10. Солдатская Любань. 1942. Ручьи. Апраксин Бор

 
  '28 января 1942 года 240-й полк дивизии овладел Вдицко, уничтожив до 100 солдат и офицеров противника, захватив одно орудие и 7 автомашин. 29 января 1942 года 241-й полк взял Новую Деревню, где нанес удар по тылам 215-й пехотной дивизии, уничтожив до 60 солдат и офицеров противника, взяв в виде трофеев 15 грузовых, 6 легковых автомашин, тягач, 8 мотоциклов, 13 пулемётов, 6 миномётов и боеприпасы. Дивизия, продолжая наступать в направлении на Любань, в ночь на 30 января 1942 года вместе с 45-м, 46-м, 49-м лыжными батальонами освободила деревни Кривино и Новая, продвигаясь на север, вместе с 53-й стрелковой бригадой и 169-м, 170-м, 171-м лыжными батальонами освободила деревни Тигодский завод и Червино. Но далее, у деревень Крапивно, Ручьи и Червинская Лука наступление дивизии застопорилось, и, несмотря на то, что в помощь ей были направлены 57-я стрелковая бригада и 25-я кавалерийская дивизия, сломить противника не удалось'. (4)
 
  28 января 236-й кавалерийский полк, получил приказ, выдвинутся в наступление на деревню Ручьи и 30 января полк подошел к окраине деревни, справа было село Крапивно, слева Червинская Лука, но овладеть Ручьями полк не смог. В этом районе немцами были созданы прочные укрепления: дзоты вокруг деревень и пристрелянные артиллерией участки территории со стороны района Апраксин Бор задержали наступление полка.
  Это уже было серьёзнее боя за Ольховку. Как выяснилось после нескольких неудачных атак, днём вести наступление не представлялось возможным: почти полное отсутствие дорог, глубокий снег, покрывающий толстым слоем огромные территории болот, неглубоких длинных балок и ложбин полностью парализовал кавалерию.
  После полученного приказа спешиться, коноводы отвели лошадей в перелески. Спешенные кавалеристы предприняли атаку, но глубокий снег не давал возможности быстро атаковать и на открытом пространстве они стали отличной мишенью для немцев, засевших в дзотах. Артиллерия немцев размеренно обстреливала подходы к Ручьям. Перед немецкими позициями всё было изрыто снарядами и устлано трупами бойцов, тяжелораненые, потеряв сознание, просто замерзали, легкораненые пытались ползти через эти трупы, и погибали от пулемётных очередей из дзотов.
  В этих дневных боях красноармейцы забирались в воронки и прятались за трупы. Леонтий с Григорием и Иваном завалились в ближайшую воронку. Пули свистели над головами, а впившиеся в мёрзлый грунт рядом с воронкой, шипели как ядовитые змеи, растапливая снег и лёд. Недалеко от их ненадежного и маловатого для троих убежища, лежало несколько мертвых тел бойцов, иногда чуть пошевеливающихся от попадавших в них пуль.
  - Хоть это и не по-нашему, но надо бы их поближе к воронке подтащить, как бруствер защитный сделать, да простят нас ребятки!
  - Ты, что, Леонтий всерьёз это?
  - Всерьёз-всерьёз, куда уж серьёзней. Им уже не помочь! Нету их, понятно, нету! Нас, еже ли, убьют, пусть другие так же сделают! Спрятавшись за них, мы хоть ещё повоюем, постреляем нескольких фрицев. А шальной пулей нас убьёт, каков толк от того? Мне тоже ребят жаль, но мы тут в бою все на равных под пулями! Так вот, я мыслю. В гражданскую мы так делали.
 
  Стрельба прекратилась, как показалась, внезапно. Кое-где, в отдалении, то справа, то слева 'потявкали' короткие очереди, но вскоре и они смолкли. Звенящая тишина накрыла колючим холодом. Мороз, который не чувствовался во время обстрела, стал предательски залезать под одежду, колоть лицо. Ветер нёс по полю снежную пыль, смешанную с земляной заледеневшей пылью, поднятой снарядами.
  - Судя по затишью, полдень, обед, наверное, у фрицев. - Откашлявшись, произнес Леонтий. - Пора нашу задумку исполнить, а то до темноты еще далеко, а как начнёт немчура прицельно стрелять, то нам мало не покажется.
  Над полем с левой стороны глухо пронеслась команда от воронки к воронке:
  - Приказ командира: до темноты не атаковать, в ночь отойти на исходные позиции. Дальше по цепочке передать!
  Григорий, лежавший на боку, тоже заорал в правую сторону: 'Приказ командира: до темноты не атаковать, в ночь отползать на исходные позиции. Дальше передать!'
  - Чего орёшь-то!
  - По цепочке передаю!
  - Вообще-то в приказе 'отойти' сказано, а не отползать!
  - Видишь ли, Леонтий, рифма такая получается: атаковать - отползать - передать!
  - Твою мать!
  - Это в приказ не вписывается!
  - Ну, вот ожили в тишине, это хорошо. Похоже у нас минут тридцать время есть, чтоб укрепить воронку до следующего обстрела. Так что давайте поспешать. Я вылезаю, хватаюсь за тело, а вы меня быстро втаскиваете в воронку. Ясно?
  - Ясно-ясно.
  - Тогда начнём. Только быстро меня тащите.
 
  Леонтий высунул шапку из воронки, подержал некоторое время. Тишина. Никто не стрелял. Тогда медленно, вжимаясь в снег, он выдвинулся навстречу со смертью, вытянув руки вперед, пополз ужом, бороздя щекой колючий снег. Двадцать сантиметров, полметра, метр. Сердце колотилось так, что, казалось, немцы в дзоте слышат этот стук. Руки уткнулись в мертвое тело. Зацепившись замерзшими пальцами за одежду убитого, Леонтий прошептал:
  - Прости, браток! Не по-нашему это, но так уж вышло. - Тащите, мужики!
  Потянули, как показалось, медленно.
  'Вот сейчас фрицы начнут стрелять... вот сейчас!' Но стрельбы не было. Снег забивался под ватник, шапка снялась с головы и тащилась между рук. Вскоре Леонтий был втянут в воронку, труп бойца лежал на краю, его лицо было повернуто к ним и заледеневшие глаза, казалось, смотрели в упор.
  - Закройте ему глаза-то! Да простит он нас за это. - Сказал Леонтий, выгребая снег из-под ватника. - Надобно ещё одного подтащить, надёжней будет. Сейчас, малость, передохну и повторим.
  Со вторым убитым тоже прошло гладко.
  - Документы, Гриша, надо бы забрать у ребят и медальоны.
  - Ну, вот, от пуль мы чуть сховались, ну а уж если снаряд упадёт, значит, судьба!
  Полуденный мороз не отпускал, небо было затянуто серыми тучами. Лежать в тесной воронке, даже прижавшись, друг к другу, становилось холодно. До наступления темноты было часа три. Эти часы могут стать последними для многих. Вдалеке послышался шум немецкого самолета-разведчика.
  'Сволочь! Сейчас рассмотрит всех нас сверху, и артиллерия накроет. И всё!'
  После проведенной авиаразведки, немецкая артиллерия начала размеренный обстрел. Несколько снарядов разорвалось неподалеку от их укрытия: вот справа - бух, бух, потом слева и, прямо чуть ли не у них в головах - бух. В ушах стучало глухо: бум-бум-бум. А тело убитого бойца скатилось им на головы... Примерно через час, артиллерийская стрельба прекратилась так же неожиданно, если можно было так сказать, как и началась.
  Снежная и земляная пыль, перемешанная с морозным воздухом, провонявшим дымом, пороховой гарью и болотом, медленно опускалась на поле, а ледяная земля гудела и вибрировала, как от боли.
  'Живы! Живы, опять живы!' Леонтий пошевелил правой рукой, стряхнув землю, потрогал рядом лежащего Григория. И как будто издалека услышал приглушённый голос:
  - Чё, ты меня лапаешь, я ж тебе не девка! Живой я, живой!
  - Фу ты, балабол.
  Слева стал приподниматься Иван, тряся головой. Леонтий придержал его:
  - Иван, лежи! Не вставай! Ну, слава богу, живы!
  Придя в себя, они сообща вытолкнули тело убитого из воронки. Начало темнеть. Немцы короткими очередями постреливали из дзотов.
 
  Под покровом ночи, оставшиеся в живых, ползком покидали 'поле боя', забирая у убитых винтовки и обоймы с патронами, тем самым пополняя свои скудные запасы: патронов бойцам выдавалось по одной - две обоймы, это 10 патронов, на одну винтовку!
  Руки и ноги, после многочасового лежания на морозе, практически без движения, в тесной воронке, отказывались выпрямляться и сгибаться.
  Иван, Григорий и Леонтий, подталкивая друг друга, с трудом выбирались из своего 'укрытия', только сейчас они ощутили настоящий холод, который пронизывал 'до самых костей', и, стёганые штаны и фуфайка, не спасали от мороза. Зубы стучали дробью от холода и расслабления после нервного напряжения. 'Ползти, ползти' - пульсировало в голове. Стыда от того, что они отползают от немецких позиций, не было, было непонимание ситуации...