Человек соревнующийся

               
 
                Арвид Крон

                ЧЕЛОВЕК СОРЕВНУЮЩИЙСЯ
                Путь в будущее

                Я могу доказать, что этой страсти [чтоб
                выделяться, чтоб о тебе говорили] ... мы
                обязаны тем лучшим и тем худшим, что в
                нас есть, нашими добродетелями и нашими
                пороками, нашими знаниями и нашими
                заблуждениями, нашими завоевателями и          
                философами.
                Жан-Жак Руссо «Рассуждение о
                происхождении неравенства» 1755г.

                Я - часть той силы, что вечно хочет зла
                и вечно вершит благо.  Фауст Гете

                В прекрасном и яростном мире    
                Андрей Платонов

                Per aspera ad astra - через тернии к
                звёздам.

                В моей душе лежит сокровище и ключ
                доступен только мне.
                Александр Блок

                ОБЩАЯ КАРТИНА/ВВЕДЕНИЕ

      Люди наблюдали, как падает на землю яблоко, сорвавшееся с ветки, брошенный камень, споткнувшийся человек, даже пушинка, покружившись в воздухе, в конце концов, тоже оседает на землю, а вот Луна почему-то продолжает крутиться над Землей, пока они не поняли, что все это одно и тоже – закон всемирного тяготения.
      Люди наблюдают, как один гонится за деньгами, другой за славой, третий за властью, четвертый ссорится с женой, мол кто в доме главный и т. п., а также то, что жемчуга прекрасны, и не отдают себе отчета в том, что все это одно и то же – закон всеобщего соревнования.
      Вообще-то о разных конкретных типах соревнования – экономических, спортивных, политических, военных и т. п. - написаны сотни тысяч различных книг и статей, и эти отдельные сюжеты хорошо изучены. Спрашивается, так ли уж нужно добавлять еще одно сочинение к этому сонму знаний? Отвечается – нужно. Постараюсь пояснить. Вы хотите получить общее представление, скажем, о физике или ее составной части - механике. Вы раскрываете пособие «Общая механика» и получаете более или менее полное представление о механике. Теперь вы заинтересовались социологией, и вы хотите получить представление об ее, можно сказать, главной составной части, а именно теории соревнования. Вы ищите пособие «Общая теория соревнования», ан такового и нет! Вы можете до обалдения копаться в отдельных сочинениях и многочисленных цитатах на тему, но общего представления о соревновании так и не получите. Что означает, что теорию соревнования еще предстоит создавать/написать. Как такой пробел в науке социологии мог случиться, я и сам до конца не понимаю. Могу только высказывать гипотезы. С гипотез и начнем.

                Неугодный главный термин

      Начну с самого понятия/термина соревнование. Этот термин существовал еще в латыни, а в западноевропейских языках стал появляться где-то с начала 17го века, но оставался простонародным и в высокую философию не попадал еще очень долго, так что философам приходилось изъясняться на эту тему весьма окольным образом, как, например, Руссо в вышеприведённой фразе употребляет: «выделяться», «чтоб о тебе говорили» и т. п. Поскольку никакого античного самоварного блеску в термине соревнование в ту дальнюю эпоху не наблюдалось, то очень долго оставался он в умах ученых каким-то сереньким, второстепенным, никакого серьёзного изучения, статей и тем более монографий не заслуживающим. Но на самом-то деле он и есть самый важный, самый главный термин в социологии. Подтверждением тому служит хотя бы эта фраза Жан Жака Руссо, которую можно назвать классической фразой социологии, вполне наравне со знаменитой «невидимой рукой» Адама Смита в экономической науке. Ибо фраза Руссо означает, не более и не менее то, что соревнование – это главный двигатель социума. В природе вечного двигателя не существует, зато в обществе он есть, и игнорировать этот факт никак далее невозможно.
      Как же такое могло случиться, что такой важный термин прозевали все прежние философы и мудрецы? Да не прозевали они его, они его спрятали, потому что сочли, что ненужный это, вредный для народа термин. Разбираться с ним – только бередить старые никогда до конца не заживающиеся раны, нанесённые этим самым соревнованием – опять же именно это и следует из этой  фразы славного Жан Жака, (как мыслителя, так и чудака, между прочим): соревнованию «мы обязаны тем худшим, что в нас есть, нашими пороками». Да и было в этом вечном соревновании, что-то от «оставь надежду навсегда». А они того не хотели.
      Но такое сокрытие истины подавляющим большинством специалистов, можно сказать, такое «страусовое поведение», может быть, и было оправдано в прошедшие эпохи, нынче же наступает время, когда нам пора оставить наши благопристойные ужимки, притворство и лицемерие (а на современном языке политкорректность) и посмотреть себе прямо в глаза: кто мы такие на самом деле есть? Иначе нам не понять, как следует, ни нашего прошлого, ни нашего настоящего, ни, тем более, нашего будущего.
      Спрашивается: а что же это за такой роковой момент настал, что нам больше невозможно без пряток? А такой момент настал, что доселе нас вела вперед эволюция, чтоб мы не погибли во всеобщей борьбе за выживание, но теперь, в апогее нашей окончательной победы, она нас покидает и нам приходится самим вести себя дальше, если, конечно, мы этого хотим. А мы этого хотим. Тогда нам нужно сперва как следует познать самих себя.

                Особь потерявшая цель

      Главной целью всякой биологической особи в процессе эволюции является выживание среди прочих особей. Для нашей человеческой особи результат этой борьбы оказался успешным феноменально: дело дошло до того, что мы теперь печемся о том, как бы не истребить окончательно наших испокон злейших врагов: волков, львов, тигров и крокодилов. Но эта благостная картина нарисовалась лишь недавно, а до того все было вовсе не так… Еще во тьме веков, пользуясь своим потрясающим успехом, наши предки размножились до невероятности, уступая в этом отношении разве что мухам и микробам, и тогда им стало не хватать земли для прокорму. И потому они принялись драться друг с другом. Некоторые нации оправдывались целью обеспечения себе жизненного пространства (lebensraum по-немецки), остальные же ничем не оправдывались и воевали из чистой любви к искусству. Наконец наступила такая эпоха, то есть наша благословенная, что и это благородное занятие потеряло всякий смысл, потому что у нас страх умереть с голоду сменился страхом растолстеть. И тем самым мы как особь оказались совершенно безо всякой цели… Оттого-то в атмосфере нашего времени нарастает смутное ощущение тупика, разброд и шатание, брожение умов и общий пессимизм. Куда двигаться дальше? Победа есть, а счастья нету. Нехорошо.
      Тогда оборотимся назад и посмотрим, какой ценой заплатили мы за столь блистательную победу. Ну, во-первых, естественный отбор, выживание наиболее приспособленных, эффективных. Каждый хотел жить, но за право выжить приходилось бороться, оттого в каждой в группе шло состязание за эффективность, и это было не просто какое-то пожелание, а гораздо глубже и жёстче – в каждом крылся неистребимый инстинкт состязания за жизнь, за пищу, один из самых мощных инстинктов. Вот так мы были созданы, так заточены на борьбу и победу. Мы еще со звериных пор сохранили принцип: всегда быть начеку, никогда не давать кому-либо ни в чем себя опередить, потому что уступишь раз, уступишь другой и в конце концов окажешься последним, на краю стада, без корма, без защиты, и там тебя поджидает смерть. И никаких там расслаблений, никаких фантазий, типа мечтаний о счастье, ничего лишнего не дозволено человеку. Содрано все, кроме необходимого. Человек словно голое копье, стрела летящая в цель. (*Разумеется, это лишь грубая схема, на деле допускается кое-что из других поведений, но я хотел выделить главное на фоне второстепенного.)
      Вообще говоря, сегодня в социальном плане мы более всего напоминаем армию, разгромившую всех врагов и теперь не знающую, чем ей заняться, потому что ничего иного делать она не умеет. Слава богу, существуют философы. Правда, они как правило зовут идти в самые разные/противоположные направления, этак можно забресть невесть куда, но зато у нас широкий выбор. Ну и мы выберем из всего этого разнообразия идей самую симпатичную, а именно идею всеобщего счастья, к которой призывали еще философы-утилитаристы эпохи Возрождения: «наибольшее счастье для наибольшего числа», как выражался Бентам (1748-1832) и компания, да и кто к этой идее не взывал?

                Путь к счастью
      Всеобщее счастье как конечная цель провозглашалась давно, предпринималась неоднократно и оканчивалась неудачей всегда. Разберём неудачу самого грандиозного похода к счастью, задуманного и осуществленного марксистами. Исходная идея была проста, как мычание: наше счастье забрали себе капиталисты и теперь надо пойти и отобрать его обратно. В общем, грубо говоря, тут главный мотив – зависть, которая суть лишь темная, но неизбежная сторона соревнования, а без соревнования, как поётся в одной песне, «и не туды, и не сюды». То есть без соревнования все равно ничего не построишь и, по правде сказать, даже никакого похода не организуешь. А поскольку у соревнования счастье у победителей, а несчастье у побежденных, то счастья одновременно для всех никак не получается.
      Это первое препятствие и противоречие, но есть в другое, более глубокое. Был у одного американского писателя герой, который «каждый доллар в кармане у другого воспринимал как личное оскорбление». Ну а на ваш взгляд, если бы речь шла только о пол долларе, это решило бы вопрос? Или о 10 центах? Да никогда не решило бы. Возникает своего рода «эффект лупы»: чем ближе приближаешься к равенству, тем виднее становятся и болезненнее воспринимаются остающиеся неравенства. Это на деле наблюдаемый факт. Например, знаменитые акценты английских университетов. Казалось бы, речь идет об однородной категории образованных дипломированных людей. Так нет же, английский слух навострился так, что был способен различать акценты различных университетов и соответственно присуждать выпускникам различные престижные оценки. Вот и устраивай борьбу за равенство в такой обстановке. Штука в том, что инстинкт-то соревнования остаётся, и он требует своего удовлетворения, требует пищи, требует жертв. В случае полного материального равенства инстинкт тут же отыскивает/переключается/перескакивает на какое-либо другое неравенство, с которым, оказывается, нужно бороться. И так без конца. Счастье и инстинкт соревнования несовместимы. Изменить инстинкт? Когда-то, конечно, он и сам изменится. Но это безумно медленный процесс, и никого такой перспективой не соблазнишь.
      Наконец, если продолжать тему счастья, то тут еще одна беда, может, еще похуже первой. Перед эволюцией с самого начала вставала еще одна и не слабая задача: проблема управления, вернее направления: как наставить на правильный/истинный путь эту массу народившихся несмышленышей? Простейшим решением оказалась, как всегда, политика кнута и пряника. Первобытное существо слишком смутно понимает, что для него хорошо, что плохо. И эволюция придумала вот что: если существо сделало шаг в правильном направлении, природа в качестве поощрения выдает ему краткую капельку счастья, а за неправильный шаг наказывает несчастьем и болью. Причем природа тут же спешит забрать то минутное счастье обратно, потому что если его оставить, то существо сразу становится неуправляемым, а, стало быть, бесполезным: действительно, если ты счастлив, если у тебя все есть, то зачем тебе вообще что-то делать и о чем-то заботиться? Так что вечное счастье просто-напросто невозможно физиологически… Научный факт.
      Ну, скажет проницательный/скептический читатель, все это умственные рассуждения. Одни мыслят так, а другие наоборот. Всякая теория нуждается в подтверждении на практике. Ну что ж, были в этой истории не только теоретики, были и практики.

                Парадокс Истерлина
      В отличие от неспокойной континентальной Европы, ХIХ век прошел довольно благополучно в более практичном англо-саксонском мире, убаюканном, хотя бы в философском плане, спенсеровской идеей эволюции, что, дескать, дело само собой идет от плохого к хорошему, а от хорошего к лучшему, а если конкретно, то народ со временем богатеет и тем самым все проблемы рано или поздно разрешаться сами собой и в самом лучшем виде. Это ощущение, но гораздо позднее и в художественном виде отразил один российский писатель в виде эпиграфа к своим детективным повестям: «Памяти XIX столетия, когда литература была великой, вера в прогресс безграничной, а преступления совершались и раскрывались с изяществом и вкусом.» Насчет преступлений не знаю, а насчет счастья, происходящего от материального благополучия, грядущий ХХ век ожидало большое разочарование.
Научно это разочарование оформилось в виде так называемого «парадокса Истерлина». С 1946 по 1970 годы в эпоху беспрецедентного экономического роста в 19-и странах мира Ричард Истерлин с интервалом в несколько лет опрашивал людей, чувствуют ли они себя теперь более счастливыми, чем раньше. Оказалось, что нет. Не чувствуют.
      Попытаюсь и я внести свою скромную лепту в это удивительное открытие. Я вспоминаю мой первый десяток лет во Франции, разговоры с другими русскими эмигрантами. Нашими любимыми были такого типа темы: вот на то, что я сегодня заработал, можно купить очень приличные джинсы, а то и две пары, а Союзе мне б за одну штуку пришлось работать месяц. Нам нравились такие разговоры, потому что они доказывали нам самим наш социальный успех.
      Сегодня уж мало кто поймет, причем здесь именно джинсы. Но в СССР джинсы были символом. По понятиям советских властей джинсы были вредоносным предметом американского влияния, поэтому в стране они не производились и тем более не импортировались. Достать их могла только элита в закрытых для публики элитных магазинах или особо доверенные лица в заграничных командировках. 99,9% населения, накрепко запертого в своей стране, такими возможностями не обладали. Поэтому обладатель джинсов либо принадлежал/был близок к элите, либо обладал достаточными средствами и ловкостью, чтоб ухитриться достать их на черном рынке, что тоже было непросто. Таким образом джинсы, исходно простые рабочие штаны, становились символом статуса.
      Советские эмигранты, правдами или неправдами очутившиеся на Западе, автоматически оказывались в несколько раз богаче, чем были прежде. И тогда я задавал им интересующий меня вопрос: «Вот ты сейчас чувствуешь себя счастливее, чем Союзе?»  Все (кроме политически ангажированных диссидентов) отвечали категорически "Нет!" Вот такой парадокс. Дело не столько в том, что в Союзе мы были моложе и молодость всегда кажется счастливей, чем была на самом деле, а в том, что счастье таким простым путем не достигается.
      С позиции как политической доктрины всех стран и континентов, так и с позиции обыкновенного здравого смысла тут действительно есть парадокс, но с позиции теории соревнования никакого парадокса тут нету. На самом деле, человеку не дано знать, богат он или беден в абсолютном смысле, он может только знать богаче он или беднее относительно своих окружающих. Но при росте общего благосостояния благосостояние его окружающих, черт бы их побрал, тоже повышается. Таким образом наш персонаж, хоть и быстро бежит вперед, реально остается на месте, совсем как Алиса в Зазеркалье, если кто читал.
      Попутное замечание: здесь мы видим пример того, как теория соревнования с легкостью решает проблемы, которые ставили в тупик поколения людей.
И еще: тут на самом деле великая иллюзия и великий обман нашего общества: людям внушается «будешь богатым – будешь счастливым», и, гонясь за этой морковкой, они трудятся, как полоумные, и тем вращают колеса нашей великой цивилизации.
Когда я был помоложе, я порой задавал себе вопрос: а дело ли я делаю, разбалтывая секреты нашей цивилизации, которой я на самом деле восхищаюсь? И сам себе отвечал: Нет, ты право дурной! Воображать, что какими-то писаниями можно остановить эту гигантскую людскую массу, которая только и рвется, что соревноваться!
      Если продолжать тему счастья, то нужно уточнить вот что. Лозунг Бентама «наибольшее счастье для наибольшего числа», конечно, очень хороший и правильный, но слишком абстрактный для конкретного применения лозунг, потому он добрым пожеланием в ту эпоху и остался. Но сегодня, благодаря мощной технологии, которая оказалась в наших руках, ему можно будет придать не туманно философское, а совершенно конкретное, можно сказать, физиологическое применение. Под счастьем будет в дальнейшем пониматься чисто индивидуальное возвышенное, воодушевленное ощущение того, что все хорошо и прекрасно, ощущение, к которому от природы стремится и мечтает каждый человек.

                С чего начиналось
      В общем, как говорится, «куда ни кинь, везде клин». Мы действительно очутились в тупике, где даже мелькает пугающая мысль: неужели капитализм — это теперь навсегда? Уточним, однако: мы оказались в социальном тупике, но отнюдь не в технологическом. Ухватимся хоть за эту путеводную нить и в путь. Но учтем, что в походе в гипотетическую страну всеобщего счастья нам все равно не миновать этих самых терний соревнования. Так что с соревнования и начнём.
      Начну с того, как я сам впутался в это эту историю с соревнованием. Для меня все началось с одного показательного эпизода, на который я наткнулся в книге «Новое индустриальное общество» 1967 года издания, принадлежащей перу популярного в свое время американского экономиста, которую мне удалось достать, еще будучи в Советском Союзе из спецхрана библиотеки. Спецхраном на советском новоязе назывались закрытые для публики отделы библиотек, доступные только доверенным специалистам по особому допуску. Там содержалась вовсе не обязательно антисоветская литература, а вообще всякая, которая могла навести советского человека на неправильные мысли, ну а на деле чуть ли не вся иностранная литература того времени.
Эпизод же был таков: «Не так давно калифорнийские фермеры, а также специалисты по найму рабочей силы побуждали филиппинских рабочих иммигрантов тратить безумные деньги на одежду. Давление долгов вкупе с состязанием – каждый старался перещеголять самых экстравагантных из своих сородичей – быстро превращали эту счастливую и беспечную породу людей в современную рабочую силу, на которую можно положиться». Для меня этот эпизод был таков, словно в капле воды отразилась вселенная.
      Вообще загадки человеческого поведения с юности были моими излюбленными головоломками: почему этот сказал то, почему та поступила так – вот над чем ломал я голову, записывая их в записную книжечку в надежде когда-нибудь разгадать. Разумеется, почти все эти задачки так и оставались без ответа. Но опыт накапливался, и поэтому, когда я наткнулся на эту фразу, я поразился, насколько точно она срезонировала с тем, что я, на самом деле, наблюдал всегда. Я почувствовал, что здесь и зарыта истина. Ведь что же это получается? Мы всегда были свято уверены, что общество существует для того, чтоб мы были обеспеченными, защищенными, даже, по мере возможности, счастливыми, но из эпизода с филиппинцами  следовало нечто совсем противоположное! Из него следовало, что счастливыми мы, может быть, когда-то и были, подобно этим филиппинцам, но что едва ли не главная роль общества в том, чтоб сделать нас эффективными, и делает оно это очень простым, верным и жестоким способом: он провоцирует нас состязаться с нам подобными, можно сказать, натравливает нас друг на друга!
      Со временем тема состязания, соревнования все более захватывала меня. Я проштудировал массу материала, терпеливо пересидел на множестве лекций и семинаров, где, однако, практически ничего о моем соревновании не говорилось. Со временем у меня накопилось очень много сведений, хотя столь же эффектного факта, как вышеприведённый, красивого почти как библейская притча, я так и не встретил. Зато создалось ощущение, что если интересуешься соревнованием, то гораздо легче найти его отображение в художественной литературе, нежели в социологической. Ну так и начнём с художественной. Вот вам два текста для разогреву.

                Соревнование глазами литераторов
      Первая зарисовка/картинка взята из романа Виктора Пелевина и относится к бурной, хаотичной, для одних счастливой, для большинства тяжелой/драматичной постперестроечной эпохи 1990-х годов.
«Часто бывает – размышлял Татарский – проезжаешь в белом «мерседесе» мимо автобусной остановки, видишь людей, Бог знает сколько времени остервенело ждущих своего автобуса, и вдруг замечаешь, что кто-то из них мутно и вроде бы даже с завистью глядит на тебя. И на секунду веришь, что этот украденный у неведомого бюргера аппарат, еще до конца нерастаможенный в братской Белоруссии, но уже подозрительно стучащий мотором с перебитыми номерами, и, правда, трофей, свидетельствующий о полной и окончательной победе над жизнью. И волна горячей дрожи проходит по телу, гордо отворачиваешь лицо от стоящих на остановке и решаешь в своем сердце, что не зря прошел через известно что, и жизнь удалась. Так действует в наших душах состязательный импульс.
Когда он припарковался во дворе Межбанковского комитета, рядом с его машиной затормозил красный «рейнджровер» последней модели с немыслимыми фарами над крышей и веселым рисунком на двери: восход солнца над прерией и голова индейца в уборе из перьев, «Кто это интересно на таких ездит?» - подумал Татарский.
Из «рейнджровера» вылез ... Саша Бло…
- Твоя?
Вопрос относился к машине Татарского.
- Ну, моя, - с достоинством ответил он.
- Понятно, - сказал Саша Бло, запирая дверь «рейнджровера». Сорок минут позора, и ты на работе. Да ты не комплексуй. Все еще впереди…
      Татарский проводил его долгим взглядом, потом ... вынул записную книжку.
Главное зло в том, - записал он на последней странице, что люди строят свое общение друг с другом на бессмысленно отвлекающей болтовне, в которую они жадно, хитро и бесчеловечно вставляют свой соревновательный импульс в надежде, что кто-то его заглотит. Если это случается, человек приходит в оргиастическое содрогание и несколько секунд ощущает так называемое «биение жизни»»
      Второе наблюдение принадлежит Диане Мерлин и именуется «Женская конкуренция». " В каждой из нас живет первобытный инстинкт состязания. К примеру, о чем обычно разговаривают женщины между собой? Молодые девушки обсуждают моду, косметику, парфюм. Дамы постарше делятся друг с другом кулинарными рецептами и нехитрыми хозяйственными советами. Любят поговорить и о мужьях, детях. Вслушаемся в невинную вроде бы беседу: «А я это блюдо готовлю так…», «У меня ребёнок дважды в неделю ходит на английский», «Муж купил новую машину». Втайне женщина намекает: она готовит лучше, чем собеседница, и ребенка воспитывает правильнее, и муж у нее успешнее…
      Даже близкие приятельницы обожают друг друга критиковать. Критике может подвергаться все что угодно: одежда, причёска, макияж, способ ведения хозяйства, семейные отношения… При этом та, что критикует, твёрдо уверена, что желает подруге добра.
      На самом деле это не что иное, как самоутверждение за счёт соперницы. Да-да, вы соперницы, даже если вам и не приходится делить одного мужчину на двоих. Просто это у нас в крови: нам важно осознавать, что мы лучше других, что в случае чего мужчина выберет именно меня, а не мою подругу, потому что я лучше одеваюсь, чем она, я лучшая хозяйка, жена и мать...
      Мы очень любим задавать бестактные вопросы. Встретив незамужнюю знакомую, непременно спросим: «Замуж не собираешься?» Дело не в сочувствии особе, которая никак не может устроить свою личную жизнь. Просто вы сигнализируете: «У меня-то все хорошо, а вот ты…», или: «У меня не все гладко, но и у тебя тоже!» И ни в коем случае не оправдывайтесь, это только убедит вашу собеседницу в ее правоте!
Как нигде, женская конкуренция процветает на работе. Здесь идёт борьба не только за мужчин, но и за место под солнцем. Кто-то мечтает о карьере, кто-то – завоевать внимание симпатичного коллеги… И, конечно, мы стремимся убрать с дороги конкуренток, задавая ехидные вопросы: «Ну во что ты сегодня вырядилась?», «Ты давно не вставала на весы?», «А что это Леонид Иваныч как на тебя взглянет, так сразу морщится?» Если у какой-то из нас неурядицы в семье, мы как можно быстрее стараемся разнести эту новость по всему учреждению.
      Устранять соперниц можно и чисто служебными методами – например, громко рассказывать всем о нерадивости коллеги, распечь подчинённую за плохое исполнение обязанностей прямо на глазах у ее воздыхателя, или даже уволить ее, если вы наделены такими полномочиями.
Впрочем, не стоит принимать женские интриги слишком уж всерьёз. Мы такие, какие есть, и ничего тут не попишешь…»
      Все это удивительно точно подмечено, стоит только упомянуть, что это не обязательно женский – всякий разговор ведётся с такой соревновательной подоплёкой, разве что с большей или меньшей степенью ожесточённости. Невесело? Что ж, жизнь на такая уж весёлая вещь.
      И смотрите: Диана Мерлин использует совершенно точное определение «первобытный инстинкт состязания»! А вот поищите-ка такое словосочетание в специальной социологической литературе, которая, по идее, этим вопросом и должна заниматься. Еще намучаетесь.
      Если сравнивать две вышеприведённые зарисовки, то покажется, что первая отображает, скажем, более масштабное, а вторая наоборот более мелочное соревнование. Но их не следует разделять, это у меня просто случайным образом получилась такая выборка. Чтоб представить себе реальное соревнование, нужно смешать/совместить эти два образца в один и тогда получится тотальное соревнование, свойственное всем человекам.
      Вот этой тотальности, всеобщности, этой грандиозности соревнования, как мне представляется, сегодня не видит никто. (Во всяком случае, я ничего подобного так нигде и не нашел.) А без такого видения соревнование становится просто еще одной из ординарных/скучных социологических тем, которых можно навыдумывать сколько угодно.

                Тотальное соревнование
      Вот с такими настроениями, я надолго засел за книгу про то, как во тьме веков зародилось соревнование, как оно вело нас от победы к победе, так и от несчастья к несчастью, и что нам с этим счастьем/несчастьем теперь делать.
      Друзья спрашивали меня:
- Что поделываешь?
- Пишу книгу.
- О чем?
- О соревновании.
- (С нарастающем нетерпением и раздражением) О каком соревновании? Экономическом, военном, спортивном, за власть? О каком?
- О тотальном.
- ??
      Их недоумение вполне понятно. О различных отдельных соревнованиях, типа вышеперечисленных и еще десятков им подобных, написаны десятки, если не сотни тысяч книг и статей. Тратить же силы и годы на написание еще одной подобной представлялось им занятием сомнительным.
- Что ты не понимаешь, что все люди разные: одни люди любят деньги, другие власть, третьи успех в обществе, четвертые быть самыми красивыми, и т. д., все это давно известно и ничего нового тут накопать невозможно?
      Получается, что они не видели, да и специалисты удивительным образом не видели того, что наблюдал я всегда. То, что за редкими исключениями люди состязаются между собой ежеминутно, ежечасно всегда и во всем, от самых больших дел и до самых мелочных.
      Если не реально в действительности, то хотя бы в мыслях, в воображении. И что движет ими в этом деле один из самых мощных, если не самый мощный человеческий инстинкт, инстинкт состязания.
      Физически мы находимся в поле притяжения Земли, но, уверенно ступая по ней, не отдаем себе в этом отчёта. Психически мы находимся в соревновательном поле и по большей части тоже не отдаём себе в этот отчёта. Ведь мы каждый день идём по минному полю, оступиться нельзя. Утром смотримся в зеркало: хорошо ли выбрит, причёсана и подкрашена ли, может шляпа криво сидит – засмеют. Идём по улице автоматически внимательно: не задеть бы прохожего, еще обругает, останется неприятный осадок на весь день, если все же случится толкнуть - торопимся извиниться. На службе при встрече с начальником спешим поздороваться первыми, а не наоборот, тем выражаем почтение. На работе исподволь косимся друг на друга: не обязательно быть первым по отдаче/производительности, но нежелательно прослыть последним. В разговоре с коллегами заботимся о том, чтоб подчеркнуть свои успехи и умалить или вовсе умолчать неудачи. Вернёмся домой – тут промелькнёт новая баталия, иногда безобидная, а порой и похуже, уже между супругами за то, кто в доме главный. Тут еще покомандовать детьми можно, если захочется, пустячок, а приятно. Ну теперь можно, наконец, включить телевизор, спрашивается для чего? Там либо футбол, тут уж сам не участвует, но теперь человека завораживает чужое соревнование, либо фильм, скорее всего детективный, где состязание воров и полицейских, либо сериал, где свои конфликты без конца, либо новости, которые, конечно, и сами по себе интересны, но и там превалирует политика –  борьба между лидерами, или партиями, или странами. Вот так и пройдёт день, когда человек из соревновательной атмосферы почти что и не выбирался.
Приводить примеры можно до бесконечности. В разговоре с приятелем за общей болтовнёй можно и уколоть, но нужно рассчитать точно, чтоб вовсе ни испортить отношения (в мужской дружбе такая имитация схватки допускается, даже укрепляет ее – делает менее слащавой). То же относится к женской дружбе, но, возможно, в меньшей степени: для женщины более, чем для мужчины, важна личная связь, соответственно она менее склонна рисковать нарушить ее неуместными намёками.
Или вот, например, люди по какому-то случаю собрались за столом. Иногда вначале повисает тягостное молчание: не всегда приходит в голову что-то интересное, умное или смешное, чтоб начать разговор, а сморозишь что-нибудь неуместное – перед всеми осрамишься. Тогда идет в дело простейшее средство – спиртное, оно расслабляет, помогает меньше печься о собственном достоинстве, а если и оплошаешь, то простится и всеми забудется – мол, с пьяного чего возьмешь? Очень редко, но иногда приходит на помощь и другое обстоятельство. Порой попадаются такие нестандартные индивиды, которые почти не чувствительны к этой иерархии достоинства-престижа, которой озабочены мы все. То есть у них ослаблена свойственная нам всем обратная связь: слежение за реакцией окружающих на наши поступки и выступления и соответствующая коррекция. Такие персонажи – просто находка в случае натянутой застольной обстановки. Они сходу брякают что ни попадя. Тогда каждый думает: если тут такое высказывают, то я уж найду чего-нибудь получше. Теперь никто не боится оказаться последним, поскольку последний сам нашёлся. За столом устанавливается весёлый гомон, так что уж и никакой алкоголь не обязателен.
      Пойдем дальше. Родительская любовь: это чистый природный инстинкт, особенно по отношению к младенцам, но когда те подрастают, то тут начинается борьба: подросток старается вырваться из-под гнёта родителей, родителям по инерции жаль уступать свое привычное влияние и власть. Первоначальная идиллия нарушается, хотя не всегда и не полностью, конечно.
      Даже если говорить об отдыхе, то тут начинается: есть отдых низкий и высокий, плебейский и благородный, интеллектуальный и примитивный, новомодный и допотопный, дорогой и дешёвый
      Часто наличие соревнования незаметно. Вот человек прибирает свою комнату. Но где написано, что есть хорошо убранная комната? Нигде. Так что на деле он подсознательно сравнивает свою комнату с чужими виденными им комнатами и решает, когда можно считать уборку законченной.
Тут уместно подчеркнуть фундаментальный механизма соревнования – это постоянное, автоматическое, почти всегда бессознательное сравнение себя с окружающими, что позволяет человеку определить выше он или ниже другого по тому или иному параметру
Подытожим сказанное: тотальное – это совокупность всех нам известных, хорошо изученных экономических, политических, артистических, научных, военных, и пр., и пр. соревнований, с одной стороны, и бытового соревнования, малоизученного, порой малозаметного или подсознательного, но постоянного, мелочного, и тем самым по сумме своего воздействия мощного, с другой стороны. Таким образом речь идёт о постоянном всеобщем соревнованием всех со всеми, так что сфер человеческой деятельности, совершенно не затронутых соревнованием, почти что и нет.
Очевидно, нужно привести пример из последней категории занятий, лишенных соревновательной подоплеки. Возьму вот хотя бы мой личный опыт: вот я иду смотреть хороший фильм, в моих намерениях соревновательный момент отсутствует, я иду просто получить удовольствие. Разумеется, потом, при случае, я упомяну (с соревновательным подтекстом), что видел хороший фильм, а ты, мол, его прозевал, но все же когда я иду в кино, никаких таких дальних планов у меня в голове нет.
Перечислять дальше сюжеты, где соревнование отсутствует не стану, чтоб не надоесть: разумеется, их самих по себе немыслимо много, но по сравнению с ситуациями, где соревнование так или иначе присутствует, незначительно. И тогда получается, что жизнь человеческая суть, грубо говоря, одно сплошное соревнование. Пусть это и преувеличение, но не такое уж большое.

                Соревнование-язык- культура

      Соревнование/состязание продуктивно рассматривать только в очень широком, глобальном смысле. Инстинкт соревнования настолько мощный, настолько формирующий нашу жизнь, наши понятия, что буде он каким-то образом вдруг исчез, огромные пласты нашей культуры обрушились бы, множество понятий, множество слов нашего языка полностью или частично потеряли бы свой смысл. Перечислить их всех было бы непросто.
      Возьмем четыре главных синонима: соревнование, состязание, соперничество, конкуренция. Почему все они сохранились в языке, когда можно было бы обойтись одним словом соревнование? Потому, что они имеют различные оттенки и поэтому ценны для богатства языка. «Соревнование» — это общий безличный термин. «Состязание» чаще относится к спортивной сфере и означает соревнование с некоторой степенью ожесточенности и кратковременности. «Соперничество» – то же соревнование, но скорее подразумевающее только двух лиц, давно враждующих за одну и ту же цель. Можно присовокупить сюда еще и «ревность», тогда получим еще ряд оттенков: подразумевается более резкое, болезненное чувство, но это слово чаще употребляется в более узком смысле, где подразумевается наличие уже трех протагонистов: тревожное соперничество влюбленного в свою Дульцинею с подкрадывающимся к ней соперником/конкурентом ; возможен и другой вариант такого трио: два коллеги, соперничающие за близость к своему начальнику.
Иногда люди затевают довольно пустые споры о сравнительном богатстве разных языков. Пустые за отсутствием критерия. Вот количество синонимов могло бы, наверное, служить одним из критериев.
      С исчезновением соревнования потеряли бы всякий смысл эти 5 синонимов, увлекая за собой в небытие еще и массу связанных с ним слов, как то: зависть, престиж, статус, честь, гордость, достоинство, самоуважение, слава, почтение, восхваление, высмеивание,  зазнайство, заносчивость, уважение, почтение, лесть, оскорбление, подобострастие, стыд, позор, унижение, поношение, превозношение, самоуничижение, хвастовство, снобизм и т. д.
      Разберем, например, слово гордость. Это ощущение человека, победившего в соревновании с окружающими, с оттенком того, что тот готов дать отпор всякому, сомневающемуся в его успехе.
      А вот примеры слов, лишь частично потерявших бы свое значение с исчезновением соревнования: амбиция, агрессия, иерархия, ранг, звание, начальник, подчиненный, высший, низший, бедный, богатый, важность, величие, власть, восхищение, достижение, доминирование, клевета, критика, одобрение, осуждение, отвержение, превосходство,  пренебрежение, признание, успех, власть, богатство, знания, известность, популярность, и т. п.
      Частичная потеря смысла означает потерю социального значения слова, то есть социальной дистанции, которое оно подразумевает, но сохранение технического. Возьмём слово иерархия. В этом случае это слово потеряет компоненту приниженного положения подчинённого, но сохранит техническую. Вы сможете, например, подойти к руководителю вашей компании со словами: «Привет, босс! Как поживаешь? Все командуешь, суетишься, бедняга? Вишь даже похудел весь. Ты вот что, лучше выпиши-ка мне отпуск месяца на три.» Он ничуть не обиделся бы от такой вашей фамильярности и ответил бы: «Да я бы с радостью, дружок, от тебя все равно толку мало. Но не могу. Не положено по уставу.» Теперь социальная дистанция исчезла, но техническая сохранилась: приказ начальника нужно по-прежнему исполнять. Каждый начальник воспринимался бы теперь наравне со всеми сотрудниками просто как необходимый винтик сложной машины, но никаким особым почтением, престижем и внеслужебным влиянием он/этот винтик не пользовался бы.
Соревнование формирует нас и нашу культуру не только на уровне языка и понятий, но и на уровне нашей эстетики, на том, что мы почитаем прекрасным и что безобразным, но об этом позже.

                Соревновательное поле

      Подобно тому, как физически все мы находимся в гравитационном поле Земли, психически мы находимся в  социальном поле соревнования. Как из первого, так и из второго выйти не дано никому. Ну, разве что в психушку, но и там ведь натолкнёшься на личностей, одержимых манией величия…
      Да и как оттуда выйдешь? Чтоб выйти по-настоящему, нужно стереть в своем сознании все вышеперечисленные понятия. Немыслимо
      Выйти из соревнования нельзя, прежде всего потому, что соревнование – это очень мощный инстинкт. Самым мощным инстинктом считается инстинкт самосохранения. И все же порой инстинкт соревнования соперничает с ним. Например, дуэль: аристократы рискуют жизнью, защищая свою честь. Или вот война, идет мобилизация, можно уклониться, получишь несколько лет тюрьмы, это, конечно, позор, но зато спасешь жизнь. И все же почти никто не уклоняется, даже те, кто не согласен с целями войны.
      Или вот еще пример. Мало кто знает, что вершина Эвереста усеяна трупами альпинистов, не добравшихся до вершины или погибших на обратном пути. Группы шли вверх мимо умирающих людей, и никто не приходил на помощь. «На высоте более 8000 метров нельзя позволить себе роскошь морали. Выше 8000 метров ты полностью занят собой, и в таких экстремальных условиях у тебя нет лишних сил, чтобы помогать товарищу» (Александр Абрамов, Мастер Спорта СССР по альпинизму). Ибо люди шли на пределе человеческих сил, попытаться спасти кого-то означало погибнуть самому. Да и незачем. Ведь погибающие прекрасно знали, что рискуют жизнью лишь для того, чтоб доказать другим и самим себе, на что они способны, что они сильнее других. Ну и просчитались. Пеняйте на себя.
      Если уж на то пошло, то были попытки создать свою контра-культуру в противовес существующей материалистической культуре общества потребления, когда человек вынужден крутиться словно белка в колесе, чтоб обеспечить себе это самое потребление. Это были хиппи – молодежное движение 1950-1960$-х годов в США. Фактически они протестовали/пытались выйти из соревновательного общества, хотя сами не провозглашали и не осознавали этого.  Движение получило отголоски и в других странах. Но годы шли, молодежь взрослела, и когда им перевалило за 30, общество всосало их обратно в свое соревновательное поле.
      Мы - дети соревнования. Мы вспоены молоком этой бешеной коровки. Мы не можем иначе.
      Существуют тысячи практических пособий, как следует наилучшим способом маневрировать в этом поле, но самой популярной остается книга старого доброго Дейла Карнеги «Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей» от 1936 г. с его живыми, простыми и полезными советами. Вот полюбуйтесь: «Избегайте споров, подобно тому, как вы избегаете гремучих змей и землетрясений. В девяти случаях из десяти по окончании спора каждый из его участников становится убежден более твердо, чем когда-либо ранее, в своей абсолютной правоте.»  Думаю, каждый из нас не раз убеждался в справедливости этой заповеди. Но как же так получается, что нам, венцам творения, вооруженным нашим могущественным разумом никак не удается разрешить обычно несложные споры, где в большинстве случаев один прав, другой неправ, ибо оба правыми никак быть не могут? Почему так получается, Карнеги не объясняет: он практик, не теоретик. Теория же соревнования объяснить может: а потому так получается, что не в разуме тут дело, разум, как всегда, отступает перед инстинктами, в данном случае древним инстинктом, который шепчет: нельзя проиграть, нельзя отступать, нельзя быть последним, ибо это смерти подобно. (Почему-таки смерти подобно, увидим дальше.) Социологи практически никогда не упоминают Карнеги, а зря, потому что ведь его книга претерпела к 2010 году уже 58 переизданий, была продана в 40 миллионов экземпляров и переведена на 36 языков, или около того. Это значит, что миллионы людей видели мир глазами Карнеги. И что интересно, 95% его рекомендаций в этой книги – это указания как правильно лавировать/маневрировать в соревновательном поле, и ничего более мудреного там и нет.

                Месть истории

Теория соревнования под первоначальным наименованием «борьба всех против всех» была рождена Томасом Гоббсом, великим англичанином, в сочинении «Левиафан» 1651 г. публикации, и, едва из колыбели, была, скорее, встречена в штыки основной когортой знаменитых философов XVII-XVIII веков. Тактика была двоякой, замалчивание или же ослабление, то есть как бы вырвать жало из змеи, таковы были, например, гегелевские потуги, впрочем, мало кем замеченные. Месть судьбы: сейчас в ХХ-ХХI столетиях, имена этих знаменитостей появляются разве что в академических трудах, зато в живой литературе имя Гоббса повторяется снова и снова и не исчезнет никогда. Истина все же умеет мстить.
      В XIX и ХХ столетиях к травле Гоббса присоединились еще и социалисты, ибо если Гоббс прав, то социалисты не правы. Но на практике социализм нереализуем и по гораздо более прозаической причине, о ней почему-то не говорят, хотя она очевидна. Опыт России доказал это. Ведь вот нынешние социалисты делают большие невинные глаза и говорят: российский социализм/эксперимент не удался, потому что был Сталин, НКВД и т.п., мы же пойдем другим путем. Но нет другого пути. Как выяснилось на практике, причина тому – невероятная эффективность мелкого предпринимателя (по крайней мере в сравнении с государственным сектором). Сперва НЭП, а потом в послевоенные 1960-1990 годы появление мелких подпольных предпринимателей, «цеховиков», показали, что медлительная неповоротливая государственная экономика просто не в состоянии конкурировать/соревноваться с динамичным подпольным, предпринимателем, который быстро реагирует на появившийся спрос хотя бы в производстве товаров широкого потребления, и за счет этого быстро богатеет. И что тут коммунистам прикажете делать: допускать цеховикам плодиться, создавая класс богатых? Тогда какой же это социализм? Запрещать их, тогда какая же это свобода?
      Если смотреть в историческом плане, то социалистическая идея была слишком соблазнительна для простого, да и непростого народа, кто-то неизбежно должен был рано или поздно пойти по этому пути. Так вот Россия закрыла, можно с сказать, своим телом этот путь. Значит, это было недаром. Видно, России выпала невеселая судьба на своих ошибках учить уму-разуму весь мир.

                Практические применения теории соревнования

      Теория соревнования ведет к огромному количеству практических выводов. Главный из них уже упоминался, это парадокс Истерлина, то есть бессмысленность так называемого общего «повышения уровня жизни». Уровень потребления, достигнутый в индустриальном обществе, приближается к оптимальному, дальнейшее его повышение ведет к бессмысленной растрате человеческих сил и природных ресурсов планеты, которые, между прочим, ограничены. Дальнейшее повышение благосостояния человека будет вестись не в количественном, а в качественном плане, то есть в плане технических новшеств, это то, что мы наблюдали только что: за поразительно короткий срок появились компьютеры, интернет, сотовая телефония, геолокализация. И этот процесс, несомненно, будет продолжаться с ускорением.
      Тем самым «порог бедности», «борьба с бедностью» — это совершенно бессмысленная затея. Бедными именуются проигравшие в экономическом соревновании, но это неизбежное зло соревнования. Единственная альтернатива тому, как показала практика, сделать всех одинаково бедными, что еще хуже.
      Огромную роль играет соревнование в формировании нашего представления о прекрасном. Правда, не обо всем прекрасном, о его части. Победителю в соревновании надо придумать награду, причем она должна быть чем-то редким, иначе не тот эффект. Например, золото. На взгляд золото не отличишь от хорошо начищенной латуни, но последняя не катит, слишком доступна. Тут уже мы видим, что прекрасное – это нечто символическое, условное: сам глаз в данном случае не может отделить его от банального, нужен глаз плюс знание. Тот же предмет кажется человеку то прекрасным, то обыденным в зависимости от того, что человеку сказали про его состав. То же самое с жемчугом, он очень легко подделывается. Между прочим, туземцы в Меланезии находили жемчужины в ракушках, которые они добывали для пищи, и не видя в них никакой ценности, бросали играть детям, ибо для туземцев жемчуг никакой редкостью не являлся. Ценились же у них ожерелья из раковин, причем каждое ожерелье обладало своей историей, то есть перечнем знаменитых вождей, в собственности которых оно побывало. На взгляд же европейца-этногрофа эти потертые, засаленные раковины годны были лишь либо в музей, либо в мусор. То же самое с модой – чистым феноменом соревнования: сегодняшняя мода прекрасна, зато вчерашняя отвратительна. Чистая условность – мы договариваемся что-то считать прекрасным, а что-то отвратительным. А прекрасное ассоциируется с успехом в соревновании, с богатством, с высшими сферами.
      Самый грандиозный феномен соревнования – это, конечно, экономический рынок. Одновременно рынок, если, конечно, он идеальный, то есть свободный ото всякого политического вмешательства – это, если вдуматься, самая настоящая, действительно нужная народу демократия. Ведь цены и зарплаты на рынке – это суть сумма всех человеческих воль, участвующих в этом рынке, результат своеобразного голосования. Причем каждый участник предельно компетентен в своих решениях: никто, кроме него не может за него компетентно определить стоит ли ему устраиваться на ту или иную работу за ту или иную зарплату, или же стоит ли ему покупать тот или иной товар или развлечение за ту или иную цену. Политическая же демократия, это нечто противоположное - здесь мы все абсолютно некомпетентны. Фактически мы голосуем за наши мечты, за наши иллюзии, на основании сомнительных теорий, по поводу которых лучшие научные умы спорят, ссорятся и обливают друг друга грязью. Мы вручаем наше будущее людям, которых мы не знаем лично, зато твердо уверены (если у нас достаточно извилин в голове), что их тяжкий успешный путь наверх был обеспечен таким количеством обманов, предательств и подстав в отношении своих конкурентов (не говоря уж о своих избирателях), какому не удается совершить на своем жизненном пути никому из простых смертных. Вообще я думаю, что в будущем вопрос политической демократии требует серьезной доработки.
Одним из таких «научных умов» был Маркс, который прослыл «великим экономистом», при том что ухитрился описывать капитализм, забыв о рынке. Так обдурить человечество – просто уму непостижимо. Ибо «капитализм» — это лишь позорная кличка, придуманная левыми. Тем самым при слове капиталист у нормального рабочего тянутся руки схватиться за булыжник. Правильное название — «рыночная экономика», так как именно рынок порождает капиталиста, а не капиталист рынок. А состязательная натура человека так превосходно вписывается в состязательную натуру рынка, что этот союз человека и рынка, то бишь капитализм, оказывается непобедимым на предмет всяческих на него наскоков.
      Кстати, идеальный рынок исключает возможность эксплуатации человека человеком именно потому, что установленные рынком зарплаты оптимальны. Если вы уверены в противоположном, то почему бы вам отказать себе в удовольствии эксплуатнуть кого-нибудь? Допустим вам нужно отремонтировать свою квартиру, и вы считаете себя достаточно компетентным в этом деле и решаете организовать ремонт сами. Вы начинаете набирать рабочих, и тут вас ожидает первое разочарование: рабочие не желают эксплуатироваться. Они знают свою рыночную цену, ее и вам назначают. Не вы, а они сами (точнее рынок) определяют свою зарплату. Почему вы считаете, что то, что не удалось вам, удастся капиталисту? Нет к тому никаких оснований.

                Эпилог
      Добросердечные философы замалчивали факт соревнования, ибо слишком мрачна была для человечества перспектива соревнования без конца и без края. Только нынче мы увидели какой-то проблеск света в конце туннеля. И это наша технологическая мощь.
      Старый мошенник Маркс был прав лишь в одном, но очень важном: это его так называемый исторический материализм. Очень мощное, может быть, самое мощное орудие социологического анализа, найденное до сих пор. Правда, остается открытым вопрос, гениальным или банальным является это открытие. Ведь очевидно, что разные факторы социума должны быть согласованы друг с другом. Как совершенно справедливо утверждал Энгельс в своей надгробной речи над могилой Маркса, человек может обойтись без многого, но он не может обойтись без пищи. Стало быть, фактор добывания пищи, экономический, материальный фактор, всегда будет присутствовать во всяком социуме и именно к нему будут подгоняться все остальные факторы. Что и есть истмат. Очень странно, что правые западные социологи весьма холодно относятся к истмату, боятся, что ли, что их заподозрят в марксизме и тем отстранят от кормушки? Основным их аргументом является то, что очень часто социальная надстройка не соответствует экономическому базису. У марксистов на этот счет есть готовый и совершенно справедливый ответ: общественное сознание почти всегда отстает от общественного бытия, то есть надстройка отстает от базиса.
      Действительно, самым грандиозным подтверждением этого тезиса является история с войнами. Можно, наверно, утверждать, что первыми лишними войнами, во всяком случае в индустриальном мире, были наполеоновские войны. В самом деле, в старину войны были неизбежны и были самым достойным занятием. Согласно закону Мальтуса, перенаселение и, стало быть, голод были неизбежны. Значит нация, чтобы выжить, должна была вести войны, чтоб либо прихватить землицы для своего растущего населения, либо, по крайней мере, сбросить на войне излишек своего населения. Тем самым выживал сильнейший, что тоже хорошо, ибо способствовало прогрессу: в конечном итоге выживала наиболее хорошо организованная, наиболее прогрессивная нация. Но как раз к моменту его провозглашения, к концу XVIII столетия, закон Мальтуса перестал действовать: в Англии начиналась индустриальная революция, которая могла поглотить сколько угодно излишней рабочей силы, производительность сельского хозяйства росла, а во Франции в XIX веке стала падать рождаемость. До народного сознания этот новое обстоятельство, однако не дошло, нужно было, чтоб прошло еще множество разных войн, прокатились две грандиозные мировые войны, чтоб, наконец, в 1945 году в уставе ООН войны были отменены, а с другой стороны, если вчитаться внимательно, то вроде бы и не отменены… Вот такие дела.
      Вернемся к нашим баранам. Итак, согласно истмату, чтоб изменить мир, нужно сперва изменить орудия производства. По Марксу, орудия производства – это прежде всего машины. А человек? Он ведь тоже орудие производства: огород можно вскопать трактором, а можно и мускульной силой человека. Ну человека Маркс в этом вопросе не учитывал, потому что менять человека физически в его фантазии не входило. А в наши входит. Это значит, что благодаря истмату и нашей немыслимой в марксовы времена технологии мы имеем для наших фантазий вполне солидное научное обоснование.
      Когда-то, уже давно, я с опаской изложил моему приятелю мои соображения о возможностях химическом управлении психикой и получил, как и следовало ожидать, категорический отпор: «Я не хочу быть автоматом!». Я несколько растерялся, ведь я тоже не хочу стать автоматом. Но, поразмыслив, сообразил – мы же и так уже автоматы, в том смысле, что не можем вполне владеть своим телом. Вот иллюстрации.
      Ведем машину по автостраде час, другой, ситуация однообразная, машина слегка укачивает, спокойно как в колыбели, автоматика в мозгу шепчет: все спокойно, отдохни. Ну и засыпаем, проснутся можем уже в раю, или в аду, как кому повезет. Мы действительно отлично настроенные природой автоматы, но только не для той жизни, в которой мы живем.
      Мы знаем, что перед экзаменами нам надо сидеть и зубрить. Но природа уже включила свой автомат: никогда не сиди на месте и не занимайся одним и тем же слишком долго – ты можешь пропустить что-то важное, интересное, что таится там за углом, что может выручить тебя в момент голода или опасности, короче, шевелись, исследуй, пробуй.
      Или вот вечеринка, надо расслабиться, веселиться. Что-то не получается. Тогда пьем спиртное (тоже, между прочим, химическое воздействие на психику), помогает, но не всегда.
      Рак, нестерпимая боль, хорошо бы выключить ее, хоть на время, ведь все равно ничего сделать невозможно. Не можем, опять же ищем химию, морфий.
      Нам надо спать ночью, и мы когда-то прекрасно спали после тяжелого физического труда, на что и был настроен природой организм наших предков. Но вот теперь физический труд исчез, а настройка осталась прежней, и мы теперь страдаем бессонницей глотаем снотворные, и все потому, что наши природные настройки не соответствуют нашей нынешней жизни.
      Сахар ведет к ожирению и вообще вреден для здоровья? Обманываем природу – употребляем сахарин.
      Мы всегда пользовались химией. И чего это люди лезут на стенку при упоминании химической регулировки, начитались паршивых романов что ли?
      Для нас проблема в том, что природа, не доверяла разуму животного и правильно делала, поэтому некоторые жизненно важные функции тела она вывела из-под контроля разума и поставила на автоматическое управление. Но наш разум вырос далеко за пределы разума животных, мы можем доверить самим себе управление нашим телом, перейти на ручное управление, так сказать, может быть, под наблюдением врачей для начала. Это надо сделать и, возможно, эти и будет сделано в первую очередь.
      Насчет химии, которую мы потребляем, ну она помогает, и она не особенно опасна, но все же она чужда организму и поэтому нарушает его собственную тонкую настройку, что в конечном итоге вредит организму. На самом деле в организме существует собственная натуральная химия для всех этих настроек и регулировок, всякие там дофамины и прочее, нужно поставить потоки этих веществ в мозгу под контроль разума. Всего и делов. Научиться ими управлять усилием воли или иными безвредными способами. Сейчас в мире расходуются гигантские средства на то, чтоб понять работу мозга, безумно сложную. Но и люди выдумывают безумно сложные аппараты для исследования. Так что так или иначе, рано или поздно, но эта задача будет решена.
      Наверно, когда-то мы научимся управлять снами, сможем изготовлять себе самые прекрасные счастливые сны. Тогда ночь, пустое время суток, превратиться в самое замечательное, самое счастливое время. Мы сможем сделать это и многое другое, потому что возможностям нашего научно-технического прогресса нет предела. Мы сможем сделать все, что захотим (почти).
      И я верую, что там, в отдаленном будущем, нас ожидает безмерное бесконечное счастье.