Имя и дело

               

       Про охрану здоровья населения нашей страны пишут с охотой и много. В разных жанрах: от разносных статей до благодарственных заметок. Критика – системе, искреннее спасибо – отдельным её представителям. Врачам, значит. Не тем, в чёрных смокингах, которые разваливают уже другую, базовую систему, а тем, кто, как встарь, блюдёт честь белого халата. Их мало, но они есть. Об одном таком докторе я и хочу рассказать. В нескучном очерковом жанре.
       Чтобы там ни утверждали, а велико в человеке гедоническое начало. Не испытывает он никакого удовольствия от общения с полицейскими и врачами, потому к нему и не стремится. Но у судьбы-индейки на этот счёт своя индивидуальная точка зрения имеется, согласно которой, человек, если не в каталажку, то в больничку непременно должен попасть. Иногда до этого угодив в какое-нибудь другое окаянное место. Со мной именно так и произошло.
       Залетел я ночью в ямку глубиной.., ну, в рост человека без башмаков с высокими каблуками. Словом, свежевыкопанная канава оказалась вполне достаточных размеров, чтобы изумительный свободный полёт завершился неудачным приземлением. На хруст костей правой нижней конечности даже земляные черви из своих квартир повысовывались. А люди – нет. Не снизошли до уровня моих глухих стонов, исходивших со дна траншеи, ими же отрытой и преступно не огороженной в целях элементарной технической безопасности. Наверняка подумали: алкаш залётный с копыт сковырнулся… А хоть бы и алкаш! Что он, не человек? Но я в ту ночь был трезв и светел, аки промытый весенним дождиком апрельский денёк. Ей-ей, не так обидно было бы, бреди я домой, как Сергей Александрович – с дружеской попойки, или ползи на брюхе восвояси, как дядя Васо – из тёмной подворотни.
       На моё счастье с дружеской попойки возвращались соседские ребята. Они-то и доставили меня до дому, слава Богу, не уронив по пути. Занесли в квартиру, пообещали свезти на лечение к какому-то «Шаху» и ушли смотреть тяжкие хмельные сны. Просмотр, видимо, затянулся, ибо наутро обо мне никто не вспомнил. Кроме, разумеется, благоверной. Она подогнала такси, и я, поддерживаемый с одного боку её  заботливой рукой, а с другого – подпираемый шваброй, заковылял к машине, толком ещё не зная, какой руставский лазарет захочет принять пациента весьма скромных материальных возможностей.
       - К Айболиту езжай! – твёрдо сказал щуплый таксист с махонькой симпатичной бородавкой на носу и нетвёрдо добавил: - Правда, говорят, его с работы попросили… А домашнего адреса я не знаю.
       - Хороших врачей с работы не гонят. – буркнул я.
       Таксист удивлённо вскинул брови:
       - Ты чего, не здешний?! Да лучше Айболита в Рустави костоправы не водятся. Он моему сыну руку, можно сказать, от ножа спас. А с работы сейчас всех врачей гонят, кто за липовую «ксиву» денег не платит.
       Устами маломерного извозчика глаголила истина. Свинцовая реальность давала о себе знать сконцентрированной в ноге адской болью. Вероятность замаячившей на горизонте полной нетрудоспособности мужа разговорила жену:
       - Нам вообще-то рекомендовали доктора Шаха. Вы слышали о таком?
       О докторе Шахе, таксист ничего не слыхал, и я, поскольку всегда тянулся к людям с простыми фамилиями, направился в лечебницу металлургического завода, к доктору Багашвили. Встретили меня там по-простому, но с такой выдумкой, что я едва не пожалел о своей давней патологической тяге к людям с простыми фамилиями.
       Хмуролицый заведующий травмоотделением самолично подержался за большой палец искалеченной ноги, пошушукался со старшей медсестрой, и та предъявила счёт за ещё не оказанные услуги. Я прервал жену на безрадостном восклицании и покорно кивнул головой. Доктор Багашвили ласково улыбнулся. Отдаю ему благодарнейшее должное: он зафиксировал мою лодыжку-страдалицу в нужном положении и гневно поругивал людскую беспечность всё то время, пока младшая медсестра оказывала оплаченные по высшему разряды услуги явно среднего качества. За ватой бегали в соседнее отделение, за гипсом – в ближайшую аптеку.
       На прощание хмуролицый полиглот на латыни посоветовал мне всё своё носить с собой. Я отшатнулся от сердечного пожелания и чуть было вторично не грохнулся оземь да вовремя прислонился к ободрительному шепотку пожилой санитарки:
       - Чихай на его голову! И обязательно проконсультируйся у Карлуши! Там всё найдёшь: и гипс, и вату, и хорошее отношение!..
       Щербатый паркет опять слегка качнулся под моей здоровой ногой:
       - А это ещё кто такой?
       Санитарка посмотрела на меня, как на несоматического больного и с укоризной тихо произнесла:
       - Карл Рафаэлович Шахбагов, лучший ортопед города. Народ так считает.
       Не ведал я о существовании в городе такой «народно-номенклатурной»  должности, но методом примитивной дедукции вычислил, что занимающий её Карлуша и доктор Шах, видимо, одно и то же лицо. Когда же спустя несколько дней увидел это лицо воочию, то понял, почему к нему приклеилось имя известного литературного персонажа. Я даже поинтересовался у доктора Шахбагова, не с него ли Корней Чуковский списал своего Айболита?.               
       Это предположение Карл Рафаэлович категорически отверг. Врач, который не употребляет в разговоре слово «батенька», не пользуется стетоскопом и никогда не сидел под африканским баобабом, не мог стать прототипом доктора Айболита. К тому же, «Айболит», по версии Шахбагова, был уже написан, когда физиономическое сходство между ним и хрестоматийным педиатром-ветеринаром приобрело зримые черты.
       Тем временем нога моя пребывала в длительной стадии нарастания костной мозоли. Раз в неделю Карлуша проводил дежурное освидетельствование поднадзорного объекта. Мы пили чай с баранками и странствовали по заповеднику памяти доктора Шахбагова. Там, у самого входа стоит большой тбилисский дом, аккурат напротив нижнеалександровского садика. Раньше  он был знаменит двумя фасадными атлантами, теперь – близостью к мировому оплоту демократии под звёздно- полосатым штандартом за однотонно- тусклой бетонной стеной.               
       Дом этот когда-то принадлежал крупному промышленнику, миллионеру Мартиросову, которого в начале прошлого века смыла в небытие первая волна захлестнувшей нашу страну демократии. Она же прихватила и его умную, но больно некрасивую дочку, всю жизнь затворничавшую, и, по слухам, раскрывшую своё странноватое нутро в образе одной из водевильных героинь Габриэла Сундукяна.
       Карлуша Шахбагов рос в этом доме обычным тбилисским мальчиком. Ходил в школу № 4 на Водовозной улице. Паинькой не был, но и в ночном звёзд не пас, как другие пацаны с Мадатовского острова. Хотя звёзды на небе и законы в душе любил почти по Канту. Сказывалось родительское воспитание. Папа, известный инженер, в союзе с молоденькой мамой учил сына правильному поведению в любых жизненных обстоятельствах. Главный наказ сын усвоил накрепко и никогда не делал другим того, от чего не хотел страдать сам: от подлости, от чёрствости, от несправедливости…  Ну и, конечно, от боли, увязнуть в которой легко, а устранить – целая наука. Карлуша Шахбагов постигал её в ереванском мединституте.
       Не очень сытые пятидесятые годы. Но кто в молодости думает о желудке! Рядом была желаннейшая на свете девушка – Ира Белоусова. Они любили друг друга со школьной скамьи. Ира даже бросила студенческую в московском вузе и приехала к милому в Ереван. За любовью, однако, учёба не забывалась. Дипломы получили точно в срок. Красный и синий. Красный по-джентльменски Карлуша уступил Ире. Выпускникам с разноцветными корочками всё равно предстояло идти одной дорогой. И они, к тому времени уже с маленьким Артуром на руках, выбрали не торную. Кто на целину, а супруги Шахбаговы – в степные края на Ростовщину.
       Миллерово. Не на всякой карте найдёшь. Провинциальная глушь да тишь!  «… А на окне наличники – гуляй да пой, станичники…»! Представляете, как же громко гулялось и пелось в этой тиши! Зато – неоглядный простор для активной практики молодых специалистов местной больницы.  В их лице Чехов с Вересаевым ещё раз непременно бы прославили российскую уездно-волостную медицину.               
       Карлуша Шахбагов столкнулся с книжной классикой въяве: осенняя распутица, жеребец Рыжик под простеньким седлом, хворые казаки-пациенты и стакан первача за труды. От первача Карлуша отказывался. И в большом городе, и в медвежьей глуши пуще прочих развлечений западал он всегда на оперную музыку. Часами мог слушать Верди. И потихоньку затягивалась в душе саднящая рана от неслучившейся карьеры профессионального музыканта.
       А дело всей жизни делалось на ять! Сам Лазарь Шелудько, профессор, светило советской травматологии оставлял Карлушу на кафедре Казанского НИИ. Профессор-то оставлял, да разве мог Карлуша оставить в дальней казачьей стороне Иру, Артура и годовалого Эрика?!  Взятие Казани не состоялось.
       Пришлось довольствоваться Каменск-Шахтинском. Тоже донская земля с номерными заводами в подземелье. Королёв приезжал часто, Курчатов – реже, Гагарин – пару раз перед полётом. Всю эту великую троицу Карлуша видел, но никто из них, как на грех, даже руки не занозил, так что пообщаться не удалось. Среди знаменитостей, с которыми удалось пообщаться, числится, к примеру, кинорежиссёр Сергей Герасимов. Там и тогда он снимал «Тихий Дон». И к шолоховской правде жизни добавлял неподдельную свою: драка в начале фильма, оказывается, всамделишная. Казаки после массовки с мордобитием неделю в лекарне раны зализывали. А режиссёр, обеспокоенный простоем., торопил Карлушу: ты мне явку статистов быстрей обеспечь, а то у Эли Быстрицкой кураж пропадёт, а Петя Глебов с бабами в лопухах затеряется…  Что ж, и большие актёры имели свои маленькие слабости…
       «Тихий Дон» величаво плыл по экранам страны, а Карлуше Шахбагову всё чаще снилась Кура. Тянуло домой. С приобретённым опытом нестыдно было предстать даже перед взыскательнейшим экзаменатором – Отаром Гудушаури. Ленинскую премию, кстати, за красивые глаза не давали, а лауреат оной, мало что академик, но и академической порядочности человек, не называл бы кого зря «врачом от бога»!
       Экзамен на чин Карлуша выдержал блестяще, балл получил выше проходного, но ходу-то в нашей жизни дают не всегда и не всем; другой бы расстроился, а Карлуша чинно миновал проходную Руставского металлургического завода и семнадцать лет добросовестно пользовал страждущий рабочий люд. Вправлял вывихи, выводил гнусные наросты, сращивал поломанные руки. Совершенствовал особую гиревую систему «сдержек и противовесов», с помощью которой лежачие больные, приняв вертикальное положение, пускались наутёк от палатной кровати.
       Инженеру Борису Заславскому подлым ударом чугунной чушки раздробило обе нижние конечности: множественные переломы бедренно-берцовых костей. Доктор Шахбагов по фрагментам собрал основные несущие конструкции человеческого скелета, упаковал инженера в гипс и положил на вытяжение. Месяца через три-четыре обездвиженный Заславский задвигался, года через два-три вообще двинул на континент, по которому скачут сумчатые животные кенгуру. Новая поросль Заславских по сей день в новогодних поздравительных открытках благодарит Карлушу за исцеление пращура, судьбоносно сподвигнувшее всё семейство на переезд в иное место обитания.
       Да, жизнь не стоит на месте. Мальчики самого Карлуши уже вырастили своих детей. Внук Дима хочет привести в дом жену. Точнее сказать – привезти из другого города, а теперь уже – из другой страны. Дедушка не против. Он знает, что такое настоящая любовь: до разлуки с любимой и в ожидании вечной встречи!               
       Уже четыре года Карл Рафаэлович приносит цветы Ире Белоусовой только по субботам. На Кукийское кладбище. С работы он ушёл. Кому-то, видите ли, не понравилось, что в поликлинике, прибранной к невыразительным, но сверкающим перстеньками рукам, доктор Шахбагов за спасибо принимает безденежных пенсионеров – давних товарищей по горячему металлургическому цеху. Кому-то в бухгалтерии показался малым ворох расчётных квитанций, обеспеченных квалификацией и безупречной репутацией Шахбагова. Врача и человека. И пусть иногда в нашей стране место врача можно продать, аналогичным макаром поступить с именем человека очень трудно. А если у него аж целых три имени – Карлуша, Шах, Айболит, - то невозможно! Все три заработаны праведным многолетним врачеванием. По какому-нибудь да всё равно найдут занедужившие люди своего исцелителя.
       Сегодня доктор Шахбагов живёт один. Подселяются к нему в квартирку на третьем этаже стандартного советского небоскрёба воробьи. Всю прошлую зиму Карлуша здорово мёрз: жалко было пичуг из дымоходной трубы выдворять. Плюс же в том, что к новому отопительному сезону поленницу пополнять не придётся. Воробьи улетели и наконец-то гладкошерстный пёс Барсик вдоволь належится у небольшой печки-буржуйки.
       Окна квартиры доктора Шахбагова выходят на восток. Вид из окна обрывается на стене противоположного дома. В комнате рядом с портретом жены висит масляный пейзаж прекрасной работы. Так написать восход солнца под силу только талантливому человеку: Карл Рафаэлович давно не выезжает на пленэры. Предпочитает сочинять музыку. Не помышляя, конечно, о соперничестве со своим дальним великим родственником  Хачатуряном…  Вот если бы Арам Ильич был его учителем… Как стал учителем сам доктор Шахбагов  для иных своих молодых сослуживцев. ..
       Ногу мне гипсовала бригада врача Гоги Багашвили. Когда-то он работал вместе с Карлушей. Ничего – хожу без подпорок! Недавно проходил мимо мартиросовского дома напротив нижнеалександровского садика. Прищур у атлантов тот же. А на углу дома – свежая по виду мемориальная доска. Подошёл ближе, глядь: в таком-то году здесь недолго проживала дамочка Ю, гражданка Норвегии. Кто? Что? Феминистка ли? Суфражистка ли? Во, дают викинги!
       И так захотелось сообщить городу и миру, что в этом доме на бывшей улице Володарского и сегодня живёт сухонькая девяностодвухлетняя женщина Анна Николаевна Багдасарова.  В 1930 году у неё от брака с Рафаэлем Шахбаговым родился сын. Сына назвали Карлушей.

           2003 г.