соседнем с моим доме со своей матерью-пенсионеркой.

Мать вкалывала всю жизнь на совок, но что-то там у нее в голове помутилась, она оказалась на учете в психушке и поэтому часто долго отсутствовала, находясь в дурдоме. Там она заимела привычку разговаривать сама с собой в полный голос и каждый раз мы слышали обращения к невидимому собеседнику и странные жалобы, что теперь людей стали переделывать в роботов, и что ее Колю тоже хотят превратить в робота, что в ее квартире теперь живут уголовники, наркоманы и гомосексуалисты, и когда же все это кончится, когда вы все подохнете, гады вы проклятые, когда же вы уйдете из моего дома и оставите Колю в покое. Насчет гомосексуалистов она, конечно же, ошибалась.

Когда Ник укатил с хиппами на неделю в Питер, она почему-то решила, что он отправился в Кара-Кумы и, встречая меня на улице, неизбежно пытала меня вопросом: Макс, ну, зачем ты послал моего Колю в пустыню? Там же совершенно нечего есть. Он там пропадет, верни его, пожалуйста, прошу тебя. Что бы как-нибудь от нее отделаться я охотно обещал позвонить в Кара-Кумы и вернуть блудного Ника обратно.

Сам Ник ее не иначе, как «Чудо» не называл и обещал на всю жизнь упрятать в дурдом. «Чудо» нас не любило, оно звало Мышь по-французски "шалявой", а Майка придурком. И больше всего боялась Грача, который прикалывался тем, что пугал ее своей астральной харей и грозился зарезать. Впрочем, видели ее нечасто и всерьез не воспринимали.

У Ника на флэту кто-от постоянно жил. Точнее, Ник сам пускал кого-то жить. До появления в квартире стада хиппи тут очень долго обитал отчаянный профессиональный диссидент Женечка.

Женечка имел на Ника большое негативное влияние. Они с Ником доставали запрещенный «самиздат», создавали тайники литературы, слушали «вражьи» голоса и мечтали раздобыть ксерокс.

В свое время Женя учился на журфаке в МГУ, но был разоблачен и выгнан оттуда за вольнодумие и невосторженный образ мыслей в отношении старика Крупского. Порвав с журналистами, Женька связался с диссидентами, но был замечен бдительными органами охраны конституционного строя. Органы стали вызывать его на допросы. Не знаю, что он там им наговорил, но ему пригрозили упрятать за это в «дурдом» насовсем.

Женечка начал пить, перестал ночевать у Ника, а потом и вовсе пропал из квартиры. Мы слышали только, что он спился и все-таки попал в «дурку», правда, КГБ был здесь уже ни при чем.

Ник не мог жить один в обществе только «Чуда». С горя он поселил у себя на флэту хипповую тусовку, жившую у него почти полгода, курившую «дурь» и не желавшую делать ничего созидательного. Тусовка трахалась друг с другом, ругалась между собой, пела песни и постоянно увеличивалась в размерах.

Популяция бездельников росла быстрее, чем кролики, плодившиеся в свое время в Австралии и сводившие фермеров с ума своей прожорливостью. Впрочем, с прожорливостью у тусовки тоже было все в порядке. Этим они сводили с ума и без того безумное «Чудо».

Очень скоро Ник стал встречать в самых неожиданных местах своей квартиры абсолютно незнакомых ему личностей, увешанных «фенечками», с волосами по пояс и бородами. Бороды, впрочем, никогда не достигали пояса, и встречались не у всех, поскольку это сильно зависело от пола, которым обладала личность. Девчонки бород не носили, и это их выгодно отличало от мужского населения квартиры.

В комнатах был полный бардак, кто-то спал по углам, кто-то вел философские беседы о непреходящих ценностях, а сигаретный дым образовывал причудливую голубую дымку, сквозь которую неясно проступали окружающие предметы.

Состав тусовки постоянно обновлялся из-за того, что «система» не привыкла жить оседло на месте и кто-то уезжал по трассе или на собаках в Питер, кто-то отправлялся на юга на «дербан» или съезжал на другой флэт, чтобы предаваться веселью там.

Хиппы не умели задерживаться долго на одном месте, они были кочевниками железных дорог и трасс, не имеющими и не желающими иметь ничего, кроме ксивника с паспортом да косяка с травой. Ветер неудач и странствий срывал их с места на место, сводил с компаниями таких же как и они скитальцев, и оставлял оседать в приемниках-распределителях и местных психушках.

Время от времени в квартирке появлялись особенно колоритные фигуры, выделяющиеся даже из этой пестрой компании московских и питерских хиппи. Здесь я как-то застал сорокалетнего «Князя» — старейшего патриарха московской «системы». Грач и Майк подобрали его пьяного на Арбате и привели к Нику на постой. «Князь» жил что-то около недели, воровал на всех сирот в булочной батоны, а потом вдруг неожиданно исчез из Москвы.

Одно время у Ника даже скрывался от своей жены молодой художник-сюрреалист Влад. Влад курил сушеные мухоморы, а обкурившись, писал под их влиянием свои картины. Может быть, благодаря мухоморам, но у него выходили вовсе неплохие работы. Одну из них мне даже удалось у него выменять. На мухоморы, конечно же.

Как на флэту появился Джефф я совершенно не помню. Он тихо возник из ниоткуда, не выделяясь особенно из этой волосато-бородатой компании двойников Фиделя Кастро. Только позже я заметил то, что отличало его от окружающих: его руки. Они были все в «дорожках» от игл, даже не в «дорожках» а, пожалуй в «трассах».  Грач, Ян и Клей встретили его, как старого знакомого по тусовке, и это было неплохой рекомендацией.

До появления Джеффа все вели обычную для таких бездельников жизнь, покуривали «шалу», закидывались колесами барбитуры или гранок или же баловались «мулькой», которую Мышь готовила по просьбам трудящихся, да Влад еще курил свои мухоморы. Приход Джеффа внес некоторое разнообразие в этот скромный список.

Старина Джефф притащил с собой полную сумку химической посуды, пару упаковок «Солутана» и ручную крысу. Крыс мы и раньше видели, что «Салют» это не только препарат от астмы, тоже знали, а вот про «винт» — только слышали.

В первый же день Джефф уселся готовить для себя «винт», а попутно пространно объяснял пытливой аудитории, о различиях «винта» и «мульки». 3аняло это примерно минут сорок пять. 3атем он отщелочил «винт» содой, проверил лакмусом и объявил, что продукт готов.

Как выяснилось, «винт» вовсе не обязательно колоть, слабонервные могут пить его просто так, правда, «приход» будет, к сожалению, слабее, зато погоняться не надо. И отходняков нет. Сам Джефф на слабонервного никак не походил и пить его, как видно, вовсе не собирался.

После этой тирады Джефф достал из недр сумки шприц и бабочку, и двинулся «винтом». Остальные тоже. Кто боялся колоть, пили просто так, однако и они поняли, что да, это действительно, не «мулька», а нечто от нее отличное.

Ник проникся уважением к такому таланту и запал на «винт» сам. Он постоянно подсматривал за Джеффом, когда тот колдовал над пробирками, выведывая секреты мастерства. Он засекал время реакций, пытался определить температуру и сам взвешивал для Джеффа химикаты на аптекарских весах. Он окучивал Джеффа и ухаживал за ним. Он почти влюбился в него. Коварно выведав, как готовить «винт» без посторонней помощи, Ник стал варить его сам.
 
Джефф пожил еще немного, а потом куда-то исчез, как сорванный с якоря «летучий голландец», и с тех пор его никто больше не видел. До нас доходили только отголоски каких-то странных слухов: кто-то говорил, что он уехал с «хачиками» на «дербан», кто-то, что он сжег свои вены и лежит в больнице или, что он вообще умер от пневмонии.

Ник к тому времени сам уже вовсю варил вполне сносный «первитин», а народонаселение квартиры все продолжало бесконтрольно увеличиваться, пока не достигло своей критической массы. Начался период декаденса и ссор. Братство детей-цветов в одной отдельно взятой квартире начало разваливаться.

Обкурившись после «винта» травой и забыв миролюбивые хипповские заповеди заниматься любовью, а не войной, представители андеграунда сначала сварливо бранились, потом вдруг захотели линчевать Линду. Терпение Ника лопнуло и он разогнал эта стадо.

После этого Ник стал местным монополистом «винта» и, живя один, продолжал совершенствовать технологию изготовления, применяя прогрессивные методы очистки. Он приобрел устойчивую репутацию, его «первитин» мог сравниться только с «винтом» Кости-Доктора, да еще Саша-Циркуль мог создать что-нибудь подобное.

Многогорловые колбы недобро поблескивали на столе, резиновые трубки щупальцами змеились между ними, перенося по искусственным аортам и капиллярам продукты многочисленных реакций, соединяя делительные воронки и обратные холодильники.

Те, кто остался с ним в хороших отношениях, продолжали частенько заходить к нему и снабжали его «Салютом». Потом он сам разведал те аптеки, где «Салют» был почти постоянно, и скупал препарат в огромных количествах.

Выделяя из «Солутана» «белый», он отправлял его в Питер на продажу по четвертному за грамм, а на вырученные деньги доставал себе оборудование и химикаты и опять гнал «винт», продолжая вести жизнь затворника.

Через некоторое время я переехал на другой конец Москвы и мы стали редко видеться. Потом Ник уехал в Питер, все забылось, и он окончательно пропал с моего горизонта.

Я оказался снова в тех местах уже года через два и почему-то вспомнив Ника, решил заглянуть к нему. Та же дверь, те же стены, те же надписи встретили меня на входе. Мой старый код все еще, как оказалось, служил мне пропуском, и Ник сразу же отворил мне дверь.

Время остановилось, я как будто повис в прошлом. Нарисованные монстры по прежнему глазели со стен, плитка с «салютом» , похоже, приросла к столу и все так же невозможно было определить изнутри время суток. Только лицо Ника стало аскетично худым, волосы еще длиннее, до половины спины, а руки — это были уже руки Джеффа.

Мы поболтали немного и вдруг он неожиданно сказал:
- Ты ведь «плановым» был, когда я на «винте» сидел. А сейчас как, бросил?
— Ну, да, давно еще. А ты?
— А я ... Я не могу. - И он виновато улыбнулся.

Потом, уже года через три после этой встречи я случайно наткнулся на улице на Грача. Он по-прежнему был в «системе», знал много новостей о наших общих знакомых. Грач-то мне и сказал, что года два назад Ник угодил в психушку на принудиловку, лежал там, а когда вышел сразу же перерезал себе вены осколком бутылочного стекла.

Друзей у него к тому времени не осталось, «Чудо» еще раньше умерло, а похоронили и справили поминки совершенно чужие люди, соседи, которые его всегда недолюбливали...