Солнечный берег Глава 14

         Приёмная М.И. Калинина находилась в «козырнейшем» здании на углу Воздвиженки и Моховой, что напротив Манежа, а за ним, чуть поодаль, Троицкой башни Кремля, то есть в самом центре Москвы. При таком расположении здание это естественно имело славную историю по смене собственников и использовалось в основном в качестве ресторанно-гостиничного комплекса, до тех пор, пока в нём не обосновался Михаил Иванович. К слову сказать, оно и в настоящее время работает как Приёмная высших органов власти, включая Президента, или, уж если совсем по рангу, то сначала Президента, а после высших органов, где по накатанной по-прежнему принимают разного рода обращения. От самого Калинина осталась замечательная монументальная вывеска ручной работы из цельного куска мрамора вишнёвого цвета, с барельефом в виде профиля «всесоюзного старосты», подписью и под ней «осьмушкой» от лаврового венка. Но это сейчас, а в те лихие времена сюда массово шли ходоки со своими проблемами, до пятисот человек ежедневно, не считая почтовых просьб. Людей с жалобами сортировали по сложности обращения, пропуская строго по очереди через секретарей-волонтёров, и можно смело сказать, что Приёмная Михаила Ивановича представляла собой длинный коридор с добровольцами помощниками, и кабинетами, куда после сортировки направляли ходоков. К нему самому на рассмотрение попадали исключительно сложные случаи, когда секретари не понимали с какой стороны подступиться к делу просителя и в какую сторону его «огребать», что и случилось с моей Анной.
 
***

        «Видавшая виды» тяжёлая дверь не успевала закрываться, удивляя посетителей, каким образом она ещё держится от наплыва желающих попасть внутрь и соответствующего наплыва выйти наружу. Оказавшись в коридоре, в числе многих прочих, Анна остановилась в недоумении, поражаясь количеству таких же, как и она, нуждающихся в понимании людей, и теряясь по незнанию к кому обратиться. Проехав через всю страну и ни на секунду, не усомнившись в правоте своего поступка, она сохранила уверенность в благополучном разрешении, ошибочного, как ей казалось, дела, больше похожего на недоразумение или слишком рьяное, с точки зрения здравого смысла, исполнения «буквы закона». Откуда и какими ветрами ей нанесло эту уверенность Анна объяснить не могла и вопрос, каким способом она попадёт к товарищу Калинину, волновал её меньше всего, неким внутренним чутьём она предощущала, что, несмотря на сиюминутное волнение перед последним рывком на финише, встреча обязательно состоится. Интуиция её не подвела, секретарь, которому она отдала документы, отстояв большую очередь из обиженных и страждущих справедливости, внимательно просмотрел бумаги, озадаченно взглянул на Анну и на её округлившейся живот, после чего слегка склонил голову набок, поджал в задумчивости губы и, видимо смекнув, что самому разрешить это нестандартное обращение никак не получиться, попросил «обождать». Присев на стул, моя бабушка наконец-то смогла осмотреться, отмечая в очередной раз оживлённость столичного места и его особую «нужность», не допуская и толики сомнения в том, что вся эта суета и важность, есть результат чьей-то чиновничьей глупости и местечковой узколобости, и уж тем, более не допуская системную паранойю.
- Издалёка? – спросил её мужчина средних лет с налётом сельского жителя из глубинки, – спросил из желания скоротать время за праздным разговором и успокоиться мыслью, что случаи из жизни бывают значительнее хуже и безысходнее чем у него.
- Да, - коротко ответила Анна, не удовлетворив его любопытство и не считая нужным терять сосредоточенность перед самым важным поступком в своей жизни. Не для того она столько думала и столько переживала в дороге, чтобы сейчас ослабеть от пустых пересудов. Безучастно улыбнувшись в ответ, Анна перевела взгляд в глубь коридора в направлении ушедшего секретаря и, машинально положив руку на живот, дала ясно понять, что не готова к душевным посиделкам.
«Издалёка», подумал мужчина, немного обидевшись на недостаток внимания, но тут же с пониманием кивнул в ответ, утешившись тем, что в отличии от женщины, отвечает «слава богу» только за себя.
Секретарь вернулся довольно скоро, ловко подхватил Анну под руку и со славами «идёмте, идёмте, я договорился» повёл её в середину коридора, затем по лестнице куда-то наверх и, попав снова в коридор, распахнул перед ней высокую дверь, вдруг очутившись ещё в одной приёмной с сидящей за столом женщиной, похожей на строгую учительницу, и рядом с ней ещё одной высокой дверью с надписью М.И. Калинин с указанием должности. Анна не упускала ни одной мелочи, автоматически, словно калёным железом, отпечатывая их в своём подсознании, что позволит ей спустя годы, как теперь принято говорить «пошагово», вспоминать столь знаменательное событие при желании и при его отсутствии.
- Я поняла, - сразу откликнулась «учительница», увидев вошедших, – минуточку, только доложу, – и скрывшись за дверью, тотчас вышла, пригласив мою бабушку в кабинет, - чемодан и сумку оставьте, никуда они не денутся – улыбнулась она, глядя на Анну.
И здесь я должна обязательно упомянуть о багаже, а именно о чемодане, который нам с вами не интересен, обычный чемодан, правда новый, купленный с рук с учётом судьбоносного повода, и сумке, действительно требующей особого внимания, «ибо» она представляла собой довольно крупный саквояж, наполненный деньгами, «наличными, господа, наличными». Почему сей момент является наиважнейшим в моём повествовании, который я никак не могу упустить, да потому что деньги эти несли в себе кармический смысл происходящего, наполняя им всю прошлую, настоящую и последующую жизнь моих предков. И на вопрос, «неужели взял», заданный мной поверьте ни один раз, в ответ я всегда получала едва уловимый утвердительный кивок. Могу ли я сомневаться в искренности бабушки, да конечно могу, но не хочу, «царство им всем небесное», хотя кто ж его знает, возможно они, деньги эти, и правда кому-то помогли, сиротам, к примеру, или обездоленным членам партии.
- Сумку я с собой возьму, - с украинской «упёртостью» в характере сказала Анна, вцепившись в саквояж.
- Ну, как хотите, - ответила ей секретарь, пожимая в недоумении плечами и распахивая дверь в кабинет Калинина.

        Михаил Иванович встал из-за стола, увидев беременную женщину и, пожав в приветствии руку, указал на кресло, присев рядом, что несомненно характеризовало его с положительной стороны, как человека воспитанного, несмотря на крестьянское происхождение, да простят меня читатели, и сохранившего уважительное отношение к женщине вообще и к беременной в частности. Какое-то время они с любопытством рассматривали друг друга, и Анна с удовольствием отметила совпадение описания товарища Калинина, вычитанное ею из газет и прочих источников, с фактическим, «если можно так сказать» его выражением, при этом о чём думал сам Михаил Иванович мне естественно неизвестно. Опустив взгляд на сумку, которую женщина, испытывая явное неудобство, продолжала держать в руках, «всесоюзный староста» спросил и это было первое чем он поинтересовался, при прочих равных вариантах, не будем исключать из соображения безопасности, осторожность всегда была его «коньком».
- Что в сумке? –
- Деньги, -
- Деньги? – удивился Калинин или сделал вид, что удивился, привыкнув за годы приёма ко многим чудачествам просителей, - А ну покажи, -  Анна послушно открыла сумку.
- Откуда столько? –
- Дом продала, корову, спасибо Сидоркину, помог, забрал подешёвке, … так времени не оставили, сказали в течении двух дней съехать, – докладывала Анна, почувствовав вдруг внезапную лёгкость от умения Михаила Ивановича слушать. Всё шло именно так, как советовал ей Филипп и как она сама себе представляла, Калинин действительно был прост в общении, смотрел из-под очков с насмешливой приветливостью, выказывая всем своим видом полное взаимопонимание и желание помочь.
- И кто такой этот Сидоркин? – поинтересовался он со странной подозрительностью в голосе, словно хорошо того знал и нарочито делал вид, по известной только ему одному причине, что незнаком.
- Милиционер наш, товарищ Филиппа, – обескуражено ответила Анна, не предполагая по наивности что последует за этим вопросом.
- Товарищ или друг? – уточнил Михаил Иванович.
- Друг, - поправилась Анна, по-прежнему не догадываясь о причине настойчивости.
- А Филипп кто? –
- Так муж мой, – удивилась она очевидному, окончательно сбитая с толку.
- А, ну да, ну да, - улыбнулся Калинин с досадой тряхнув головой, – а деньги зачем привезла? -
- Думала помогут, выпустят невинную душу, - прошептала моя бабушка, впервые осознав, что поступок её можно неправильно истолковать или напротив правильно, если опираться всё на туже «букву закона».
- Это называется взятка, - подчеркнул Михаил Иванович со строгостью в голосе, после чего резко встал и бросил быстрый взгляд на плотно прикрытую дверь.
- Так не знает никто, я только вам призналась, - глаза Анны слегка увлажнились от неожиданно зашевелившегося нехорошего предчувствия шаткости собственного положения. На что Калинин «как бы» в размышлении на неё посмотрел и, подойдя к столу, начал перебирать листы, часть которых Анне была хорошо известна, она передала их накануне помощнику секретаря, организовавшему встречу. Время молчания затянулось, повиснув в воздухе кабинета гробовой тишиной. И пока моя бабушка в растерянности соображала, что теперь делать и чем ей может грозить крамольная идея с «наличными», раздался телефонный звонок, прозвучавший неожиданно громко и оттого отчасти угрожающе. Михаил Иванович снял трубку и, видимо соглашаясь с собеседником, периодически в такт закивал головой, после чего положил её и взглянул на Анну, но теперь уже с колючей усталостью в глазах, лишающей каких-либо иллюзий на его счёт.
- Значит так, - он сделала короткую паузу прежде чем вынести решение – Сидоркин написал донос на Филиппа, - в этом месте Калинин вздохнул, видимо вспомнив аналогичный случай из собственной жизни, - зачем твой муж рассказал ему об эмиграции, ума не приложу, жили бы себе спокойно, так нет же, «свербило» в одном месте и главное, за язык никто не тянул, - и вдруг, повысив голос, он бросил Анне прямо в лицо, – нельзя быть настолько доверчивыми, нельзя доверять людям, как дети малые ей богу, - и тотчас снисходительно уточнил – поняла? – и та испуганно моргнула в ответ, схлестнувшись с «беспределом» человеческой гнусности, – сегодня друг, завтра враг, из зависти пакостят, – Михаил Иванович снова вздохнул и уже тише продолжил, – заниматься вами я не буду, устал в дерьме копаться, советую к Крупской обратиться, прямо сейчас, возможно она возьмётся, сердобольная, я ей позвоню, попрошу выслушать, адрес у секретаря спроси, - и видя, что Анна продолжает сидеть, недовольно произнёс, - я всё сказал, можешь идти, свободна, -

        Анна встала и не проронив ни слова вышла из кабинета. Благодарность вместе с саквояжем напрочь вылетели из её головы, полученные сведения о Сидоркине, скажем так «повергли её в шок», от чего благодушная картинка вызволения Филиппа одномоментно превратилась в ускользающий призрак. Нахлынувшее отчаяние взяло верх над остальными чувствами, делая их абсолютно ничтожными. Стоя в полном смятении в центре приёмной она никак не могла заставить себя собраться с мыслями и со словами, «всё будет хорошо, к Крупской значит к Крупской, да хоть к чёрту на рога», действовать дальше по совету Калинина. Надломленность в ней не была связана с масштабом подлости вообще, что нам рядовым гражданам, живущим «здесь и сейчас» и так понятно, а зависела от личной сопричастности, прямого столкновения с человеком вхожим в семью, способным после «содеянного» спокойно спать, с аппетитом есть, ровно дышать, цинично пользуясь «благами», приобретёнными «за даром» скорее всего не в первые, и не страдать «упущенной» нравственностью по ходу жизненных перипетий. Анна скользнула рассеянным взглядом по комнате и остановилась на секретаре, чувствуя пристальный интерес с её стороны. Она увидела выражение искреннего участия на лице, что явилось, в свете вскрывшихся обстоятельств, полной неожиданностью. Возможно от этого или и от этого в том числе, но в душе Анны случилась желанная перемена, к ней вернулась прежняя уверенность, ну или почти вернулась, не будем заострять наше обывательское внимание на мелочах.
- Вы присядьте, - услышала Анна в свой адрес и тотчас села, удивившись почему не сделала этого раньше.
- Скоро «оказию» повезут в Наркомпрос, я вас к ней пристрою, - секретарь улыбнулась с лёгкой иронией, наблюдая за Анной, - первый раз в Москве? – спросила она с пониманием.
- Да, - ответила Анна – первый, – теряясь, что ещё можно добавить к сказанному, – с поезда и сюда, – поправила она себя.
- А, … вы главное не переживайте заранее, расскажите Надежде Константиновне всё, как есть, и нажимайте в основном на любовь, - и глядя Анне прямо в глаза рассмеялась - вы ведь любите мужа? –
- Люблю, - кивнула в ответ Анна, розовея от смущения, – иначе бы не приехала в такую даль -
- Отлично, про это и говорите, у нас в Москве с любовью трудно, некогда любить, все строят будущее для страны, жалостливая Крупская вас услышит, – лихо подытожила смеющаяся секретарь, похожая на учительницу, и Анна вдруг с удивлением обнаружила, что перед ней обычная миловидная девушка, возможно из тех же волонтёров, что и многие прочие, снующие по коридорам.
- Значит в Наркомпрос? – улыбнулась она в ответ, пытаясь вникнуть в набор случайных, как ей казалось, ни о чём не говорящих букв.
- Да, в Народный комиссариат просвещения, – следом за ней повторила девушка – Крупская работает там заместителем председателя –
- Спасибо, – поблагодарила Анна, положительно воспринимая заботу и возможность не бегать по улицам с багажом и тотчас вспомнила о сумке, случайно забытой у Калинина. Её сомнение, что делать и правильно ли будет о сумке спросить, развеял хорошо знакомый голос, раздавшийся по внутренней связи в это самое время.
- Зайдите, – сказал Михаил Иванович секретарю – посетительница оставила у меня свой саквояж, надо вернуть, -
Девушка подала Анне знак рукой, говорящий только об одном, ждите, и скрылась за дверью.
        Когда сумка вновь оказалась у «моей бабушки», то вес её, скажем так, был значительно облегчен. Самое интересное, что это не вызвало у неё никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных, она отнеслась к этому факту с молчаливым смирением, изначально предполагая нечто подобное, и позже, с «заслуженным» уходом государственных умов на покой в направлении некрополя у Кремлёвской стены, участвующих прямо или косвенно в освобождении Филиппа, она не обмолвилась ни словом осуждения в их сторону, в отличии от нас ныне живущих.

***

        Крупская встретила её радушно, скорее всего это было связано со звонком и просьбой Михаила Ивановича или, что более вероятно, с довольно редкой историей любви, которую она с чисто мещанским любопытством рассчитывала услышать от Анны. «И то и другое не доказуемо», известная пророческая фраза служителя церкви о присутствии бога в нашей жизни, сказанная им на балтийском побережье при покупке угнанного автомобиля, следовательно, логично будет допустить оба варианта одновременно, и звонок, и любопытство.

        Навстречу Анне вышла пожилая полная некрасивая женщина, имеющая на лице явные признаки нездоровья, но несмотря на это сохранившая улыбчивость и душевную предрасположенность к общению, что несомненно повлияет на «сердобольно» доверительный характер будущего разговора. Глядя на неё можно было отметить и тотчас удивиться сохранившейся неизлечимой тяге к политически-образовательному делу, не убиваемой возрастом, и полному отсутствию интереса к личному благополучию, включая времяпровождение и неряшливый вид. Лично у меня нет предосудительного отношения к супруге Владимира Ильича, настолько далека она от меня во времени, разве что недоумение по вполне резонным причинам, а именно, каким таким невероятным образом можно стать доктором педагогических наук, имея пять классов гимназии, пусть и элитной, за что отдельное уважение отцу Надежды Константиновны, в которой девочка не проявила особого стремления к знаниям, средненько училась честно сказать, и Бестужевские курсы, с которых сбежала спустя месяц после зачисления в пользу увлечения марксизмом, и всё, представляете, диплом гувернантки не более того. Подобный фокус-мокус в нынешнее время точно не «прокатил» бы, согласитесь. Не берусь судить и о профессионализме «упомянутого персонажа», но вполне допускаю в силу его неграмотности и отсутствию образования постоянные перегибы, метания, сегодня одно завтра другое, популизм и демагогию в масштабах страны, о чём моя бабушка естественно не имела ни малейшего представления. Как, впрочем, и о том, что спустя два года после разговора, Крупской не станет, она умрёт при невыясненных «отягчающих» обстоятельствах, поев присланный товарищем Сталиным ядовитый тортик на своём юбилейном семидесятилетии, не выясненных кстати до сегодняшнего времени. Мотив у Иосифа Виссарионовича несомненно был. После ухода мужа, нашего с вами вождя, (согласно википедии вождь - это предводитель племени, руководитель, идейный наставник и вдохновитель), ничего более, не путать с кумиром и «культом личности», Надежда Константиновна будет нестерпимым образом его раздражать, бесить неуёмной активностью и своим присутствием долбить напоминанием о существовании в российском государственном устройстве не менее значительной личности чем он. Хотя согласитесь довольно странно, тортик ела не только Крупская и обошлось, кроме неё никто не умер, что наводит на мысль об элементарном перитоните, и не морочьте нам голову уважаемые господа историки. Не станет товарищ Сталин размениваться на отравление неугодной ему женщины, эдак каждый, глядя на него, начнёт сводить счёты с противником, подсыпая и подливая всякую гадость в суп, компот и мало ли куда ещё подскажет ему больное воображение. Нет, нет, не верю, однако, если рассуждать «логически», отталкиваясь от политических настроений того времени, то годом больше, годом меньше прожила бы больная старуха, кому это могло быть важно при набирающих силу масштабных репрессиях, страна легко проглотила бы пропажу. Не знала Анна и того, что в следующем тридцать восьмом году Надежда Константиновна всё-таки уйдёт из Наркомпросса и, что чистая случайность, невероятное стечение обстоятельств, как, впрочем, и само пребывание в Москве, позволят ей попасть на приём к двум известным политикам в один день и донести до них убедительным языком любящей женщины абсурдность обвинения настолько хорошо и правильно, что результатом общения будет возвращение Филиппа домой через месяц, ну или почти через месяц, не имеет значения по сути. Случись арест годом позже и всё, «уважаемые господа заседатели», отсидел бы мой дед от звонка до звонка в лучшем случае, а в худшем, погиб, и при таком раскладе мои родители точно бы не встретились и на вопрос маленькой девочки «а что было бы, если бы меня не было», можно смело бы ей ответить, «а ничего бы и не было». Филипп же, вернувшись домой, всю войну прослужил на военизированной дальневосточной железной дороге и, к слову сказать, положил в ящик служебного стола ни один и не два доноса, а энное их количество, не давая им ходу в силу собственного опыта и понимания трагических последствий кляуз. В дальнейшем он был реабилитирован, при жизни замечу, и награждён орденом Ленина за заслуги перед отечеством, что для меня ныне живущей, удивительно, в хорошем смысле этого слова.

                (продолжение следует)