Как ты, могущ, глубок и мрачен

Друг юности Высоцкого Артур Макаров высказал мнение: «Если бы Володя захотел, то мог бы совершить революцию. За ним пошли бы люди – из-за власти его обаяния и таланта».
Но вопрос: хотел ли Высоцкий революции? Я не уверен. А что люди за ним ринулись бы – это без сомнений. Не все, но подавляющее большинство.
Поначалу слава Владимира Высоцкого в СССР набирала обороты сумбурно, рвано. В первой половине 60-х его знала лишь Москва и её окрестности. Но с 1967 года после выхода на экраны страны фильма «Вертикаль» его известность стала всесоюзной. Фирма «Мелодия» выпустила песни из фильма отдельной пластинкой – это был его первый миньон, – и разошлась она в миллионах экземплярах.
Высоцкий начинает масштабно гастролировать.
Можно утверждать, что стала утверждаться его власть.
Власть не в том смысле, что он повелевал, отдавал распоряжения, подписывал указы. В другом измерении проявилась его власть – он стал влиятельным. Подчинял своей воле массы. Но и это не совсем точно. Есть такое понятие – властитель дум. Фразеологический словарь русского литературного языка определят понятие так: (книжн. высок.) – выдающийся человек, оказывающий сильное духовное и интеллектуальное влияние на своих современников; выдающаяся личность, привлекающая к себе исключительное внимание. Выражение восходит к стихотворению А.С. Пушкина «К морю», где оно характеризует Байрона и Наполеона».
Можно ли это выражение применить к Высоцкому?
Вполне.
Он оказывал на современников мощное влияние. Привлекал к себе исключительное внимание. С Наполеоном его, конечно, сравнивать комично, но кого можно сравнить с корсиканским чудовищем – так Бонапарта называли в России в пору Отечественной войны 1812 года? А из пушкинского «К морю» к Высоцкому вполне подходят строки:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем неукротим.
Разве что слово мрачен не подходит к образу Высоцкому. Были моменты в его жизни, когда он был мрачен, впадал в депрессию, на его челе проступала печать мучительных переживаний, но всё же не это было его ведущей чертой характера. А неукротим – про него. Глубок – тоже про него.
Эльдар Рязанов размышляет на эту тему: «Если вспомнить демократическую литературу XIX века в России, то эта литература была совестью нации. А когда я думаю о потоке, который сегодня читаю и смотрю, то понимаю, что нашему искусству до совести ещё очень далеко. Народ всё видит, всё знает и всё помнит. Для художника критерий совести, боли за народ должен быть главным. Смерти Высоцкого и Шукшина показали наглядно, кто является в стране властителями дум...»
Михаил Козаков выразился иронично: «Властитель дум. Звучит высокопарно, старомодно, как будто вытащили из сундука бабушкин салоп и запахло нафталином. Не лучше ли так: «Я просто тащусь от него! Как он играет – балдёж! Классный стёб!» Так вот я тащусь от Высоцкого по сей день».
Демидова расширяет круг: «Он был неповторимым актёром. Особенно в последние годы. А как же иначе – при такой судьбе? И всё же, что определяло его актёрскую личность? Духовная сущность. Острая индивидуальность. Неутолённость во всем. Сдержанность выразительных средств и неожиданный порыв. Уникальный голос. Многосторонняя одарённость. Он абсолютно владел залом, он намагничивал воздух, он был хозяином сцены. Не только из-за его неслыханной популярности. Он обладал удивительной энергией, которая, саккумулировавшись на образе, как луч сильного прожектора, била в зал. Это поле натяжения люди ощущали даже кожей. Я иногда в мизансценах специально заходила за его спину, чтобы не попадать под эту сокрушающую силу воздействия. Конечно, был и упорный труд, и мучительные репетиции, когда ничего не получалось, а в отборе вариантов, поисков, неудач, казалось, легко можно было потонуть. Он, как никто из знакомых мне актёров, прислушивался к замечаниям. С ним легко было договариваться об игре, о перемене акцентов в роли, смысловой нагрузки. А уж изменение эмоциональной окраски, смену ритма или тембра он схватывал на лету. У него был абсолютный слух. Он мог играть вполсилы, иногда неудачно, но никогда не фальшивил ни в тоне, ни в реакциях».
Высоцкий в состоянии был подчинить себе любую аудиторию. Даже агрессивно к нему настроенную. Он был способен влюбить в себя человека, который его ненавидел. Александр Тюрин рассказывает о выступлении Высоцкого на геологическом факультете МГУ: «Люди по-разному относились к Высоцкому. Были такие, кто его не воспринимал и считал все его песни гимном преступного мира». На выступление Высоцкого собирались женщины из учебной части геофака, и одна из них, Валентина Ивановна, дама зрелого возраста, предупредила: пойду и выскажу этому хулигану всё, что о нём думаю. Тюрин спросил: «А вы уверены, что он хулиган?» Она безапелляционно заявила: «А хто ж он? Хулиган он и есть хулиган».
И ведь могла вот такая тётка, упёртая в своём непреклонном мнении, встать и выкричать всё, что думает о Высоцком и его песнях. Не случилось этого на геологическом факультете. Высоцкий спел «На братских могилах» – и всё встало на свои места: он моментально расположил к себе всех. Валентина Ивановна, рассказывает Тюрин, когда Высоцкий пел свои юмористические песни, и все буквально лежали от смеха, сдерживалась, хотя было заметно, что с трудом обуздывает свои эмоции. Но наступил момент, притворство ей надоело, и при исполнении песни «Письмо из сумасшедшего дома в передачу «Очевидное-невероятное» она вместе со всеми вытирала слезы от смеха.
А вот просто потрясающий случай про влияние Высоцкого на простого, можно даже сказать, простейшего человека. Неля Логинова жила в коммуналке. Соседка у неё типичная старуха Шапокляк: подслушивала, подглядывала, бегала в милицию советоваться: нельзя ли подозрительную Логинову выселить, поскольку люди подозрительные к ней ходють. Однажды на ночь глядя явилась компания Таганки во главе с Высоцким. Логинова представила себе, что будет с соседкой и какой богатый у неё будет материал для доклада участковому. Высоцкий пел всю ночь напролёт. За стеной было тихо: ни проклятий, ни мата, ни привычного скандала. Это настораживало ещё больше: что-то Шапокляк удумала. Уже к утру Высоцкий затянул: «А течёт речка, а по песочку-у-у...» С последнего звука «у» он не мог съехать минуту или две, тянет его и плачет. «Бережочек моет, – спел наконец и хриплым голосом с силой: – А молодой жульма-а-ан...» – и опять повторилось это «а-ан» на целую минуту. И так – всю песню. А когда Логинова вышла в коридор за водой, то услышала глухие рыдания из комнаты соседки.
Утром Шапокляк ходила тихая, чуть ли не в глаза заглядывала молодой соседке, будто собиралась обронить что-то приятное, душевное, да не решалась.
Эмоциональное воздействие от выступления Высоцкого было невероятно сильным, оно переворачивало внутренний мир человека. Инспектор учебной части геологического факультета Романова поделилась: когда пришла после концерта домой, то выражение её лица было таким, что муж, открыв дверь квартиры, не сразу узнал её. Она сказала: «С выступления Высоцкого я стала другой. Я стала понимать жизнь».
Актриса Ксения Соколова о похожих впечатлениях: «Когда он спел «Охоту на волков», я на секунду потеряла сознание. Потому что это такая мощь!»
Интеллигенция долго не принимала Высоцкого. Считала: его творчество, его песни – для плебса, не для утончённой публики. Эльдар Рязанов вспоминает: «В конце 60-х годов, я, конечно, знал, кто такой Высоцкий. Знал по песням блатным, лагерным, уличным. Но его творчество меня абсолютно не интересовало. Как говорится, не моё. А в 1976 году мой друг, драматург и поэт Михаил Львовский, сделал мне подарок: подарил магнитофонные кассеты, на которых восемь часов звучания песен в исполнении Высоцкого. Я как раз поехал в отпуск в дом отдыха в Пицунду, и взял с собой кассеты. Тогда-то я и открыл для себя умного, тонкого, многогранного поэта. Сначала я слушал один в номере. Потом вынес магнитофон в холл, и каждый день в «мёртвый час» в доме отдыха никто не спал, собиралось всё больше и больше людей. Через несколько дней около магнитофона был весь личный состав отдыхающих. Двадцать четыре дня прошли у меня под знаком песен Высоцкого. Они вызывали всеобщий восторг. В холле царила тишина, только гремел, хрипел, страдал, смеялся прекрасный голос Володи... Я вернулся в Москву потрясённый. И с тех пор стал его поклонником – окончательным, безоговорочным, пожизненным, навсегда».

Высоцкий многообразен, многолик.
В его песнях нет и намёка на официальщину.
Сюжеты, язык, живость темы, подход – демократичны, в них всё, в чём нуждаются люди. Высоцкий защищал, Высоцкий нападал, и Высоцкий благородно защищался! Точнее – защищал народ. Борьбу со злом он вёл с рыцарских позиций – это народ ценил. Он не вопил в стихах о демократии, не истерил по поводу нарушения прав человека – он эти права вводил явочным порядком. Высоцкий был среди тех немногих в советские времена, кто подлинно был свободен. А чтобы властвовать над другими, надо самому быть свободным.
Он властвовал и потому, что откровенно говорил то, что у людей рвалось из сердца. Есть закономерность: если творца волнует, тревожит окружающая действительность, то волнение неизбежно передаётся зрителю. В прекрасном он видел безобразное, а в ужасном – прекрасное.
Николай Володько вспоминает: «Высоцкий стал легендой. Люди шли в театр, шли на концерт, чтобы посмотреть на него живьём. Проявления народного интереса возмещали ему отсутствие официального признания. Хотелось ему подражать. Подражать не только в творчестве, но и в образе жизни, в жизненной позиции».
Во всём мире публика делится на снобов и обыкновенных зрителей. Нет ничего позорного быть снобом, и быть простым – не преступление. Художественные вкусы различные, но что с того? Снобы наслаждались фильмами Тарковского и Феллини, а простые зрители – комедиями Гайдая и голливудскими боевиками. Это проблема духовная. Так вот Высоцкий – искусство и для сноба из пафосного ресторана, и для работяги с КАМАЗа.
В 1963 году Высоцкий вместе с Туманишвили отправились подзаработать в Сибирь – читали стихи, отрывки из прозы. А выступали они от Калмыцкой филармонии. И что-то там возникло с финансами – перерасход что ли… Прилетел проинспектировать их работу директор – суровый мужчина, в возрасте, прошёл Отечественную. Высоцкий спел ему «Штрафные батальоны», «Мне этот бой не забыть нипочём». Ветеран войны был потрясён. Туманишвили рассказывает: «Я тогда впервые увидел, как взрослый сильный человек может сломаться от Володиных песен. Он сидел и плакал. Здоровый мужик – крепкий, кряжистый. Он сказал: «Ребята, работайте как хотите! Вы чудные парни!»
Любимов рассказывал: «Я был с Владимиром в войсках, и очень крупный военачальник говорил, что он завидует дару этого человека влиять на людей. «Какая у него сила, какая у него огромная энергия – взять и заставить людей слушать, затаив дыхание! Это качество хорошо иметь полководцу».

Он был народен, потому народ его принял.
Наум Коржавин сформулировал: «Его песни очень подходили к тогдашнему моменту, к духовному состоянию общества. Ведь страна была в отчаянном положении. Кругом отчаяние».
Высоцкий давал надежду, что всё выправится.
Он аккуратно распоряжался своей властью. Никогда не использовал свою известность ради выгоды. Всё происходило само собой. Если его не узнавали, то не переживал, и уже тем более не расстраивался. Слесарь на автосервисе сказал ему: «Я за то тебя уважаю, что ты хоть и ездишь на «Мерседесе», а всё про нас понимаешь».
Как это много – понимать народ.
Высоцкому верили, как никому другому. Потому что он пел правду. Главное для того времени – правда. Какой бы чёрной она ни была, говорить её – признак здоровья нации. Партийные деятели делали вид, что правда противоречит коммунистическому идеалу. В песнях Высоцкого поиски идеала, веры, добра. Добра, которое связало его с прошлым, с его домом. Художник ощущает все катаклизмы раньше других, потому и был в немилости. Он предупреждает об опасности. Но тем самым становится неугодным власти. И в то же время он не был диссидентом.
В его песнях, стихах ни слова лжи.
Ни единой буквой не лгу –
Он был чистого слова слуга…
С детства, с юности был предан правде. Соседка по Первой Мещанской Раиса Климова вспоминает его, ещё студента: «Лжи не переносил. Помню такой его разговор с моим папой. Он как-то зашёл к нам. Папа его спрашивает: «А что главное для тебя? Что ты в жизни больше всего ценишь?» Он: «Дядя Макс, не люблю, когда обманывают, не люблю ложь». Это я хорошо запомнила».
Отношение к нему было разное – но до того, как человек услышит его на концерте. У него была колоссальная энергетика. Где бы он ни появлялся: в компании друзей или в огромном зале, где давал концерт, – с лёгкостью подчинял своему обаянию и пять человек, и пять тысяч. Даже партийные чиновники, сладострастно давившие его, искали с ним знакомства и просили спеть в их компании.
Люди внутренне менялись во время его выступления. Менялись после выступления. Он знал, как сразу и властно починить себе аудиторию – почти всегда его первой песней была «На братских могилах не ставят крестов». Потом он мог петь что угодно – «Диалог у телевизора», «Письмо рабочих тамбовского завод», «Песню прыгуна в высоту» – ему верили. Людей переполнял энтузиазм. Они видели: перед ними выступает личность.
Могучая личность.
Он пел о том, чем люди страдали, о чём молчали в газетах. Он выражал простого человека – его страдания, его мысли. Люди верили его голосу, верили его правде, верили его страсти. Кинь он клич: «На Кремль!» – и люди бы пошли за ним. Оксана Афанасьева высказала такую мысль: «Народ Володю воспринимал как явление природы. Или как явление Христа. Безумная любовь и громадный интерес к личности».
Он был бесконечно обаятелен, прост, всегда многообразно интересен. Сил было много, пел с удовольствием, мысли развивались и обгоняли друг друга, а жизненные пределы терялись в манящем и казавшимся прекрасным будущем.
Высоцкого невозможно было купить как личность. Я пришёл в изумление, в недоумение, когда прочитал в интервью Синявского: «Он писал по заказу». Имелось в виду: писал по заказу властей. Тут бы и врезать вопрос в лоб: «Какие, Андрей Донатович, конкретно песни заказаны? Кто выписал заказ? Сколько получал Высоцкий, когда заказ исполнил?» Впрочем, он действительно писал по заказу, и заказ этот формировал народ.
Не знаю, были ли попытки власти что-то заказать Высоцкому. Вряд ли. А будь официальные заказы, то они у него просто бы не получились. Точнее, не так: его продукт не устроил бы власть. Система и Высоцкий не совпадали. Как вообще не совпадает свободный художник и власть, которая исповедует идеалы антисвободы. Высоцкий как-то обронил на концерте: «Я, кстати, всегда пишу что хочу, а не по заказу».
Пример из несколько другой сферы. В конце 1969 года Любимова вызвала Фурцева, министр культуры. Говорит: «У меня вам поручение – сделать концерт к столетию Владимира Ильича Ленина». Было при Советской власти такое партийное развлечение – ставить к юбилеям, к годовщинам Октябрьского переворота 17-го года начальническое шоу в Кремлёвском дворце съездов. Ладились они по одному и тому же шаблону – на сцене хор в тысячу глоток орёт здравицу партии, потом – певцы, чтецы, балетный номер. Любому артисту могли приказать выступить в партийном шоу – отказать никто не смел. Видимо, ленинскому Центральному комитету надоели лаковые поделки. Захотелось свежатинки, захотелось чего-то этакого – вот и пригласили Любимова. Ему это, конечно, не по нраву, но не откажешься – театр мог пострадать. И развернулся он во всю мощь своей фантазии. Вплоть до того, что у него медведи на сцене в хоккей играли – это на торжественном-то концерте к столетию Ильича. А начиналось шоу для партийцев с вагнеровских «Гибели богов».
Не приняли, конечно.
Вот и Высоцкий бы, будь ему заказ от власти, что-то типа медведей придумал бы. Заказывать ему не надо – к дню Победы у него песни сочинились. Сами собой сочинились. И какие песни! Ветераны плакали. А к официальным песням к 9-му Мая сердца ветеранов оставались холодными.
Высоцкий не был врагом страны. Он был народным выразителем гражданской позиции по отношению к Великой Отечественной войне. Он восставал против дурных людей, против людей серых – в серых мундирах, серых костюмах, с серыми мыслями. Он не принимал тех, кто запрещал, кто давил, кто ограничивал свободу. Высоцкий с Тумановым году в 1977-м заспорили: сколько лет ещё стоять советской системе? Туманов утверждал, что стоять ей не больше пятнадцати лет, Высоцкий был оптимистичнее: продержится Советская власть не меньше ста лет.
Артист Лев Круглый, однако, придерживается мнения, что Высоцкий творил не по велению своего сердца, а по велению партии: «Наивно полагать, что всё это – возникновение и жизнь театра «Современник», Высоцкий и тому подобное не контролировалось, не направлялось коммунистами. Случайно ли, что Влади тесно была связана с коммунистами? Не стоит ли проанализировать характер гонений на Высоцкого и судьбу, например, Галича, – социально-близкого – «Меня к себе зовут большие люди» и порвавшего с ними всерьёз? Много тут любопытных вопросов».
Но Круглый одинок в своём мнении.
Как кто-то точно определил: песни Высоцкого не социально направленные, они – душевно направленные. Он говорил о болезнях душ человеческих. Но говорил об этом, любя этих самых человеков, этих самых больных, окружающих его. И сам он чувствовал себя больным и страдал от этого и выплёскивал боль и страдание, желая всем добра. Он, подписывая открытки и фотографии, писал «Добра». Это была его жизненная позиция – позиция Добра.
Не только Высоцкий добивался добра. Были и другие борцы за добро, за справедливость. Борцы за честь и достоинство человеческое. Но он это делал громче других, убедительно и последовательно.
Он хотел, чтобы люди были свободными.
Пётр Солдатенков задал ему вопрос: «О чём бы вы сняли документальный фильм?» – «О свободных людях». На время своего выступления он делал людей свободными. Свободными от системы, от идеологии, от двоемыслия.
Начальники тоже люди, и они хотели быть свободными. Они этого не осознавали, и даже удивились бы этому утверждению, но и их давила система. Высоцкий имел власть и над сановными людьми. Клара Новикова видела Высоцкого на выступлении в Центральном доме Советской армии – публика там была соответствующая: генералы и прочие люди в мундирах с золотыми погонами. И он пел им «Охоту на волков», которую на обычных концертах не исполнял. Они спокойно воспринимали вроде как запрещённую песню. Новикова рассказывает о том концерте: в программе были Зыкина, Кобзон, но публика ждала Высоцкого. И за кулисами разговоры: приедет? не приедет? Приехал. А до этого ползала вышло покурить. Но появился Высоцкий – зал в миг заполнился до отказа.
Новикова спроектировала важную вещь: «В те годы на концертах в КГБ можно было говорить то, чего не говорили нигде… Они просили, чтобы был юмор другого порядка, чем одобренный инстанциями для простого народа. Кагэбэшники юмор понимали, потому требовали юмор нормальный, тонкий, а не упрощённый, который позволял худсовет».
А про простой народ и говорить нечего – он Высоцкого ждал везде, всегда. Андрей Першин, чтец, вспоминает: «Выступали в Доме культуры автомобилистов. В том концерте были Миша Ножкин, Володя Шубарин, Слава Шалевич, Михаил Воронцов, перечислять можно бесконечно, концерт шёл около четырёх часов. Когда приехал Володя и вышел на сцену, то люди посыпались в зал, чтобы его послушать. За кулисами толпа, протолкнуться невозможно».
Он влиял и на массу, и на отдельного человека.
Ирина Печерникова вспоминает: «Поехали мы в Матвеевское. Когда гостя приглашают, то хоть чай дают, а он мне поставил стакан воды, усадил на стул, и часа три пел. А я до этого знала только две его песни. А тут сразу такой мощный, всё сносящий поток. Когда закончил, что-то меня спрашивает, а я слова сказать не могу – онемела. А не онемеешь, когда в метре от меня он поёт «Волков».
Высоцкий предлагает Ирине: «Едем к твоим родителям». Приехали. Она на кухне что-то готовит, а он в комнате поёт. Приходит Ирина и видит: её мама, её обычно спокойная, невозмутимая мама в слезах. И плачет, и смеётся. Володя обворожил её песней «Товарищи учёные», потому что именно она и была этим товарищем учёным, доктором наук. Она приходила на работу, а помещение пустое: все уехали на картошку. «В общем, влюбил в себя моих родители враз и окончательно», – говорит Печерникова.
Михаил Орлов вспоминает: «На КАМАЗе концерт прямо в цеху – прокатном. Соорудили сцену, перед сценой пятнадцать-двадцать рядов стульев. Остальные же зрители размещались, кто где мог. По верху цеха проходили металлические конструкции – на них люди. Может быть, тысяча человек собралось. У меня было впечатление, что люди от восторга будут просто падать с этих высоких конструкций. Что пел Высоцкий, не помню, но успех был колоссальный. А ведь это не Москва, не Ленинград и не Академгородок в Новосибирске. Это рабочие. И они его приняли. Приняли как своего».
Пётр Вегин приводит случай, как молодые учёные ядерного института в Дубне устроили выставку картин современной живописи. Пригласили на её открытие Высоцкого. Но партком выставку художников-нонконформистов запретил, картины в институте провисели всего час – поступил приказ: убрать безобразие. Высоцкий говорит: «Ну, что ж, возьмём реванш». Он пел то, что редко исполнял при обычной публике. И, что называется, сделал зал. Учёный люд ревел от восторга, включая секретарей парткома! Три часа его не отпускали. А ведь партийные товарищи вполне могли в середине концерта Высоцкого сказать: прекратить это безобразие! Не прекратили, потому что попали под его власть.
А Георгий Юнгвальд-Хилькевич рассказал историю, которой, не знаешь, верить или не верить – уж настолько она невероятна. Она всё о том же, о власти Высоцкого. Они поехали в пансионат «Сенеж», где собрались на творческий разговор художники, оформители, дизайнеры. Дискуссии были потрясающе интересными. Естественно, Высоцкий там пел – успех был, как всегда, ошеломительный. А километрах в тридцати от пансионата знаменитые курсы «Выстрел», на которых готовили спецназовцев. Хилькевич и Высоцкий гуляют по парку, видят: приближается облако пара. А морозы стояли под сорок. Пар рвался изо рта молодого парня, который бежал к ним на лыжах. Подбежал, расцеловал Высоцкого, сказал: «Если надо, Володя, то мы поднимем оружие против любого, на кого укажешь». И побежал обратно.
«Это Володю потрясло! – рассказывает Хилькевич. – Мы ехали обратно в старом автобусе, и у него была истерика со слезами: «У меня такая слава... Я недостоин её...» И я понял тогда, понял на всю жизнь, что у него абсолютно не было ощущения собственной величины. Ощущения не было, а величина была!»

 Картина жизни, которая предстаёт в песнях Высоцкого при всей своей обличительности далека от уныния и гниения: он – победитель во всех темах. А победители привлекают человека, людей, им хочется победителю подражать, он придаёт волю к жизни.
В 1974 году Театр на Таганке был на гастролях в Набережных Челнах. Спектакли, шефские концерты. На концерты собирался весь город. И все всегда ждали одного – выступления Высоцкого. Он пел: «Я не люблю, когда стреляют в спину, я также против выстрелов в упор…» Актёры, стояли за кулисами, тоже слушали песню. Демидова сказала: «Не люблю, когда о таких очевидных вещах кричат». Шаповалов обернулся и резко бросил: «Ты можешь не любить что угодно. Но то, что не любит Высоцкий, слушает весь город, затаив дыхание, а то, чего не любишь ты, никого не интересует…»
Высоцкий не фальшивил в своих песнях. Он ни к кому и не к чему не приспосабливался. Он пел правду – всегда и везде. Не калечил свои произведения ради того, чтобы их напечатали. Всегда оставался верен самому себе, а в том исковерканном обществе было трудно – сохранить себя. Немногим это удавалось. Высоцкому удалось.
В те времена истинное чувство любви к Родине выявлялось не громкими лозунгами, за которыми пустота. Любовь к Родине – в горечи и боли, а как раз это было неугодно властям. Процветала показная демонстрация преданности Отечеству. С трибун, с телеэкранов лились парадные, лакированные речи. Норма – хвастовство достижениями, которых и в помине не было. Высоцкий своими песнями снижал этот залихватский пафос. Он пел о пороках, об уродстве, о бездуховности. Пел в открытую, не прибегая к эзопову языку, откровенно и честно. «Ни единою буквой не лгу» – это его принцип, и он никогда им не поступался. В нём всегда неистребимо желание принести людям добро. Он старался сблизить людей, открыть им глаза на тот перевёрнутый мир, который их окружает.
«Высоцкий мог передать ощущение стыда, от которого человек сгорает. Сгорать никто не хочет, потому, может, и подавляет в себе это чувство, становится бесстыдным. Так много бесстыдных людей вокруг. Много бесстыдников. Они хорошо защищены. А другие беззащитны. Высоцкий вроде бы и силён, не беззащитен, но чувство стыда ему знакомо. Это его чувство. Он испытывал его не только за себя, но и за других. Потому и страдал». Это написал Анатолий Эфрос, когда прикидывал: а что если Высоцкого на роль Феди Протасова? Писал режиссёр о театральном образе, а получилось – точно о Высоцком.
Не от стыда ли за страну он иногда срывался? Как-то сообщил знакомой: «Карина, я развязываю». – «Володя, зачем?!» – «Не могу сдерживаться. Тяжело видеть эти мрачные лица! Такое количество несчастных людей! А когда выпью – всё в другом свете, всё меняется. Я всех люблю! Понимаешь?»
Народ не мог не заметить, не мог не оценить бесстрашия и мужества, стыд и страдания, любовь и ненависть Высоцкого. И поэтому народ его выделил. Высоцкий одинаково брал за душу и академика, и колхозника, и слесаря, и собрата по профессии – артиста. Он был гласом народа, но никогда не шёл на поводу у народа, был верен себе и независим от суждений толпы.
Он был понятен не только советскому человеку, но и человеку другого мира, другого общества. Марина Влади вспоминает о случае, как она снималась в Риме, и они с Высоцким жили в небольшой гостинице. И однажды Высоцкий вышел во дворик, долго перебирал струны, запел.
«Вокруг семейного стола уселись хозяйки, их дети, друзья, а за ними и все посетители ресторана потянулись к этому столику, – вспоминает Влади. – Американские и японские туристы, пожилые обитатели квартала, отдыхающие в свежести вечера от почти тропической июльской жары, местные торговцы, врачи и санитары из ближайшей больницы – около двухсот пятидесяти человек больше двух часов стоят, прижавшись друг к другу, и слушали, как поёт русский. Я с грехом пополам перевожу им слова песен. Иногда наступает полная тишина, потом раздаётся взрыв смеха. В такт песне люди начинают хлопать в ладоши, официанты то и дело разливают вино в стаканы. Сам собой получается праздник».
Не об этом ли случае он скажет в интервью: «Первое, что беспокоит иностранцев в моих песнях, – это темперамент. Когда им переводят, их это поражает. И всё-таки они не понимают, почему по этому поводу надо так выкладываться, так проживать всё это. Корни русские у этих песен».
Но и не стоит впадать в идеализацию: власть Высоцкого имела свои пределы. Были и те, кто не принимал его ни как певца, ни как человека. Актёр Игорь Класс приводит такой случай: «Встречаемся мы в аэропорту, нужно лететь в Ужгород. У меня билет есть, а у Володи нету. Подхожу к диспетчеру, молодому мужику. Говорю: «Надо сделать билет. Вон сидит Высоцкий, это для него». А диспетчер: «Этому пьянице?! Да никогда!» И так орал, что люди стали останавливаться. Володя всё это слышал. Сказал: «Да ладно. Полечу следующим рейсом». Достойно он себя повёл».
А некто Варшавер, по свидетельству Золотухина, так отзывался о любимце народа: «Он не любит Высоцкого и считает его искусство – и песни, и сценическое – одноплановым.... Более того, считает жестоким, недуховным и вредным. «Нельзя размахивать над искусством гитарой... Он щекочет яйца. Но это порочный способ получения удовольствия, когда есть женщина, баня, душ Шарко и пр. Нет, это интересно... Я с любопытством большим смотрю, слушаю... Меня это завлекает. Но в этом нет души, что изначально стояло во главе всякого русского искусства. Он приводит меня в жеребячье состояние... мне хочется к цыганам, к морю... к коньяку, в конце концов, и автоматом поиграть-пошутить... Вот ведь что...»
Каждый имеет право на мнение. И таких диспетчеров, желающих к морю, к цыганам было немало.
Высоцкий получал массу писем. Попросил Римму Туманову разобрать их – его интересовали только критические. А писали такие гадости! Он читал и ужасно переживал. Так что Туманова перестала ему их давать. Выбрасывала. В его почте попадались и забавные письма.
Удивительные, трогательные письма приходили к нему из Великого Устюга от двух школьниц-старшеклассниц. Вот что они пишут в январе 1972 года:
«Поздравляем, Владимир Семёнович!
Вы просто гремите! «Комсомолка», «Неделя», «Литературная газета» - всё о «Гамлете».
Интересно, Владимир Семёнович, «Гамлет» и вдруг – гитара, «жизнь прожить – не поле перейти». Значит, здорово с ней слились, если даже в Самом «Гамлете» с ней.
А правда, что Демидова рвалась вместо Вас сыграть Гамлета? Ничего, в следующий раз сыграет, правда?
У нас в Устюге ещё такие тупые люди есть, что волосы дыбом встают. Сегодня с одной тётей разговаривали, вроде умная тётя-то, институт кончала, а такое тянет! Уж чего она только про Вас не слепила, тьфу, прости господи. Откуда и откопала! В общем, Вы понимаете. Глупости, бред какой-то. А как мы ей про Гамлета сказали, она…
Ну, и тупая же баба! Пришлось идти домой и нести ей вырезку из «Недели» и т.д. А про снимок из «Литературной газеты» сказала: «Типичная подделка». Но в конце концов мы её просветили.
Ушла недовольная чего-то, т.к. не по её вышло.
А сколько мы уже таких тупых людей просветили!
А ещё здорово кто-то придумал про занавес. Боровский да? Во всех статьях только о занавесе и пишут. Вообще Любимов любит всё такое. Когда спектакль «А зори здесь тихие…» на Таганке на лестнице горели гильзы. В «Смене» была фотография этой лестницы.
Ещё раз поздравляем Вас, Владимир Семёнович.
До свидания».
Поразительно: в Великом Устюге подростки интересуются постановкой «Гамлета» на Таганке! Понятно, что из-за Высоцкого, но всё равно удивительно. Да ещё и про Демидову осведомлены, про Боровского.
Школьницы написали 34 письма Высоцкому. Ни на одно он не ответил, что очень жаль. А ведь читал. На одном из концертов упомянул о них. И в первоначальном варианте песни «Товарищи учёные» есть строчка, явно взятая из письма девочек – «мы же вас накормим яйцами».
Письма из Устюга хочется цитировать и цитировать. В них не только о Высоцком, но о жизни, о политике. Иногда даже и не верится, что 16-летние способны так глубоко понимать жизнь. Думаю, Высоцкий учил так понимать. А вроде бы «песенки», как любили выражаться чиновники от культуры.
Иван Бортник сохранил и такое письмо Высоцкому: «У меня к Вам просьба, не в службу, а в дружбу: подарите мне «Волгу» – ГАЗ-24. И расскажите о своей жизни…» А вот ещё: «Уважаемый В. Высоцкий! Я сочинил песню очень-очень нужную. В этой песне я предлагаю посадить черешни вместо клёнов на второстепенных улицах, где можно. Я эту песню спел друзьям в Вашей манере исполнения – хорошо получается, звучит. Вы бы её спели на всю страну, государство наше стало бы ещё богаче, и Вас бы вознаградили! Вы бы после её исполнения вошли бы в Историю!»
Как элементарно войти в историю – спеть про лесопосадки…
Но почему Высоцкого интересовали только критические письма?
Загадка.
Михаил Булгаков собирал абсолютно все рецензии на свои произведения. Елена Сергеевна рассказывала, как он, расхаживая по комнате, под впечатлением только что прочитанной газетной статьи, напевал на мотив «Фауста»: «Он – рецензент… убей его!» Подобное отношение писателя к критике можно понять. Он тщательно собирал и собственноручно выклеивал в альбомы отзывы о своих произведениях, прежде всего о пьесах. Среди них, по его подсчётам, было 298 отрицательных и лишь три положительных. У Высоцкого, конечно, соотношение было совсем иное – ну, скажем, на одно ругательное тысяча восхищённых. Но почему-то он хотел знать мнение недовольных его творчеством…
Аксёнов описал, как на очередном заседании редколлегии альманаха «Метрополь» выплыл к обсуждению парадокс Высоцкого. «Человек сей пребывает в Одной Шестой в роли некоронованного короля и непровозглашенного кумира, – пишет Аксёнов. – Любая шахта прервёт смену и поднимет своих из штрека, если заявится Он. И все чумазые приземлятся на зады и будут сиять на него незамазанными глазами, как бы говоря: «Пой нам, Володька, пока не пожрал нас метан!» Парадокс же заключается в том, что официально в Совдепии он не признан ни как Король, ни как Кумир. И вообще он здесь не существует как Бард. Ни одной афиши из себя не выдавила страна, ни единой пластинки, ни одной типографской страницы текстов. Трудно понять, отчего неприязнь такая возникла, почти непонятна она, как вирусный грипп».
Этот вирусный грипп власть пыталась не лечить, а вырвать с корнем.

Это глава из книги "Жизнь Высоцкого".