Глава 5. Открытие бактериофага

В августе 1915 г. сразу после возвращения из Туниса Д’Эрелль был назначен ответственным за ликвидацию эпидемии дизентерии в эскадроне драгунов, разместившихся на отдых в Лаффаэте.

Исследуя испражнения солдат, помещенных в госпиталь Майсон Лаффаэт, он возобновил опыты, которые позволили ему обнаружить стерильные пятна на агаровых культурах коккобацилл, выделенных у саранчи.

Д’Эрелль брал небольшое количество испражнений больного (4-5 капель), вносил в пробирку с бульоном. Выдерживал смесь при 37 С 18 часов и фильтровал через свечи Шамберлена (стерилизующая фильтрация, которая освобождает жидкость от микробов). Затем смешивал этот фильтрат с культурой дизентерийных бактерий, и помещал в термостат при температуре 37 С. После нескольких часов инкубации, каплю этой смеси наносил на плотную агаровую среду для выявления стерильных пятен. Несколько капель этой взвеси он вводил кроликам. Кролики оставались живыми.
 
“Два раза, - пишет Д’Эрелль, - различные стерильные пятна усеивали культуру дизентерийных бацилл. У меня было, наконец, доказательство, что явление стерильных пятен не было ограничено коккобациллами саранчи, но что патогенные бактерии человека этому были также подвержены”.

В начале XX века дизентерия была одним из главных направлений исследований в институте Пастера. В предместье Парижа была создана больница для исследования и лечения инфекционных заболеваний.

Через химика Фуарда, сотрудника института Пастера, работавшего в этой больнице, Д’Эрелль получал необходимый материал от больных дизентерией. “Манипулируя всеми этими пробами, я обнаруживал время от времени мои стерильные пятна, но не сумел их регулярно воспроизвести по своей воле. Я, впрочем, сконцентрировал мое внимание на этих пятнах и оставил опыты заражения кроликов, которые мне не дали никаких результатов”, - вспоминает Д’Эрелль.

“Однажды, 26 сентября 1916 г., - вспоминает Д’Эрелль, - я сидел и меланхолически листал мои тетради с описанием опытов. Я не останавливал свое внимание ни на чем, как вдруг заметил, что каждый раз, когда я рассматривал различные посевы одного и того же больного, то я находил стерильные пятна и это случалось, неизменно, в последнем посеве, который предшествовал выздоровлению. Появление стерильных пятен, следовательно, совпадало с концом болезни”.

Больные, пораженные дизентерией, приходили ежедневно в больницу и сдавали кал на анализ. Он решил просматривать кал ежедневно, но не только во время болезни, как это делал раньше, но и во время выздоровления и после него.

Больная, пораженная дизентерией, была помещена в больницу только что, и Д’Эрелль стал наблюдать за ней. “Каждый день, - пишет он, - я смешивал несколько капель кровянистого поноса с небольшим количеством бульона, фильтровал на свече Шамберлена. Я добавлял несколько капель полученного фильтрата к бульонной культуре (уже мутной) дизентерийных бацилл. Я готовил в то же самое время пробирку-свидетеля, то есть содержащую чистую культуру дизентерийных бацилл без фильтрата. Пробирки помещал в термостат при  37 С. На следующее утро по одной капле из двух этих пробирок, я растирал на поверхности агара в чашках Петри, чтобы видеть после инкубации, не образовались ли стерильные пятна”.

Во время первых трех дней болезни ничего необычного не происходило. После ночи в термостате обе пробирки как опытная с фильтратом, так и контрольная с чистой дизентерийной культурой были мутными. Рост культуры на агаре был типичным без стерильных пятен. “На четвертый день утром, - вспоминает Д’Эрелль, - меня ожидало очень странное явление. В то время как контрольная пробирка была очень мутной, то пробирка с культурой, в которую я добавил несколько капель фильтрата испражнений, была совершенно прозрачной. Дизентерийные бациллы растворились, как сахар в воде. Я не мог поверить своим глазам. Я все еще снова и снова вижу ту сцену: в одной руке пробирка мутная, в другой – прозрачная…. Этот прозрачный бульон в опытной пробирке, как вспышка молнии, осветил для меня все теории выздоровления. Это был один из редких моментов абсолютной радости, которую счастливчик ощущает два или три раза в жизни, и который окупает все затраты многолетней работы…

Принцип, который вызывал образование стерильных пятен и разрушал культуры, был действительно вирус, как я об этом подумал, но не патогенный для человека вирус, а вирус, который питается микробами. Именно он должен был разрушать патогенные микробы в организме больного, и спровоцировать, таким образом, выздоровление. Если это объясняет выздоровление, масса гипотез отпадает и остается одна, о которой не думали никогда, наиболее странная и наиболее естественная. Патогенный микроб, вызывающий болезнь, сам может быть уничтожен, “съеден” своим паразитом. И я думал еще, как этот естественный процесс выздоровления воспроизвести в эксперименте”.
 
Внезапно Д’Эрелля охватила тревога. “Все это очень красиво, - думал он, - но если это так, то та твоя больная, у которой вчера была очень тяжелая форма болезни, должна быть вылеченной. Я побежал в больницу. В коридоре я встретил медицинскую сестру. “Вы собираетесь найти изменения, - говорит она мне, - я никогда не видела дизентерию, которая, однако, казалась очень серьезной, и вдруг рассеялась так быстро”.

Феномен выздоровления имел молниеносную форму. В одно и то же время микробы дизентерии разрушились как в организме больной, так и в пробирке и на агаре.

Вечером, когда вся семья собралась вместе,  Д’Эрелль рассказал, что увидел, “дизентерийные бациллы, съеденные “микробом микробов”. Жена спросила: “Как ты его назовешь?” И все вчетвером стали подбирать имя, отклоняя по очереди несколько имен. В результате такого сотрудничества остановились на слове “бактериофаг”, образованного от слов “бактерия” и “phagein” – на греческом языке “есть” или “пожиратель бактерий”. Это было 18 октября 1916 г. накануне дня рождения младшей дочери Хуберт.
 
Д’Эрелль продолжил исследование испражнений больной в последующие дни. Ему предоставляли фильтраты всех образцов, отобранных в течение девяти последующих дней. Они вызывали разрушение дизентерийных бактерий в пробирках, а на агаре не то чтобы не было стерильных пятен, вся поверхность агара была чистая от культуры, сплошной лизис. На десятый день разрушительный принцип исчез из испражнений. И в тот момент больная выздоровела и покинула больницу.

Далее  Д’Эрелль пишет: “Я понимал, что должен только следовать по пути, который открылся передо мною. Он вел меня к цели, которую я поставил перед собой, как бактериолог, а именно – выяснить причину выздоровления при инфекционных заболеваниях. Я срочно составил план. Сначала надо было выяснить, шла ли речь об общем и постоянном явлении, которое встречается и при выздоровлении от других болезней. Затем надо было изучить характеристики, поведение этого разрушителя бактерий, знать то, что он из себя представляет. А далее я начал серию исследований, которые должны были продолжиться на весь остаток моей жизни”.

Д’Эрелль пишет, что все свои исследования по бактериофагу во время войны он проводил “в течение редких моментов досуга между двумя операциями. Но главным образом, в течение вечера (от 18 ч до 1 часа ночи), когда нужно было только время от времени следить за температурой водяных бань (впрочем, с температурной регулировкой), в которых в стеклянных сосудах находились микробы”.

Являясь руководителем лаборатории вакцин, Д’Эрелль вместе со своим другом Салимбени, руководителем лаборатории сывороток, должен был делать то, что их просили; а именно готовить вакцины: противохолерную, противотифозную, паратифозную А и B и другие. За время войны они приготовили более двадцати миллионов доз различных вакцин. “Вопреки используемой практики во всех лабораториях мира, - пишет Д’Эрелль, - наши вакцины не содержали и следа антисептиков, то что составляло настоящий бактериологический подвиг, который никто не пробовал повторить и который институт Пастера сам не смог продолжить впоследствии”.

Во время изготовления вакцин использовалось помещение лаборатории сывороток и только в 1916 г., как пишет Д’Эрелль, лаборатория вакцин стала автономной и разместилась в помещении, специально отведенном для нее в левом крыле здания биохимии на втором этаже, которое до тех пор было обезьяним питомником Мечникова. “У меня была очень красивая лаборатория для моих личных исследований. До этого я должен был удовлетворяться залом аутопсии в павильоне морга, неиспользованного с начала войны. Рядом с залом аутопсии находилась маленькая смежная лаборатория, в которой я обнаружил явление бактериофагии и произвел первые исследования”.