Спальный вагон

 —1—

   Маленький, элегантный Рабби Йоханан благоразумно сел в поезд во Владивостоке. Поезда надежны, самолеты же низвергаются с неба без всякого предупреждения. Утомленный дорогой путник ехал из далекой Маньчжурии в город Вильнюс. В аптекарском саквояже его лежали шерстяные носки, вареная курица в фольге, Тора и две кошерные ватрушки. Выглядел служитель культа под стать своей профессии: черный лапсердак, котелок, из-под которого торчали завитые пейсы, борода. Первые два дня пути рабби отсыпался.

   В канун Нового года поезд намертво застрял на сортировочной станции. Уши словно заложило, вагон, скрипевший всю дорогу точно Ноев ковчег, погрузился в тишину. По неизвестной причине отключили электричество. Рабби вышел из купе, глянул в окно. Валил густой снег, свет фонарей едва пробивался сквозь метель. Виднелись расходящиеся веером пути, забор с колючей проволокой наверху, пустые вагоны на путях. Пахло, как обычно, дымком и хлоркой из туалета.

    Из дальнего купе выбежала крепкого сложения девица. Из одежды на ней остались только ботинки на платформе, кружевные трусики и красный синтетический парик. Она с топотом пронеслась по проходу и натолкнулась в темноте на рабби.

— Здрасте! — язык у девушки заплетался. — А вы кто? — удивленно спросила она.
— Рабби Йоханан.
— Рабби? А-а, понятно… еврейский батюшка? Эту, как его, каббалу изучаете?
— В некотором роде, — смутился рабби, он говорил без акцента, но картавил.
— А меня Глашей зовут, — сказала девушка. — А вы не знаете, когда конец света наступит? — вдруг спросила она.
— Судя по всему, скоро, — пошутил рабби.
— Покурить успею! — с диким хохотом девица унеслась в тамбур.

   Рабби остался один и задумался. Действительно, под призмой учения каббалы конца света следовало ожидать когда угодно, особенно в этих широтах… К тяготам пути он привык, но перспектива простоять весь Новый год в степи ему не улыбалась.

—2—

   За окном, рядом с вагоном, разговаривали два железнодорожника. Рабби стало любопытно, и он приоткрыл верхнюю створку окна.

— Ефимыч, давай, братец, трезвей уже, или, при всем моем уважении, я тебе сейчас рыло снегом натру! — возмущался человек с фигурой штангиста-тяжеловеса.
— Погоди, Колдыбакин, дай соображу, — бормотал дед, похожий на карикатурного дворника из мультика. — Сегодня, еж манож, Новый год, святой для сердца праздник.
— Ефимыч, брат, тебе ж пить нельзя, ты зашился.
— Да я так, чуть-чуть, с хлебцем. Ребята со склада принесли. Хороший, я те доложу, коньяк, из Дагестана, главное — недорогой…
— Паленка это. Развезёт тебя. Слушай, я тебя как брата прошу, вспомни, какие вагоны нам велели к московскому составу подцепить.
— Я все прекрасно помню, — мямлил Ефимыч. — Начальство велело так… Как оно велело? — спросил он вдруг, глядя куда-то в небо.
— Ну? — нервничал Колдыбакин.
— Оно сказало…. Сколько тебе повторять? Ты что, тупой, Колдыбакин? Вагоны серии шесть — ноль пять или шесть — ноль три… надо подцепить к московскому… А которые заканчиваются на писят…
— Ефимыч, сука, они все серии шесть — ноль пять! Понимаешь, дебил, все? — Колдыбакин сплюнул в снег. — С какого пути прицеплять, с шестого или с четвертого? Ты смотри, я ведь прицеплю как бог на душу положит.
— Ясный пень, с четвертого, — улыбнулся и Ефимыч и добавил: — или с шестого.

   Рабби надоело слушать эту галиматью и он закрыл окно.

—3—

    В купе на другом конце вагона три женщины праздновали Новый год. Самая младшая из них, девица в красном парике, была известна под ником Ахинея. Миллионы подписчиков ежедневно просматривали ее задорные и глумливые ролики. Спутница Ахинеи носила имя Зульфия Кныш, когда-то в молодости она выступала на эстраде, а ныне превратилась в продюсера. Представители московской богемы называли ее Няша Зу, а иногда дразнили обидной кличкой Бронтозавр. Эта полная дама страдала от духоты в суконном костюме, расшитом под хохлому и отороченном соболями.

    Третьей пассажиркой купе была актриса Германика. Природа одарила эту женщину опасной красотой. Раскосые, серые с поволокой глаза, но тип лица не восточный, а скорее отдающий какой-то северной экзотикой. Бедняжку с юных лет преследовали влюблённые олигархи. Добивались если не сердца, то тела, изгибы которого сводили их с ума. Бросали к ее ногам активы и репутации.

    О богатстве Германики ходили легенды. Санкции на банки заставили актрису приобрести пустующий стадион, где хранились вакуумные упаковки с наличностью. Как ее занесло в этот поезд — уму непостижимо. Вероятно, частным самолетам тоже не хватало запчастей.

    Все три женщины возвращались с дальневосточного форума по инновациям, обязательного для представителей элиты.

    На столике в купе стоял букет увядших роз, а под ним пряталась искусственная розовая елочка с эльфами, повисшими в петлях на ветках. Последнюю принес молодой и кудрявый проводник, распустивший слюни при виде Германики. Естественно, на полу выстроилась батарея полупустых бутылок из-под чего-то марочного и импортного. Приближалась полночь. Света так и не дали.

— За страну, девочки! — подняла рюмку Германика.
— Да, за страну и за инновации! — поддержала Няша Зу, распухшие после операции, вытянутые в трубочку губы, придавали ее голосу комическое звучание. — Как весело и радостно стало жить!
— Меня от этих инноваций прям плющит, — сказала Ахинея. — Вштыривает точно от первого оргазма!
— М-да, скорее от второго, — пробормотала Германика. — Девочки, у меня предчувствие: что-то случится, так хорошо дальше продолжаться не может.

Все три дамы вдруг пригорюнились, замолчали. Ахинея поправила съехавший на бок парик. За ухом у нее показалась татуировка в виде штрих-кода. Няша Зу, обмахиваясь журналом, уставилась на пейзаж.

— Какого хрена мы так долго стоим? — спросила она.
— Локомотив подцепляют, — ответила Германика. — А за окном мерзость какая. Помните, как Евтушенко писал?

   Люблю безмолвные просторы,
   Где смерть уныло жатву жнет,
   Где трехметровые заборы,
   Где с вышки смотрит пулемет…

— Это не Евтушенко, а Белла Ахмадулина, — уточнила Ахинея.

—4—

   Поздним утром первого января в купе неожиданно захрипел допотопный динамик. Тягучий приятный голос пел блатной шансон: «Жизнь лихая повернулась к людям задом…»

   Рабби Йоханан проснулся, выкрутил ручку громкоговорителя, стал одеваться. В этот момент в дверь настойчиво постучали. На пороге появился встревоженный проводник.

— Что-то случилось с поездом! — сказал он.
— С чего вы взяли, молодой человек?
— Мы станцию проехали без остановки!
— Какую станцию?
— Шахтинск. Должны были остановиться, но проскочили…
— А я чем вам могу помочь? Обратитесь к начальнику поезда.
— В том-то и дело! Не могу!
— Почему?
— Нет никого!
— Как это, никого?
— Я пытался пройти по составу. Дверь в соседний вагон намертво замурована. Ничего не понимаю.
— А с другой стороны?
— У нас же последний вагон!
— А второй проводник?
— Со мной Настя в одной смене была, она сошла вчера на станции, у нее мама в больнице.
— Ну и дела!
— Вагон пустой практически. Кроме вас, только три женщины едут. Они спят еще, я не решился их будить.
— Заходите, молодой человек, будем думать, что делать…

—5—

    В диспетчерском пункте «Узловая-5» праздник оставил красноречивые следы. На сдвинутых к центру зала столах в одноразовых тарелках подсыхали объедки. По полу катались пустые бутылки из-под дагестанского коньяка. Двое путевых рабочих с лицами мертвецов грелись у печки. Кроме них на смену вышел только ветеран диспетчерской службы Горбатов. Железная дорога — это ритуал, управляемый автоматикой и людьми. Но и Новый год — это тоже ритуал. Похоже, оба ритуала пересеклись на этой далекой станции.

    Горбатов служил еще в те годы, когда вдоль путей ставили сигнальщиков через каждый километр. На покой не рвался — пенсия не позволяла. Голова у старика соображала прекрасно, но не слишком стабильно. И ни один доктор ни черта не мог разобрать в его истории болезни.

    Что касается автоматики в «Узловой-5», она была частично исправна. Это вам не Москва. Логарифмическую линейку и карандаши никто пока не отменял. А у Горбатова с автоматикой отношения изначально не сложились. Он считал, что главное оружие диспетчера — это телефон. Но телефон, зараза, как раз и не работал. Видимо, произошел обрыв связи из-за снежного бурана.

   Ситуацию могло спасти только чудо, и оно произошло. В двери показалась бабка Агафья, почтальонша. Старушка накинула на плечи старый платок, в котором застряли куриные перья, а поверх перьев лежал снег.

— «Узловая-5», примите телефонограмму! — прохрипела бабка.
— Ты что, с дуба рухнула, Агафья? — удивился Горбатов.
— Центральная до вас все утро дозвониться не может. Вот и отбили нам на почту телеграмму. На, читай, — она протянула бумагу.

    Горбатов водрузил на нос очки для близи и стал чуть ли не по слогам читать вслух: «Телефонограмма... движется неуправляемый пассажирский состав сторону Петрозаводска… Причины не установлены… Машинист не отвечает… Наблюдается задымление локомотива… Принять меры безопасности… Обеспечить безостановочный перегон…»

— Елкина мать! — Горбатов уставился на бабку Агафью.

   Но тут в дверях диспетчерской появился второй посланник. Заснеженный и обледеневший с ног до головы солдат с тяжелым ранцем на плечах и с железным чемоданчиком в руках.

— Разрешите доложить! Боец Арнольд. Мне нужен начальник станции! — прокричал он.
— Какой еще Арнольд? — не понял Горбатый. — Шварценеггер, что ли?
— Никак нет! Фамилия моя Арнольд. Зовут Иван. Прибыл по личному поручению командира батальона полковника Трезвого.
— Трезвого? Он что, не пил на праздники?
— Никак нет! То есть так точно! На праздники он, наверное, пил. Фамилия его Трезвый.
— Начальника станции нет, сынок… Он у нас как раз… не очень трезвый. Докладывай мне, что там у тебя за поручение.
— Приказано наладить связь штаба батальона с вашей станцией. Для этой цели мне выдана носимая рация. Разрешите приступить?
— Какая рация?
— Носимая…
— А она точно работает, сынок?
— Так точно!
— Ну давай, налаживай, а я пока дров в печку подброшу…

   Бабка Агафья отправилась назад на почту. Солдат, стряхивая на пол мокрый снег с плеч, снял ранец, распаковал рацию, поставил ее на стол, принялся вертеть ручки настройки… Вскоре рация захрипела, точно больной с воспалением легких. В эфир ворвался резкий голос полковника Трезвого.

— Ало! «Узловая-5»? Слушай меня и мотай на ус. Кто там на связи?
— На связи старший диспетчер Горбатов.
— Стаж какой у тебя, Горбатов?
— Полвека на железке прокоптил…
— А! Ветеран, корешок. Ну, тогда ты меня поймешь, Горбатов. Значит, ситуация у нас такая… Скажу прямо: полный Армагеддон!
— Полный что?
— Армагеддон, Горбатов… Это значит… Ты Библию давно читал?
— Товарищ полковник, а можно по-русски?
— По-русски нельзя! Новый закон выражаться запрещает. Ситуация такая. Неуправляемый поезд мчится в твою сторону. Машинист, видимо, отключился. Инфаркт, инсульт, делирий… Вскрытие, как говорится, покажет. Если доживем. Ало, ты слушаешь, Горбатов?
— Слушаю…
— Но суть дела в другом. Знаешь, что это за состав, Горбатов?
— У меня телефонограмма на этот счет есть… Пассажирский на Петрозаводск, кажись.
— Дохлый суслик — пассажирский! Ни разу он не пассажирский! Понял, Горбатов?
— Это как так?
— Это секретная информация, Горбатов. Прикажи всем в твоем помещении заткнуть уши и слушай… Готов?
— Готов. Кроме твоего Арнольда, все и так в полной отключке.
— Рассказываю, рассусоливать не буду. Слыхал, в советское время стратегические ракеты на поезда закладывали и маскировали под пассажирские вагоны? Так вот… Это оно и есть!
— Очуметь!
— Вот и я говорю. Если бабахнет, никто из нас даже взыскание уже не получит.
— Что же делать?
— Слушай диспозицию и мозгуй. Задача номер один — обеспечить свободный прогон состава хоть до границы, если понадобится… Чтобы ни одна кошка на пути не нагадила. Понял? Задача номер два — сообразить, что там дымится в тепловозе, собери своих механиков. Задача номер три — как-то попытаться наладить связь с охраной поезда. Бойцы едут в последнем вагоне. Может, им в окно закинуть спутниковый телефон? Один у нас такой тут завалялся в штабе бригады… американский. Я его тебе передал с бойцом. Штатная связь с охраной поезда не работает — почему, хрен знает. Как закинуть на поезд чемоданчик — мозгуй сам! Окна там бронированные… Понял меня, Горбатов? Родина тебя никогда не забудет!

    В этом месте носимая рация издала предсмертный хрип, а потом зеленый огонек на ней замигал и погас.

    Горбатов пил редко. Даже на Новый год себе не позволял. Но в данной ситуации… Вались оно все конем! Он подошел к старому, еще советскому, сейфу, открыл его и достал неприкосновенный запас в виде бутылки водки. Поставил на стол и попросил Арнольда ополоснуть стаканы.

— Сейчас мозговать будем, — мрачно сказал он.

—6—

   Рабби Йоханан и проводник, его звали Петя, все еще сидели в купе. Поезд проскочил еще две станции. Петя встал на полку, высунул голову в открытое окно и посмотрел вдоль состава. Тотчас он с криком соскочил на пол. Лицо его сделалось бледным.

— Из локомотива черный дым валит!
— Что ж, я что-то такое подозревал, — вздохнул рабби Йоханан, — в этом нет ничего удивительного… Будет катастрофа. Что ж, молодой человек, давайте молиться.
— Надо что-то сделать, — фальцетом сказал Петя, — давайте хоть этих женщин разбудим.
— Что же, буди. Если в доме беда, то даже от трех женщин хуже не будет.

    Вскоре Петя вернулся с Германикой. Женщина явилась как чудное видение в шелковой ночной рубашке и распахнутом легком халатике. Она нервно курила и тихо шептала что-то себе под нос. Няша Зу не смогла встать из-за дикой головной боли. Ахинея заперлась в туалете, где у нее происходил трудный разговор с бойфрендом. Ночью девушка так психанула, что ей пришлось забинтовать голову.

— И когда в этой стране наступит порядок? — задал риторический вопрос рабби.
— Что вы имеете в виду? — огрызнулась Германика. — У нас люди повально духовные, а в вашей Америке…
— В какой Америке, мадам? Я из Вильнюса.
— Какая разница! Войну-то русские выиграли!
— Эх, не миновать теперь катастрофы, — бубнил рабби. — Согласно Каббале, наш мир возник в результате вселенской трагедии, которая называлась «ха-келим», или ломка сосудов.
— К черту ваши сосуды! — заорала Германика.
— Видимо, наш мир прошел определенный цикл, а поскольку первородный грех так и не искупили, то…
— То мы дружно звезданемся с обрыва! — закончила Германика.
— Скоро опять станция, — сказал Петя. — Я попробую снова открыть окно и подать знак людям на платформе.
— Прекрасная мысль! — одобрил рабби.

   Но произошло все не так, как задумал бедный Петя. При приближении к станции он открыл окно, встал на полку и высунул голову наружу. Поезд мчался с огромной скоростью, столбы так и мелькали перед глазами. Еще издали проводник заметил на платформе несколько фигур. Надо было чем-то помахать им. Петя на секунду убрал голову из окна, увидел полотенце на крючке, потянулся к нему…

    В этот момент человек на перроне с размаху метнул тяжелый предмет в сторону вагона. Этот предмет с дьявольской точностью влетел прямо в окно и сбил Петю с ног. Юноша отлетел к двери, удалился затылком и сполз на пол. Из головы его потекла кровь. Германика вскрикнула и бросилась к пострадавшему. А рабби с интересом разглядывал упавший к его ногам железный чемоданчик. Как ни странно, он прекрасно знал, что там внутри.

    Через полчаса перевязанный полотенцем Петя лежал на полке. На другой полке сидели рабби и Германика, перед ними на столе стоял аппарат спутниковой связи. Аппарат издавал тонкий протяжный писк. Рабби снял трубку. В ней раздался чей-то хриплый голос.

— Ало! Говорит полковник Трезвый. Позовите старшего охраны! Почему, штопанный крот, у вас штатная рация молчит? Напились, свиньи морские? Я вам устрою…
— Ало, — сказал рабби, — у нас нет никакой охраны…
— Как это нет? С кем я говорю?
— Меня зовут рабби Йоханан…
— Кто?! — раздались такие звуки, словно кто-то стучал трубкой по столу.
— Рабби Йоханан из Вильнюса, я пассажир поезда.
— Еврей, что ли? — голос полковника от удивления сорвался на фальцет.
— Да, еврей, — спокойно ответил рабби.
— Японский бог! — закричала трубка.

   Последовала долгая пауза… Рабби и Германика в напряжении ждали продолжения.

— Скажи, рабби, зачем вы Христа распяли? — вдруг снова раздался голос из трубки.
— Э-э, это сложная тема, — смутился Рабби, щеки его покраснели, — Понимаете, существовали такие саддукеи, своего рода сектанты…
— Так, ладно, заткнись, Рабби. Это я пошутил. Доложи мне, кто еще есть в поезде, кроме тебя?
— Со мной раненый в голову проводник, две больных женщины и еще одна... весьма очаровательная.
— У тебя там личный гарем, что ли?
— Мы все обычные пассажиры…
— А какого рожна вы влезли в секретный поезд?
— Извините, мы никуда не влезали…
— Мы сели по билетам во Владивостоке на вокзале, — Германика выхватила трубку из рук рабби.
— Это что за божья коровка пищит? — выругалась трубка.
— Не божья коровка, а Германика, актриса…
— Та самая Германика?
— Та самая. С нами еще Зульфия и Глаша Ветрогон.
— Зульфия!!! — закричал полковник. — Любимая женщина третьего десантного батальона!
— Я ей передам, — сказала Германика. — Я весьма польщена… Останемся живы, подарим вам постер.
— Так, про постеры позже поговорим! — опомнился полковник. — Слушайте диспозицию!
— Слушаем, господин полковник! — сказал рабби.
— Рабби, тебя назначаю старшим отряда. Вам предстоит совершить подвиг.

—7—

   Кому-то из них предстояло на полном ходу проползти к локомотиву по крыше бешено несущегося поезда, разбить окно молотком, забраться внутрь. Затем потушить пожар и остановить поезд. Только и всего. Кандидатов на роль героя имелось всего два: рабби и Германика, остальные отпадали по медицинским причинам. Германика, выкурив пачку сигарет, влила в себя полбутылки абсента. Похмелье ее пошло по странной траектории и окончилось приступом истерического патриотизма.

— Это должна сделать я, русская женщина! — твердо сказал она. — Мое тело и душа принадлежат родине. Моя жизнь… в ней много греха… да ладно бы греха, но еще куча невероятной гнусности. Если я погибну, что ж, это будет искупление.
— В добрый путь! — не стал спорить рабби.

   Германика вместо того, чтобы одеться, скинула с себя халатик. В пьяном кураже актриса мнила себя на съемках. Словно вот-вот зажужжат вертолеты с камерами. Вся ее жизнь прошла перед объективом. И последний кадр должен был выжечь дырку в мозгах мужчин всей страны. Рабби помог ей протиснуться в окно. Ночная рубашка зацепилась за защелку, порвалась и осталась висеть в окне. Не беда, так даже интереснее.

    К этому времени метель кончилась, небо прояснилось, стемнело, вышла луна. Степь кончилась, сразу за полосой отчуждения начиналась непролазная тайга. Где-то в глубине леса выли волки. Германика в пикантной позе, на четвереньках, с молотком в зубах, медленно продвигалась по крыше вагона вперед. В свете луны обнаженная фигура ее казалась покрытой серебром. Она не ощущала холода, в крови женщины играл абсент.

   Актриса трижды чуть не свалилась, перепрыгивая с вагона на вагон, в кровь ободрала колени. Но вот появилась крыша локомотива. К счастью, ветровое окошко оказалось слегка приоткрытым. Молоток не понадобился. Словно акробат в цирке, Германика проскользнула в узкую щель… Тело ее сразу обдало жаром. Дизель ревел как ракета. В кабине, на полу, в собственной блевотине лежал без сознания машинист. Рядом с ним каталась пустая бутылка из-под дагестанского коньяка. В углу стояла электроплитка с кастрюлькой. Из этой кастрюльки и валил черный дым. Германика схватила со стены огнетушитель, быстро привела его в рабочее состояние. Желтоватая пена с фырканьем полилась на пол. Германика дернула рычаг тормоза.

—8—

   Поезд стоял в бескрайней тайге. Выли волки, в ветвях вековых лиственниц свистел северный колючий ветер. Рабби шел вдоль путей к локомотиву. Он нес шубу для Германики. Актриса с печальной улыбкой на лице и со слезами на своих волшебных глазах спускалась по лесенке. Рабби подхватил женщину, поставил на землю, накрыл плечи шубой. Они пошли обратно в вагон.

   Другие вагоны поезда представляли собой странное зрелище: крашеные темной краской, с наглухо зашторенными мертвыми окнами. От них так и веяло скрытой угрозой. Как только герои вернулись, рабби связался с полковником и доложил обстановку.

— Прости, рабби, — сказал полковник. — Вас там всех наградить следует, но пока вы совершали подвиг, пришла депеша.
— Что такое? — заволновался рабби.
— Что поделаешь, если родина требует? — сказал полковник, — Боюсь, у вас новое задание.
— Какое?
— Ты в армии служил, родной мой?
— Служил…
— Еще при советах?
— Да.
— В каких войсках?
— В ракетных.
— Шутишь, рабби?
— Нет.
— Тогда ты сможешь запустить ракету…
— Полковник, вы с ума сошли?
— Приказ есть приказ, дорогой мой Йоханан. Раз других бойцов под рукой нет… Вам придется все сделать самим.
— Что сделать? — не понял Рабби.
— Запуск… Ты не трясись, там все просто. Сплошная автоматика, масло только поменять в вычислительном блоке, прицел навести на Полярную звезду и запал зажечь… Зажигалка есть у тебя?
— Какой запал? Полковник, вы бредите?
— Так, штопаный крот! Отставить разговорчики! Выполнять приказ! Возьми ручку, запиши инструкцию.

    По нормативу на запуск отводилось двадцать три минуты. Импровизированный отряд пассажиров справился за сорок пять. В принципе, дело несложное, сплошная автоматика, как обещал полковник.

    Они стояли у поезда, задрав головы к небу. Пожилой раввин из города Вильнюс, московская актриса и подоспевшая на помощь Ахинея с перемотанной бинтами головой. У всех троих на глаза навернулись слезы. У их ног в снегу валялись две пустые бутылки. Ракета ярким огнем пылала на фоне далеких звезд. Она набирала скорость, разворачиваясь по заданной в микросхемах траектории. Вдали, по всему горизонту, угадывались бесчисленные огни точно таких же ракет.

— Как Новый год встретишь, так его и проведёшь, — пробормотала Ахинея.
— А что сказал полковник, — спросила Германика, — запуск учебный или боевой?
— Он сам не знает, — пояснил рабби, — им никогда заранее не сообщают. Давайте помолимся.