Юность мушкетеров глава xIv расплата

Глава  XIV
РАСПЛАТА


Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу в своей комнате, а Маргарет сидит у изголовья моей постели.

Открыв глаза, я, как наверное и каждый пришедший в себя человек силился понять, что со мной случилось. И тут воспоминания ожили в моей памяти: я припомнил все, что случилось у скалы, вспомнил, как я услышал из уст притворщика весть, что Марго его любовница и, сраженный этим внезапным ударом, упал на руки человека, который, как мне показалось, походил на моего слугу.

На мгновение я попытался было усомниться в постигшем меня горе; однако слабость, которую я испытывал, брошенный на стул охотничий костюм, сидевшая возле меня плачущая жена — все это были слишком очевидные доказательства несчастья, и они не оставляли даже проблеска надежды.

Увидев мое пробуждение, Марго протянула мне руки и опустила мне на грудь свою голову.

«Эмиль, — прошептала она, вытирая слезы, — вы живы, какое счастье».

«Что вам от меня нужно, сударыня?» — спросил у нее я.

« Граф Леромо нашел вас в бесчувственном состоянии, — пролепетала она, — мы все за вас очень волновались. Что с вами случилось?».

« И у вас хватает наглости спрашивать меня об этом? — вознегодовал я — Падите все вон! — велел я слугам.

Те поклонились ушли, и я остался со своей женой наедине.

« Что с вами, Эмиль? — встревожилась она. — И где мой брат?».

«Довольно, сударыня, — бесстрастно ответил я. — Мне все известно. Глайд - не брат вам, он ваш любовник».

« Что ж, — проговорил Марго. — тем лучше. Самой мне никогда не хватило бы духа покается перед вами. Я очень виновата…».

« Не то слово, — перебил ее я. — Вы убили господина де Крильона. Вы и меня собирались убить, и вам почти что это удалось. Мне недолго осталось жить на этом свете. Но вам, сударыня, я не позволю насладиться моей смертью».

В этот час, право не знаю, что на меня нашло, я поднялся с кровати, кликнул одного из слуг и велел принести мне потолще веревку.

« Что вы собираетесь делать?», — забеспокоилась графиня.

« Сейчас увидите».

Вскоре вернулся слуга и подал мне веревку. Взяв ее в руки, я приблизился к жене… Судя по всему она догадалась о моих намереньях. В ужасе она упала на колени, умоляя: «Пощадите!.. Пощадите!..».

« Вы притворно скрывали свой стыд, я же скрою свое мщение, — продолжал я, скрестив на груди руки и потрясая головой. — В последствии в аду вы скажите, кто из более нас преуспел в бессердечии более вы или я?..».

Марго молила о пощаде, в низости ползая у ног, я же беспощадно продолжал:

« Вам хотелось бы узнать, где ваш мнимый брат? Так я вам отвечу: на дне Вердонскомского ущелья, как я полагаю».

Графиня от ужаса вскрикнула, что разозлило меня еще больше.

« Я видел нож в его груди, вы слышите? Я видел, как лорд закачался в разные стороны и не удержавшись на ногах рухнул как сухая ветка в пропасть. Вам конечно же хотелось, чтоб на месте вашего любовника был я, но судьба распорядилась иначе…».

Марго во второй раз вскрикнула и не в силах всего этого слышать, закрыла лицо за руками.

« Ну, — насмешливо проговорил я, убирая руки от ее лица, — за чем же вы пытаетесь скрыть от меня такое восхитительное личико?».

« Боже, что вы собираетесь сделать?», — вскрикнула Марго.

Я схватил ее за руки.

« Встаньте, сударыня, — приказал я и поставил ее перед собой.

Марго взглянула на меня. Мои руки все еще крепко держали веревку. При виде этого взор ее помутился, голос осекся, она потянула руки к голове и потеряла сознание. Это только облегчило мне мою задачу. Я окончательно ее связал, взгромоздил ее на плечо, спустился по лестнице, прошел через сад и взвалил свою ношу любимому коню на круп, сам уселся в седло, а ее привязал портупеей от шпаги. Несмотря на двойную ношу, лошадь пустилась галопом, едва почувствовав шпоры своего господина.

Я направился полями: передо мной на горизонте простилались могучие Альпы, и тучи все больше и больше надвигались со стороны запада. Вдали виднелась лазурная Вердона, но и она в этот день не могла уж более производить на меня впечатление. Тем более что начинало постепенно темнеть, а тучи только увеличивали сумерки.

Дальнейшие события происходили как в бреду. Будто я и сам лишился чувств. Помню только, что когда я очутился посреди бушующей Вердонны, то остановил лошадь, отстегнул пряжку пояса, которым была привязана ко мне Марго, и тело ее, удерживаемое теперь только портупей, прикрепленной к седлу, свалилась на круп лошади.

Тогда я спешился; конь весь в поту и пене, рванулся было к берегу, но я остановил его, схватив левой рукой под уздцы. Затем я нащупал на шеи лошади артерию и, взяв в правую руку кинжал, перерезал ее. Хлынула кровь. Конь поднялся на дыбы, жалобно заржал и, вырвавшись из моих рук, устремился глубже в реку, увлекая за собою Марго.

Несколько секунд я стоял на берегу и смотрел, как лошадь борется с течением, которое она вполне могла бы одолеть, если бы не рана, лишавшая ее силы. Не в силах более смотреть на разыгравшуюся трагедию, я кинулся прочь и долго бродил Бог знает где, прежде чем возвратиться в замок.

Дорога моя лежала по берегу пруда. Болотная выпь уже начинала реветь свою ночную песню. Пестрая рябь с лунными гребнями покрывала всю громадную поверхность. В воздухе стояли гул и рокот грома. Северный, холодный ветер пронизывал меня насквозь. Слева был сердитый пруд, а справа несся грозный шум угрожающей тучи. Я чувствовал себя перед судом Всевышнего. Казалось, весь этот шум и гром были созваны для одной только кары. При других обстоятельствах я, быть может ощутил бы робость, но теперь я едва замечал окружающие меня всполохи. Что адово пекло в сравнении с тем, которое бурлило в моем сердце?

Возвратившись домой, я, не раздеваясь, повалился на кровать.

« Где вы пропадали, ваше сиятельство, да еще и в такую погоду? — спрашивал Томас, стаскивая с меня мокрую и грязную одежду. — Эх, нет на вас г-на де Крильона, он бы вам задал прогулки под луной, да еще и с такими ранами.

Не в силах вынести и писка комара, я хотел было крикнуть на Томаса, чтоб он оставил меня в покое, но слово мое застряло в горле. Язык был также обессилен и изнеможен, как и вся плоть. Как это ни мучительно было, но пришлось позволить Томасу стащить с меня все, даже измокшее нижнее белье.

« И как вас только госпожа графиня отпустила! — ворчал мой слуга, облачая меня в вечернее платье. — Да и сама куда-то запропала. Вы случайно не знаете где ее можно найти?».

« Оставь меня, Томас», — выдавил я из себя.

Пожав плечами тот удалился. А я укрывшись поплотнее одеялом, попытался поскорей уснуть. Было темно и тихо. Беспокойно ворочился в своей клетке недавно купленный мною попугай, да доносился мерное постукивание часов из городской баше, во всем же остальном царили мир и тишина. Физическое и душевное утомление взяли свое, и я стал засыпать… Я почувствовал, как с меня постепенно спадает такая-та тяжесть, как ненавистные образы сменялись в сознании туманом… Помню, я даже начал видеть сон. Снилось мне светлое летнее утро, будто я иду по цветущему полю и собирает удивительны розы. На душе моей было легко, весело… По полю бегала Марго и ловила разноцветных бабочек. Вновь я слышал звонкий смех, видел изумрудные глаза, шаловливую улыбку…

Когда я хотел позвать ее, она сердито обернулась и разинула страшную пасть … Кто-то сдавил мою шею.

«Граф убил свою жену!», — крикнула та, кто была так недавно похожа на Марго.

Я вздрогнул, вскрикнул и, как ужаленный, вскочил с постели… Сердце мое страшно билось, на лбу выступил холодный пот.

«Граф убил свою жену!», — опять послышалось где-то рядом. — Томас, принеси «Шабертен»!

Только тогда я понял, что это кричит попугай и успокоился. « Граф убил свою жену», — эту фразу он услышал в библиотеке. В тот день Марго читала какую-то книгу. Дойдя до предложения, «граф убил свою жену», она неожиданно побледнела, а из глаз ее покатились слезы. Тогда я этих слез ее не понял, и только сейчас соль этих слез проникла до глубины моего сердца. Что толку теперь оттого…

Тем временем послышался монотонный шелест… То о крышу барабанил дождь… Тучи, которые я видел на западе, когда ехал по берегу Вердоны, заволокли теперь все небо. Ярко блеснула молния и освятила портрет покойного Крильона… Над самой моей головой прокатилась колесница молнии.

« Последняя гроза», — подумал я.

Вспомнилась мне одна из первых гроз… Точно такая же гроза гремела когда-то в лесу, когда я в первый раз повстречал лорда Глайда и Маргарет. Я и девушка в черном, стояли у расщелины и глядели на раскачивающиеся в разные стороны сосны, которые освещала молния. В глазах прекрасного создания был страх…

Потеряв всякую надежду уснуть, я поднялся и сел на кровать. Тихий шелест дождя постепенно обращался в рокочущий шум, который я так любил, когда душа моя была свободной от упадка духа и отчаянья. Теперь этот шум казался мне зловещим. Раскат следовал за раскатом.

« Граф убил свою жену», — повторил попугай.

Эта была последняя его фраза… Закрыв в малодушном ужасе глаза, я нащупал пистолет, зарядил его порохом и выстрелил. В клетке послышался каркающий крик и отчаянное хлопанье крыльев, но затем и они прекратились.

« Еще одна смерть, — подумал я. — Еще одна… Честь моя навек посрамлена и эту грязь уже ничем не смыть».

Тут я посмотрел на пистолет; я все еще держал его в руке.

«Разве только этим».

Эта мысль мне понравилась настолько, что я тут же зарядил по новой пистолет и приставил дуло к воспаленному виску.

« Вот и спасительный выход, сейчас все закончится, — подумал я. — Простите, дядя».

С этими мыслями я еще раз нажал на спусковой крючок, и пистолет издал сухой металлический щелчок. Однако ничего не случилось.

«Осечка», — успел догадаться я прежде чем провалился в беспамятство.

Когда я очнулся, теплые потоки света освещали мое лицо, слух бередили какие-то знакомые и крикливые голоса. Я открыл глаза и в неясном свете увидел узоры бархатного балдахина и резные столбцы кровати. Вскоре смутное сознание окончательно рассеялось, и в мое поле зрения попала улыбающаяся физиономия Томаса.

«Ну наконец-то», — проговорил он, хлопоча возле мое постели.

«Что со мной?», — спросил его я.

« Все позади, ваше сиятельство, — ответил озабоченным голосом Томас. — Накануне вы были слишком возбуждены; все это сказалось на вашем здоровье и вы упали в обморок. Вы меня очень напугали, ваше сиятельство. Представьте себе: вчера вхожу я в вашу комнату, гляжу, а вы лежите без чувств на полу, а в руках пистолет держите. Я чуть не подумал, что вы покончили жизнь самоубийством. Но, к счастью, ошибся. Что заставило вас стрелять в попугаев, да еще и среди ночи? Хоть меня бы позвали. Я бы вам и свечи зажег, и птиц бы побольше доставил…».

Веселый голос слуги заставил меня позабыть обо всем ужасном, что случилось со мной накануне.

« Ну вот, — продолжал тем временим Томас, — совсем другое дело. Вы улыбнулись и мне старику радость».

Тем временим в комнату вошел лекарь. Увидав, что я в сознании, он принялся меня осматривать.

«Как вы себя чувствуете, ваше сиятельство?», — спросил он у меня.

« Уже лучше, благодарю вас», — ответил я.

«Вот и чудненько, так намного лучше. А то все бредили, бредили. Винили себя в чем-то: «убил, убил». А кого убили, так и не сказывали.

« А вам какое дело, сударь? — вмешался Томас. — ваше дело врачевать, а не задавать г-ну графу, подобные вопросы».

« А я и не спрашивал, — сконфузился лекарь. — Я просто так спросил… Ваши раны, господин де Крильон скоро полностью затянуться, так что не извольте беспокоиться. А вот на лошадях вам ездить пока еще рана. Я вообще не понимаю какой вас черт понес на болота да еще и так поздно. Швы могли бы разойтись и убить вас. К тому же вы могли натолкнуться на шайку разбойников…».

« Может так было бы лучше», — подумал тем временим я

Болезнь моя затянулась; она незаметно перешла в глубокую меланхолию, еще более опасную нежели самы недуг, коему она пришла на смену, ибо я находил смутную радость в самой этой меланхолии; я покорно выполнял все, что предписывали врачи, дабы исцелить меня от телесного недуга, но ничего не хотел делать для того, чтобы спастись от недуга душевного. Напрасно Леромо приглашал меня прокатиться верхом, оправиться на охоту, немного поразмять кости. Все физические упражнения, к коим я прежде высказывал страстный интерес, теперь только утомляли меня, внушали мне почти что отвращение.

Потом было хуже.  Я стал постепенно погружаться в пьянство. Однажды Леромо пришел нанести мне визит и… о, ужас, нашел меня одного, мертвецки пьяного в большой гостиной нашего замка. В таком состоянии, клянусь вам де Рамис, меня еще никто не видел. Узнав старого друга моего дяди, я рассмеялся, и хотя этот смех был идиотским, в нем прозвучала ирония.

« А, господин Леромо, — сказал я, пытаясь приподняться. — Вот и вы, наконец!

Леромо мрачно взглянул на меня. Многое пришлось повидать ему на своем веку, и вряд ли что-либо могло привести в замешательство, но мой не трезвый вид, могу побиться об заклад, его обескуражил. Чтобы выразить свое негодование, Леромо длинно и сочно выругался так, как никогда еще наверно не выражал своих чувств, а затем подошел к столу и уселся в кресло напротив меня:

« Тысяча чертей, Эмиль, может быть вы объясните мне, что это такое?»

« Шамбертен, — как ни в чем не бывало ответил я, — отличный «Шамбертен». — Я подвинул бутылку и стакан к Леромо, но тот даже не взглянул на них.

« Я спрашиваю, что с вами? Что вас так мучает?» —спросил он.

« «Шамбертен», — снова ответил я, криво улыбаясь. — Обычный, но хороший «Шамбертен». Выпьем? За любовь пить не хочу –в нее я отныне не верю. За дружбу… пожалуй не стоит. Ни тот у на отныне век, господин Леромо, чтобы верить в настоящую дружбу. Это в ваше время умели любить и дружить, а в нашем… Ах! Давайте выпьем просто за вино?!».

« Эмиль, да вы же пьяны уже совсем», — сказал Ларемо.

« Да, — признался я. — Все это проклятое вино. Давайте выпьем».

« Стыдитесь, сударь, вы себя не потребно ведете. Ах, видел бы вас сейчас ваш дядюшка».

« Э…это вы еще о моем главном преступлении не знаете».

« О каком преступлении?» — испугался он.

« Убийство, сударь, — ответил я мрачно, — обыкновенное убийство. Я убил свою жену и лорда Глайда».

« Что!» — От этого возгласа Леремо даже приподнялся с места.

« Да, — подтвердил свой ответ я, — я убил свою жену. Присядьте.

« Расскажите мне об этом», — сменив свой гневный тон на ласковый, попросил меня герцог.

И я рассказал ему и об убийстве дяди, и об отравлении слуги, и о случае на охоте и о последнем моем преступлении по отношению к графине.

« Что мне теперь делать, господин Леромо?» — спросил его я.

« Я уже все давно сделал до вас, — ответил герцог. — Надеюсь, что у вас хватило разума держать свой язык за зубами и не исповедовать свои грехи перед первым встречным».

« Можете не беспокоиться, господин Леромо, — заверил его я, — кроме вас и Бога — эта история никому не известна».

« Очень хорошо. Тогда слушайте. Помните ли вы, как я рассказывал вашему дяде про моего приятеля де Монтале?».

« Да, — ответил я, — кажется, припоминаю».

«Так вот, — продолжал Леромо, — этому славному вояке вконец удалось сделать неплохую карьеру. Недавно он мне сообщил, что сам Людовик Тринадцатый назначил его капитаном королевских мушкетеров; и теперь он набирает в свою роту молодых людей. Он предложил мне прислать кого-нибудь из моих родственников. И я тут же подумал о вас».

«Обо мне?», — переспросил с удивлением я.

«Да-да, именно о вас, — воодушевленно продолжал Леромо. — Ведь вы еще достаточно молоды, крепки здоровьем, блестяще владеете шпагой, и ко всему прочему носитель фамилии Крильонов… Кому же, как не вам претендовать на эту должность?!».

«Благодарю за предложение, господин Леромо, но к сожалению я буду вынужден отказаться», — проговорил я.

«Отказаться? — почти возмутился герцог. — И на каком же основании позвольте  узнать?».

«Я слишком болен, месье. Мне не доехать до столицы».

« Больны! — с удивлением переспросил герцог. — И чем же?».

«Не знаю, — упавшим голосом ответил я. — Лекари утверждают, что физически я здоров, а вот душевно… Я скоро умру, г-н Леремо».

Леромо покачал головой и продолжил:

« Конечно умрете, если так и будете топить свое горе в бутылки. Послушайте меня, мой мальчик, примите совет старого друга семьи, уезжайте отсюда как можно скорее. Только в Париже, в узком кругу друзей вы найдете уют и тот душевный покой, который есть лучшее и наивысшее благо из всех уготованных нам в этом мире. Поверьте мне, вам нечего здесь больше делать. Со временем, когда улягутся все невзгоды, вы вернетесь сюда, и кто знает, быть может даже обретете счастья. Но, а пока что забудьте на время о прошлом! И вперед! В Париж! Навстречу судьбе!»

«Вы, верно не так меня поняли, месье, — пытался уверить его я. — Я не симулирую свою болезнь. Я в самом деле очень болен».

«Нет, Эмиль, — возразил Леромо, — вы не больны! Вы, простите,  страдаете дурью. А дурь, как известно, можно излечить только двумя средствами: сражением и поединком… В общем, выбирайте сами: хотите жить — следуйте моему совету. Если же — нет… Ну что же, умирайте дальше. Ничем не могу вам помочь».

Откланявшись он вышел, а я призадумался.

На другое утро я отправился к г-ну Леромо и сообщил ему о своем намерение, после чего тот, с радостью написал рекомендательное письмо к капитану королевских мушкетеров.

Вскоре вслед за этим, я распродал все имение и оправился в далекий, но безжалостный Париж. Там я надеялся найти достойного противника, от руки которого надеялся найти себе погибель. Так бы наверное и случилось не услышь я случайно вашей проповеди, покорившую мое сердце… Ах, простите, дорогой аббат, я совсем заболтал вас своей исповедью и отнял чрезмерное количество времени, — точно пробудившись от собственных грез произнес де Гермон.

— Ничего страшного, сударь, монастырь такое место где никто, никуда не спешит, — проговорил доселе молчавший аббат Доминик. — То, что вы поведали мне — ужасно. И я очень счастлив, что сумел оказать вам своевременную помощь.

— Да, ваша проповедь отговорила меня от страшного греха самоубийства, но к сожалению она не смогла унять ту душевную боль, что толкает на этот отчаянный шаг.

— Если судить по вашему рассказу, вы жалеете о том, что убили эту женщину.

— Не то что бы жалею, — задумчиво проговорил де Гермон. — Она заслужила наказание, как впрочем и ее любовник. Просто я считаю, что не имел в то время право лишать ее жизни.

— Послушайте, дорогой мой граф, останьтесь до завтрашнего дня в монастыре, я попробую вам помочь.

— Благодарю вас, ваше преподобие, но я право не знаю, удобно ли это будет.

— Можете не сомневаться в этом.