Комбат, Фис, и новый год, и сверчок

Да Фис тут, ты понимаешь ли, не удержался, взял как-то да и наружу вырвался.
Фис, и новый год, и сверчок. Или сказ про то, как Фис хотел с бойцами новый год спраздновать.

Эндак… и что вам сказать, дорогие друзья… - это был крайний «новый год» из, в то наисветлейшее время, с нами случившихся. И то-то же он и был, ну до того же хорош. И вот как это все было тогда.
Фис – это нет, не журнал это ФИС, что означало Физкультура и спорт, а это был промеж нас некий товарищ такой. Сергеем Фисенко, значится звали его. И даже из того то любопытно, что проживали мы с ним некогда по соседству, а именно же во соседних комнатах, одного и того ж общежития номер один, нашего же, институтского, в Киеве. На первом курсе то было, (о как!), соседское то проживание. Мы тогда там вместе с Аликом проживали, который из Новосибирску, с Тёричем нашим с Челябинска и еще одним Игорем, во триста тридцать первом наироскошнейшем нумере. А по соседству значится, Фис этот и жил, вместе со Владом Жаровым, Максом, и Шурой Тертышным из двенадцатой группы. – Вот всё это так точно и было тогда. А Фис занимался гимнастикой. Такой это спортивной гимнастикой, и я очень всегда уважал таковых, т.е. гимнастикой такой занимающихся, хотя я ему об этом и не говорил никогда. Ибо знавал я не понаслышке каково это, когда ты такими труднейшими делами занятый. Большего о них я особенно ничего и сказать не моги пока, а толи больше пока и нечего. Ибо они все учились на первом потоке, не то и втором тоже, а мы на третьем, вместе с Игорем, который из Сатки был и Шурой Тертышным, что из двенадцатой группы. Но, да не в этом дело.
А дело в том, что таки уже когда практически мы все доучились, и чуть ли не стали мы уже инженерами, то вот, в канун праздника новогоднего возьми, да и так скажи этот Фис Зайцу нашему*.
* - Заяц наш – это, конечно же, тот, который и надобно Заяц наш, разлюбезнейший. Еще же точней – это Зайчиков Игорь Владимирович, он же чистейший и круглый отличник учёбы и он же наш брат-алкаш, и то есть Боец… друг и товарищ наш истинный… с спиртными напитками, то есть борец идейный и участник движения нашего, броуновского.
Он ему там это сказал так приблизительно: Тут вот же дело какое, о Заяц. Ходят по свету белому слухи, что де очень интенсивно и празднично празднуют там это… дело…. у вас это… в среде бойцов праздники. И аж до того ж и смешно о том сказывают. И вот я хотел бы во том поучаствовать. И то есть всерьёз чтоб подкрепить эти доводы веские, или же начисто их опровергнуть решительно.
- Нутк… - на что ответил ему это Заяц наш, чуть, а еще скорее не чуть, но вполне себе пьяненький. - Это оно завсегда хорошо, если так это - отвечал ему Заяц наш. И если ты, ко примеру, человеком слывёшь не озлобленным, то завсегда нам такой очень даже товарищ сгодится вполне. Что означало, мол, милости просимо ко нам и прямиком ажно до шалашу нашого. И так же примерно ответил бы любому любой иной наш боец, или алкаш промеж нас в те времена затисавшиеся. И так сказал еще, что у нас без формальностей, без помпезностей и без приглашения. Входные билеты стеклянные, и обо всех иных инсинуациях, как то место и время встречи, мол вас-нас известят дополнительно. Ибо нет на сей счет есчо никой информации, включая и даже мелкий намек на неё оную. Однако есть таки одна ясность ясная, это что чем не больше входных тех билетов, тем оно и завсегда премного радостнее.
И на том они и договорились. И Фис, видимо даже обрадовался. Правда о договоренности этой Заяц, который был наш, забыл, и скорей всего сразу же начисто. А и чего вспоминать, когда двери открыты всегда, а ко хорошему человеку оне и вовсе все настежь распахнутые. Ну, и тем более он даже заикнулся как-то об этом же, и бойцы отозвались вседружно, что это всё, а особливо во части билета стеклянного – правильно, именно, и подобающе. – Товарищ с стеклянными… (если у него это не только глаза таковые) нам завсегда очень мил, как и столь же приятен был.
Шло время и мы потихоньку готовились. Не то, чтобы сильно, но как обычно… готовились. Мы ж постоянно готовились, и частенько вполне были вполне готовыми (читай готовальнями). А именно же – это от всей неуемной и безутешной дури своей. Мы взяли, затарились. Много взяли. Ну, чтобы  потом бы в просак не попасть. Чего никогда не было, не было… (здеся два раза написано, и это не ошибка от невнимательности)  а тута вдруг бы и опять приключилося бы. Ну, не было еще тогда перебоев с спиртными напитками. Но, все-таки так ведь надежнее. И за две недели примерно до праздника мы и затарились. После чего, посидев совсем не долго в ожидании торжества, решили… решились попробовать… по чуть-чуть… А вдруг ненадлежащее качество? А вдруг да там подвох какой ни будь в час столь ответственейший? И мы по чуть-чуть все конечно попробовали. А дня через три примерно, всё, как это ни странно, закончилось. – Мы финишировали за чуть меньше чем две недели до финиша! И мы еще тогда раз затарились, - не с пустыми ж руками встречать праздники?! Снова выждали время некоторое… (пока из магазина шли, пока раздевалися, руки там мыли и т.п.). Ну, и так далее в общем, всё как и обычно, с шутками и прибаутками, организованно-хаотически. А Фис между делом прочувствовал как-то, что Заяц забыл пол него, и он его опять пытает и спрашивает. Мол чего, где и когда намечается? А Заяц ему – мол, нет, не забывчивый я, помню, и сообщу… когда выяснится. А как хошь если, то и айда прямо счас, ибо мы и так все тама уже и того уже, и того-этого, и то есть в празднике, в стадии празднования. И ничего нового я тебе пока не сообщу, ибо же нет на сей счет пока нуваащще никакой информации. И так-то, конечно же, прав был в том Заяц наш, - никто ничего за «где, когда и как» нуващще прямо ну вот ни разу не знал еще. Разминались мы, и мы дегустировали. Жизнь продолжалась, и мы веселились по этому архи важнейшему поводу.
А время шло. И Фис продолжал волноваться. Нет, не то, что, дескать, обманут его, нет… но, мало ли, вдруг да и позабудут, а хочется же… Ну, говорят всякое, а то посмотреть и… убедиться, или же опровергнуть чтоб… Шло время, мы разминались, сминались, затаривались, праздновали, дегустировали, радовались. Фис волновался все чаще, серьезнее, спрашивал Зайца, обычно пьяненького. А тот заверял его, говоря то же самое, просто не было еще никакой, ни малейшей известности. Так происходило аж до самого до тридцать первого до декабря. А уже тридцать первого декабря… А тридцать-то первого декабря оно, аккурат, и случилося всё. Сразу ж скажу, не томить дабы чтоб, что ни с местом, ни с временем, ни еще с чем ни угодно ясности так и не наступило. Она наступила в аккурат, т.е. одновременно с наступлением этой всей ясности, вот это как примерно тогда все и случилось у нас.
Доселе немного аки обычно пьяненькие ровно в пятнадцать часов местного времени стали мы уже праздновать тот самый «новый год» официально, т.е. так это… как это положено, или с размахом, с размахами, с огоньком, по настоящему. Ведь именно в это время начинался новый год на Камчатке, а ведь же были среди нас и камчадалы же. Ну и мы, не камчадалы которые, были им неуемно по этой части идейно сочувствующими. Праздник начинал набирать обороты нормальные.
Фис еще несколько раз поинтересовался, и Заяц, видимо столько же раз заверил его, что опять снова нет этой, чьёрт бы её побъери, ясности. А дальше там Владивосток, потом Сибирь восточная, а потом западная, Иркутск, Новосибирск…. В двадцать два местного спраздновали по Челябинскому, сам-то я же аккурат из Челябинска. И вот, сразу же после Челябинского, решили-таки обзавестись уже и закуской… ибо ж оно ж и пора бы уже. Ну, чтобы для праздника, и когда-то же надо ж уже. А то праздник жеж ведь, а у нас из закуски практически ничего, а то и на много меньше еще, если не считать пива, конечно. В двадцать два и примерно еще минут десять одиннадцатого вышли мы на кухню гурьбой всей не детской своей, с целью, значится, на перекур, ну и заодно обустроить блюдА очень праздничныя… А тут-то, на кухне, на всех двух на плитах и во внутрях тоже их уже всё и у всех доготавливается… уже дотомляется… праздничное в общем благоухание… да такое, что и аппетит аж наворачивается, до того все оно концентрированное. Тут освобождается одна из восьми конфорок и туда прямехонько устремляется наш казан праздничный с не очень-то крупным картофелем, клубни не резанные, ибо возня эта лишняя. И чтобы целебные свойства картошечные в бульон из водопроводной воды целиком состоящий, не переходили бы. И во мундирах она, все по тем же причинам, читай уважительным. И не скажу, что это не контрастировало на этих конфорках с другими блюдами, скажу честно, что контрастировало. Многие заглядывались с удивлением, и со сочувствием они все заглядывались. Но а нас сие смущать вообще не могло. К тому же мы ж уже были вполне даже прилично спраздновавшими. Мы шутили, смеялись. И в ответ на веселые шутки собравшихся решили добавить к блюду праздничному еще и чайник… Ну, чтобы уже было все бы по настоящему. Чтобы уже гулять так уж и гулять… И заварка для него у нас вроде б была еще… да это и не особенно нас как-то заботило.
К двенадцати часам было оченно празднично. Много, весело и хорошо.
И тут…, как назло…, кто-то вдруг и вспомнил про Фиса. А Фис работал тогда в «Сверчке». Сверчок – это диско клуб, танц-пол такой импровизированный, в цоколе нашего же общежития, и он там жокеем орудовал. Эко же и вовремя, а толи поэтому именно за него и упомнили. Ну, и устремились туда, а и чего еще делать-то… Однако, не в однова же этой картошкой в мундирах давиться нам, и тем более она еще и не сварившаяся.
Как лично я там оказался я точно очень не помню уже. Помню темно там всегда было, и здорово, и музыку помню… и еще весело.  И хорошо так это… А там у дискотечников коморочка-то отдельная их очень маленькая, тесненькая такая… была… И вот, гляжу уже Комбата** несут… и чуть ли не вперед ногами выносят, и как будто бы аж неживого почти…
** Комбат – это один из бойцов наших, он из тоже двенадцатой группы, как и Тертышный был, и Игорь Г, что из Сатки. Мог много выпить, и вдарить мог, звонко так это, по настоящему… редко кто видел как это он делать мог, до того ж быстро он делал это. Характер нордический, был тогда не женат.
И что не стыкуется во голове у меня – суета какая-то, нездоровая, подозрительная, - что и еще более не стыкуется. – Вау! - что за диво, - думаю, дивное... – Ну и дела!…. Иду туда, видимо. И вот, среди движения этого, Михалыч наш*** проявляется, не то возвышается. А он высокий такой, здоровяк, и он каким-то товарищем маловнятным в вытянутой над собою руке так это маленько размахивает, не то бережно, не то и наоборот совсем, очень небрежно так.
*** Михалыч наш – то наш Серега Михайлов, большой спортсмен номер один среди нас по части железа, не культурист (ибо тогда такого средь нас практически не было… видать из-за нехватки пищи культуристической, а химией мы еще не злоупотребляли тогда). Он же Маталлычем был из-за этого, и командиром четвертой группы, но уже по другим соображениям.
А тут товарищи, много их, и тоже с теми же чувствами, очень не нежными. – Ярко желают они этого типа предать скоропостижной анафеме, и самосуд учинить, не то уничтожить просто его же или безжалостно. Но, Михалыч типа этого им из волосатой и крепкой руки своей не отдает, не выпускает его он. Он слегка так, чтобы видать не повредить стены общажные, и чтобы не замарать их, аккуратненько бьёт этим товарищем то тут то там в разных местах. И все это поверх голов происходит собравшихся. И он его где-то в районе груди того и живота железною хваткой пальцев своих так это неделикатно придерживает. Но, в руки этих собравшихся выпускать того невнятного хлюпика не спешит он. – Толи он думал тогда, - так мне тогда подумалось, - что ли просто голову тому взять, да и оторвать на всякий случай? А толи оторвать из него только руки и ноги, а уже опосля отдать иным воинственным страждущим? Далее я засмущавшимся стал, а толи Комбата пошел сопровождать и тут где-то память взяла моя да и маху дала, или говоря проще выключилась, не то дуба врезала. А не то просто-таки перегрелась она и такого тока нагрузки не сдюжила.
 Ага… А теперь, значится, вота чего. Это включается уже память во мне, потихонечку. И… (тут многоточие, - медленно она включается, прогревается видимо). …И вот он тебе, знакомейший мне пиджачочек, ога - серенький. Ба(!), да это же мой, аккурат, пиджачишко, ну да - всё так и есть… И это ж Комбат тут же прям, рядышком… В пиджачке… с ластами склеенными. – Тоже точно. И все так хорошо, всё мирно так, тихо, спокойненько… Ночь на дворе. Только вот свёклы много. - Количество свеклы этой совершенно недопустимое, и аж непотребное. Ну, да – свеклы очень много, пожалуй, что на много больше обычного.
- Да что же ты будешь делать-то, а? – так я думаю. – Куда её… тут… Навалили-то столько?!… Свеклы этой, мать бы её… - кругом свекла…. - Ан, нет, тут вона же не только свекла… - Тут вона, гляди-ка же ты, тут и колбаска встречается… иногда… горошек зелененький попадается… И еще чего-то, и много всего, и даже оно это всё вполне себе очень съедобное. – Пробую на зуб. – Вкусно! – оказывается. Ну, да… Нормально так вкусно. Только со свеклой как-то это, не очень привычно. Ну, и Комбат тут-же, тоже уже ворочается. Вместе со свеклой. И в свёкле весь. И свеклу эту по пиджачку моему дальше размазывает.
А это оказывается мы под столом с ним оказавшиеся. И оба лежим тама, значится. Нас туда, видать по всему, вместе с ним заскладировали… Это значит прибрали бережно. Ну, это чтобы мы промеж ног у людей не мешались бы. И мы так и сделали с ним… по всей видимости. И мы никому не мешалися. А стол-то у Пети с Зайцем не простым же ведь был. А это в комнате у Зайца и Пети было как раз, в триста одиннадцатой, а толи в триста девятой, в шестёрке.****
****Шестёрка – шестой гуртожиток (общежитие) Киевского, ордена трудового красного знамени Института Инженеров Гражданской Авиации, имени шестидесятилетия образования СССР, вот это что.
А он был как стол в железнодорожном вагоне, в купе – одной стороной своей он петлями был прикреплен к подоконнику, вполне надежно. Другая же сторона опиралась на деревяшечку, на упор. – Очень удобно. И в нормальной-то, в мирной жизни простоял бы стол этот лет эдак с сто, или никак не меньше, и ведь же стоял же ведь он… Но, тут его, видимо, кто-то из нас задел слегка и во сне… и по чистейшей случайности, и по его ноге-опоре этой. А на столе-то яства томились немыслимые. Это огромная часть разных блюд-разносолов из «Сверчка». Да, это они сразу же после трагедии в стиле «Шекспир» прямиком сюда, значится и перебравшихся. Толи в честь поздравления нас, а толи в счет отступных за случившееся. Точней уже и не помню. Помню только, что было весело, т.е. обычно, вкусно. То есть обычные, как и всегда приключения. Со свеклой все же, пожалуй, перебор был. Ну, да определенно со свеклой переборщили, а так – всё хорошо, и вкусно очень.
Ага, зашевелился Комбат, и просыпается. Оба красные, в свёкле мы, и множестве иных разных блюдах, т.е. украшенные, оба вкусные и красивые. Правда нос у него не красив очень. – Очень разбит этот нос у него. Поднимаемся, мы ж на полу спали, под столом этим, под необычным и импровизированным... Ба, да тут еще и на подоконниках полные подоконники разных закусок и вкусностей, - красота! Нет, - красотища же!
Но, Комбата одно интересует – кто, чего, как и когда все это сделал с ним?, не с салатами.  А именно же надругался над ним… - Он не помнит. Ну, и я тож не особенно.
А дело так было. – Присели они это в тесной коморочке у дискотечников, парни наши, что к Фису пришли. И поздравить его чтобы с праздником. Фис там дискотечит, а тут, значится, праздник на котором он так желал быть, празднуется. Он снизошел до него в нашем лице, в лице бойцов праздничном. Моего то лица там вроде бы как и не было, а толи и было оно там, - не помню я где было тогда моё лицо, праздничное, но вот почему-то не помнящее. Ага, сидят ребята, а тесно же там. Ну, и празднуют, веселятся, и шутки юмора шутят. А тут дрыщ какой-то, словно бы из езды да на лыжах (говоря образно), или как с горы хек (говоря утрированно) в двери просовыватца… А ему, дескать, закрой же ты уже дверь эту ту, о уважаемый… Ну, или иного пошиба слова более крепкие были ему о том сказаны. Ибо дует же, да и тесно и так… Да и, что всем очевидно, - молод ешшо. А тот и взаправду был молод очень, но как на зло был он там отнюдь не случайным товарищем к его же несчастью. А то был брат Димы. Сам же Дима был одним из дискотечников. – Вот это какой был серьезный тогда расклад. А тот тщедушный, молодой этот который, возьми сдуру, да и не то обидься, не то и еще хуже – возьми он да и разозлись словно бы… в общем хватает бутылку он и бросает ея в эту дверь, им же и приоткрытую… и… и попадает аккурат в ноздри Комбату. Комбату нашему!!!?? Во переносицу!
А так, для информации. Это Лису нашему тоже бойцу нос ломали. Но то на втором курсе еще, в новогодние тоже празднества. А, толи он тогда как-то и сам поломался у него, - никто того ведь не помнит же… - тоже ведь были не в шутку спраздновавши. И мало ли, шёл человек, малость устал, стал запнувшимся, упал, чьёрт побьери, очнулся, - гипс уже… - Просто же! Но и за это есть цельная полновесная и отдельная рукопись, коли охота то и ознакомитесь.
Но так…,  чтобы Комбату кто-то бы нос бы задел… - Да никогда же… Тут и кубинцы-то боксеры и негры, и те Комбата оченно недолюбливали по этой части. И даже Хирон, один из наилучших из них, кубинец, боксер и негр так говорил про него: не-е-е, не-не-не, с Аликом я не хочу ниуя драсца, не-не-не ниуя уля… Унио он ошщьень бьет очень сильна и наглухо, и я нихаджщю... ниуя… И он наотрез отказывался спаринговаться, и даже несмотря на то, что в перчатках и по спортивному, по честному то есть, в холле, а не по злобЕ, чего вообще никогда не было. А уже те, кто не знал, или кто не побаивался спаринговаться падали как домино, особенно же если их, таковых бело несколько. А тут нос разбит… И не у кого ни будь там, - у Комбата! – Видать очень по месту пришлась ему та бутылочка, ну а тот и не ожидал, разумеется. В общем молодой этот, брат Димкин «страйка» выбил на раз… первым «шаром» и единственным. Благо же Михалыч его первым из толпы выхватил, не то выудил. Хотя, собственно были бойцы в общем не на столь кровожадные, разве что по растерянности и неосторожности могли бы, конечно и учудить лишнего. А так Михалыч его на своей руке вытянутой в общем-то и уберег от расправы, и повреждений тяжких этим не причинил он ему. Он его только об стену побил малость самую, а потом уже и отпустил по добру по здорову, когда эмоции первые мало-мало развеялись.
Ну, мы с Комбатом, оба проснувшиеся, во порядок себя привели быстренько и даже малость свеклу сгребли в кучечку аккуратненькую. Тут бойцы кто проснулся из тут же валявшихся, кто прибыл из освоясей соседних и снова начали праздновать. А и чего же еще…праздник же. Только Комбат оченно грустный сидел. Самая досада, чего и не уживалось в нем и не укладывалось, что драки-то никакой не было, а нос разбит и самым при том злодейским способом. И это жуть самая. Вот если бы хотя бы драка была б, то и не обидно бы… и по-честному, а тут так, не по-людски как-то. В общем не складывается, и не спокойно ему, и ему сильно не празднично, и не празднуется.
Ну, посидели, попраздновали, повспоминали… Еще попраздновали и посидели. Пошли за подробностями. Толи нашли того Диму, а толи и сам он к нам пришел и нашелся. Нормальные они тоже парни были, из Ашхабада они. Сам-то Дима – ровесник наш, вроде бы с ФАРЭО*** был. За брата же его знать ничего так и не знаю я.
ФАРЭО*** - факультет авиационного и радиоэлектронного оборудования.
Как и положено, и по серьезному чтобы всё, пошел Комбат один с ним разговор разговаривать. – Драка нужна, - так ему наш Комбат говорит. Очень нужна, или не получается, не укладывается…  ну не должно же так быть, чтобы разбита морда лица была всмятку, а драки не было. А Дима ему, да хочешь если – меня ты бей, и вот он я… - Говорю же, - он вполне нормальный пацан был, нормальный парень, и говорить нечего. - Не, - говорит Комбат на это его «бей меня», - бить мне тебя несподручно совсем, не честно это, и это не будет есть правильно… А только драка нужна. Посему ты, вместе с братом с твоим, или еще пожалуй лучшей еще кого ни будь прихватите, но чтоб только те драться умели бы, двух-троих каких ни будь… парней в общем нормальных. А то ж я ж не садист, но мне просто очень эта драка нужна. И в пятнадцать часов, в этом здесь нашем в спортзале «игра», а то есть встреча во рукопашную. Всё честно только, без зрителей, и все по-хорошему. Форма одежды спортивная, лёгкая, лучше чтоб выкинуть не жаль было потом, обувь удобная, разминка там, ну в общем, чтоб все чин-чинарём, ну и достойно чтоб.
Взял Комбат у меня ключ от зала. Я же вторым был, сразу же после Михалыча по этой же части, и ключ у меня был тоже свой, собственный. А сам зал располагался практически напротив «сверчка», в том же цоколе нашего же общежития.
В общем пришли они, но сколь их там было, как и чего, про это не знает никто акромя них самих. Неудовлетворенным пришел потом наш Комбат, сожалел, что драться толком не умел из них почти никто. А бить их, не умеющих драться у него совсем никакого и не было умысла. Драки он жаждал, а не избиения.
Правда «стеклях» они притащили, как и договаривались, и на том, собственно и пришлось всем нам успокоиться. Да мы-то и так были почти все спокойными. Но, приняв успокоителя успокоились и еще более. Продолжилось наше долгоиграющее празднование, а билеты стеклянные те, оченно даже нам кстати пришлись. И на том, кстати, и отдельное им спасибо всем. Включая, однако, и самого Фиса, таки, получается, что поучаствовавшего-таки в нашем том празднике

П.С. Уже ближе к времени обеденному выяснилось, что картоху нашу в мундирах так и не удосужился никто подсолить. И это получается, что еще аж с прошлого года стоямши она несолёная. А еще чуть попозжа обнаружилось, что и газ под казаном тоже забыл кто-то включить даже, не то чтобы выключить. Потому блюдо праздничное осталось не съеденным в разгар праздника – и чем же это не отдельная радость была всем нам, там собравшимся.

18,02,23