неЯга

Морозная зимняя улица, натоптанная тропинка во дворах, даже наезженная местами, иду медленно и вдумчиво - под обманным снежком может скрываться лёд после оттепели. А вот и он! На снегу, куда ступить удобно, три капли крови. Как будто ягоды раздавили. Наступила и сразу окрик мужичка, который искоса наблюдал за мной, а теперь поспешил навстречу:
- Кровь заговорённая, девица, смотри, куда идёшь!
Я и оглянулась назад, ведь уже пару шагов сделала дальше по тропинке - а капель нет уже... Свист кулака учуяла в последний момент! Увернулась и присела, выдав мужичку подножку. Он такой удивлённый улёгся в сугроб - мама, дорогая, душегуб сам ко мне в руки пожаловал!
Недаром староста, когда работу рассказывал, говорил, что девки пропадали на меня похожие и языком цыкал, да смотрел жалостливо.
- А ты чего не упала?
- А ты чего упал? Не наступила я, мимо твоя кровь пролетела.- таки заговорила я с ним и выдала себя сразу.
- Ведьма!
- Да, Ведьма. А тебе девки зачем? – я взяла капельку крови щепочкой вместе со снегом и поднесла к его щеке – шипит, тает, меняется.
- Не ласковые они.
- А ты сам-то ласковый? Где девки? Я пока просто спрашиваю, а вон парни бегут, они и спрашивать не будут, прибьют и разбираться потом некому. – последняя третья капля растаяла на его лице и он начал меняться – упрямство сменилось покорностью.
- Я покажу, только помилуй! – мужичок заелозил на снегу под своим же колдовством покорностью и унижением.
- Пошли! – скомандовала я, дав отмашку парням.
Староста их научил только помочь, поддержать – я просила не мешать мне и они послушались сразу, хотя могли и зашибить насмерть душегуба.
Изба на отшибе была не топлена. Покосившаяся дверь открывалась со скрипом давно неухоженных петель. Душегуба я пропустила вперёд, сама поснимала его паутинки мелких пакостей от чужаков – сама такие же развешиваю, когда ночевать в незнакомом месте остаюсь.
- За нами не ходить. – буркнула я парням, и те послушно остались на морозной улице.
Покорный и помолодевший мужичок, скорее парень даже, прошёл в избу, сел на лавку в большой комнате.
- Повторю, где девки? – я осторожно осматривалась, замечая запустение и замызганность избы.
- В запечной. - махнул он рукой и обмяк, как будто силы закончились.
В запечную я заглянула и тут же выскочила на улицу к парням.
- Зовите старосту и жену его, пусть одеяла прихватят и холодную баню в ближайшем доме затопят, но в дом не заходят! – дышалось мне с трудом, через раз, но потом отпустило.
Перед глазами стояла картинка из девичьих голых тел валяющихся на топчане как поломанные куклы – без души, без дыхания, без признаков жизни. Синие руки и ноги – целые, но местами обмороженные, косы расплелись, одежды, как и не было – у одной ленты в волосах держались чудом и у другой платок на голове – видимо подарки, не их ещё вещи.
Проморгалась, умылась снегом, пошла внутрь уже более решительно – вонь вонью, а девки не виноваты, что попались. Или виноваты?
- Так что тебе девки то сделали, душегуб? – спросила я его строго, вытаскивая самую верхнюю и заворачивая её в драное одеяло.
- Грубили. Хамили мне у колодца. Обзывали по-всякому. Улыбаться мне не хотели. Я ведь справный жених – дом, поле, скотина! – он посмотрел в окно на упавший сарай через двор у калитки.
Ясно. Жених.
Я осмотрела девушек, но ничего такого не обнаружила. Даже синяков нет, просто грязные и голые, истощённые ещё – под заклятием не едят.
Неласковый. Он их не бил. Одежда девчонок защищала и ушла первой, рассыпалась. Топить в доме нельзя, потому что заклятие спадёт – у него сейчас тоже. А лежат все, потому что заклятие на живых, не на мёртвых – но живые в такой мороз просто мёрзнут и засыпают.
Уууууу! Так бы и треснула его чем, дурень! Кто научил ещё такому – это же не просто слова, это заговор на крови.
- Кто же тебя научил, а? Сам расскажешь или дознаваться буду? – я медленно положила девку на соседнюю лавку и выглянула в окно, в ожидании старосты с женой. 
Скорее бы, но и торопиться нельзя.  Баню надо с ними вместе топить. В горячую баню их вносить никак, сразу помрут все, а вот вымыть их от крови и заклятия, да отогреть очень надо!
- Ксанка! – послышался голос жены старосты, - Я войду!
- Ох, тётка Марья, скажи парням не разворачивать девиц, нести в холодную баню – вместе и затопим. – забирая у неё ворох одеял и кивая на лавку проговорила я.
Тётка Марья, жена старосты и местная повитуха, во многом могла бы меня заменить, но вот с заговорами она дела не имела – молитвой брала. Поэтому меня и позвали душегуба ловить. Зашла, сморщилась, скривилась, подхватила девицу и вышла передать её парням. Староста Гаврила Митрофанович ждал у крыльца и только глазом подмигнул, как помощник справно и аккуратно принял кулёк с девицей и медленно, но споро понёс к соседям. Девок было шесть – по месяцам почти – начал осенью или в конце лета, а сейчас февраль на исходе, Масленица скоро. Первая уже пошла трупными пятнами, я её трогать не стала, только укрыла в покров с топчана и снесла в сени, предупредив не входить в дом, не топить печь, просто не выпускать душегуба, да он и сам не выйдет.
Пока мы девок отогревали в бане, чистили огнём,  да отмывали от заклятья и крови порченой, вся деревня собралась вокруг бани и голосила. Пришлось выглянуть и попросить песни петь, понёвную, да на рождение. Бабы затянули, а соседка принесла тёплое питьё с мёдом и молоком разбавленное водой.  Девицы просыпались неохотно, помнили мало что, были вялыми и даже молоко пили по глоточку, но пили. Выдавали их лично матерям с одеждой, разговором и пояснениями – не трогали, не помнят, пусть спят дома в тепле, сколько надо. Управились к следующему утру только. Так и не спали с тёткой Марьей. Баню отмыли после всего, сели чай пить у соседки, да молчать - не разговаривать. Соседи напирали с расспросами, но мы обе ничего нового сказать не могли.
- Кто его родители? – спросила я, - Помните их?
- Отец Никиты, покойный Никола, лет несколько лет назад сгинул в реке – зимой рыбачить любил. На руку был тяжёл, мать Фрося с сыном только вздохнули, когда лёд его унёс. А сама мать следом ушла - летом полоскала бельё, да и не вернулась домой. Не нашли её. Так парень хозяйство вёл, справлялся – красивый, девчонки на него заглядывались, а потом как морок навело на тот двор – скотина вымерла, строения согнуло, изба только и стояла. Урожай он спортил сам, не убрал к осени, дождями залило, так и не сеял больше. Чем жил никто не знает. Всё в лес ходил, да на рыбалку. Самосевом овощи какие росли, наверное.  – сосед хмурился, вспоминая, - а вот год мы его и не видели совсем.
- Отворотное? Интересно! – я засобиралась, - Тётка Марья, а у вас тут в лесу не было Яги какой?
- Да что ж ты, милая, какая Яга, я бы знала! – перекрестилась тётка.
- Была, да померла года три назад – в глуши жила, туда не всем дорога показывалась, только отчаянным. – соседка покосилась на тётку Марью и запричитала, - Я не ходила сама, бабы сказывали, что она не всем помогает, да и путь туда закрыт.
- Видимо парню нашему открылся или надобность какая была. Спрошу его, пожалуй. Благодарствую за помощь и хлеб- соль! – поклонилась я хозяевам и вышла в холодные сени.
- Ксанка, подожди меня! – тётка Марья никогда не упустит узнать что новое.
- И мужа вашего подождём – без него разговор без толку будет. – мы с ней дошли до дома на отшибе и отпустили парней.
Убивец по-прежнему сидел на лавке, даже позу не сменил.  Девицу в покрове в сенях уже унесли – обмоют, похоронят по человечески. А дух по избе приторно гнилостный так и плыл, никуда не ушёл.
- Спалить всю избу! – вместо приветствия рявкнул Гаврила Митрофанович, - С убивцем спалить!
- Не виноват он, скорее всего. Сейчас всё узнаем, потерпите. Он под своим же заклятием крови находится – расскажет всё как есть. Правда, Никита? – я обратилась к заговорённому.
- Что, Ксанушка тебе рассказать? – голос такой ласковый, внимательный!
- Откуда ты дар получил волшебный заговоры заговаривать. Расскажи, Никитушка, будь ласка! – я постаралась придать голосу столько же нежности.
- Бабка моя, Ярослава, мне дар отдала. – и глаза такие влюблённые, да мечтательные!
- Так ты ж парень? – удивилась я.
- И я так ей сказал… - и погрустнел.
- Я такую даже не помню. – удивилась Марья.
- Так я тебя привёз с дальних сёл, сосватал, а Ярослава уже к тому времени  в лесу давно жила.
Стало быть, дело было странно и очень не по волшебному! Бабка изгнана была из деревни за помощь девкам разную много лет назад – может и сама ушла, мало кто помнит. Помогала от нежеланного дитя избавиться в сносях, так же и наоборот забрюхатиться. Да и просто по травам и заговорам сильна была. Бабы и девки сами к ней дорогу находили – осенью яблочко приводило, зимой клубок ниток, весной к ней редко ходили, а летом колесо по кустам вело – откуда появлялось и куда пропадало, никто не знает и не ведает. Когда у Никиты корова померла, она начал в лес ходить за грибами и ягодами, да орехами – набрёл на избушку за частоколом с костями и черепами, да виду не подал, зашёл спросить, кто здесь живёт.
- Иди сюда девица, иди хорошая! – голос с печки звал и манил ласково.
- Я парень, вообще-то. – Никита подошёл близко, не таясь.
- Был парень, станешь девкой! – бабка вцепилась в него рукой и притянула к себе, - Силу мне передать некому, род весь вымер, ты один остался. Помираю я милый.
- Вам водички? – Никита и сам почувствовал, как пить хочет, но бабка не отпускала.
- Тебя мне, а не водички! Ох, милая, как же я долго ждала тебя! – бабка Ярославна закряхтела и больше он ничего не помнит.
Очнулся дома, сумку потерял, и не мужик вроде, и не баба. А что-то такое изнутри гложет его, тянет и мучает. Вот в это время избу, двор и скотину оставшуюся сгубило – по ночам бабка Ярославна чудила и пыталась внучка приручить, да не вышло. Естество мужское не изменишь усекновением – мужик он внутри другой. А потом девки пропадать начали…
- Сжечь вместе с домом и всех делов, чтобы не мучился и не губил больше никого. – староста непреклонен.
- Отдай его мне в оплату! - попросила я Григория Митрофановича, - Легко ему точно не будет, а на селе не повиснет убийство своего.
Дверь стукнула и в избу ввалилась баба, потемневшая лицом, но в ясном сознании.
- Ленку мою не спасли. Он же любил её, гад, и первую же сморил! Ленты ей дарил, бусы коралловые, свататься обещал осенью, а сам поле с уродаем под дождём оставил… - она села на лавку рядом с Никитой и завыла.
- Не мог он уже жениться, заколдовали его самого, силу лишнюю передали. – я обняла бабу и дала ей уткнуться мне в плечо потемневшим серым лицом. Что ж вы сами ему поле убрать не помогли?
- Да не видели мы, а потом уже поздно было.
- Морок навела бабка, чтобы к ней быстрее пришёл – сама под мороком жила и внука-правнука сгубила.
Баба и не плакала, Ленки матушка, слёз не было, видимо выплакала уже их. Только выла тихо и горько.
- Отдай мне его. Псиной его сделаю, будет псом ходить, меня от волков охранять в пути. А дом сожгите пока зима, да высадите бузину на пепелище.
- Да забирай! А с девками что делать? Порченные.
- Чистые они. Весной свадеб не играют, а к осени все забудут, какие девки были в пропаже. Село у вас большое, да дружное – если с других сёл сваты приедут, не сболтают. Да и не мог он. – я махнула рукой и вместо парня на лавке сел огромный лохматый пёс сивой масти.
Сел пёс и ну как себе под хвостом лизать, а там и нет ничего, то ли пёс, то ли и не псина вовсе.
- О как, оскопила - родную кровь бабка Ярославна извела. – тётка Марья вздохнула. – Ему теперь и правда, с тобой лучше, милая. И сам под присмотром, и тебе подмога.
- Вот вам и Яга. – я подозвала пса, потрепала его по патлатым ушам, - Пойдём, Никита, будем на мир смотреть, знание постигать, да отрабатывать зло причинённое людям.
- Ох, Ксанка, торопишься ты всё, погостила бы. – тётка Марья утирала скупую слезу, обняла меня и проводила со всеми вместе на двор.
Староста распорядился, и парни быстро подожгли дом. Пока дом горел, я держала пса на ремне подальше от двора, да и не рвался он к дому, скорее в лес тянул. Я даже знала к какому месту, но туда мы весной вернёмся, когда снег растает и хожая тропа откроется знающим.
Пока дом горел, пока пепелище растащили на головни и снегом закидали, мне староста принёс котомку с сыром, хлебом и крынкой молока.
- Не зайдёшь ведь, не уважишь старика, знаю. Торопишься. Моя вот собрала тебе, да и ему тоже. Денег нет, прости. За девок благодарю. Ленку обмоем и похороним. Это уже без тебя можно. Весной жду. Или пошлю за тобой, как по надобности.
- Сама приду, ты же знаешь! – чмокнула я старика в колючую щёку и припустила к околице за псом.
Как он не рвался в лес, а передумал туда идти – пошли до следующего села, где кикимора проснулась среди зимы.
Зимняя дорога быстрая и долгая одновременно – надо добраться до ночлега раньше, чем стемнеет. Поэтому мы шли бодро и шустро, хорошо, что путь был по большей части под горку, вниз по реке. Пёс сначала порывался оббежать всё вокруг. Потом начал убегать далеко вперёд, но его тянуло ко мне собственное же заклятье – возвращался, понурив хвост и вылизывая снег на обочине.
- Хотел бы убежать, да не сможешь. Девушки так же от тебя уйти не могли. Я только немного подправила волю и желание жить – иначе ты и есть бы не смог, помер у меня от истощения и слабости. – пояснила я Никите-псу не сбавляя шага.
Чихнул, фыркнул, и снова побежал вперёд.
Ночевать пришлось в лесу. Костёр развели недалеко от кучи лапника, сваленного лесорубами вдоль дороги – и с дороги не так видно, и в лапнике спать теплее. Пёс крутился вокруг, но далеко уже не уходил, видимо, как и я притомился от пешей прогулки.
- Есть будешь? – спросила я пса.
Он сел рядом и лапу поднял.
- Вести себя хорошо будешь? Могу тебя человеком обернуть, но ты мне будешь отвечать всё, как на духу и не шалить. – я внимательно смотрела на него, пока говорила это.
Поведение у него не больно собачье. Лапу поднял, а по виду сосульки прилипли там, но сам не выкусывает их. В кусты уходил, прятался, но тоже не по-собачьи всё делает. Отворот я навела и махнула на него рукой – в заклятие сам прописал не навреди, значит и мне всё полегче им управлять будет.
- Спасибо! – хрипло ответил он и начал снегом руки вытирать.
- Как ощущения? – полюбопытствовала я.
- Интересно, но очень неудобно. Стыдно всякое делать, а хочется. Ещё запахи. И вот это вот, убежать я хотел, понял, что не смогу и ты сказала. Но кобелём я не так тебя понимаю, как человеком, ущербно. – он протянул руки за хлебом, а от сыра отказался, зато сала ломоть ухватил и всосал, я даже не заметила как.
- С силой твоей, что делать будем? Мне тебя учить бесполезно. Я же бабку твою искала, чтобы в ученицы к ней… - я отвернулась и на миг весь мой возраст проскочил на лице, седые волосы выбились из косы и руки свои я увидела так, как и должны быть они у меня, а не девичьи пальчики тонкие.
- Ты как это? Тебе самой то сколько лет, что к моей бабке шла? – он аж жевать перестал от удивления.
- А вот сколько дашь? – я махнула рукой перед лицом своим раз, другой, третий.
- Не, ты лучше девчонкой снова будь, мне привычнее и проще так. А старой ты меня пугаешь.
Я умылась снегом и улыбнулась.
- А, понял, то личины, а сейчас уже ты. Не девчонка, но моложе чем те старые. В таком виде по улицам женщины в одиночестве не ходят. Если только на богомолье, а ты не похожа.
- Девчонки тоже не ходят. Так как с силой?  - повторила я свой вопрос.
- Я бы прямо сейчас всё отдал, но бабка не пустит.
- Сейчас нельзя. У вас с силой сейчас раздор – ты умрёшь, если отдашь. Мне твоя смерть ни к чему, иначе отдала бы тебя односельчанам, а вот бабка твоя нужна была. А тебе помощь от неё нужна. Весной к ней пойдём – я видела, как тебя в лес тянуло и ответы там, но сейчас нельзя, ты так же умрёшь. Вот смиришься и примешь силу – сможешь передать. Я научу. Но пока спать надо. Я с тобой пока возилась и с девками твоими, две ночи не спала. Охраняй! – я снова махнула на Никиту рукой, и кусок хлеба он уже дожёвывал псом.
Спать устроилась на том же лапнике, Никита сел в ногах, костёр тихо угас – я его и не для тепла разводила, а для тех же диких животных обозначила присутствие человека. Они и сами не полезут, но у меня запах другой из-за трав и прочей деятельности, могли по глупости слишком близко подойти. Охранные как всегда развесила паутинками-ниточками, к пальцам шли, будили, если что.
Утро не задалось с самого начала – глаза открыть не успела, как сработали охранные, и сорока в ухо натрещала гадостей!
- Что ты ей сделал? – спросила я в пустоту – Никиты нигде не было видно.
Ладно, сама жива и хорошо. А недоучка придёт, никуда не денется. Быстро закидала снегом кострище, куснула сыр и закинув за плечо полегчавшую котомку припустила по дороге в сторону следующего села. Кикимора звала даже громче, чем жители – этой ответ надо дать быстро, потому что спать она должна, а не орать на весь свет о непотребствах посреди зимы! Но к старосте зайти поздороваться надо – иначе мои действия будут считаться самоуправством. Могут и не наказать, но и прогонят тогда вместо благодарности. Ксанка это всё смекнула в первом же пути, когда её неразумную Лешак сам к старосте отвёл и познакомил.
Эх, как давно это было!
- У тебя не дочка, а Яга! – орал её отцу сосед на покосе, когда маленькая Ксанка траву заговаривала, чтобы хорошая стояла под косой, а лишняя для коровы ложилась на землю.
- Ведунья она, с природой общается. – буркал в ответ отец и косил, косил – коровы много сена зимой просят.
Семья большая, детей много, молоко нужно. А значит и сено. А Ксанка щебетала шепеляво бегая по полю и приходила домой с вениками трав, которые мать потом сушила в сенях под потолком и заваривала зимой от разной хвори. Мелкая Ксанка ещё матери подсказывала, какой пучёк лучше взять, как варить, куда потом девать – что-то выкинуть, другие сушить и жечь, окуривая избу и двор, а какие и закопать в отхожем месте. Чудные дела делала, хотя мала была и несмышлёна в обычной жизни. Травы, скотина, чистота в доме, это у малышки споро получалось. А вот дружить с соседскими девчонками – плохо! Даже не завидовали, потому что не понимали, просто неинтересно с ними было. В лес малы ещё ходить, а родителям некогда – так Ксанка к соседской бабке прибилась и с ней науку трав постигала. А потом теми же травами ту же бабку лечила да выхаживала! Бабка померла, когда Ксанке самый сок пошёл, шестнадцатый год – замуж пора, расцвела девица, но парни её сторонились, и отец отпустил её бродить по свету искать обучение своему знанию. Ну, как отпустил – за избой соседки приглядывал, ждал, всегда рад был, пока жив. Потом и сёстры-братья-тётки так же встречали Ксанку в любом селе – большая семья, везде дом. Тёток уже мало осталось, взрослая Ксанка, выросла. Отца не хоронила, опоздала. Мать ещё раньше ушла, не уберегли в родах с младшеньким – это уже без Ксанки случилось.
А мальчишки соседские так и дразнили её в спину – Яга!
- О, снова Яга к нашим пожаловала! – так и неслось над околицей, когда подходила Ксанка к родному селу.
Сказки народ про неё сказывает, что нет ей покоя, что девок со света сводит, и места себе е находит, так и будет бродить до скончания веков.
- А вот не буду! Пойду и у Ярославны в избе поселюсь летом! – воскликнула Ксанка и припустила по сельской улице к дому старосты.
Мирно встретили травницу сельчане. Умаяли их вопли Кикиморы по сумеркам. Хорошо, что с утра пришла, сразу накормили, рассказали, очевидцев привели, новости спросили и к сумеркам на место проводили, где слышно, видно, непонятно и страшно.
Над обрывом у реки с прекрасным видом и не менее прекрасными омутами летом, стояла марь – как туман, но другая субстанция. А в реке вместо прорубей полынья широкая и длинная. Это в мороз то! Непорядок! Ксанка спустилась к самой воде, а тут и Никита-пёс добежал, жалостливо скуля.
- Ох, какая мрачная псина. Подь отсюда! – замахнулся на пса староста палкой, о которую опирался.
- Это моё пёс. Бегал по делам, вот и не познакомила вас. Я потом зайду, ногу вашу посмотрю. А пока не студитесь, домой идите, и скажите, чтобы мне не мешали. – я глаз не сводила с пса неразумного, пока говорила это всё старосте.
- Тогда жду тебя, внученька, уж не обидь старого, а мы чем сможем, подсобим тебе. Зови, если что. – и поковылял к селу в надвигающихся потёмках.
- Ты знаешь, что случилось? – шёпотом спросила я у пса, когда людей в округе не осталось.
Поджал хвост и прижался к ноге, прячась подальше от воды.
- Ладно. Кикимора! Это я, Ксанка пришла, ты чегось звала то? – крикнула Ведьма погромче и прислушалась.
Деревья трещали, кусты шуршали, а потом запел рогоз – знаете, как надломится стебелёк и ветер в него задувает так тихо – у-у-у-у-у! Ксанка слушала и кивала, а пёс всё вжимался ей в ноги и дрожал всем собой.
- Прости, дорогая, что я поздно пришла. Я правильно понимаю, что родители этого охвостка в церкви не отпетые в полынью ночью выходят и его ищут? – снова слушала и кивала.
- А как их обратно упокоить? Я с утопленниками, сама понимаешь, дела не имела.
Ксанка горестно вздохнула, выслушав помощницу от природы и посмотрела на пса.
- Разоблачайся в человека, нечисть, будут тебя сейчас родители уму разуму учить, да про бабку спрашивать. А ты как мне им отвечай, да будь ласков. Им твоё обращение беспокойство причинило. Надо их успокоить, но услышат они только тебя – сын ты им, кровинушка. – «хоть и порченная бабкой теперь» додумала про себя Ксанка и махнула на пса рукой.
- Я мёртвых до ужаса боюсь! А ну как браниться будут? Татка знаешь какой на руку тяжёлый? – причитает Никита и снова вытирает руки снегом и умывается им, не смотря на мороз!
- Так меня им не надо. А Кикиморе спать надо до весны. Поговори с ними. Скажи, что весной сходим к бабке Ярославне, упокоим её, с силой примиримся и разрешим все их заботы. – Ксанка поёжилась и вгляделась в полынью, как в омут.
Две фигуры возникли из воды, потянулись к берегу, но на землю не ступили, так на льду и остановились. Говорили они тихо, Никита отвечал. Снова рассказал, как бабка его перекроила и он мучается, но Ведьма обещала помочь. Та Ведьма, что рядом стоит. Да, за Ленку он ответит перед матерью её, когда силу передаст – сейчас сам наказан так, что хуже некуда, но пусть они не волнуются. А как он рад их вместе видеть, хоть и таких, да всё одно не порознь они. Очень их любит. Как всё закончится, он придёт повидаться, если жив будет. Фигуры покачали головами, обнялись и вернулись в полынью.
Кикимора тихо свистнула отбой. Ксанка посмотрела на парня и обмерла – седые виски, лицом весь спал, того и гляди сам туда в полынью побежит.
- Стой, ты не можешь, дар не пустит, только снова родных взбаламутишь! Пошли в дом к людям. Только скажи, что тащить тебя силой не придётся? – заорала на него Ксанка, испугавшись последствий.
- Сам пойду. Обращай в пса, мне так легче. Сердце не так рвётся! – и опустился на колени перед Ведьмой.
Ксанка махнула на него рукой и припустила к селу – Кикимора уже пела песню сна своим стебельком, полынья потихоньку затягивалась льдом. Всё хорошо, насколько вообще хорошо может быть зимой в сельской глуши.
К ужину они  опоздали, но накормили обоих до отвала. Потом Ксанка врачевала ногу старосты, варила травы, готовила густую мазь на меду и гусином жире. Только под утро и закемарила, умаявшись. Зато староста после мази и притирок на рассвете уже побежал на реку проверить работу и к соседям рассказывать у колодца о чудесной знахарке и что полынья закрылась.
Так Ксанку до самой весны передавали от села к деревне и обратно, лечить, успокаивать, упокаивать и прочее всякое. Никита привык псом и уже не так часто тянул лапу, чтобы поговорить. Человеком же стал спокойнее и задумчивее. Но и наедине для обмена опытом они были только в дороге – в домах он так и бегал псом, спал на улице или с Ксанкой, когда стелили в морозы, спал в ногах или под её лавкой. Охранник. Когда сошёл снег, дороги просохли, деревья начали распускаться – соком наполнилась земля,
- Пора нам твою бабушку навестить, упокоить, помирить вас, исправить ошибки. – Ведьма шла новой дорогой по незнакомому лесу, а пёс бежал перед ней, поджав хвост и без желания продолжать путь, - Показывай дорогу, будь ласка, нам надо туда, сердцем чую, пора!
Клубочек им навстречу не выкатился, яблочко наливное для весны рано, а колесо застряло в кустах – вон оно, видно вырваться хочет, да кусты листьями его держат, не пускают. Деревья смыкались плотнее, лес хмурился и робел одновременно. Ксанка не долго думая запела звонкую песню, перекликаясь с птицами на подпевках и лес расслабился, обмяк, тропинка нехоженая заросшая проступила из кустов и вывела к ветхой избушке на высоком крыльце.
- Здравствуй, Ярослава премудрая! Прости, что долго к тебе добиралась. Привела внука твоего, непутёвого – поможешь мне нас всех уму-разуму поучить? – поклонилась Ксанка крыльцу, а пёс споткнулся у крыльца, да так Никитой и встал – шагу ступить боялся.
Дверь распахнулась, дом заскрипел, лес зашумел. Ксанка подтолкнула Никиту, кланяйся мол и вошла не дожидаясь его в дом. Кости на сундуке прикрыла ветошью со стола, снова поклонилась всем углам. Спросила изволения захоронить кости. В печи заслонка задвигалась. Ксанка к печи подошла, вычистила её, дрова как надо заложила, огонь сам загорелся – и тут в печи голос надтреснутый старый зашуршал.
- Ксана, ведьма-ворожея, ты зачем внука моего привела, непутёвого непослушного? – шаршало в печи, но вполне разборчиво.
Никита зашёл и присел на лавку у двери. Прислушался. Закивал испуганно.
- Ты ему естество сменила дар передав, а он не может – нашалил сильно, девушку сгубил, других подвёл, столько проблем, а всё дар твой без учения тьмой вышел. Помоги его научить дар принять. А лучше мне передать – зачем парню женское знание? Долго я тебя искала, но вот свидеться не пришлось при твоей жизни – помоги хоть в посмертии! – Ксана положила на стол хлеба ломоть, остатки сыра, налила воды свежей в чарку и присела рядом с Никитой.
- Три ночи тут спать со мной будете, три дня печь топить, избу прибирать, двор вычищать. Справитесь, помогу и скажу как меня упокоить, чтобы не мешала вам боле.
- Благодарствуем, матушка Ярославна премудрая! – Ксана снова толкнула Никиту поклониться
«Прехитрая» прошелестело в печи и инструкции закончились.
День прошёл за отмыванием дома, окон, стен, полов – печь и сундук не трогали. Воду нашли в колодце, но пить из него не стали, сходили к ручью в лесу. Есть хотелось, но в избе съедобного ничего не нашлось, и оба ученика решили поститься.  В сумерках снова затопили печь, слушали голос Ярославы, да так и уснули – Ведьма на лавке, внучек под лавкой.
Утром на столе стояли горшки и блюда с едой, пахло очень вкусно, но Ксана не дала Никите поесть, даже попробовать не позволила – на всякий случай! Так и прибирали весь день двор, закончили чистить колодец и восстанавливать ограду возле дома. Спорили насчёт костей в частоколе, но пока не трогали – время придёт, хозяйка либо сама позволит, либо помешать не сможет. Сны друг другу не сказывали, в глаза смотреть сторонились. Испытание было и обучением – как и воздержание от еды, всё важно. Сумеречничали снова водой из лесного ручья под тихий голос Ярославы в треске огня уже чуть слышный. Так и уснули под бормотание о травах, да о словах важных.
Утром стол снова ломился едой, как будто хозяйка искушала отведать новые блюда – пироги, кисели, каши, да блины с мёдом! Ксанка и сама облизнулась, да вида не подала – три дня и три ночи вытерпеть, да потом похоронить кости, а дальше видно будет. Печь с утра не топили – наказ с вечера ещё получили, вскопать делянку за домом вокруг яблонь, но ничего не трогать, не убирать, будь то камень или что другое. Удивились, но пошли копать. Поднимает Никита ком земли лопатой, а под комом как будто тело человеческое, дышит, кровью истекает – он ком разбивает, а из земли черви и насекомые так и прут. Ксана граблями перекопанное ровняет, а в стороны монеты золотые брызгают все в крови, да стон несётся, как будто живое что боронит. Вечером стылая изба, без кушаний стол, дрова принесли, печь затопили и сразу уснули сидя на лавке да под лавкой, сил уже никаких от голода не осталось, даже до ручья сходить за водой чистой.
И снова утром стол ломится от явств разных, да таких, каких они оба видом не видывали, да слыхом не слыхивали – опознали осетров царских, да горки икры рыбьей разноцветно блестящих на блюдах серебряных между блинами да пирогами. Не сговариваясь оба сглотнули слюну и вытолкали себя за порог.
- Ксана, не могу я больше, есть хочу! – Никита затравленно оглянулся на дом и пошёл за сердитой Ведьмой к ручью.
- Неспроста это всё, знаешь, как Ягу в народе величают? – Ксана закинула косу за спину и припустила быстрее – живот так и подвело.
- Костяная нога? – заныл парень, как маленький.
- Хранительница загробного мира. Поедим и обратной дороги нам нет. Так и сгинем тут оба, ей на радость!
Возле ручья валялось ведро дырявое, но Ксана залепила травой весенне и глиной с берега ручья дыру и набрала воды. Оба они умылись, напились, но в глаза друг другу смотреть так и не могли.
- Я хочу яблони полить.
- Хорошо, я помогу воду носить.
- Она ещё говорила, чтобы мы из её колодца яблони поливали.
- Она много чего говорила, даже про еду эту, чтобы не смели отказываться. И про другое. – Никита отвернулся, произнеся эти слова.
- И про другое. Ты знаешь, как её хоронить. Она тебе точно сказала.
- Сказала. – как эхо повторил за ней парень.
- Мне знать не велено? – Ксана упёрла руки в бока и развернулась к Никите.
- Велено. – снова повторил за ней он.
- Сказывай! – потребовала Ведьма.
- В сумерках, да на закате, взять кости неомытые, да скинуть в колодец. Сила сама к вам ночью придёт. Печь не красить, не мыть, сундука не трогать, не открывать, лечь спать и утром поесть со стола как следует. Она каждый вечер это говорит, неужели ты не слышала? – удивился Никита и зачерпнул ещё горстью воды ручейной.
- Так-так. На ночь никто не хоронит, не по-людски это. Колодец точно станет с мёртвой водой, так нельзя делать. Тогда и есть ничего с огорода нельзя будет. И воду из него пить. И лес умрёт тоже. Сундук посмотрим днём, а вот кости я предпочитаю сжечь в костре на солнце и в колодец пепел скинуть, из печи тоже! Избу мы отмыли, ночевать пойдём к старосте. Здесь оставим кукол из соломы – мою в платке, твою в рубахе.
- А как же сила её и знания? – Никита схватил себя за рубаху, как будто драгоценность какая.
- Сила в тебе. Знания тоже. Время придёт, и поймёшь всё сам. Упокоить бабку святое дело. А потом видно будет, но сюда приходить только днём надо – нельзя тут больше спать, опасно. Я так чувствую.
Так и сделали, как решили. Полили яблони водой из ручья. Зашли в дом и сняли кости с сундука, вынесли их во двор на солнце приготовленное кострище. Сундук открыли, а он полон соли.
- Кто ж тебя так запечатал тут умело? – пробормотала Ксанка, набрала соли, насыпала круг вокруг кострища.
Избу с солью омыла, пока Никита за огнём следил. Воду сливала под ограду справа и слева от калитки. Набрала всю золу и пепел из печки, кинула в колодец, приговаривая слова ласковые с благодарностью за хлеб-соль, да за науку. А тут и Никита позвал.
- Ксана, тут Ярослава попрощаться пришла! – И упал на колени, а потом совсем завалился навзничь в наружу от круга соли.
- Покойся с миром, Ярослава премудрая! Прости, что не сразу разгадала твою загадку – всё мне наука будет. – Ксана поклонилась в пояс туманному силуэту над кострищем.
- Умна, красива, справедлива, добра и заботлива – такой и должна быть баба Яга. Спасибо и тебе Ксана, ведунья перекати-поле. За свободу благодарю, да за науку. За внука, что спасла его и уберегла от гибели. Просите, чего хочется. Я в долгу перед вами. Да не томите, времени у вас, пока угли не остынут! – мерцающий силуэт красивой статной женщины парил над углами, как будто танцевал и кланялся.
- Какая же ты красивая, Ярослава, бабушка моя! – Никита присел, но в круг не стремился.
- Слышу твоё желание – раскаешься ты в нём, но исполню. – она ласково посмотрела на внука-правнука и того снова скрутило на земле!
- Ярослава премудрая, будь покойна, я за людьми присмотрю! Ничего мне не надо от тебя! – бойко ответила Ксанка, косясь на Никиту.
- А я сама тебя попрошу дар мой у внука забрать, только поторопись, девонька, пока ему всё его не вернулось! – силуэт протянул руку и сделал жест касания.
Ксанка прикоснулась к Никите, и их обоих накрыло облако знания – все беды, радости, печали, победы и разочарования, силы и слабости человеческие, да вместе с желаниями и мечтами, всё это кружилось и металось между ними. А как затихло, так и угли остыли. Как Ксана хотела, так и сделала – пепел в колодец, солью вокруг круг и кукол в дом усадила в своём платке и рубахе парня. То, что Никита снова парнем стал, у неё сомнений уже не вызывало – уж очень изменился он внешне, и правда красавец.
Пришли Ксана и Никита в его родное село ввечеру – она Ведьмой, он снова псом, чтобы односельчане на радостях не зашибли. Староста и тётка Марья аж расплакались оба на радостях, что оба живы и сами пришли.
- Да что случилось то? – удивилась Ксанка, когда их в дом пригласили и в ноги кланяться начали.
- Живы, значит поможете! Ленка никак не упокоится – уж мы её отпевали, крест стоит сосновый на могиле, а шастает по ночам во дворах, да на пепелище, покоя нет. – Гаврила Митрофанович уж на что был статным мужчиной, а тут весь сжался и плечами поник.
- Упокоим. Попрощаться им надо с Никитой. Он тоже весь извёлся, что Ленку сгубил. – положила псу руку на голову, а он ей в глаза заглядывает и хвост поджимает, - Знаю, что мёртвых ты до сих пор боишься. А с родителями у тебя хорошо вышло, я бы так не смогла.
- Вот сейчас трапезничаем и проводим вас к погосту. – тётка Марья накрыла на стол быстрыми и ловкими движениями.
- Как девицы? Как их родные? Обошлось или слава теперь нехорошая над селом? – Ксанка сразу о важном расспрашивать кинулась, пока хозяин первым кашу пробовал из горшка.
- Да тихо всё пока. Ты же знаешь, кроме родителей и не знал никто, а мы с женой кому скажем? – утёр он усы, прожевав первую ложку и показав, что остальным можно приступать к трапезе.
Быстро поели. Псу тоже положили каши, чтобы не думал, что обделяют его. Со стола Ксанка помогла убрать, тётка в благодарность ей пряник расписной в руки сунула, к чаю. Вроде и своя, а всё как с маленькой.
- Пока вас можно порадовать пряником, так и мы молодые вроде с мужем. – смутилась тётка от своего поступка.
- Пока вы живы, и мы всё ещё дети! – ответила Ксанка.
За окном стемнело, и староста с женой неохотно начали одеваться.
- Не надо нас провожать. Что я, погост не найду? Да меня Никита выведет – вон уже сидит у двери, ждёт, когда выйти можно будет.
- Мы же прикрыть вас хотим, он же не псом будет Ленку успокаивать. Сельчане до сих пор его по лесам ищут – мы не сказывали им, что ты его с собой увела – ну, приблудился к тебе пёс и ладно, всё в дороге спокойнее.
- Не переживайте за нас, даже если утром не придём, значит так надо. – Ксанка потуже завязала  новый платок, ночи весной стылые.
Вышли на околицу, дошли до кладбища, взошла луна красивая и полная – вся деревня, как на ладони! Никита пёс крутился под ногами, но пока никого не видно, Ксана решила не торопиться его обращать в парня. По сути мёртвой всё равно в каком он виде, а вот живым может того и надо – может и подняли её, чтобы Никиту выманить. Ксана шла по погосту и думала, что люди все разные, а глупости делают одинаковые – прощения не допросишься у них, а уж за такое, как убийство, хоть и невольное, любимой дочери красавицы!
- Никита! – тихо прошелестело над кладбищем, - Любимый!
И женский плач, горький, безрадостный.
Пёс закрутился у Ведьмы под ногами и кувыркнувшись в воздухе обернулся парнем, к которому метнулась тень.
- Вот и свиделись, вот и встретились, ласковый мой, нежный! – Ленка, в трупных пятнах со свисающими кусками плоти тянула руки к парню.
Как же его бедного скрутило! Вновь обретённое мужское естество налилось соками, а душа ушла в пятки!
- Леночка, Елена моя прекрасная, как же виноват я перед тобой, милая! Любовь ты моя ненаглядная! Я же всю жизнь теперь буду каяться, что сгубил тебя, ненаглядную мою! Как же мне тебя упокоить? – смотрит, а сам боится коснуться её.
- Поцелуй меня, любимый, прямо в губы ласковые! – и глазами рыбы снулой прямо в его душу заглянула.
Поцеловал. Даже сознания не лишился. Любимая же его обмякла в руках юноши, и шевелиться перестала.
Никита потом Ксанке помогал тело любимой своей хоронить. На соль из сундука Яги-Ярославы подивился, но против того, чтобы насыпать горсть поверх тела любимой не был. Устал он и разочаровался в себе.
- Зачем мне теперь мужиком быть. Я же, как и отец, однолюб. Ты знала, что у родителей детей больше не было, потому что отец выносить их матери не давал – в покое её даже на сносях не оставлял. Она потому в реку и кинулась за ним, что без его ласк жизни ей не было. Все думали, что он её бил – а он любил её до смерти! Мне Ярослава сказала – мать к ней за травами укрепляющими ходила, а толку то с таким мужем. В монастырь уйду, грехи замаливать. – парень лил слёзы над свежим холмиком земли, поправляя крест пошатнувшийся и никак не мог успокоиться.
- Никитушка, это хорошее пожелание, в монастырь уйти. Только помоги мне с домом Ярославы закончить сначала. Я одна не сдюжу там. – Ксанка утёрла платком его лицо и помогла встать с могилы, - Как раз к рассвету доберёмся до избы, пошли уж. Тут всё сделано, упокоилась она, горемычная.
На рассвете они еле нашли избушку в саду из цветущих яблонь! Ограда в землю ушла, стены стояли опершись друг о друга, крыша лежала на печи, колодец провалился внутрь, а яблони заслонили собой всю разруху, как будто даже укрыть хотели от людского глаза.
- Надо было сундук вытащить, солью круг вокруг дома сделать, да уж теперь-то нечего и думать. – Ксана оглядела сад яблоневый и улыбнулась, - Ярославе бы понравилось.
- Не надо солью вокруг сыпать, ты же дом внутри вымыла с солью, я видел.
-  Да ты ведьмак прямо, всё замечаешь! – Ксанка уже засмеялась в голос, напряжение последних дней отпустило.
- Понимание осталось. Ох и глупый же я!
- Был?
- И сейчас глупый.
- Я тебя провожу до реки, а сама к старосте пойду.
- А я в монастырь.
- Как же она с солью так? – Ксанка искренне жалела Ярославу.
- В оплату брала, от нечистой силы пользовала. – Никита знания никуда не растерял, даже лучше Ксаны считывал, вот что значит родная кровь.
- И сама нечистью стала, даже уйти передав дар не смогла.

Простились на мосту.
-  Благодарю тебя, Ксана-Ведьма. За жизнь. За мудрость. За доброту твою!
- Иди уж, глупый красивый парень однолюб. Весточки по деревням и сёлам оставляй, я проведать зайду потом. – стояла Ксана и смотрела, как живая душа спасённая ею, шла себе в ночь по дороге в новую жизнь.