Простой, кожаный, коричневый...

– Он был простой, кожаный, коричневый… Я вчера все сгреб вместе и вынес… В том пакете еще пеленка была в горошек и рулетка синяя… Я сейчас смотрел – пеленка лежит, а больше ничего нет… Ты не видела? Там из ценного – только рулетка, но она мне не нужна…

– Погорячился ты… Подумать надо было…

– Да когда… Моя же сразу из дома – часа три ходили-ходили…, а вернуться-то как?! Пошел, сам все сделал – лишь бы быстрее, и чтоб не осталось ничего…

– Рулетку я забрала – думала, может пригодится… Могу отдать… А больше не было ничего… Это, видать, Витька забрал – то-то он приходил, про рулетку спрашивал – так я сказала, мол, не видела… Ты не говори, что она у меня, хорошо? Обойдется…

– Лен, позвони ему, а? Скажи, что я у него выкуплю, пусть только вернет…

– Слушай, я позвонила – он говорит, что не брал… Но он и соврет запросто, такой уж… Я робу надела – выходи, вместе поищем… Может и правда там где-то лежит…


Он быстро оделся. Лена уже переворачивала мешки, разбросанные ветром вокруг полных мусорных баков.
– Вот ведь… Погорячился ты… Если только завалился куда?.. Или Витька в другой мешок какой засунул – он ведь все утро тут толокся… Ага, вот печенье…, и огурцов две банки – это с пайков вынесли – возьму, бичам раздам… В этой банке помельче – заберу, а здесь крупные – Катьке оставлю, пусть сама возьмет, если надо…

Они искали, переворачивали, перекладывали…

– Похоже нету… Погорячился ты… Витька-подлец, так ведь не признается, упертый…

– Лена, встретишь его – скажи, что мол рулетку хозяин нашел и готов отдать ему на обмен, а я тебе новую куплю, какую захочешь…

– Да ладно тебе, я так отдам… Ну скажу, что уж там… – она взяла печенье, банку с огурцами и ушла к себе в дворницкую.


Он сходил домой за сумкой и пошел к машине. Стараясь не смотреть на багажник, сел за руль и завел двигатель. Несколько минут сидел, закрыв глаза, и просто дышал… Потом включил печку, ходовые огни и поехал на работу.


Поддерживать разговор, отдавать распоряжения и даже шутить оказалось легче, чем он думал. И только, когда не удавалось справиться с мыслями – он убегал на крышу, а что глаза потом красные – «Так, это ветер, ветер…», и снова погружался в работу.


– Я проснулась… – Нет, кушать не могу… – Знаешь…, дома так тихо… – Я на улицу пойду, похожу… – Да, оденусь тепло… – Пожалуйста, приезжай скорее…
С ее здоровьем гулять на ветру – не очень-то…, но он ничего не мог…


Закончив с бумагами, оделся, взял с пожарного щита лопату и лом, и вышел во двор.
Вернувшись минут через сорок, он был рассеян, отвечал невпопад. Руки и поясница болели с непривычки…


– Я закончил… – Ее дыхание в трубке остановилось… – Сейчас приеду… Где ты?..           Хорошо, выходи навстречу…

Она шла по дороге, укутанная от ветра платком до самых глаз…

– Хочешь, поедем в город, походим по магазинам?.. – Нет? Тогда по хозяйству, да сготовим чего-нибудь…

Они поднялись к себе на пятый этаж. Быстро скинув куртку, он пошел одеваться в домашнее. Комочки мерзлой земли на его сапогах сжали ей горло, но она справилась и отдышавшись тоже пошла переодеваться.

Стирка, готовка, посуда, разговоры о работе, о погоде, о маме – только не смотреть туда, в пустой угол, куда он поставил бесполезный стул…

Почти до утра они смотрели любимое кулинарное шоу, пока глаза не начали слипаться, потом легли. Он долго не мог сосчитать, на сколько заводить будильник…

Спал плохо. Все снилась маленькая станция, навсегда отставшая от уносящегося прочь поезда…

Утром, попытался сварить кашу на одного, но сварил больше… Проснувшись, она увидела остатки в ведре, оделась и ушла через поселок к дороге, ведущей к Питьевому озеру…

День прошел также, как и вчерашний. Он рано ушел с работы. Опять долго ходили, потом готовка, посуда, разговоры о ерунде…
Они начали собирать по квартире рыжие шерстинки и складывать в конверт с цветочками.


Стук.
Он открыл дверь.
Лена, в робе и валенках, стряхивала с шапки снег: – Этот?
Он выдохнул и протянул обе руки.

Медальон с их номерами телефонов привычно звякнул в тишине.

– Вот ведь гад, отдал… Нет, чтобы сразу… Ладно, пошла я…

Он стоял, замерев… Коричневый, потертый, такой привычный, вывернул наружу все, что он так старался сдержать…


Они сидели вдвоем, на полу, обнявшись, сжимая старый ошейник, перед распахнутой дверью, долго, долго, долго…


Буран кончился. Мужики во дворе с матом и шутками откапывали машины. На шкафу засыхала позабытая мимоза. В подвале тридцатого дома заливались звонким лаем Жулькины щенки…