Второй Иван Карабут

Второй Иван Карабут
– Девчонки, – так Анастасия Антоновна называла своих молодых подруг – либо просто по именам. – Если вы помните, я прошлый раз рассказывала, что Татьяна после похорон Радия вышла замуж за друга Четоклеева - Николо и уехала в Болгарию,  отправив родителям письмо с русским водителем. Письмо это дошло до родителей через три месяца, когда родители переехали в Пехлеви. В коротком письме Татьяна написала:
«Мама и папа, прощайте, когда вы получите это письмо, я и Никола будем в Болгарии, а поскольку Ванечка виновник в гибели Радия и многих неприятностей, возникших из-за него, я боясь, что он нам принесёт ещё немало бед и, как Никола говорит, возможно, – смерть; исходя из этих соображений, мы Ивана не взяли с собой, а оставили у служанки-персиянки, она проживает: хиябан (улица) Мансури, куче (переулок) Шамси, 12, зовут её Дильбар Кадими. Не обессудьте меня, но у меня другого выбора не было, и я сделала правильный выбор. Я такого мнения, что этот ребёнок – исчадие ада. Не знаю, может я дура и может быть, когда-нибудь буду, каясь, плакать, а может быть, за прегрешение? Бог накажет меня! Дорогие родители, если вам внук дорог и любим, и вы ещё способны воспитать – тогда заберите его, так как в нём есть часть вашей кровушки. Я не случайно вам написала адрес персиянки. Простите меня, в отношении вас скажу: у вас стариков, предвзятое отношение к современной жизни, не то, что у нас, молодых, стремящихся к бурной, безмерно светлой жизни».
– Я не буду рассказывать, что было с матерью,- продолжила Анастасия, после прочитанного письма, – поскольку вы сами матери... Оцепенение матери длилось недолго, как она справилась с таким жестоким ударом в сердце, отец не понял, поскольку самому немного стало плохо. Чего-чего, но такого подлого поступка родители от Татьяны не ожидали. Выпив лекарство, мать немного отошла от оцепенения, и заплетающимся языком прошептала: «Антон, ты чего стоишь, прошу тебя, поезжай, найди Ванечку – сиротинушку, внучка нашего. С начала жизни нет счастья этому ребёнку: отец погиб под завалом горной породы, теперь мать, зараза, бросила, да кому оставила – персиянке, ведь могла же сюда привезти и под каким-нибудь предлогом уехать, оставив Ванюшку нам! Антон, за меня не беспокойся, я не помру, – теперь, когда ребёнок остался без матери, то я, как родная бабушка, обязана заменить ему мать. С этой минуты мой долг – окружить его лаской и заботой, а посему я не имею никакого – ни морального, ни физического права – хандрить, болеть и, тем более, умереть. Теперь нам необходимо приложить елико возможно усилий: воспитать его умным, добрым и порядочным человеком. Забирай все деньги и езжай – без Ванюшки не приезжай, понял?»
В тот же день он уехал. Как рассказывала мать, отца не было четыре дня, на пятый – приехал с Ванечкой и вот что рассказал матери. А мать – мне, когда я приехала к ним в гости. А я вам пересказываю события двадцатилетней давности.
Приехав в Тебриз, отец пошёл к Василию Лысенко, чтобы тот помог найти адрес, который был написан в письме Татьяны, так как Василий хорошо владел персидским. Не обошлось и без восклицаний, радости встречи. Только восторженную радость четы Лысенко, отец, внезапно омрачив, сказав:
– Я приехал за внуком, которого Татьяна оставила – какой-то персиянке вот по этому адресу, – достав письмо, он прочёл адрес. – Поэтому пришёл к тебе, Василий, чтобы ты помог нейти его.
Отец вслух прочёл уже всё письмо Татьяны, Василий пожал плечами, мол, не знаю, а через какой-то миг махнул рукой с тем, что, мол, пошли. Выйдя на центральную улицу, начали спрашивать про разыскиваемую улицу. Наконец один сведущий объяснил, где это. Когда они пришли в дом персиянки, её дома не оказалось, соседи развели руками – стало понятно: не в курсе, где она. Вдруг перед ними возникла старушка. Она-то и рассказала:
– Дильбар иногда приходит ночевать, а чаще всего не приходит. Если она вам сильно нужна, тогда ищите на улицах города, потому что она побирается вместе с «кафиром» – сейчас она в очень затруднительном положении. На работу никто не берёт, так как у неё на руках четырёхлетний «кафир».
Два дня отец с Василием бегали по городу в поисках персиянки с внуком, а под вечер второго дня решили вновь заглянуть по адресу – в хибару. На стук в дверь отозвался слабый женский голос:
– Кто там и что нужно? – и тут же открылась дверь.
В дверном проёме стояла стройная, красивая девушка. Миловидное, смуглое лицо выражало озабоченность, но не страх. Глядя на двух незнакомцев и бегая глазами по их внешности, в то же время она что-то осмысливала.
– Вы русские? Если да, то помогите мне! – сказала она, отступив назад и пропуская незнакомых пришельцев в квартиру.
– Скажите, ханум , вас зовут Дильбар Кадими? Вы работали няней у Татьяны и Никола, помогая растить мальчика Ваню?
– Я не Дильбар. Я Марьям, да действительно шесть месяцев тому назад работала няней у Татьяны, а после меня они приняли Дильбар. Что вы ещё хотите знать о ребёнке?
– А нам сказали, что Ваня находится у Дильбар Кадими и дали этот адрес. Тогда где Дильбар?
– Она должна скоро подойти. Дело в том, что я ей помогаю. Сегодня Дильбар целый день стояла на вокзале. От того, сколько ей подадут, будет зависеть наш ужин. Вчера я немного заработала, но у меня все деньги отняли терьякеши , поэтому мы все остались голодные. Завтра я буду там стоять и просить милостыню, сколько риалов положат мне в руку, настолько прокормимся. Мы так работаем уже целый месяц.
– Меня сейчас больше всего интересует мальчик – Ваня! – холодея, спросил отец.
– Как где? Здесь – сидит в той комнате, играет, он очень ослаб. Он сутки пьёт только воду – нам нечем его кормить, а я не помню, когда последний раз хорошо ела; нам сегодня за целый день никто ни копейки не подал из-за того, что он «кафир». Рядом стоящим моим землячкам с детьми подают, – произнося последнее слово, она начала оседать, хватаясь за открытую створку двери.
Василий подхватил Марьям, когда она начала валиться вроде на бок, но вдруг откинулась на спину. Услышав о недоедании внука и о том, что в последние сутки он вовсе ничего не ел, стало понятно, что у этой персиянки голодный обморок. Отец, долго не думая, вынул деньги и, протягивая их Василию, махнул рукой и добавил:
– Сходи в лавку и купи продуктов или еды, чтобы не готовить, а сразу накормить.
Сам пошёл в соседнюю комнату. Увидел внучка, игравшего с какой-то игрушкой, отец подумал: «Интересно, как он отнесётся ко мне – последний раз виделись год тому назад, узнает ли меня?» Перекрестившись, отец произнёс: «Слава тебе, Господи, мой внук жив и здоров».
Вновь стёр со лба холодный пот, ещё раз осенил себя крестом и, направляясь в сторону к внуку, прошептал:
– Ванечка, внучек, я твой дедушка, иди ко мне, – после этих слов остановился посмотреть, какова же будет реакция Ивана.
Иван поднял голову, посмотрел на деда, но с места не сдвинулся; тогда отец подошёл ближе, присел и раскинул руки, таким образом приглашая его в свои объятия. Тогда Иван отложил игрушку, встал на ноги, долго и внимательно изучая деда. Неожиданно резко развернулся, подошёл к кровати, залез на неё; на стене висели фотографии, он снял одну из них, с которой смотрела семья: дед, баба мать и он – Иван, – подошёл к деду и стал пальчиком показывать, шёпотом произнося:
– Вот я, вот мама, – и, пальчиком показывая на нашего отца – своего деда – сказал: – Ты.
– Ах, какой же ты молодец, догадался, что я твой дед, – схватив его в свои объятия, дед начал смеяться и кружить по комнате, от радости не зная, что делать.
К тому времени Марьям очнулась от голодного обморока и видела всю сцену сближения деда с внуком после годичной разлуки. Она сидела, плакала, радовалась и думала: «Как маленький ребёнок сообразил опознать старика на фотографии рядом с его матерью? Значит, он хороший человек, а может, он почувствовал родную душу и кровь. А может, родная речь, на которой дедушка обратился к нему, сыграла определённую роль?» Этот вопрос долго мучил Марьям: что же всё-таки сыграло основную роль в признании родни в этом пожилом человеке, – и для неё остался загадкой.
Вошедший Василий с пленительным ароматом люля-кебаб нарушил её наблюдение и мысли. Прискорбием всего стало то, что пленительный запах этого – в Иране изысканного – блюда вновь вверг Марьям в голодный обморок. Отец взял одну порцию и ещё кое-что из продуктов и поспешил покормить внука, в то же время понаблюдая, чтобы он не переел. А Василий начал приводить в чувство персиянку. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы привести её в чувство. Наконец, Марьям открыла глаза, и Василий подал ей порцию люля-кебаб, завёрнутую в лаваш, – она же, отодвинув руку, сказала:
– Мне не надо, дайте Ване, он ребёнок и очень хочет кушать, – и вновь начала терять сознание.
– Ванюшу дедушка уже кормит, – сказал Василий, поддерживая её голову, чтобы она увидела, с каким аппетитом Ваня двумя руками держал и уплетал лавашную трубочку с люля-кебабом, запивая шипучим апельсиновым ситро, подаваемым дедом, а довольный дед, поглаживая его по головке, что-то приговаривал.
– Внучек, не торопись, это всё твоё. Главное – не подавись.
Убедившись, что её не обманывают, она начала потихоньку откусывать и, не жуя, глотать; потом словно опомнилась, протянув руку и возвращая еду, тихо произнесла:
– Возьмите, это очень дорого стоит, а мне вам нечем заплатить.
– Ты давай ешь – и не разговаривай, никто с тебя ничего не требует, а по поводу платить, так это мы тебе должны заплатить за то, что ты и твоя подруга спасли нашего ребёнка. Дурёха ты, дурёха, да за это вам в ножки надо кланяться: вы человека спасли – вот уж воистину безмерное великодушье у вас! Вы сами с голоду помираете, а поданный спасительный кусок отдаёте чужому по духу и религии ребёнку – во имя жизни молодого поколения. Ты давай кушай, а потом расскажешь, как Татьяна уговорила или обманула Дильбар остаться с Ванечкой.
К тому времени, когда Марьям поела и попила, Ванечка тоже покончил с перекусом. В наступившей тишине раздался спокойный родительский голос:
– Ваня, ты уже понял, что я твой дедушка, и приехал, чтобы тебя забрать к себе, будем жить вместе: ты я, бабушка и твой дядя – Геннадий.
Осмелевший Ваня приблизился к деду, взялся за его усы и дёрнул. У деда от боли в глазах потемнело, но он сдержался. Ванюшка ещё раз посмотрел на фотографию, потом на деда, после чего по-детски спросил:
– А ты и бабушка мне не будете говорить, что я очень-очень плохой мальчик?
– Нет, Ванечка, мы любить тебя будем, а бабушка нас пирожками да блинами кормить будет.
– А ты и бабушка бить меня не будете, как Никола: вот сюда, сюда-сюда, – и он стал показывать крошечной ручонкой, куда его бил этот ненавистный человек.
– Ванечка, а кто тебя ещё бил кроме Николы и за что?
– Никто – он. Я играю, а Никола идёт и меня вот так – сюда, – Ваня на минутку оторвал руку от дедовой шеи, приподнял согнутое ногу в колене, дрыгнул правой ступнёй, а ручкой хлопнул себя по попе и добавил: – Очень больно! – и вновь обнял деда, продолжая пить ситро.
– Нет, Ванечка, бить тебя мы не будем, мы тебя будем жалеть и учить уму-разуму, чтобы ты стал большим, крепким, красивым, умным и порядочным человеком, а когда вырастешь, чтобы всегда мог постоять за себя, как интеллектом, так и физически. А если полезут в драку, то смог таким глупым людишкам, которые не понимают доброго слова, дать сдачу.
Взяв внука на руки, отец присоединился к Василию и, не перебивая речь Марьям, стал слушать притчу о Николе.
– Работать к Тане няней я устроилась полгода назад. Вначале всё было хорошо, а примерно через месяц, когда Таня по воскресеньям работала, – этот черт иностранец нет-нет да… хватанёт за интимное место, а ещё через месяц начал нагло приставать с требованием удовлетворения его вожделения. Я хотела уйти, только некуда – у нас для женщин нет работы, тогда я рассказала Тане. Тогда Никола, как зверь, начал издеваться над Ванечкой. А проходя мимо, каждый раз то ногой пнёт, то за ухо дёрнет, то подзатыльник нанесёт; иногда мальчик падал от такого удара. Однажды я прикрыла затылок Ванюшки – удар пришёлся по наружной стороне моей кисти, и вы знаете – удар осушил руку, и было так больно, что вы представить себе не сможете. А этот верзила рассмеялся и пошёл как ни в чём не бывало. Несколько раз он поднимал ребёнка то за уши, то за голову, – отрывая от земли; а то возьмёт за одну руку и раскручивает вокруг себя. Когда я спросила, почему он так делает, он ответил: «Не твоё собачье дело, персиянка вонючая! Точно, ты не знаешь: этот ребёнок всех нас погубит, это исчадие ада, из-за него погиб его отец, теперь он нас хочет погубить». Но самым странным был его последний ответ, где он сказал, не стесняясь, открыто: «Я это делаю для того, чтобы ты стала покладистей, а нет – тогда тебя Татьяна уволит, и та, другая, которая придёт на твоё место, поймёт своё счастье со мной». После таких слов я уволилась. А через некоторое время они взяли Дильбар. Приняв Дильбар на работу няней, Татьяна научила её некоторым русским словам для общения с Ваней и для понимания, чего требует ребёнок.
– Насколько я понял, Никола был плохой человек? – спросил Василий. – Это я понял, ты расскажи про день отъезда его матери и как ты стала помогать этой девушке.
Уловив последние слова Марьям, отец поразился чистотой произношения слов и постановкой предложений по-русски.
– Скажи, пожалуйста, где ты так научилась хорошо говорить по-русски? – спросил он.
– Хорошо, я вначале отвечу Антону Семёновичу. Дело в том, что я репатриантка тридцатых годов, родилась в России. Из-за того, что мы – отец и я – не приняли советского гражданства, а мать осталась там, она была гражданкой Советского Союза, всех, не принявших гражданство, по согласованию с шахом Реза Пехлеви репатриировали в Иран. Отец купил мазанку, мы там жили. Через некоторое время он умер – теперь я живу одна. На работу никуда не берут, побираюсь, хоть и в своей стране – а чужая. Таня со мной хорошо обращалась. Честно говоря, хочу у вас спросить, где Таня, когда она заберёт Ваню? Дильбар с ним такого натерпелась – не приведи Бог ещё кому? Где Татьяна, она что – погибла? Если да, тогда почему вы так долго не приезжали за Ваней?
– Слушай, Марьям. Татьяна со своим Никола уехали в Болгарию на постоянное местожительство. Нам она до этого ничего не говорила и не писала. А в день отъезда написала короткое письмо, где указала адрес, имя и фамилию девушки и передала со знакомым шофёром. Мы это письмо получили через три месяца, и я в тот же день выехал сюда. Вот уже два дня, как мы здесь, и эти два дня посвятили поискам Ивана.
– Значит, Татьяна и тебя обманула так же, как и Дильбар.
– Ну-ка, дочка Марьям, рассказывай по порядку, поскольку ты помогала Дильбар в выживании моего внука, как всё происходило и как она обманула?
Только отец закончил свой вопрос, открылась дверь и в комнату вошла невысокого роста Дильбар в чадре, слетевшей с её головы, а когда она раскинула руки от удивления, чадра слетела с плеч и упала на пол. В результате все увидели её приятное лицо и наружность. Окинув взглядом незнакомцев, она поздоровалась и затем спросила:
– Ассалому алейкум. Марьям, ин до мард ки гастан ?
– Ин пирэмард ба сэбиль, пэдарбозорге Ванья гасть, доввом рафиге – пердарбозорге. Омадан Ванья бардаштан бэ манзеле ходэшун , – ответила Марьям.
После услышанного, Дирьбар произнесла:
– Ходая то мано шениди ташаккор миконам .
Затем Марьям начала свой рассказ.
– Сейчас в присутствии моей подруги я отвечу на ваш вопрос, а начну повествование от её имени с того, что Дильбар рассказывала мне при первой нашей встрече, а потом ещё не раз рассказывала за время совместных скитаний и голодания.
Примерно за две недели до отъезда на похороны – так Татьяна намеренно мотивировала свой отъезд, поэтому специально навязывала няне брать Ваню к себе домой на ночлег под предлогом, что ребёнок быстрее поймёт характер и ласку няни, – они с Николой сами в эти вечера наряжались и уходили, будто они приглашены в гости, мол, будем очень поздно: «А поскольку ты, Дильбар, живёшь в одном из переулков у железнодорожного вокзала и ночью туда добираться страшно, тем более женщине, так тебе будет хорошо – и нам спокойнее».
Конечно, прежде всего Татьяна Ваню приучала к няне. Дильбар некуда было деваться... После обеда, в канун отъезда, Татьяна позвала Дильбар и пояснила: «Мы уезжаем на похороны, дня на три-четыре. За то, что ты остаёшься с Ваней, я плачу – оклад за последний месяц и ещё один, чтобы ты хорошо за ним смотрела. Вот тебе два оклада, а ещё на питание, только смотри за ним хорошо. Продукты, которые есть – вари, корми его и сама ешь. Керосин есть, примусом пользоваться я тебя научила. А теперь забирай его и идите гуляйте с ним, и на ночь оставляй его у себя дома. Если хочешь, всё это время живи у себя, а через три дня придёшь сюда, вот тебе ключи. Уезжаем мы завтра, вот с завтрашнего дня и считай три дня».
Прежде чем отпустить Дильбар с сыном, Таня посадила его на колени, прижала к себе, долго целовала, а Ваня каждый раз вытирал щёки в местах её поцелуев. Возможно, ребёнок предчувствовал предательскую материнскую нежность, и поцелуи ранили его кристально чистое сердце. В скорости ему надоело её притворство, он спрыгнул с её коленок и так по-детски сурово посмотрел на мать, что она отвела взгляд в сторону.
Через пару минут Дильбар с Ваней шагали по улице в направлении её дома. На следующий день – то есть в день отъезда Татьяны с Никола – после завтрака Дильбар с Ванечкой отправились гулять по городу. И тут ей пришла мысль показать, откуда и как уходят поезда. До отхода поезда оставалось с десяток минут. Дильбар любила смотреть, как отправляются поезда, поэтому она знала такое место, откуда хорошо видно, как они отправляются. Подойдя к её любимому месту, Дильбар с Ваней стояли в ожидании начала движения пассажирского состава, а мимо пролетали фаэтоны с опаздывающими пассажирами. Дильбар на мгновенье отпустила руку Ивана, чтобы поправить чадру, спавшую с головы от вихорка бешено пронёсшегося фаэтона. Как раз в этом пронёсшемся мимо новеньком фаэтоне Ваня увидел мать с Никола. Видно, сработал инстинкт, и детское сердечко почувствовало неладное – он стремглав помчался за фаэтоном. А Дильбар не сразу посмотрела, что Вани нет рядом, начала смотреть вокруг себя и, не обнаружив его поблизости, начала смотреть дальше, как вдруг увидела бегущего Ваню метрах в пятидесяти от себя. Не помня себя, она помчалась за ним.
К тому времени дежурный по вокзалу во второй раз пробил в колокол, В ту же секунду к перрону подкатил новенький фаэтон, из него выскочили Никола и Татьяна. Увидев мать, Ваня закричал «Ма-ма, ма-ма-а-а!» и, растопырив ручонки, побежал к матери, продолжая на бегу звать её, а мать с Никола под третий удар колокола запрыгнули в вагон, и поезд тронулся. До вагона, в который запрыгнули Татьяна и Никола, оставалось совсем небольшое расстояние, на крик «ма-ма» мать в тамбуре воровски оглянулась и быстро шмыгнула в вагон, будто не слышала душераздирающего крика. Надрывный зов отчаяния сына не могла не услышать мать в удаляющемся поезде! Иван не обращал внимания на слёзы, заливавшие лицо, продолжал бежать в надежде догнать либо остановить поезд и звать «мама!». Кто-то из провожающих случайно сбил его с ног, он быстро поднялся, вытер слёзы пыльными руками и продолжил погоню за поездом. А крики отчаянья «Ма-ма, мама!», издаваемые Иваном, возвещали присутствующих на вокзале людей о надвигающейся большой беде этого – маленького – мальчика.
Зов к матери некоторых заставил на мгновенье остановиться в недоумении и задуматься... Клокочущая обида от того, что его не слышит родная мать, затуманили глаза слезами, ребёнка начало кидать из стороны в сторону, но больше к движущему составу. Какая-то персиянка, увидевшая, что бегущего ребёнка заносит в сторону движущегося поезда, долго не думая, подбежала вплотную к движущемуся составу и, расставив руки, бежала бочком, как бы собой создавая заграждение, дабы ребёнок при падении не попал под колёса; так она бежала бочком, пока последний вагон не проскочил мимо. Хвост вагона окончательно убил надежду догнать поезд, и здесь Ваня упал; персиянка, ограждавшая Ваню от колёс состава, подняла его и хотела отряхнуть от пыли, но разъярённый ребёнок начал отбиваться от женщины, ударил её по лицу и тут же бросился догонять поезд. Лишь бездушный паровоз, периодически издавая гудки, пыхтя и выбрасывая клубы дыма и пара, с каждой секундой всё больше и больше набирал скорость, увозя бессердечную мать и оставляя кроху-сына на всю жизнь в азиатской стране на муки и душевное одиночество. А несчастный ребёнок всё бежал и бежал в надежде догнать и воссоединиться с матерью. Перрон давно уже кончился, а только что осиротевший ребёнок продолжал по краю насыпи догонять извивающийся как змей состав с вагонами и всё так же на бегу ручками вытирать с лица бегущие слёзы.
Бежавшая за Ваней Дильбар не раз падала, из-за чего захромала и никак не могла догнать воспитанника, поскольку видела, что ребёнка покидают силы. Давно уже здание вокзала и строения остались позади, а он не терял надежды и всё бежал, как вдруг его качнуло вправо. Потеряв равновесие, падая и кувыркаясь, он стал скатываться по откосу насыпи к подножью, где росли кусты. В результате поцарапал лицо и коленки, а левое колено, поцарапанное ещё в результате падения на перроне, теперь стало ещё больше кровоточить. Дильбар, позабыв о боли в своей ноге, сбежала с насыпи и кое-как по зарослям пробралась к Ивану, лежащему навзничь в высокой, густой высохшей траве между кустами. Изнемогая от усталости, он смотрел в небо, а в гортани клокотал гнев, но он продолжал звать «ма-ма», и тело подрагивало, а иногда судорожно вытягивалось; теперь он уже не вытирал слёзы, и они тонким ручейком скатывались к ушам.
На какое-то мгновенье Дильбар растерялась, когда увидела Ваню и слюну, клокочущую во рту. Боясь, что он задохнётся, она наклонилась и перевернула его спиной вверх; его вырвало. Подхватив Ваню на руки и прижав его к себе, из всех оставшихся в ней сил помчалась домой. Даже на руках он продолжал кричать охрипшим голосом «мама». Утешить и объяснить что-либо Ивану она не могла, так как знала всего полтора десятка слов, необходимых, чтобы накормить и справить нужду, когда он что-либо запросит. Обтерев от крови и грязи лицо, руки и ноги влажной тряпочкой, дала ему попить мятного настоя; мальчик постепенно начал успокаиваться, но, порой всхлипывая, продолжал кричать «хочу к маме!».
К вечеру у него поднялась температура. Схватив Ваню, она побежала в аптеку, там посоветовали пройти к врачу, живущему неподалёку. Расспросив подробно, что произошло с ребёнком, врач выписал лекарство и сказал, чтобы она принесла ребёнка завтра, если ему будет так же или хуже. Через два дня Дильбар вновь понесла Ваню к врачу, он вновь выписал лекарства, но уже другие, и потребовал ещё денег. В результате двух посещений он забрал два её оклада, и у неё осталось совсем немного денег. Только деньги её не беспокоили, думала, что мать приедет и отдаст её деньги. Радовало одно: Ване стало лучше, а день приезда матери был уже назавтра.
Теперь они пошли жить в квартиру, вот в эту, чтобы Татьяна с Никола их не искали, как приедут. Проходит день четвёртый, пятый, а Татьяны и Николы всё нет и нет, прошло ещё пятнадцать дней, а их всё нет. Запасы провианта кончились, деньги тоже, а Ваня своим вопросом «где мама, хочу к маме» замучил Дильбар, и она не знала, как ему ответить, чтобы он понял; она не понимала вашего языка, а он – нашего, вот так сидели и оба плакали. Закончилось арендное время квартиры, пришёл хозяин, потребовал квартплату, Дильбар ему объяснила ситуацию, мол, так и так, подождите, они приедут и сразу расплатятся, но его это не удовлетворяло. Покрутив головой, он увидел ручную швейную машинку; приподняв футляр и убедившись, что всё в порядке, забирая, сказал;
– Как придут, пусть несут деньги и забирают машинку, так мне будет спокойней; во всяком случае, я три месяца буду себя чувствовать нормально, – с тем и ушёл.
Через пару дней закончились деньги, тогда она стала просить соседей, так они ещё два дня прожили впроголодь. Ничего не оставалось, как идти побираться. Первые дни ей стыдно было стоять на улице и просить подаяния. Она с вашим внуком ходила по переулкам, стучалась в дома, просила милостыню, давали, кто что мог, а к вечеру от усталости ребёнок валился с ног, и ей проходилось сажать его на горб и нести сюда. Все улочки и переулки, прилегающие к этому дому, исходили по два раза, в далёкие не стали ходить, потому что пока дойдёшь – устанешь, а Ваня и без того слабый, уставал быстро. Тогда она приняла решение стоять на углу какой-нибудь улицы с протянутой рукой. Если бы вы знали, как стыдно просить, но ради ребёнка чего только не сделаешь. Однажды они за весь день набрали только на два лаваша и только собирались уходить, как подошёл молодой парень, модно одетый, и долго смотрел на Ваню. Она протянула руку, думала, что он решил подать. А он в грубой форме спросил:
– Скажи, сучка, у тебя поблизости есть приличное место, где бы я смог тебя отодрать за двадцать риалов, поди, нагуляла с иностранцем этого «кафира», а теперь кормить его нечем?
В ней кровь хлынула в голову, и она сказала ему, мол, я – не проститутка.
– Знаем мы вас, стоите голенькие под чадрой, чтобы показать оголённое тело и увлечь за собой. Если ты не проститутка, тогда распахни чадру – увижу, что ты одетая, дам тебе те же двадцать риалов и уйду.
По шариату запрещено персидским женщинам и девушкам открывать лицо, а замужним – тем паче, но пренебрегла законом шариата во имя голодного ребёнка – распахнула чадру, он глянул, и вновь сказал:
– Может, всё-таки пойдёшь ко мне домой? Если ты окажешься девственницей, то я заплачу тебе пятьсот риалов, пошли.
– Ты вначале отдай двадцать риалов, обещанных, – она стояла, сгорая от стыда, сама себя ненавидела, хотела плакать от обиды.
Был ещё один непристойный для неё случай. Со дня отъезда Тани прошло полтора месяца, она стала ходить по вокзалу и перрону просить подаяние. В тот день встречали министерского вельможу из Тегерана. По вокзалу шастали, словно псы, озверевшие полицейские, разгоняя посторонних, а нашего брата – кого в шею, а кого и пиком под зад провожали отовсюду. В общем, в тот день она ничего не набрала, а это значило – голодными ложиться спать. Вельможу встретили и проводили, вокзал очистился от полицейских – народ стал прибывать. Близился вечер, войдя в вокзал, она увидела в одном из углов, на полу дремала персиянка, на вид не из бедных, поскольку подмышкой прижимала ридикюль, опираясь локтем на чемодан, а перед ней невдалеке лежал небольшой узелок. Дильбар подумала, что он ничей, взяла его и пошла, но откуда-то появился мужчина, к нему ещё двое, стали кричать и избивать её и Ваню за то, что она украла вещь. Она прикрыла его собой, так что все тумаки пришлись ей. От крика поднялась дремавшая персиянка и признала узелок своим; оттолкнув мужиков, подвела к тому углу, где лежала, и спросила у неё, почему она взяла узелок. Попросив прощения у этой понятливой женщины, оказавшейся педагогом, Дильбар рассказала, как к ней попал русский ребёнок. Пока она рассказывала, подошли несколько сердобольных женщин, и в этом же кругу оказалась я, Марьям.
То всё рассказ шёл от имени Дильбар. Теперь начала рассказывать Марьям про себя, Дильбар и Ивана.
– Когда я ближе рассмотрела ребёнка и назвала его имя, он обернулся, сказал «тётя Мария» и кинулся в мои объятия. Глядя на эту картину, стоявшие женщины подумали, что мать вернулась. Здесь мне пришлось пояснить, что я несколько месяцев тому назад была нянькой этого ребёнка.
Выслушав нас обеих, эта женщина, дай Бог ей здоровья, отдала узелок, в котором была еда, кроме того, дала нам немного денег, и мы пошли домой. С тех пор мы с Дильбар живём вместе и ухаживаем за вашим внуком. Вот такая печальная история постигла вашего внука, а сколько унижений, мук и бед нам доставил Ваня?..
– Девочки, если бы вы знали, как я счастлив, что мой внук жив и здоров только потому, что он попал в ваши добрые руки и под опеку ваших сердец! Сказать одним словом «спасибо» – этого не достаточно, поклониться в ножки вам – это я сделаю позже, хотя тоже мало. Сейчас давайте сделаем так. Дильбар, сколько ты потратила на врача, лекарство и сколько ты получала в месяц за Ваню? – спросил отец у двух нянек.
Дильбар, долго не думая, ответила на вопрос отца, а когда он вытащил деньги из кармана, она с какой-то опаской, съёжившись отодвинулась в сторонку. Не взирая ни на какие телодвижения со стороны няньки, отец отсчитал необходимую сумму за пять месяцев работы Дильбар, ещё сколько-то добавил и протянул ей. Увидев такую большую сумму денег, Дильбар отползла ещё дальше.
– Дильбар, возьми деньги, может, ты и большего заслужила, но я даю столько… сколько могу. Бери, это все твои, а Марьям я тоже дам, вот смотри!
Дильбар с Марьям словно сговорились и совсем не хотели брать денег; много усилий пришлось приложить, чтобы они их взяли.
Отдав деньги обеим нянькам и поблагодарив их с поклоном, отец сказал:
– За квартиру платить не буду, да и та машинка нам не нужна, а всё, что здесь осталось, разделите сами между собой, а мы сейчас с Василием Степановичем поедем к нему, а завтра – домой в Пехлеви. Теперь же до свидания; – и, подняв на руки Ваню, он направился к двери, но тут Ваня начал дрыгаться и просить:
– Пускай они с нами!
Услышав эти слова, первая подошла Марьям, следом Дильбар, обе со слезами на глазах, обняли Ивана, рыдая, и потихоньку забрали его у деда. Ваня, тоже обняв их ручками за шеи, чуть не плача стал просить: «Поехали!»
Стоявший в стороне Василий, переживая, смотрел на эту картину и не мог понять, как эти две персиянки смогли полюбить чужого по духу ребёнка, а он, хоть ещё и ребёнок, но почувствовал в них теплоту и великодушие сердец. Сцена по времени затянулась, и понимая это, Марьям пошла на хитрость: вытирая слёзы свои и Ивана, стала убеждать его следующими словами:
– Ванечка, мы бы пошли с тобой, только у дяди Васи нет места, где бы мы могли поспать. Ты сейчас иди с дедушкой и дядей, а мы утром придём к тебе и поедем с тобой, ладно?
Как и предположила Марьям – этим словам внял маленький, наивный ребёнок; обе няни напоследок поцеловали Ванечку в щёки и помахали руками – это было прощание навсегда...
Слёзы и радость моей матери долгое время сопутствовали ей каждый раз, когда она смотрела на спокойного и умного внука. Со временем переживания прошли, и слово «сиротинка» забылось. Отец усыновил Ивана, дал ему свою фамилию и отчество. Так получился второй Иван Антонович Карабут. В скорости вся наша семья, кроме семьи моей сестры Александры, получили советское гражданство.
– Шел седьмой год пребывания семьи Карабут на земле древних ариев. Казалось, что эта семья и её дети нашли себя здесь. Все дочери благополучно устроили семьи и счастливы, если бы не гложущая ностальгия, но её на время заглушило горе, пришедшее в дом стариков Карабутов.
– Всё что происходило до этого, оказалось сущими пустяками, а в этот год на долю стариков, живших с двумя сыновьями, выпали страшные испытания. Их было несколько, – такое вступление сделала Анастасия Антоновна перед началом своего нового рассказа, о котором её попросили гости, присутствовавшие за столом на её Дне рождения.
После того, как мы, сёстры, создали свои семьи, и разъехались по разным городам, жизнь отца с матерью потекла в старческой среде. Правда, с ними ещё остались Геннадий и Иван, отец их опекал в меру своего сильного характера, старался держать их в строгости и чаще всего старался работать на одном предприятии или у одного хозяина. Он так же, как и мы, ездил по городам в поисках работ. Не помню, в каком городе они жили, а как получилось, мать рассказала:
«Первая напасть, а точнее горе, свалившееся на нашу голову – помешательство Геннадия. А произошло так. Накануне Геннадий пришёл с работы пьяный, что и с кем он отмечал, не сказал. Ночь бредил – утром у него начала подниматься температура, он метался, кричал, ругался и никто не заметил, как он выскочил на улицу и начал кричать сбрасывать с себя невидимых каких-то грызунов, выламываться. Рядом проходила персиянка, Геннадий поскользнулся или споткнулся и, падая, старался зацепиться за что-нибудь, и так случайно сдёрнул чадру с молодой женщины. Она так заверещала, что собрала всех, кто в это время находился неподалёку. Подбежавший полицейский подумал, что Геннадий намеревался опозорить девушку, и начал бить его по голове. Бил до тех пор, пока Геннадий не потерял сознание. Отцов знакомый – Семён – проходивший в это время мимо, увидел, как полицейский избивает Геннадия; подойдя к представителю закона, он попросил его остановиться, сказав, что Геннадий болен, – полицейский не поверил, тогда он ему предложил энную сумму денег, в результате чего Геннадий был отпущен.
Этот Семён привёл его в дом и рассказал отцу о том, что произошло. Осмотрев Геннадия, приглашённый врач высказал свои предположения и попросил позвать его, как только пациент выйдет из комы. Со слов отца и матери, он несколько дней пролежал в коме, а когда пришёл в себя, врач попытался поговорить, только он получал ответы ненормального человека.
Заключением врача было одно – белая горячка, сопряжённая с физическим воздействием на череп, что привело к сильному сотрясению головного мозга и в будущем может привести к помешательству. К каким только врачам отец не водил Геннадия, какими только лекарствами не поили, всё тщетно. Пережив все мытарства, отец с матерью успокоились на том, что он стал очень тихим, спокойным и чётко выполнял любые задания, а все работы выполнял только под началом отца. На вопросы отвечал тихо и спокойно, иногда с улыбкой на лице. Всех сестёр и брата помнил по именам, но не любил, когда дети его донимают. Дважды был женат, жёны о нём хорошо отзывались, говорили, что он нежен и ласков в общении. Супружеский долг выполнял всегда нежно и страстно. Но жёны не уживались в доме из-за постоянного приставания отца к ним.
Вторая напасть последовала в скорости после первой. Иван под предлогом нашёл работу на выезде, уехал в город Пехлеви. А через два месяца отец с матерью тоже переехали туда же. Буквально через две недели по приезду пришёл парень к отцу и передал записку. Откуда он узнал адрес – родители у него не спросили, а в той записке было следующее:
«Мама и папа, простите меня, но я больше в этой стране жить не могу и не хочу, здесь у нас нет никакой перспективы – мы всю жизнь будем изгоями, поэтому не ищите меня. Я знаю, если бы начал совета просить у вас, вы меня стали бы отговаривать и страшить тюрьмой; лучше на Родине в тюрьме, чем здесь на свободе. Это моё решение, как вернуться на Родину, пока не знаю, но думаю, скоро найду, как пересечь границу. До-свидания – не поминайте лихом. Ваш любящий сын и брат – Иван».
Чуть позже отца запиской вызвали в советское консульство города Пехлеви. В записке просили отца прибыть для разговора по поводу младшего сына – Ивана. Направляясь в консульство, отец прихватил с собой короткое письмо Ивана, полученное на днях от портового грузчика.
Советник консула, увидев отца, поднялся, открыв дверь кабинета и доложил: «Пришёл Карабут А.С.», – получив добро на вход, он попросил отца пройти к консулу. Последний без всякого вступления начал:
– Антон Семёнович, ваш сын Иван, работая в порту грузчиком, под конец погрузки советского грузового судна, державшего курс на Баку, умудрился спрятаться в одном укромном месте и пересечь Каспийское море, в результате – высадился в Баку, пришёл к пограничникам и, заикаясь, выговорил: «Я нелегально на вашем корабле пересёк морскую персидско-советскую границу». Теперь из Баку специально приехал представитель погранслужбы и сейчас вы с ним побеседуете, – консул, кивнув головой в сторону сидевшего интеллигентного мужчины, добавил, – а я на время покину вас, у меня ещё один посетитель, – после чего поднялся и вышел.
– Антон Семёнович, зовите меня Фёдор Фёдорович; хочу нашу беседу построить, чтобы она носила чисто дружеский характер, невзирая на то, что вы беженец-эмигрант, а я представитель охраны государственной границы. Почему я делаю такое вступление – да, хочу откровения, а не допроса. Скажите, только честно: вы знали, что ваш сын собирался нелегально пересечь ирано-советскую границу?
– Скажу как на духу – нет, не знал! Иван всё время, пока не приехал сюда, в Пехлеви, жил с нами и работал со мной, но самое главное – он никогда не говорил о том, что собирается вернуться на Родину. В подтверждении сказанного вот коротенькое письмо, которое мы получили буквально на днях, а точнее – в воскресенье, возьмите. А принёс его нам парень, сказал, что они вместе работали в порту, по-русски говорил чисто, а когда я спросил, кто он, то ответил: перс – жил там. Мы долго беседовали, он назвал себя Ахмад Марди – я на конверте записал.
Быстро пробежав глазами по письму, Фёдор Фёдорович достал с лежащего на столе портфеля бумагу, приложил их вместе, после чего покивал головой и произнёс:
– Да это его почерк. Антон Семёнович, вы письмо прочли при Ахмаде? Если при нём, то не спрашивали ли, говорил ли Иван Ахмаду Марди, что собирается нелегально переплыть границу?
– Честно говоря – нет, из тех соображений, что он пока не знает, а узнал – непременно донёс бы, тогда мне старику покоя не было бы, а так проще: уехал куда-то на заработки, если им надо – пусть ищут.
– Ещё такой вопрос: Иван знал, что вы подали заявление на получение визы и гражданство?
– Да, мы вместе приносили сюда сдавать документы.
– Интересно, почему он тогда так поступил, ведь мог же прекрасно дождаться паспорт, визу и въехать в страну как человек? А теперь ему могут приписать шпионаж, диверсию, да всё, что угодно!
– Скажите, Ивана посадят? – спросил отец.
– А вы что, хотите, чтобы ему премию дали? «Dura lex, sed lex» – закон суров, но это закон, – щегольнул пограничник своим знанием афоризмов латыни и, поглядывая на Антона Семёновича и водя по сторонам глазами, наслаждался собой.
Отец, внимательно присмотревшись к незнакомцу, понял, что он не из пограничников, а просто следователь отдела государственного политического управления – ОГПУ – при Народном комитете внутренних дел – НКВД.
– Но ведь мой сын сам пришёл и объяснил, или как вы говорите – сдался. Он не прятался, и ничего с ним не было, он, как честный и порядочный гражданин, сдался, а в записке к нам он пояснил, что здесь нет перспективы, и он не может и не хочет так жить.
– Но ваш сын в той же записке пишет, что лучше в тюрьме жить, чем в Иране, так пусть поживёт там, – съязвил Фёдор Фёдорович. – Спорить бесполезно: Иван понесёт наказание – таков закон.
С тем он поднялся и, не подавая руки, ушёл.
Убитый горем, отец вернулся и рассказал матери об Иване, находящемся на Родине, а когда отец сказал, что его посадят, – мать чуть не сошла сума. В тот же день пришлось вновь вызвать врача. Диагноз один – сердечная недостаточность. Врач выписал лекарства, объяснил, как принимать, и, получив деньги, ушёл.
Только-только мать поднялась с постели, как приехал Иосиф и привёз отцу и матери письмо и на словах рассказал, что Виктор и Шура поехали в Ирак на работу. Мать заголосила:
– Господи, я больше не увижу своего любимого старшего внука и младшую дочь Александру! Арабы там их поубивают. Антон, почему наши дети не советуются с нами, когда хотят, что-то предпринять? Иван добровольно на каторгу отправился. Александра с детьми направилась под арабские мечи. Господи, когда эти мои мучения кончатся? – порыдав некоторое время, мать обрушила град обвинений на отца: – Это ты, Антон, виноват, что у нас вся семья так распалась! Все невзгоды начались с Татьяны: когда писали ей «не выходи замуж за взрывника» – не послушалась. Следствием чего стало то, что наша дочь – Татьяна – бросила сына нищей персиянке. Теперь сын растёт без отца и матери – сиротой, это же надо было нам родить и вырастить кукушку! Негодяйка, жаль, что уехала, а то своими руками придушила бы. Старший сын слабоумным стал, младшего – там посадят. Паша – не знаем, где, увижу ли я её? Почему я такая покорная была в России, когда ты задумал бежать сюда и уговаривал меня поддержать тебя!? Почему я детям не раскрыла глаза там, а послушалась уговорам и твоим змеиным словам, будто ты спасаешь нас всех от лагерей на Соловецких островах!? Ты шкуру свою спасал, ирод кривоногий!
Все упрёки отец слушал молча, знал, что если он сейчас огрызнётся, то с матерью его детей случится инфаркт. Долго слушал и терпел всю ахинею своей жены – Елены. Когда стали не выдерживать нервы, он пошёл гулять по городу, трясясь от злости и упрёков.
Домой отец вернулся поздно, зашёл в комнату жены, справился о её самочувствии и пошёл спать в другую комнату. Дневная сутолока, нервозное состояние жены обрушились на его старческую голову и не давали покоя. Долго ещё в мыслях он переваривал дневную суету, а улёгшись в постель, ещё некоторое время ворочался – наконец, заснул.
На исходе двухнедельного дня в семье моих родителей всё стабилизировалось, и казалось, что больше ничего не нарушит покой этих стариков. Следующие годы и дни текли быстро и бесповоротно, все так же продолжали работать где выгоднее.
В год начала Великой Отечественной войны Ваню начали учить русской грамоте – дома. Отцу предложили поработать при консульстве, в столярной мастерской, с тем, что в дальнейшем ему предоставят ответственную работу в помощь фронту. В сорок втором году в портах Персидского залива начали причаливать американские корабли и выгружать военную технику: автомобили с боеприпасами, оружием, продуктами и прочими товарами для фронта.
Консул вызвал отца и предложил основать придорожный пункт питания водителям, перегоняющим колонны автомобилей с вышеуказанной военной техникой и прочим снаряжением для фронта.
– Промежутки между такими пунктами выбраны. Правительство Ирана земли утвердило, группа военных, советских солдат, уже занимается ограждением периметра участка. Некоторую часть финансов на создание пищеблока выделили с обязательным условием возместить финансы в казну СССР после получения прибыли. Пропускная способность пункта питания – четыреста-пятьсот человек. Готовить станете персидскую и русскую кухню. Готовка трапезы – семьдесят на тридцать. Срок начала работы – через месяц, кормить будете водителей за наличный расчёт. А теперь зайдите в канцелярию за документами, а в финансовый отдел – за чековой книжкой и номером счёта в банке Ахваз.
Через сутки отец с братом тряслись в поезде, направляясь в город Ахваз. Отцу с Геннадием эти сентябрьские дни пришлось работать как минимум по пятнадцать часов в сутки. Вскорости и мать с Иваном приехали к отцу. Там они и отметили День Победы над Германией, распродав ненужные предметы кухни и прочее оборудование.
Закончив распродажу, отец с семьёй перебрались из пункта питания в город Ахваз. В консульстве отцу предоставили работу, а Ваню приняли в школу учиться с детьми дипломатов.
Учился Ваня хорошо, на уровне одноклассников, всегда был опрятным и дисциплинированным мальчиком. Рос Иван крепышом, в некоторых случаях флегматичность ему мешала, особенно при занятии физкультурой. Рассудительностью не страдал, очень любил читать, для чего он использовал каждую минутку, а иногда прятался от деда, чтобы тот не заставил что-то делать либо куда-нибудь сбегать. В свои двенадцать-четырнадцать лет ему не было равных по количеству прочитанных книг и точности описания героических подвигов главных героев произведений; хорошо говорил на персидском и азербайджанском языках. Бабушка во внуке души не чаяла и всегда защищала от всевозможных неурядиц с дедушкой.
Спросите: «Почему?» Отвечаю: с первого дня приезда в дом Ваня дедушку стал называть «папа», а бабушку – «мама». Непонятно, из каких соображений?.. А матери нашей это настолько было приятно – передать трудно. Однажды она выразилась патетично:
– Настенька, ты не представляешь, как только Ванечка говорит «мама» – млею и вспоминаю молодость, и почему-то накатываются слёзы умиленья. От счастья, что ли?..
Если говорить об Иване, необходимо упомянуть и то, что в воспитании внука дед больше был суров, чем снисходителен и ласков, частенько ремень оставлял следы в разных местах тела внука, но это происходило в отсутствие бабушки. Кроме того вышеописанного воспитания дед учил Ивана быть настоящим мужиком, не бояться никаких трудностей и в любой ситуации не терять присутствия духа и мужества. Став отроком, внук начал учиться у деда всему, что тот сам знал, а при возможности дед определил его на работу к частнику.
Вот с того момента и началась рабочая карьера Ивана в Иране. Переезжая с дедом из одного города в другой, он устраивался на любые работы и почти каждый раз приобретал новую профессию, только всегда его тянуло к двигателям внутреннего сгорания и вождению трактора. Не буду упоминать ранее описанные города, лишь добавлю: Тебриз, Тегеран, Ардабиль, Горган.
– Анастасия Антоновна, вы как-то упомянули, что ваш отец перепробовал многие профессии?
– Да, он решил заняться выращиванием бахчевых и выращиванием свиней, а в будущем организовать цех европейских мясопродуктов и выпускать колбасные изделия. А посему отец в сорок восьмом году с Ахваза поехал в Горган. В Тегеране остановился в нашей семье и уговорил Иосифа и меня создать совместное предприятие: «Иосиф, Настенька, я к чему вас приглашаю? Да потому, что у меня денег маловато, а содержать одну или несколько свиней дорого, поэтому давайте скооперируемся: вы даёте мне денег и одного работника, я приеду в Горган, найду на окраине города подходящий домик с приличным участком земли под бахчу, а как только вы надумаете ехать, напишете, тогда я найду вам домик рядом, если нет – так поблизости».
Отец мой в какой-то степени даже в отношении нас был авантюристом, когда речь шла о создании чего-то. Вот и на сей раз; правда, неудобно так говорить об отце, но это так. Он взял у нас денег на четыре свиньи, аренду двух гектар земли и прочие расходы. Честно говоря, он забрал наше маленькое резервное накопление и, счастливый, уехал, прихватив в помощники Николая.
Приехав в Горган, отец на окраине города арендовал домик из двух комнат, прихожей и сарайчика. Перед фасадом домика участок земли – гектар с небольшим. Ранней весной отец вспахал участок, вместе с Геннадием и внуками проделал арычное орошение, посадил бахчевые и для семьи – овощи. Купил пару свиней и сразу пометил, какая свинья его, а какая наша. Кормление свиней – три паза в день – было возложено на Ивана и Николая. После кормления заставлял поливать бахчевые вёдрами из протекающего за домом арыка.
Чаще всего мальчишек ругали хозяева, кто оплатил за время потока, либо мирабы – ответственные за пропуск потока воды покупателю – за то, что они воруют чужую воду. Несколько раз Иван и Николай говорили деду, но дед не хотел понимать этого и однажды взял и сам пустил воду себе на бахчу. Мираб увидел, прибежал к отцу, палкой нанёс удар по плечу и, надвигаясь на него, загнал в дом. Переступив порог прихожей, увидел примус, взял его и пошёл прочь. На прощание сказал:
– Ещё раз увижу, натравлю на тебя всех жителей улицы. Они могут убить: у нас вода – это деньги, а воды как и денег крестьянам и беднякам всегда не хватает из-за того, что природа – солнце – нас не жалеет.
Оскорблённый мирабом отец выместил зло на Николае и Иване, в тот вечер оба лопаткой-мешалкой получили по хребту.
Весной того же года, когда цвели сады, в один из дней, делая покупки на рынке, отец увидел, как пацанята лет десяти и чуть постарше корзинками сдавали мелкие белые цветочки. На второй день, снабдив Ивана и Николая небольшими корзинками и одной большой, отправил на территорию советского консульства – собирать белый цвет акации. Несчастные мальчишки, лазая по веткам с колючками до пяти сантиметров, искололи и исцарапали руки, ноги и кое-где тела. Набрали полные корзины и понесли продать по указанному адресу, по пути распространяя приторный аромат акации. Лавочник, увидев, что ему принесли, сперва удивился, рассмеявшись; подумал, затем набрал горсть мелких белых цветков и, показывая, сказал:
– Я покупаю цветки апельсинов – для варенья, а это дерьмо мне даром не надо. Уходите отсюда быстрее, не портите окружающий воздух. От этого запаха только голова болит.
Исколотым и исцарапанным шипами ненавистной акации, уставшим детям ничего не оставалось делать, как быстрее уйти от лавочника, ибо под конец он стал ругаться всё сильнее и сильнее. Придя домой, корзины поставили в прихожей. На шум в прихожей вышел отец и, не разобравшись, стал кричать:
– Вы зачем принесли сюда? Я же вам, балбесам, рассказал, куда отнести и получить деньги. И чем вы только слушали, а ну-ка, давайте несите сейчас же!
– Мы не балбесы, это вам надо было смотреть, что лавочник покупает: мы сделали, так как вы нам сказали, а он нас отругал и отправил обратно, – сказал Ваня.
– Ах ты, стервец, ты ещё меня учить будешь, молокосос! Вот я тебе сейчас покажу, как с отцом разговаривать, – и стал искать, чем бы побить ребятишек.
Но Ваня своими словами обескуражил отца.
– Вы, папа, не кипятитесь. Цветы, которые покупают персы, – это апельсиновые цветы, а не акации.
Но отец детям не поверил, тут же набрал в стакан цветов и, уходя, пригрозил:
– Если вы лодыри, меня обманули, тогда я вас выдеру как сидоровых коз!
– А ели мы правы, тогда что?
– Ты, Ванька, говори да не заговаривайся! То приду – выпорю, как подобает, чтобы не перечил отцу.
С тем и ушёл. Вернулся отец с опущенной головой, зашёл в дом и два дня не выходил из комнаты.
Вскоре  мы всей семьёй переехали в Горган, и Коля нам рассказал историю про акацию, а ещё то, как отец хвастал, какие на бахче будут арбузы. Говорил следующее, по-украински:
– Мыкола, як тико на баштане поросте огудина, бабка выйде рано и накидае башмакив: ты, хлопчине, розумиешь – твоя бабка трошки поколдуе. Як вона це зробе, тоди у нас на баштане кавунов буде накатано, як звёзд на небе.
– Дедушка, такие мелкие, как те звёздочки на небе? – спросил внук.
Отец, долго не думая, дал внуку по шее и добавил:
– Мыкола, ципун тоби на язык! Кауны у нас будут о таки, – вытянув руки перед животом и создав ими кольцо, показал, какой величины будут арбузы.
– Дедушка, таких арбузов не бывает.
– Бывают! – ответил дед внуку и тут же врезал подзатыльник.
Но самое главное ожидало нас впереди. На второй день пошли смотреть баштан и свиней. Из ожидаемых восьми свиней увидели только двух. На вопрос:
– Папа, почему только две свиньи, мы вам дали денег на четыре; вы сказали, что купите восемь, а тут только две, да и те худые как воблы.
– Ты понимаешь, Настенька, я же покупал породистых, а породистые дорогие, вот только на два поросёнка хватило денег. Хозяева, которые мне их продали, утверждали, что через три месяца они будут весить по сто двадцать килограммов.
– Папа, а что с баштаном, я смотрю – тоже никакого толку нет: арбузов только-только самим поесть, а я помню, какой урожай у нас всегда был. То ли баштан не поливали – что-то я ничего не могу понять?
– Та это хлопцы – ленились поливать, да и соседи мало воды брали на полив.
– А вы сами у мирабов воду покупали для полива? – спросила я.
– Неужели не покупал? Несколько раз! Хорошо поливали.
Долго молчавший Геннадий произнёс;
– Один раз.
Отец прогнал его из-за стола и стал выкручиваться:
– Так они за один раз забрали ваши и мои деньги, которые хранил на полив. Вот так получилось – после этого нечем было платить за полив... А эти ироды, дармоеды – плохо старались!
– Да каждый раз, как только соседи пускали себе воду, вы, папа, заставляли всю ночь воду таскать. Один раз нас застукали и гоняли больше часа, если бы догнали Ваню и Колю, точно убили бы! Персы так обозлились: они к вам пришли, а вы сказали, что мы не ваши. Помните, папа? – снова входя в комнату, прогундосил Геннадий.
– Настенька, та ты не слухай цёго дурачка, вин щас наболтае того, чого и не було, – а сам в этот момент весь покраснел и затрясся от злости.
Иосиф, вставив сигаретку в мундштук, вышел с отцом во двор. Я осталась с матерью, и она мне рассказала: с момента приезда в Горган отец каждый день с прогулки по городу возвращался выпившим. Сопоставив одно с другим, я поняла, куда ушли наши деньги. А выйдя на улицу, увидела, как Иосиф, стоя напротив отца и сжимая кулаки, о чём-то тихо прошептал. Увидев меня, он взял в зубы мундштук и отошёл в сторонку. Так мой родной отец надул нас на кругленькую сумму. С тех пор Иосиф невзлюбил отца и при встрече разговаривал сквозь зубы.
Из рассказа моей матери, она с приездом в Горган заболела гинекологией. Лечилась она самостоятельно, ходила в поле, собирала травы; сушила, заваривала и пила, иногда заваривала и парилась. Летом сорок девятого года мама умерла. Похоронили её со всеми почестями; девять и сорок дней, потом полгода и годовщину справили.
Отец остался с двумя сыновьями: так как Иван был младшим и более сообразительным, ему всегда доставалось: стирка, готовка, уборка, – а отцу всё казалось, что он бездельник и дармоед… Несколько раз бил его, а однажды Иван отцу дал отпор и через некоторое время уехал от него, стал жить самостоятельно. Так с шестнадцати лет он начал самостоятельную аскетическую жизнь. По каким только городам его не носило до отъезда в Советский Союз на целину, это было в одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Такая вот судьба выдалась у моего племянника от бездушной сестры – Татьяны.
– Анастасия Антоновна, а как сложилась дальнейшая жизнь вашего отца и брата Геннадия? – спросила Тамара Плаксина. – Где они сейчас находятся?
– Жил отец в этот период в районе Каспийского моря, а Иван, уезжая в Советский Союз из порта Пехлеви, оповестил ли отца о своём отъезде – этого точно сказать я не могу, но то, что отец его не провожал, знаю точно. После отъезда Ивана отец продолжал жить с Геннадием в Иране и на Родину вернулся вместе с ним, только намного позже нас.
– Анастасия Антоновна, вы рассказали про всю отцовскую семью, а когда же наступит черёд вашей семьи? – задала вопрос напарница по сборке мебели на корпусной фабрике – Ольга Зиновьевна.
– Да, настало время рассказать вам о нашей с Иосифом семье, и, видимо, придётся начать с момента, когда мы со свадьбы пошли в своё заведомо приготовленное гнёздышко.