Время офигительных историй

О покойных либо хорошо, либо ничего, кроме правды. Что хорошего можно сказать о человеке, который всю жизнь всех обманывал и строил козни? Что я должна буду сказать, приличествующее случаю? Почему я поддалась на уговоры и поехала туда, где меня ненавидели?
- Клава умерла, приезжай, очень тебя прошу! Мне одной не справиться!

Мы не виделись с матерью несколько лет, и вдруг звонок. Ну да, иной раз и я могу на что-то сгодиться, например, как сейчас.
Эту Клаву, седьмую воду на киселе, я помнила с детства.  Моя мать дружила с ней преданно, как собака. Клава вертела ею, как хотела, собственно, в последний раз мы разругались именно из-за неё, хотя и до того было много чего.

Однажды меня отправили к Клаве на дачу, в маленький станционный посёлок, где было полно такой же ссыльной ребятни разного возраста, - это были дети советской научной элиты. Те, что постарше, влюблялись напропалую, мелкие барахтались в местном пруду. Мои сверстники находились как раз посредине, в меру дурашливые, в меру готовые влюбиться.

Клавин муж был алкоголиком. В минуты просветления он разгадывал кроссворды, считалось, что он местный электрик. Но в основном, он догонялся беленькой и, догнавшись, спал. Клава уезжала на работу через две станции на электричке, а я оставалась в компании алкаша, похожего на Фредди Крюгера, который, захотев опохмелиться, выпил мой иностранный шампунь «Бэмби» и два дня рыгал разноцветными пузырями.

В один прекрасный дождливый день я решила затопить печку, встала на табурет, чтобы вытащить вьюшку, и тут из комнаты вылезло это полусогнутое чудовище с крючковатыми пальцами и обхватило меня за ноги:
- Снимай штанишки, Танечка, - оно не шутило.
Я проскользнула вниз, обдирая колени о табурет, и минут пять бегала по террасе, ускользая от растопыренных рук Клавиного мужа.

Когда я приехала к Клаве в магазин, у меня зуб на зуб не попадал. Так и стучала ими в электричке от перенесённого ужаса. В свои двенадцать лет я уже кое-что соображала, а чего понять не могла, чувствовала инстинктивно.

Клава рыдала и уговаривала меня никому о попытке надругательства не рассказывать, она и сама испугалась до смерти. И я её пожалела.

Ещё Клава любила лечиться. У неё было полно знакомых врачей, а денег, как у дурака махорки. Она говорила, что «умирает раком», и сочиняла разные способы избавления от этой придуманной хвори, вплоть до того, что устраивала себе переливание крови. Чего только не сделаешь сдуру, особенно, если деньги бешеные.

Как-то, когда Клава уже бросила своего алкаша и вышла замуж повторно, мать затащила меня к ней в гости полюбоваться на удачное приобретение «по случаю», которое хранилось в сарае. Это была могильная плита с выгравированной на ней датой рождения Клавы и через чёрточку - датой смерти, на которой не хватало последней цифры. Клава надеялась умереть в конце девяностых.

Я рассмеялась и сказала, что дата смерти неверна, не стоило выбивать то, в чём нет твёрдой уверенности, тут подошла бы первая цифирь нового тысячелетия, а там, как пойдёт. Клава рассвирепела, и я была изгнана с позором.

Последний раз я увиделась с Клавой, когда моя мать решила похвастаться перед ней своими внуками. Мы с девочками пробыли недолго, даже не перекусили толком. Клава с матерью запели на два голоса, чтобы я оставила им старшенькую, Лялька тоже начала канючить, мол, побуду с бабушкой. Ну, я подхватила Агашку и пошла на станцию.

Моя малышня – погодки, старшей всего три, младшей два, я везде и всюду с ними под мышкой, впервые оставила одну, самой дико и сердце не на месте. Поезд уже дудит, вдруг сзади слышу топот по платформе и детский отчаянный рёв, - мать бежит за нами, тянет Ляльку за руку:
- На, забери своё говно, она орёт, мы вдвоём успокоить не можем!

Я моё сокровище хватаю, сигаю в дверь электрички, думаю, слава Богу, все со мной! И чего я, идиотка, ребёнка оставила этим выхухолям! Сама бы вся испереживалась…

Еду на встречу с матерью и вспоминаю, всё как будто вчера было. Теперь успеть бы вернуться, дети в школе, но я их одних не оставляю, много во мне разных страхов живёт, не вчера они поселились.

- Вот спасибо тебе, Таточка, - мать гладит мою руку, от станции мы взяли такси. – Ты у меня самая золотая дочь в мире!
К чему это она, я же в курсе, чего стоят эти словоизлияния. Завтра я буду серебряная, а послезавтра медная, - три кило на пятак.

Клава купила эту квартиру уже лет десять тому назад, я слышала от матери, что пьют они с новым мужем об два лица. Звоним, вдовец открывает… и, о ужас, из двери вырывается целый рой навозных мух. Ими забито всё помещение.

Покойница лежит на полу, завёрнутая в целлофан. Отчётливо можно рассмотреть только бежевые кожаные тапки. Мы с матерью стоим, как дуры, не зная, что говорить.

- Она водички попросила, я ей дал, она сказала, что хочет из холодильника, я её толкнул, она упала…
У новоиспечённого вдовца землистое страдальческое лицо. Он предлагает нам чаю, зачем-то лезет в холодильник, там лежит тухлое мясо, и тоже полно мух. Я не выдерживаю и выскакиваю на улицу. Меня тошнит, мать догоняет меня.

- Зачем тебе всё это надо? – я была готова убить и её, и себя. – Ты хоть понимаешь, что произошло? Он её элементарно грохнул. Оба были пьяные, я уверена. Надо милицию вызывать!
- Нет, нет, ни за что! Танечка, хоть ты меня пожалей! Какая милиция! Клава мне эту квартиру завещала.
- Мам, у неё есть живой наследник, - муж. Предлагаешь его до кучи отправить на тот свет? Так у него тоже есть наследники.
- Клава на свои деньги эту квартиру покупала, её муж тут ни при чём.
- Совместно нажитое имущество, - я смотрю в пустые глаза матери и вижу, как в них загорается алчный огонёк. – Просто поверь, ты никогда и ничего не докажешь, тем более, что Клава нам практически никто.
- Не кипятись, зря что ли ты юрфак заканчивала? Мы ещё поборемся!
- Даже не собираюсь. Мне чужая квартира ни к чему.
Но мою мать ни один бульдозер не остановит.

Она то плачет в трубку, то кричит на меня, и я приезжаю на два позорных суда, на которых она пытается отсудить себе Клавин подарок.

Местные бандиты обещают ей помочь, - мать отдала им завещание и другие документы, - я нахожу бывшего одноклассника, майора милиции, объясняю ситуацию, он спасает мать от позора и возвращает ей документы.

У меня голова идёт кругом от всего этого безумия. Причём, у матери железная аргументация: она старается для внучек.
Муж Клавы доживает последние дни, поселившись у детей, на похоронах Клавы я увидела смертную маску на его лице и оказалась права, - он перепил жену всего на полтора месяца.

Матери присудили-таки одну четвёртую часть однокомнатной квартиры, и она с большим трудом через взятки и вискарь прописала туда чьего-то знакомого за три тысячи долларов, осталась довольна собой и смертельно обиделась на меня за то, что я не порвала в клочья других наследников.

Клава лежит на кладбище в окружении двух своих мужей, - один справа, другой слева, - а над ней стоит могильная плита, хранившаяся на балконе квартиры после продажи и пропития дачи. На плите выбита надпись, гласящая о том, что родилась Клавдия Егоровна Васильева в 1928 году, а умерла в 199-ом от Рождества Христова. Вечная ей память…