Больничные записки старпёра

Недавно незапланированно попал в стационар. Пульс подвёл: 150 в минуту при давлении 100/80 это как-то «не айс». Три дня пытался самостоятельно снизить его таблетками – не помогло. В воскресенье пошёл в поликлинику к дежурному врачу, а там закрутилось...
Оказывается, это довольно опасное состояние. Врач сделала кардиограмму и ужаснулась: «Как вы дошли-то сюда? Нужно скорую вызывать!»
Скорая приехала в поликлинику минут через десять, я едва успел позвонить жене. Врач не стала делать ЭКГ повторно; усадила в машину, да ещё длинными ногами перегородила выход, как будто я мог прыгнуть к двери и убежать. Сил не было. Врач так внимательно смотрела на меня, так тщательно пыталась разговорить на разные темы, что в любое другое время я бы заподозрил в себе агонию и испугался. А тогда из-за своего физического состояния мне было всё равно.
В приёмном покое больницы долго отвечал на разные вопросы. Пытался шутить.
-Вредные привычки? – спросил доктор.
-Пельмени.
Врач хмыкнул и, кажется, обиделся. Он тоже всей душой любил пельмени.
А что ещё можно сказать если не куришь, не пьёшь, не увлекаешься женщинами, а здоровья всё равно нет? Надо всё валить на плохие гены, чревоугодие, легковозбудимую нервную систему.

В палате №6 кроме меня было трое: старик лет 70, мужчина лет 45 и юноша лет 18. Юноша удивленно посмотрел на меня и спросил: «Что случилось?..» Видно, я действительно плохо выглядел.
После обеда прибежала дежурный врач и распорядилась сделать мне двойную капельницу. Отлежав целый час, я надеялся на какой-то результат, но врач только хмыкнула. Пульс - 135. Мне добавили ещё одну.
Пришла симпатичная, немного полноватая медсестра в светло-коричневом медицинском костюме (под цвет карих глаз) и, не отрываясь от зажатого подбородком смартфона (одновременно она томно заказывала себе где-то гречневую лапшу) ловко поставила мне третью капельницу.
Я представил себе гречневую лапшу такого же оттенка, как её глаза и попытался уснуть. Но не тут-то было: сердце билось так часто, что казалось натрёт мне грудь изнутри.
Прошло ещё часа полтора. Капельница давно закончилась, про меня забыли на некоторое время. Я затих, пытаясь уснуть. Увидел через щелку прикрытых глаз, что соседи по палате подозрительно посматривали в мою сторону - не издох ли?.. Старик, оторвавшись от кислородного концентратора, ушёл за медперсоналом. Прибежала дежурная врач, весьма им напуганная. Замерила давление. «Доктор, ну что там? Memento mori?..» – спрашиваю как можно печальнее. «Ой, мама дорогая! Ну я не знаю, что с вами делать!..» – ответила она, бросив испуганный взгляд. И куда-то убежала.
Нет, ну я этого не понимаю! Врач всё-таки должен быть оптимистом и своим уверенным видом подбадривать больного, хотя бы здесь у постели, в присутствии оного.
Правда, через 2-3 минуты она прибежала в сопровождении ещё двух врачей. Один из них был пожилым врачом реанимации, впечатливший своим внешним видом: смуглое лицо, умный проницательный взгляд философа, седая шапка вьющихся волос. 
«Грек, причём древний!» – почему-то решил я. Но он был еврей.
«Ну ничего. Что-нибудь придумаем!» – сказал мне «еврогрек». «Есть немало методов, держитесь!» – он был первым доктором больницы, который меня поддержал морально. Да здравствуют врачи-евреи!
Я держался. Пытался думать о приятном, а в голову лезли мысли самые неуместные: «Новогодний корпоратив придётся в этом году пропустить. А ведь ещё в октябре сдал деньги...»

Снова пытаюсь задремать.
...Надо мной синее небо, пальмы, как в рекламе «Рафаэлло»; лёгкий ласковый ветер колышет огромные ветви. Я лежу на мелководье в абсолютно прозрачной воде на ослепительно белом песке; вижу, как стайки мелких рыбёшек щиплют мои волосатые ноги. Мелкие крабики ползают в опасной близости; как бы не залезли они в купальные шорты.
В метрах тридцати от себя вижу стройную девушку в коричневом купальнике, чем-то похожую на давешнюю медсестру. Отжав мокрые волосы, она, раскачивая бёдрами, решительно идёт ко мне; метров за пять падает ниц и ползёт на меня кошечкой, призывно улыбаясь. Её пышная грудь в этой позе стала ещё больше и даже попыталась выпрыгнуть из купальника...
«Что ей надо от больного старпёра?»
«В попу!» – крикнула она и я очнулся от дрёмы.

«В попу!» – решительно повторила кареглазая медсестра, подходя со шприцом к старику, соседу по палате. И так ко всем – все трое соседей получили на ночь по уколу в попу (кстати, почему не в ягодицу?). А я получил укол в живот!

Освободившись от капельниц и врачей, я стал изучать больничный коридор нашей 2-й терапии. Юноша показал мне умывальную комнату и туалет. Странно, но мужской туалет оказался в дальнем конце коридора, ближе к женским палатам, а женский – наоборот, рядом с мужскими, что являлось настоящим испытанием для тех, кто страдал от недержания. Наш старик, дышащий кислородом, пожаловался, что не успевает дойти до мужского туалета и иногда пользуется женским – там всё равно кабинки. Но это приводило в бешенство одну из дам; она жаловалась врачам, медсёстрам – те только отнекивались. Тогда она сама решила найти нарушителя её жизненного пространства и, бешено вращая глазами, заглядывала во все мужские палаты. Наш продвинутый дед, накрыв лицо планшетом, изображал мирно спящего немощного старичка; на её гневный вопрос он не удосужился даже хрюкнуть в ответ.
В мужской туалет, кстати, ходили все, кто успел добежать: и мужчины и женщины. И никаких скандалов. Толерантность и терпимость совсем как в «продвинутой» Европе, где мужское и женское отменяют повсеместно.
Идти до него было конечно далековато – метров сто от нашей палаты. Ночью, на обратном пути из туалета, мне стало плохо. Закружилась голова, я стал терять сознание, схватился за стену и ...не потерял. Отдохнув, решил дойти до сестринского поста, чтобы вызвать дежурного врача, но там никого не оказалось – все где-то мирно спали. Было часа три.
В палате не спал только старик; тихо шипя он дышал через кислородный концентратор. Без кислорода уже не мог уснуть – забивал кашель. Я спросил у него, как вызвать врача или медсестру. Дед откинул дыхательные трубки и довольно бодро убежал на поиски персонала. Он знал где они спят и с кем.
Прибежала врач паникёрша, которая весь вечер подбадривала меня фразой «ой, мамочки мои дорогие...» и прятала от меня глаза. Пришёл и врач, грек из реанимации; он задрал мне копыта на спинку кровати, - сказал, что вот-вот станет легче. И правда стало легче. От одного мощного вида этого врача становилось легче - его мозг светился через глаза!
«А утром соберём консилиум и что-нибудь придумаем!» – сказал и ушёл.
Дежурная врач - паникёрша сказала: «Держись, миленький, держись! Хоть за кровать, хоть за трусы, но до утра...» Ей очень не хотелось, чтобы я умер в её смену. Да я и сам не хотел.
Остаток ночи прошёл спокойно – мне снились мертвецы. Не те, которые вызывают ужас как в триллере, а любимые и близкие люди, которые давно умерли, но во сне я не осознавал это и общался с ними как с живыми. Мы улыбались друг другу, разговаривали, что-то делали вместе; в общем провели время в тёплой дружеской обстановке. Главное – они не звали меня к себе...

Больничный завтрак был невкусным, но сытным. Соседи по палате догонялись бутербродами с сыром и колбасой, предлагали и мне, я же «околачивал» груши, которые передала жена. Больница – самое прекрасное место для похудения, если ничего не заказывать из дома.
Перед уходом домой забежал врач еврей, спросил про самочувствие и сообщил, что меня переводят в реанимацию - сделать ещё какую-то мощную капельницу под наблюдением персонала.
«Так как высокий пульс у вас держится долго, может сформироваться тромб!»

«Ну что ж, врач сказал в реанимацию, значит в реанимацию. Это лучше, чем в морг!» – подумал я.
Ехать в реанимацию на специальной кровати было бы легко и приятно, если бы не страх смерти. Мне казалось, что я уже привык к заячьему трепыханию сердца, но приступы головокружения и слабости при резких движениях напоминали мне, что в организме произошёл какой-то серьёзный сбой. Врачи не стали бы так просто носиться со мной.
Потолки менялись надо мной по мере движения каталки по переходам больницы, как картинки из моей бестолковой жизни. Я загадал желание увидеть их снова на обратном пути. Жизнь есть жизнь, её ценность осознаёшь только приближаясь к краю.
В помещении реанимации мою кровать вкатили на пустое место рядом с оборудованием. Опытная медсестра средних лет поставила катетер, подключила манжету для измерения давления, на другую руку подключила к пальцу пульсоксиметр и поставила капельницу. Все данные вывелись на монитор контроля сердечной деятельности, но он, к моему сожалению, был развёрнут лицом к проходу, куда лицом была развёрнута моя кровать. Это и понятно: всем проходящим врачам и медсёстрам было удобно поглядывать на мой монитор в случае чего. Точно также они наблюдали и за другими больными, от которых меня отделяли ширмы и перегородки из оргстекла.
Я попытался повернуть голову налево, так чтобы увидеть монитор (интересно же!) - медсестра истолковала это по-своему: «Вам неудобно? Сейчас отрегулирую изголовье по высоте.» Она взялась крутить какую-то ручку в торце кровати, что оказалось бесполезно – ничего не происходило. Потом подбежала молодая медсестра: вместе они обнаружили, что кровать нужно включить в розетку и управлять ей с пульта. Под моим телом был найден пульт: женщины, торопливо нажимая на кнопки, запустили кровать и вместо поднятия изголовья задрали мне ноги к потолку. Старик справа, больше похожий на труп из-за цвета лица, заржал как конь над неумехами медсёстрами. Но они всё-таки разобрались с пультом и привели меня в горизонтальное положение.
Потом пришёл новый врач реанимации – мужчина лет сорока; он расспрашивал меня о самочувствии, а я попросил его позвонить жене, чтобы предупредить, что меня некоторое время не будет на связи - телефон я сдал на хранение.
Пока через капельницу в меня вливалась чудодейственная жидкость, которая должна была спасти мне жизнь, я приглядывался и прислушивался к окружающей обстановке. В огромной палате семь или восемь реанимационных коек, подключенных к тумбам с оборудованием; все они отделены друг от друга ширмами или перегородками из оргстекла. Эти ширмы были не всегда плотно задёрнуты, поэтому я не только слышал, но иногда и видел соседей по несчастью.
Старика слева, похожего на труп, увезли. Кажется не в морг, и слава богу. На его место привезли полную пожилую женщину с инфарктом. Она стонала; вокруг неё бегали врач и медсёстры.
Соседкой справа была бабушка лет девяноста с деменцией, которая не всегда помнила, где она и как её зовут. Она всё время жаловалась и звала: «Сестричка!.. Сестричка!..» А когда медсестра подходила, бабушка забывала зачем её звала. Но не всегда. Я слышал обрывки разговора: бабуля жаловалась на боли, на то, что задыхается. И тогда медсестра звала врача; он терпеливо и громко что-то доказывал бабушке. На некоторое время бабушка успокаивалась, а потом всё начиналось сначала.
Как трудно объяснить больному, что облегчить его состояние уже нельзя! Ещё трудней осознать это больной старухе, к тому же с деменцией. В девяносто лет жить хочется не меньше, чем в шестьдесят.

Я сделал новую попытку разобраться со своим прикроватным монитором: дотянулся до него и чуть-чуть повернул в свою сторону.
...Ага, теперь видно: вот эти импульсы сердечного ритма, а вот эти - дыхание. Нашёл я и давление, и уровень сатурации, и пульс. Как только я, приподнимаясь на кровати, поворачивался к монитору, пульс учащался, а потом снова успокаивался по мере моего замирания.
Пульс был по-прежнему высокий - 120, хотя после капельницы прошло уже около часа. Врач был этим недоволен и сказал, что возможно мне будут делать электростимуляцию, но для этого пульс надо снизить хотя бы до 90. Что такое электростимуляция доктор не успел объяснить – прибежала медсестра и увела его в сторону умирающей бабушки справа. Она задыхалась и просила откачать ей жидкость из лёгких...
«У вас не может быть столько жидкости!» – слышал я строгий и громкий голос доктора. «Мы уже...  вам откачали...»
И всё же врач распорядился сделать ей рентгенограмму.

Женщине слева от меня (под капельницей) стало значительно лучше. Она уже вовсю болтала с медсёстрами; я ей завидовал, так как мне было скучно. Есть такая порода людей, которые легко сходятся с кем угодно и где угодно. Я не из таких. А эта женщина уже давала старшей медсестре совет – как вылечить гайморит ребёнку тридцати лет с помощью мази Вишневского!
Я снова потянулся к монитору, чтобы направить его в свою сторону, так как пробегавшие мимо меня медсёстры всё время поправляли его в направлении к проходу. Эти манипуляции заметила нянечка, мывшая пол: она ласково погрозила мне пластиковой шваброй.
После того как пол просох я наконец-то заинтересовал старшую медсестру. Она пригляделась к монитору и сказала: «Ого!»
«Что там, что-то страшное?» – спросил я.
«Наоборот. Показатели нормализуются. Странно...»
Когда она ушла, я увидел, что пульс снизился до 85. А через час он был уже 65. И я, и врачи вздохнули с облегчением.
-Как себя чувствуете, больной?
-Прекрасно. Хоть завтра на работу!
Я излишне бодрился - мне просто хотелось поскорее вернуться в свою обычную палату. Но мне сказали, что до завтрашнего обхода я точно пробуду в реанимации.
Так и получилось. До конца дня мне сделали узи сердца, брюшной полости и шеи, а после ужина поставили укол в живот.

Ночь в реанимации прошла нервно. Больше всего дежурного врача и медсестру беспокоила тяжелобольная бабушка справа. Я очнулся от дремоты, когда мимо, вызывая ветерок, пронеслась молодая медсестра. Слышал я и голос дежурного врача – мужчины лет сорока, в модной оправе, с внушительной цепью на шее (ну прямо денди!); весь вечер он ходил по палате - руки в карманах, - гордо оглядывая территорию реанимации и отдавая распоряжения. А теперь пришлось напряжённо поработать. Я слышал шлепки ладоней по голому телу, его команды и даже крики на медсестру.
-Давай, быстрей! Ну что ты там... Опять не то! Капельницу срочно!.. Собери и вези сюда всю тележку! – срывался на крик он. –Давай, шевели булками!
Проснулись все больные и, как и я, выворачивали шеи направо, туда, где за стеклянной перегородкой умирала бабушка. Но она не умерла, слава богу, и через два часа её кормили из ложечки больничной кашей. А доктор - руки в карманах - продолжал спокойно ходить по реанимации, довольно поглядывая на прикроватные мониторы. С молоденькой медсестрой он разговаривал уже по-отечески ласково, как бы извиняясь за то, что орал на неё ночью. Хотя медсестра и виду не подавала, что обиделась. Обычное дело.
Очнувшаяся от ночных приключений девяностолетняя бабушка, которая даже вспомнила своё имя, разговорилась с няней, которая в это время протирала её влажной губкой.
-Как у вас здесь чисто, чище чем у меня дома. Вот бы мне дома так... Хоть перед смертью пожить в чистоте.
Возможно, у этой бабули никого нет. Может быть, она пережила своего мужа и даже детей и убираться у неё особо некому. Она явно не хотела бы возвращаться домой... Стоило мне подумать об этом, как все мои проблемы сразу же сжались в комок, в одну маленькую материальную точку, размерами которой можно и пренебречь...

А что я? Я ожил. Мысли о смерти отступили. Проснулся аппетит, появился интерес к жизни. Стали снится приятные вещи: еда, лето, море.
После завтрака меня перевели в обычную палату. Соседи по палате встретили меня с энтузиазмом: они боялись, что если я «издохну», то на моё место могут подселить какого-нибудь немощного старика в памперсах, за которым надо будет ухаживать.  А бывает и так, что на место временно отсутствующего больного кладут другого, а выжившего после реанимации пристраивают в другую палату. Попытка такого подселения была: старик, который оказался полковником в отставке, рассказал, что отговорил медперсонал селить на мою койку более тяжёлого – и ему нашли место в другой палате поближе к сестринскому посту.
Я был рад возвратиться в свою палату. Бывший полковник третировал юношу историческими вопросами по Второй мировой войне и эпохе перестройки. Послушный юноша смиренно отвечал на них, иногда даже правильно. Он учился в экономическом колледже и так перенапрягся, что попал в больницу с гипертоническим кризом.
В больнице почти каждый человек раскрывается с той стороны своей натуры, с которой в обычной жизни и не стал бы раскрываться - по крайней мере незнакомым людям. Так я узнал, что полковник в отставке гордится тем, что в тяжёлые 90-е годы не дал разворовать артиллерийскую часть, спешно переведённую из ГДР. Дальнобойщик, попавший в стационар из-за аллергии, гордился тем, что заработал на «Камри», а юноша гордился тем, что попал в экономический колледж при университете экономики.
И только я осознал, что гордится мне нечем и рассказать о себе нечего. Моя биография уместилась бы в двух предложениях: родился в год космонавтики, других достижений нет.
Я решил, что смерть отпустила меня потому, что в жизни не сделано ещё что-то важное.
...Тьфу! И сам смутился от этой пафосной мысли.

Как только появилась мой лечащий врач, я попытался выяснить, как долго меня собираются держать в стационаре.
-Ну что вы? Сразу после реанимации и домой?! Как минимум до пятницы.
Но на следующее утро после завтрака, посмотрев мои показатели давления и пульса, она сама заговорила о выписке.
-Если вы дадите подписку об отказе от дальнейшего лечения в стационаре, то мы готовы выписать вас хоть сегодня.
Конечно, я согласился.

Тусклое зимнее солнце заглянуло в окно палаты, подарив надежду на что-то. И тут же скрылось.