Переполох

Вместо предисловия
Моя новая школа была малокомплектной, национальной. Географа в нашем классе боялись все. Был он высокий, худой, почти костлявый и вечно ходил в старом, мешковатом костюме. Хищно загнутый книзу нос и сдвинутые над переносицей седые, косматые брови в совокупности с хриплым голосом придавали ему дополнительную свирепость. Мне лично он внушал какой-то противоестестественный ужас.
Хотя это, возможно, объяснялось ещё и тем, что я была новенькая. И к тому же, в моей предыдущей школе, при всех её несовершенствах, всё-таки не было в порядке вещей бить учащихся указкой в случае неверного ответа или плохого поведения. Например, за то, что кто-то неверно показывает на карте реку от истока до устья. Или нужно наоборот? Откровенно говоря, я этого точно не знаю до сих пор. Как и того, почему этот факт доводил Хасана Амировича, - а именно так звали нашего географа, - в буквальном смысле до исступления.
Был он не просто очень пожилым, ещё и фронтовиком. С несколькими отсутствующими пальцами на руках и свисающей нитью слухового аппарата. Как сейчас вижу: вот он медленно входит в класс, почти одновременно со звонком.
Нависая над учительским столом, неспешно, с подозрительным прищуром оглядывает каждого и затем, резко выбрасывая вверх подрагивающую, длинную руку с растопыренными пальцами, громко хрипит со страшным акцентом: «Кто хочет пят???!!!»
Да именно так, «пят», а не «пять». В этой языковой среде, как я успела заметить, были некоторые артикуляционные трудности, касающиеся произношения мягких согласных.
Хасан Амирович настойчиво продолжал трясти пятернёй, как бы дополнительно заверяя тех, кто не понял словесного обращения, выйти и получить именно пятёрку, а не что-то другое.
Не знаю, как остальных моих одноклассников, но меня при этом смущали два обстоятельства: на растопыренной ладони Хасана Амировича, - повёрнутой к нам, оболтусам, молчаливо, но упорно отклоняющих настойчивое приглашение своего учителя, - не доставало двух пальцев.
И второе: получить у него «пят», было по плечу разве что нашей серьёзной,чересчур ответственной Мадине, вечной отличнице и будущей золотой медалистке, чуть ли не ежедневно вынужденной отдуваться за весь наш не слишком сознательный класс.
Сам вид этой худой, долговязой фигуры, его несуразно длинные, не знающие покоя руки, в одной из которых он держит указку, а второй, тычет в какое-то место на карте, которое стоящий у доски горе-ученик никак не может найти, у любого из нас отбивал всякое желание похвастаться своими знаниями географии.
Если не считать громовых раскатов хриплых ругательств, сыплющихся без остановки на голову несчастного, в классе стоит мёртвая тишина.
Кажется, некоторые из нас и дышать опасаются, чтобы случайным образом не привлечь внимания учителя. И не зря. Указка, которую он не выпускает из трёхпалой руки, вполне может прогуляться по спинам, а то и по загривкам тех, кто вызвал неудовольствие Хасана Амировича.
Несмотря на то, что девочек он никогда не бил, под цепким взглядом его водянистых, колючих глаз, меня буквально парализовывает. Но учителя географии не только боялись. Он вызывал и другие чувства.
Например, чувство любопытства, удивления и производные от них, смешанные, плохо поддающиеся определению, но неизменно отличающие его от целого ряда других учителей, чьи имена и образы неясны, размыты или вовсе стёрты из моей памяти.
Одной из причин этого, является событие, послужившее причиной потери Хасаном Амировичем слуха. Об этом знали все в старшей школе, передавая шёпотом и под большим секретом следующим за нами соученицам, перешагнувшим презренное среднее звено.
1.
Елена Александровна, Леночка, двадцатипятилетняя хорошенькая блондинка с высоко взбитыми волосами, пышной грудью и умопомрачительными ямочками на щёчках, появилась в этой сельской, национальной школе уже через месяц после того, как их перевели сюда из Ленинградской области.
Несмотря на то, что перевод, понятное дело, получил её муж, - в то время капитан, - Леночка с первого же дня замужней жизни, напрочь забыв про личные местоимения, стала говорить «мы». Этим самым как бы подчёркивая всем и каждому, что теперь нет, и не может быть никаких «я» или «ты». Отныне и навсегда только «мы». Вот так и появилось: «мы проснулись», «нас переводят», «нам не очень понравилось», ну и так далее.
Детей у них не было, а занятий и развлечений в военном городке, было не то, чтобы слишком много. Особенно для молодой, интеллигентной женщины с высшим образованием, каковой, вне всякого сомнения, Леночка и являлась.
Она не так давно окончила Ленинградский пединститут и получила законное право преподавать немецкий язык. Английский и французский тоже, но во-первых, знания здесь были весьма умеренными, особенно в части, касающейся языка Бальзака и Гюго, а во-вторых, школа, которая располагалась всего-то в паре километров от воинской части, испытывала крайнюю нужду именно в преподавателе немецкого языка.
Так что всё сложилось весьма удачно. И для Леночки, - ох нет, пардон, теперь уже Елены Александровны, - и для учащихся-немцев, в аттестате у которых теперь не будет напротив иностранного языка стоять прочерк. И для администрации школы, штат которой был теперь полностью укомплектован. И для Леночкиного мужа, капитана, чья жена теперь была при ответственном и благородном деле, и можно уже не так переживать, что придумает скучающая, молодая женщина, чтобы занять себя, пока муж её находится в командировке.
Так что все оказались в выигрыше. Больше всех радовалась Елена Александровна.
«Ты не представляешь, Серёжа, - писала она мужу, - а она, надо заметить, всегда писала ему, если пребывание супруга на объекте предполагалось свыше трёх недель, - как я рада, что устроилась на работу! Во-первых, мой диплом работает, а не лежит мёртвым грузом, во-вторых, я сама развиваюсь, как специалист, в-третьих, что ни говори, а это дополнительная копейка в наш семейный кошелёк. А кроме того, очень бы не хотелось превратиться в одну из этих клуш, домохозяек, что годами сидят дома, обрастая жирком и постепенно деградируя. Хотя, конечно, я понимаю, что будучи офицерской женой, ты далеко не всегда можешь найти работу. Так что нам с тобой, Серёженька, надо сказать, очень повезло.
Ты знаешь, я уже со всеми в школе познакомилась и даже немного осмотрелась в самом селе. Пару раз школьный автобус уходил без меня, и мне приходилось идти домой пешком. Но не подумай, я не жалуюсь, наоборот, мне порой очень не хватает движения. Ты же знаешь у меня спортивная душа. И я иногда с грустью вспоминаю нашу волейбольную сборную, в составе которой я была все четыре года учёбы.
Так вот, что касается местного колорита. Конечно, здесь всё, всё по-другому! Другая культура, другой язык, даже люди другие. Разумеется, с нашим милым Ленинградом никакого сравнения. Но сколько возможностей для интересных наблюдений и даже открытий! Да, да, мой дорогой, не смейся, я знаю, что в глубине души ты считаешь меня слишком наивной и восторженной, но уверяю тебя, что я права.
Мужчины здесь - учтивы и галантны, (только не ревнуй, пожалуйста, ты знаешь, что кроме тебя, мне никто-никто не нужен) хотя, иногда и несколько навязчивы. Но можешь не волноваться, я всегда могу поставить на место слишком резвых товарищей.
Что же касается их женщин, то они тихие и скромные. По-моему, даже чересчур. Носят неброскую, очень закрытую одежду, преимущественно тёмного цвета. И никакой косметики, боже упаси! А ещё всегда в платках. Ну до чего их бедных довели! Подумай только, они даже за один стол не садятся с мужчиной. Только обслуживают, опустив глаза вниз. Не разговаривать, не смеяться, и уж тем более, не спорить. То есть ничем не нарушать покой своего господина. Да это какой-то феодальный строй, как говорит Любовь Ильинична, историк. Она, конечно, ужасно пожилая, ей лет пятьдесят, кажется, но мы с ней подружились и часто идём после работы вместе. Она живёт со своим кавказским мужем в конце села. Представляешь, когда-то приехала на практику из Белоруссии, вышла замуж, да так и осталась здесь навсегда. У них четверо детей! Бог мой, я бы так не смогла.
Пока, мой дорогой, скучаю и целую тебя, надеюсь, к следующим выходным, ты будешь уже дома.
P.S.Чуть не забыла, мне добавили ещё часы в пятых классах, и к тому же я веду факультатив. Нагрузка бешеная, но дети, в основном, воспитанные и послушные. Ты знаешь, мне кажется, мы нашли общий язык. Жаль только, что далеко не все из них говорят по-русски, а мне нужно каким-то образом обучить их и немецкому. Смешно, правда?! Но ничего, я справлюсь.
P.S2 Ты знаешь, в этой школе один старый географ, кажется тайно в меня влюблён. Честное слово! Но только чур, не вздумай ревновать к бедному старичку-инвалиду. Он совершенно безобиден. И к тому же воевал! Говорят, до Берлина дошёл, представляешь?!
Однако он буквально ест меня глазами, а при встрече, забывает даже тот небольшой запас русских слов, которые имеются в его лексиконе. Ах, Серёжа, это и грустно, и смешно, честное слово!
P.S3 А что если, мне начать учить местный язык? Чтобы знать, о чём говорят в учительской, например, да и вообще… Обещаю нам подумать об этом.


2.
При первой встрече с новой русской учительницей, Хасан Амирович в первую минуту решил, что перед ним какое-то чудесное видение. Может, ангел? Ну потому что не бывает, не может быть таких земных женщин из плоти и крови. Статная, высокая, почти одного с ним роста, она смотрела прямо в глаза побледневшему Хасану Амировичу и, улыбаясь, протягивала руку. Голубые, с весёлыми искорками глаза, нежно-розовые губы, васильковая, в тон её глазам пушистая кофточка плотно обтягивает высокую, пышную грудь. А главное - эта её кожа…
Молочно-белая, с бархатной розовинкой, будто просвечивает изнутри.
Однажды он видел что-то похожее. Много лет назад, когда лежал в госпитале, в 44-ом, после того, как возле окопа с остатками его роты, взорвалась граната, сильно контузившая и навсегда унёсшая с собой четыре его пальца. По два с каждой руки. В госпитале была медсестричка, вот с такой же белой кожей. Придя в себя, после операции и увидев сквозь замутнённое сознание девушку в белом халате, он и её принял за ангела. И даже что-то такое сказал ей, кажется. Медсестра засмеялась и ответила, что она сибирячка. У них все такие белокожие и румяные. Из-за снежной, русской зимы. Наверное, она пошутила, но он поверил. И запомнил… Надолго запомнил… Как оказалось навсегда.
Хасан Амирович почувствовал, как пересохло у него во рту. Спохватился, закашлялся, ответил на удивительно крепкое рукопожатие Елены Александровны, надеясь, что она не чувствует, как противно и мелко подрагивают его пальцы.
Он плохо спал в ту ночь. Ворочался, кряхтел, даже постанывал. То страдал от духоты, то укрывался с головой, дрожа всем телом, как при ознобе.
Жена спросила откуда-то из темноты, что с ним. Буркнул что-то неразборчивое и отвернулся. Задремал только под утро. Это даже и сном назвать было нельзя. Так, тревожная, зыбкая грёза, слабая и невесомая, как дымка. В ней он касался её кожи рукой, на которой снова были все пять пальцев. Проснувшись, Хасан Амирович ещё долго потирал друг от друга ладони, словно боясь упустить это ощущение чего-то далёкого, прекрасного, почти забытого.
Время шло, а наваждение не проходило. Хасан Амирович боролся с собой. Ругал себя, стыдил, пытался договориться. Иногда ему казалось, что у него даже получается, но ровно до того момента, пока он не встречал Елену Александровну. И снова всё внутри у него переворачивалось. И пересыхало во рту, и темнело в глазах, и гулко ухало сердце.
А Елена Александровна кивала, улыбалась ему и шла дальше по коридору, прижав к плавно колышущейся груди классный журнал и Хасан Амирович искренне, от всей своей сжавшейся в комок души завидовал этому журналу...
Жена, маленькая, худая женщина с тёмным, словно дублёным лицом, знавшая своего мужа лучше его самого, забеспокоилась.
Хасан Амирович ещё больше похудел, плохо спал, - а в ночи стонал и даже всхлипывал, - почти ничего не ел, стал рассеянным и раздражённым.
Призвав на помощь старших детей, ей удалось уговорить мужа пройти обследование.
Выйдя после хорошего перерыва на работу, Хасан Амирович понял, что ничего не изменилось. Даже стало ещё хуже. В вынужденной разлуке, чувство ещё больше обострилось и резало, как ножом его старое, израненное сердце.
А Елена Александровна, словно назло ему била в глаза и в самую душу своей соблазнительной красотой, улыбалась, играя глазами и ямочками, покачивала грудью и бёдрами, светилась своей нежной, молочной кожей…
В конце полугодия в школе был назначен педсовет. И надо же было такому случиться, что сел Хасан Амирович сразу за Еленой Александровной. Только немного левее. Елена Александровна была так близко, что он бы мог коснуться щекой этих светлых волос. И уловить аромат её кожи. Полуприкрыв глаза, Хасан Амирович немного подался вперёд. Туда, ближе к тонкому изгибу шеи, покатому плечу, обтянутому лазурной тканью и медленно опускающейся и поднимающейся груди.
Директор что-то долго и скучно говорил, его сменил завуч, но географ из-за колоколов, звучащих в его голове и красных точек в глазах, не слышал и не видел ничего. Ничего, кроме этой нежной выемки у самого выреза, за которой скрывалось неведомое, запретное, но такое манящее…
Вдох, выдох… Вдох, выдох… Грудь женщины, волнующая, тёплая, сливочно-белая притягивала взгляд, не отпускала…
Какое-то время, он дышал с ней в унисон, а потом… Потом вдруг случилось невероятное. Помутнение рассудка, как кто-то скажет позже, а за ним подхватят все остальные. Не помня себя, Хасан Амирович вдруг потянулся к этому вырезу, за которым скрывалось всё то, что грезилось ему теперь по ночам и не давало покоя днём, и запустил туда руку…
Реакция последовала мгновенная. Хотя никто вначале ничего не понял. Как выяснилось уже позже, когда улёгся невообразимый переполох, после того, как Хасан Амирович опустил трёхпалую ладонь в декольте молодой учительницы, та в ту же секунду с неожиданным размахом, прямо как при подаче мяча на волейбольной площадке, смазала его по уху.
Удар оказался такой силы, что из пострадавшей ушной раковины выступила кровь.
Именно после этого инцидента, как говорят, географ начал терять слух.
Но это нисколько не мешало ему преподавать географию в этой же школе ещё долгие годы. Если не считать вконец испорченного характера, и не замечаемой за ним ранее какой-то особенной, лютой озлобленности, бывший фронтовик и географ оказался несокрушимым и живучим, как и сама эта история, которой уже тоже много лет.
Что же касается Елены Александровны, то из школы она вскоре ушла, а затем они с мужем и вовсе уехали. Потому что их снова перевели. На этот раз куда-то под Архангельск.
Так что для всех участников этой истории, всё закончилось не так уж и плохо.
Вот только жаль, что дети снова на неопределённое время остались без уроков немецкого языка. Хотя думается всё же, что вряд ли их это слишком уж сильно расстроило…