Непрочтённая заповедь

                Й О Л Ь З     Д Ж А Н Г Е Р С


                НЕПРОЧТЁННАЯ  ЗАПОВЕДЬ


                Пролог

    Исполинский  кристалл,  внешне задумчиво, переливался всеми  оттенками  видимого  спектра…  Сколько  бы  таких  оттенков  было,  если 
в  них  входили  бы  и  невидимые  длины  волн!  Эти  переливы  являлись  анализом и  синтезом,  происходящими  внутри  кристалла,  и  никакие  космические  излучения  не  могли  в  них  вмешаться.  Но  что  анализировалось  и  обобщалось?  И  почему различные  участки  кристалла,  по  сути -  целые  горы,  переливались  по-разному?
    Могут  ли  современные  суперкомпьютеры,  обработать  параметры  наблюдаемых  на  кристалле  спектров  и выдать  конкретную  информацию?
…Это  неизвестно. Неизвестно, хотя  бы  потому, что  компьютеры  к  данному   кристаллу – астероиду  надо  еще  как-то  доставить.  Да  и  где  этот  кристалл?  Землянам  никакая  их  обсерватория  здесь  не  поможет…  Возможно,  и  не  только  землянам.
    Тем  не  менее,  обобщение  переливов,  наблюдаемых  на  кристалле,  упрощенно  сводилось  к  следующему.
    - Значит,  нужна  третья  попытка? – одна  из  гор  кристалла  почти  перестала  пульсировать.
    - А нужна  она  кому-то?  - синхронно засветились  две  смежные  грани.
    - Но  мы  же  хотим  сделать  лучше  землянам.  …Теперь – землянам. 
Они  уже  себя  именуют так.
    - Проанализируем – почему наша заповедь не дала  результатов.  Хотя  собранная  информация  дискретная,  но  она  охватывает  весь  период  между  обеими  попытками  создать  цивилизации  комфортную  среду  обитания.
    И  гора,  и  смежные  грани  замерцали  синхронно. Но  замерцал  и  третий  участник  обмена  информацией:
    - Только  Разводящим  в  третьей  попытке  я  не  буду.  Хватит. Неудачи  плохо  сказываются  на  моей  кристаллической  решетке.
    После  некоторой  паузы   он  же  возобновил  свои переливы:
    -  И  учтите  фактор  времени. Для  нас  и  для  них  это  не  одно  и  то же. Вот  мы  непрочтенную  заповедь  только  получили,  а  их  Земля  уже  сколько  раз  обернулась  вокруг  своей  звезды?!  Когда  вторая  попытка  произошла  по  их  летоисчислению?
    - Где-то  между  вторым  и  третьим  тысячелетиями… Стоп.  А  почему  так?  Значит,  они  и  летоисчисление  свое  уже  переделали!
    - Вот  и  я  о  чем.  Пока  мы  снова  к  ним  направимся,  они  ой,  куда  продвинуться  могут.  Кстати,  и  термин  «заповедь»  через  столько  поколений   может  изменить  свой  смысл.  И  не  будет  у  нас  достоверной  информации  о  «землянах»! 
    - И  что  ты  предлагаешь?  Отказаться  от  нашей  миссии?  Давай  развернем  эту  непрочтенную  заповедь,  а  дальше  решим  -  нужна  ли  им  более  подходящая  планета.  Заодно  соберем  базу  данных  об  особенностях  их  быта.  Нам  это  -  не  лишнее.  …И  так,  сверху -  вниз.  Дискретно  от  второй  попытки  -  к  первой.  «Секунду  назад»…  М-да…   Для  землян  -  еще  и  минус  несколько  десятилетий...

                Секунду назад

    Секунда - это миг. Или почти. Что может произойти за секунду? Падение капли, обрыв струны, короткое замыкание, выстрел... Весомость секундного события, указанного последним, уж никак отрицать невозможно. В любом случае повествование о таких событиях занимает куда большее время.
    Секунду назад в комнате геолога Александра Гаксина произошло маленькое ЧП. А может, и не столь маленькое с точки зрения любого хозяина. Сухой щелчок - и в стене, под потолком, образовалось ровное сквозное отверстие. Такое могла проделать какая-нибудь сверхмощная пуля. Да только вот пробитый кирпич в том отверстии сразу засиял чёрным зеркалом. За ту же прошедшую секунду кусочек кварца, лежащий на столике возле вазы с цветами, сам по себе подпрыгнул и даже, кажется, увеличился в размерах. Тут же он упал назад и выпустил маленькое, но плотное облачко. Скатерть под ним задымилась, и зловещий огонёк показал свои маленькие синие зубы...
    Но, к счастью... Огонь, так и не набрав силы, очень быстро угас. Облачко, рассеявшись по комнате, не оставило о себе никаких воспоминаний. А кусочек кварца с той секунды уже вёл себя прилично и стыдливо лежал посреди выгоревшего круга на скатерти.
    Произошедшее секунду назад не порадовало бы никого. Но и только. Теперь придётся заделывать стену, да жалко скатерть... Но Александр Гаксин во всём этом мог усмотреть и другое. Мог... Если бы минуту назад не вышел из комнаты...

                Минуту назад

    Настойчивый трезвон у входной двери прекратился. Его заменили нетерпеливые удары, скорее всего ногой. Александр стоял, сжавшись, не издавая ни звука. «Проклятый Веселовский! До милиции меня довёл», - думал он, чуть ли не плача.
    - Гаксин! Мы знаем, что Вы дома! - вновь неслось из-за двери. - Мы видели, как Вы заходили в подъезд!
    Голос милиционера сменил более мягкий московский говорок:
    - Послушайте меня, Александр... не знаю как Вас по отчеству... Ну, не дружите Вы с профессором Веселовским, но меня-то пожалейте! Я-то ведь,
ни к чему и отношения не имею! У меня командировка всего на один день! Не выполню задания - с меня голову снимут. Зачем мне все эти склоки?!
    Что делать? Орлазит стучал как счётчик изотопов. Кажется, уже вот-вот - и должно что-то, наконец, произойти! Сегодня! Именно сегодня! Он уже не анализировал, откуда в нём была такая уверенность. Возможно сам орлазит, окончательно проснувшись, вышел на связь с его мозгом и подсказывает нужную информацию! Но что делать теперь? Может, несколько минут роли не сыграют? Тем более, на лестнице уже слышен скрип соседских дверей - какой позор для него: милиция! Александр подошёл к двери и срывающимся голосом вступил в переговоры:
    - Сломаете мою дверь - ответите.
    Удары сразу прекратились.
    - Александр Батькович, ну не хотите нас впускать, так, хотя бы выйдите, что ли! Ведь люди мы, в конце концов?
    - Сразу говорю: я ставлю условие, - Гаксин, как мог, придал твёрдость своему голосу, - орлазит будет у меня минимум до ночи!
    - Да у меня билет на обратный поезд вечером! - взмолился за дверью москвич.
    - Гаксин, Вы шутите с огнём! - пробасил другой тембр. - Выйдите, у меня тут серьёзных вызовов полно, а я с Вами тут…
    - Я сказал, что сказал, - завершил переговоры через дверь Александр. - Орлазит - у меня до ночи! А потом - делайте, что хотите. Может, мне потом ещё и спасибо скажите...
    Он аккуратно положил почти горячий орлазит за вазу с цветами так, чтобы этот маленький кусочек кварца нельзя было увидеть из входной двери. И Гаксин вышел к ним. Это было минуту назад...

                Час назад

    Всегда безразличная ко всему бабуля-вахтерша на этот раз проводила его странным взглядом. Сердце немного ёкнуло в недобром предчувствии. Вверху, на лестничной площадке стояла Юля и явно ждала его.
    - Саш! Реликвия твоя с тобой?
    Гаксин даже вздрогнул:
    - Ой, Юль! А что случилось?
    - Перед обедом письмо к директору поступило, вроде бы даже из Академии наук. Если ты сегодня не отдашь орлазит, то будет дан ход делу
о хищении. И, кажется, кто-то из Москвы приехал, - он сейчас у директора.
    - Юленька, выручай! Не брал я его сейчас. Даже на обед камень с собой таскать? Итак, все смеются.
    Юля серьёзно посмотрела в упор:
    - Не все смеются, Саша. Кое-кто всё это понимает.
    Он легонько подтолкнул её к двери в коридор:
    - Юленька, ты знаешь, он у меня в барсетке. Не надо мне рассказывать,
кто смеется, а кто нет: ты, вот, его процессы чувствуешь, а таких немного.
Она заупрямилась:
    - Саш, все поймут. Мне что, соучастницей стать?
    Гаксин картинно воздел руки к небу:
    - Игорь, - тот не чувствует ничего, но никогда палки мне в колеса не ставил. Ты же...
    Лестничная дверь отворилась, и присно упомянутый Игорь появился тут же, ну прямо как в провинциальном спектакле. В руках он держал ту самую барсетку. Гаксин выхватил её, даже не поблагодарив. Через мгновение он бережно сжал орлазит.
    - Как стучит! Нет, ребята, кажется, именно сегодня что-то будет! - он протянул камень Юле, - как твоё мнение?
    Та равнодушно взяла его, но потом её глаза немного блеснули.
    - Да… - протянула она. – Совсем твой орлазит с ума сошёл. Наверное, это он так приносит несчастье.
    Игорь криво усмехнулся:
    - Это вы с ума посходили. А кварц - он есть кварц, пусть даже и непонятного происхождения. Геологию, ты, Гаксин, плохо учил.
    - Я сожалею, Игорек, что ты не попал в число той трети, которая орлазит чувствует, – Гаксин аккуратно застегнул барсетку.
    - Так уж и одной трети! Не рассуждай, Гаксин, время твоё уже идет, - Игорь увидел, как Александр начал спускаться, и остановил его. - Куда ты? Вахтершу же, наверняка, предупредили! Юль, пойдём, отвлечём?
    Юля сделала шаг назад и молча поводила головой. Получив такой ответ,   Игорь неслышно поскакал по ступенькам, бросив на Гаксина краткий взгляд исподлобья.
    Вернулся он скоро и многозначительно махнул рукой Александру:
    - Быстрее! Её сейчас нет.
    - А куда ты её спровадил? - Гаксин неуверенно стал спускаться.
    - Неважно. Быстрее шагай.
    Наверное, поняв, что корабль уплывает, Юля встрепенулась:
    - Ты домой, Саша?! - крикнула она, перегнувшись через перила.
    Может быть, Гаксин её не услышал?

                Сутки назад

    Игорь сидел за столом с геологической картой, но в неё он глядел реже, чем на суетящегося Гаксина. За столами его соседей происходило почти то же самое. Давно уже вошедшая Юля, присев на краешек стола, скучала.
    - Ты как курица с яйцом, - прыснул на Александра Игорь. - Посмотрел бы на себя со стороны.
    - Игорь... - тихо одёрнула его Юля, - не надо. Ты же не чувствуешь орлазитовы процессы. А они уже до мозга стали добираться.
    - Ну и как ощущение? - снова ухмыльнулся Игорь.
    Юля только пожала плечами. А Гаксин, тем временем, с упоением снимал с орлазита очередную микропробу.
    Игорь снова не удержался:
    - Вот именно эти крупинки и окажутся не кварцем... Представляю, что с тобой будет, если ты его вдруг пополам расколешь...
    Гаксин беззлобно отмалчивался.
    - Повезло тебе, Саш, с нашим директором. Другой бы давно тебя выгнал.
    - А он сам заинтересован. Веселовский чуть ли не каждый день ему названивает, - доверительно сообщила Юля Игорю. - Но директор пока стойко держится, ждёт, что его сотрудники сами до этой истины докопаются.
    - Саша, мне тебя просто жалко, - не унимался Игорь. - Давай, я сам к этому Задоркину схожу. Я из него всю правду выну.
    - С Задоркиным ты сможешь только выпить. Он уже ничего не помнит, - разжал, наконец, уста Гаксин. - Это притом, что, на самом деле, об орлазите он хоть что-то когда-то знал, в чём я не уверен.
    - И что? Он совсем не помнит, откуда у него этот камень появился? Не верю. Веселовский, с его авторитетом, докопался бы.
    - Не упоминай, этого имени, - Гаксин поднял голову - Смени тему, а? Скажи, вот, лучше: что-то про комету ту перестали писать, помнишь, которая прямо к Земле летела?
    Игорь могуче потянулся и достал сигарету:
    - Пошли, маньяк. Так и быть, сменю тему.
    Быстро заполнив коридор табачным дымом, Игорь приблизил, свою голову к голове товарища:
    - Саша, ты хоть заметил, что Юля-то к тебе пришла? Ведёшь ты себя с ней как-то не так!
    - Ну, конечно, ко мне. А к кому же?
    - И это всё? Она столько времени с тобой потратила! Тебе самому уже скоро тридцать! Пора бы и определиться!
    Гаксин медленно отвернулся. С таким видом стоят люди, не желающие раскрывать свои личные устремления. Игорь понимающе покачал подбородком.
    - У меня, Саша, уже двое растут, а ты, не иначе, как на своём орлазите жениться собрался. - И, видя, что эта тема Гаксину не нужна, перевёл разговор.    - Ты про комету спросил? Про неё не пишут потому, что учёные, в очередной раз, опростоволосились. На страницах одной газетенки «светило» какой-то договорился: мол, комета летела курсом прямо в Землю, но потом свернула в сторону! Представляешь?! Комета сама свернула! И это говорит учёный!
    Но у Гаксина мысли были, уже традиционно, о другом:
    - Почему, всё-таки, он орлазитом называется, ведь нет одноимённого этому месторождения кварца? Может, всё дело в иероглифе на нём?
    - Откроешь ты, Гаксин, месторождение, и назовут ту руду гаксинитом, хотя отличаться от другой руды она почти не будет...
    - Игорь, ведь ты сам знаешь, что нет корифеев с именем, похожим на это название, - тихо возразил Александр.
    - Тогда всё просто: пьяная инопланетянка, посетив единомышленника Задоркина, подарила ему свою бусинку и рассекретила деревню на Марсе, около которой её нашли. За стакан конечно...
    Гаксин и не попытался улыбнуться:
    - И опять-таки ты знаешь, что на орлазите не обнаружено ни одной редкоземельной крупинки, не говоря уже о чисто диковинном.
    - О! Уже Веселовскому поверил! Что ж ты, тогда, этот камень свистнул-то у него? - и чтобы Александр не успел обидеться, Игорь без паузы выдал другую шутку. - Святой этот камень, Саша! Ты уже слышал такую версию. Безгрешностью своей он вам руки и греет!
    - Уже не только греет, Игорь... Теперь уже, когда его сжимаешь в руках, в голове своей чувствуешь лёгкое постукивание, но оно совсем не болезненно. А наоборот ... Ведь это же - контакт, Игорь...
    - Всё. Ты уже повторяешься, - накурившийся вволю Игорь подхватил Гаксина под мышки и потащил его к рабочему месту. - Юль, забери! С ним уже всё ясно!
    Игорь перевёл дух, поставил его возле Юли, и почти всерьёз добавил:
    - И не допускай его больше к орлазиту. А то он нагреет камень так, что тот наконец-то взорвется...

                Месяц назад

    Когда-то почти родной учебный корпус, на этот раз показался Гаксину немного мрачным. Да... Идёт время, - уже студенты, на всякий случай, здороваются; за своего уже, значит, не прохожу. Шагая мимо большого зеркала в коридоре, Александр мельком взглянул на себя, и ему стало неудобно. Провинция несчастная! Здесь уж лет пять так не одеваются! Ещё более неуютно он себя почувствовал, приближаясь к знакомой двери кафедры.   Незаметно для себя Гаксин перешёл на цыпочки; так, бывает, ходят виноватые.   Но открывать дверь кафедры не пришлось.
    - Гак-син! - прозвучал за спиной знакомый голос. Вышедший из соседней двери Веселовский смотрел на него, саркастически улыбаясь.
    - А, здравствуйте, Алексей Беньяминович! - Александр, как первокурсник, подсеменил к нему. - Да я вот... В одну экспедицию еду... Через Москву.
    Веселовский только увеличил кривизну своей улыбки:
    - И что ж Вам так дался Ваш бывший питомец? А? Неужели не жалко денег? Туда-сюда, туда-сюда...
    - Алексей Беньяминович, я - правда, в командировке. Да вот, посмотрите... Просто поговорить с Вами никогда не удается, Вы всегда заняты... А мне орлазит не может быть безразличен.
    Погасив улыбку, Веселовский фамильярно положил ему руку на плечо и, прихрамывая, повёл по коридору.
    - Послушайте, Александр, - профессор заговорил серьёзно, с расстановкой, - кварц Ваш волшебный сдан на ответственное хранение. Знаете, что это такое? Прекрасно. Если подтвердятся последние его анализы, то и мне орлазит, лишний раз, увидеть станет проблематично.
    - А что нашли? Примеси? - успел ввернуть вопрос Гаксин.
    Веселовский заглянул ему в самые глаза:
    - То, что в нём нет никаких некварцевых примесей, Вы, наверняка, помните со студенческих лет. Я это тем более не забыл. Но, слава богу, наука не стоит на месте, - профессор многозначительно повёл головой, - сейчас всё зависит от результатов современнейших анализов! И Академия наук - сразу изыщет средства.
    «Ну, всё ясно! - горьковато подумал Александр. – Наконец, орлазит станет кому-то кормушкой!»
    - Надеюсь, молодой человек, - продолжал Веселовский, - что такой поворот событий Вас только порадует: на орлазит уже обращено настоящее внимание. И Вы, вместо того, чтобы его клянчить и доказывать, что в вашей глубинке им займутся основательнее, могли бы реально подключиться к будущим исследованиям. Конкретно я имею в виду возобновление работы с первым владельцем этого камня. Он всё ещё живёт в вашем городе?
    Гаксин невесело кивнул.
    - Поймите, Александр, здесь возможно нет мелочей. Да, я помню, по Вашим словам, Задоркин - человек опустившийся. Видите, я и его фамилию помню... Но когда-то он бывает трезв? А это сейчас очень важно: откуда появился этот столь необычный кварц? Что означает иероглиф на нём?
    Видя, что профессор высказал всё, Александр приложил руку к груди:
    - Алексей Беньяминович! Ну, как Вам объяснить... Я же выпрашиваю орлазит только потому, что чувствую его... его процессы! А они очень активизировались последнее время! У нас с ним - контакт! Камень, как бы, сам подсказывает, что его всегда теперь надо держать в руках...
    Гаксин осёкся, видя, сколь безразличен стал взгляд профессора. Помолчав,   Веселовский заговорил совсем сухо:
    - Не волнуйтесь, молодой человек. Среди моих студентов тоже есть те, кто это, так сказать, чувствует. Они, если что, орлазит и подержат, - затем он отошёл на шаг и уже совсем резко бросил. - Вы думаете, я не знаю истинную подоплёку Ваших сюда поездок?! Ваш директор – докторскую никак не закончит! Вот он и тянет к себе любой материал! От того и липовые командировки Вам подписывает!
    Пока перехвативший дыхание Гаксин пытался из себя что-то выдавить, за их спиной раздался запыхавшийся голос ассистентки:
    - Алексей Беньяминович! Вас к ректору..., - переведя дух, она словно подарила букет. - Приехали!
    Веселовский поднял брови и взглянул на часы:
    - Так рано? ...Одно слово - дикий запад... Хотя, может это признак хорошего тона?
    Последние слова он, как ни в чём не бывало, обратил к Гаксину. Не ожидая ответа на столь риторический вопрос, он захромал за ассистенткой, но неожиданно вновь обернулся и совсем миролюбиво спросил:
    - Молодой человек, а Вы так и не освоили английский по-настоящему?.. Ну, вот видите… - Возможно, это он считал юмором. - Директору привет от меня. Я ему скоро позвоню: у нас доклад совместный... Да он - знает.
    Столь знакомая походка исчезла за углом коридора, а разочарованный Гаксин впервые пожалел, что не курит. Покрутившись на одном месте, он всё же решил заглянуть на кафедру: может, там сейчас есть взаимознакомые лица? Что же - совсем зря сюда шёл?
    Александр просунул голову за дверь и, среди других, действительно увидел научную сотрудницу, с которой ему просто следовало поздороваться.
    Он подошёл, чем вызвал у неё ностальгическое оживление и вкратце изложил своё послеинститутское бытие. Вокруг несколько сонных студентов выкладывали на бумагу суть научных работ, проводимых при кафедре. За дверью лаборантской кто-то что-то забивал.
    Несколько минут приятно пообщавшись, и, узнав о судьбе общих знакомых кое-что новое, Гаксин собрался распрощаться, но вышедший из лаборантской старшекурсник вынес горсть колотых грецких орехов, и, в числе других, угостил ими и александрову собеседницу.
    - А гостю нашему? - улыбнулась женщина. - Когда-то он, как и вы, здесь столько страниц исписал...
    Студент с интересом взглянул на Гаксина, как на неожиданного коллегу, а может, и как на товарища по несчастью.
    - Столь досадный промах я устраню немедленно! - старшекурсник вежливым жестом пригласил Александра за собой.
    Со смущенной улыбкой экс-студент наблюдал, как на столе, словно по мановению фокусника, появились очень крупные грецкие орехи; картина выглядела весьма соблазнительно. Первый взмах и ...Гаксин, с выпученными глазами, перехватил в воздухе руку старшекурсника, чем вызвал его крайнее недоумение.
    - К-какой интересный иероглиф на Вашем «молотке», - Александр сумел заставить споткнувшийся язык побыстрее смягчить ситуацию. - Это Вы им все орехи перебили?
    - Это настоящий кварц, - авторитетно заявил старшекурсник. - Для него скорлупа - что импортное масло. Не зря его Алексей Беньяминович так старательно описывает: видите, сколько материала подготовил для компьютера!
    - А я-то, ведь, - совсем не к тому... Гвоздь у меня в ботинке! Уже и света белого нет! Можно? Это сейчас для меня куда важнее всех орехов...
    Получив равнодушное согласие, Гаксин бережно принял орлазит у студента и, картинно захромав, тем самым, напомнив родного Веселовского, ринулся в коридор. Слава богу, знакомое ему лицо в это время было обращено в папку, и то, что именно выносил из кафедры иногородний гость, осталось незамеченным.
    Оказавшись в коридоре, Гаксин, как ему самому показалось, выпустил пар изо рта. Вот, оказывается, что такое «ответственное хранение»! И, кажется, теперь ясно, кто именно хочет погреть руки на тепле этого так и не познанного обломка кварца. Вылетев из корпуса, он довольно быстро остановился и стал, прищурившись, оглядываться. Неудобно перед старшекурсником: ведь за пропажу, Веселовский с него спросит. Найти бы что-нибудь похожее, да прийти и повиниться: вот, мол, раскололся ваш кварц... Но, в конце концов, Гаксин пришёл в себя полностью. Найти в городе валяющийся кварц!? И после этого - он геолог? Но старомодная совесть ныла зубной болью. Спрятав поглубже быстро нагревшийся орлазит, который, словно приветствуя хозяина, как-то совсем по нежному застучал в александровых висках, горе-похититель снова зашёл в корпус.
    На ватных ногах он дошёл до двери кафедры. Главное - не моргать, уверяя, что этот образец кварца при ударе по гвоздю в ботинке разлетелся вдребезги. - Что страшного? Значит, в нём уже были микротрещины... Неужели тут образцов кварца не хватает? Александр решительно открыл дверь. К удивлению кафедра оказалась пуста. Он облегчённо вздохнул, но из лаборантской высунулась голова научной сотрудницы с явным немым вопросом к нему.
    - А... где тот студент..., - Гаксин старался не смотреть ей в глаза, уверенный, что стал пунцовым.
    - Они все ушли. Студенты здесь только до звонка сидели. А Вам - орехи его понравились?
    Изобразив улыбку, Гаксин покачал головой.
    - Посидите, сейчас Веселовский придёт, он звонил только что.
    - Не... я его лучше в коридоре встречу...
    ...Свой путь к вокзалу Гаксин выбрал в лучших традициях детективно-приключенческого жанра. И на самом вокзале ему всюду мерещились хромающие люди. Не выдерживая ожидания своего поезда, он сел на ближайший. «Поеду с пересадкой. Ночь не посплю, зато уж - надёжно. А там, если что, - и стены помогут». Гаксин даже не задумывался, как он отчитается перед своим директором за сорванную командировку. Сейчас для него было главное - ускользнуть вместе с орлазитом.
    Успокоился он только к ночи. «Как же! Поедет такая персона за мной, в какой-то там областной центр! Это же - не центр штата… Ну, орлазитик, выполним теперь общую миссию? А какую – знаешь только один ты. Обидно, вот, что для меня - это пока тайна…»

                Год назад

    Отопление работало как всегда. Полудремлющая Юля вытянула ноги вдоль обогревателя, и ей было не плохо. Гаксин же дымил паяльником над видавшими виды приёмником и, мурлыкая что-то современное, пытался хоть как-то восполнить молчание этого антиквариата. Звонок! Да – не простой: значит – это Игорь.
    - У тебя, как обычно - северный полюс! - зашумел он с порога. – А зимой что делать будешь? …Проходите батюшка.
    - Кто это ещё с ним? - Юля внимательно вытянула шею.
    В комнате сразу стало тесновато, на четверых она явно рассчитана не была. Пришедший с Игорем действительно походил на батюшку, но только подобием короткой рясы, торчавшей из-под приличного свитера. Он скромно присел подле того, с кем сюда пришёл, виновато опустив голову.
    - Это - Юля. А это – Саша Гаксин, тот которого Вы так искали.
    - Ну, не то чтобы так… - тихо промямлил незнакомец. – Вы расскажите хозяину, как мы встретились, а то будет не всё ясно…
    Игорь эмоционально удовлетворил эту просьбу. Оказывается, секретарша директора ему доверительно сообщила, что приходил священник-старовер и интересовался теми сотрудниками, кто учился в Москве лет восемь-десять назад. Поскольку о женщинах сразу же речь не шла, то искомый круг сузился только до Игоря с Александром. Секретарша, не зная причину такого интереса, ничего ему не выложила, но взяла номер телефона. В конечном итоге заинтригованный Игорь сам ему и позвонил.
    - Так вот, Саша: батюшка интересуется твоим орлазитом. Ты сам ещё не забыл про него?
    Гаксин поднял подбородок кверху. «Так вот в чём дело! Не ожидал»:
    - К Вам можно обращаться «батюшка»?
    - Да-да, конечно, – с готовностью согласился священник.
    - Понимаете, батюшка - орлазит это камень, обычный кварц, но почему-то, с необычными свойствами. На нём выбит непонятный иероглиф, хотя, не исключаю, что это просто пометка его настоящего владельца.
    - Александр, уважаемый... - батюшка вкрадчиво остановил его. - Я это всё знаю, - для убедительности он даже махнул рукой. - Меня интересует - где он сейчас, орлазит этот?
    - Только не у меня. В нашем институте в Москве, есть такой профессор Веселовский. Он им, возможно, и занимается, - Гаксин посмотрел на гостя более пристально, - и насколько я понимаю, если Вы не знаете где данный камень, то информацию о его существовании Вы получили не из столицы?
    Вид священника был по-прежнему виновато-покорный. Он явно хотел разговора в очень спокойном русле. Не соразмерный его облику живот, батюшка, будто стесняясь, поддерживал руками. Он ответил Гаксину только спустя несколько секунд:
    - Об орлазите мне поведал Павел Григорьевич...
    - Задоркин, что ли? - сощурился Игорь.
    - ...Павел Григорьевич - из потомственной семьи истинно православных; староверов, по-вашему. Мне ли не исповедовать его?
    - А он что? Уже исповедуется? - многозначительно заулыбался Игорь.
    Гаксин вышел, чтобы поставить чайник.
    - А то я вас тут заморожу, - бросил он уходя.
    «Кажется, ясно, - думал Александр, включая газ. - Сейчас выяснится, что орлазит - святыня староверов». И когда он вернулся, разговор там шёл именно в этом русле.
    - ...Сам я из Галича, нездешний, - вещевал батюшка Игорю с Юлей. - И вот камень этот - оттуда, из окрестного храма.
    - Насколько, батюшка, я понимаю, - вмешался Гаксин. - Вы желаете вернуть себе своё достояние?
    Священник снова подтянул свой живот и как будто задумался.
    - Понимаете... – заговорил он, наконец - Орлазит-то наш... Но кто точно знает, перст ли в нём божий ... а может, сатана его нам подбросил?
    И священник снова замолчал. Да, рядом с таким батюшкой молоко не прокиснет! Но вот, словно уловив мысли окружающих, он быстро поднял голову:
    - Чувствую, извиниться мне надо: не излагаю я нужной сути. Так вот: не могли бы Вы, Александр, вновь заняться тем орлазитом? Неужели это Вам не интересно?
    - Саш, не надо... - убеждающе шепнула Юля.
    Игорь, исподлобья приклеился к Гаксину. Он-то знал, с чем идёт сюда батюшка, но предпочёл не лезть вперёд. А предложение гостя имело щекотливую сторону.
    Уже больше года Гаксин не ездил к Веселовскому. С одной стороны - потому, что надежды на аспирантуру рухнули окончательно, а с другой - потому, что касаться орлазита ему, и не без основания, уже не хотелось. Плохо повёл себя этот живой камень: грел руки Александру, грел, а потом начал ему стучать в голову. Правда, не часто и не сильно, Александр даже несколько дней считал себя просто заболевшим, но истина скоро прояснилась. Посетив, для верности, пару врачей Гаксин пожелал Веселовскому успехов в разгадке орлазитовых тайн, про себя зарёкшись, от греха подальше, впредь не хватать любые непонятные предметы, с какой бы, там, планеты их не подбросили. И вот батюшка предлагает нарушить зарок: теперь уже задумался Александр.
    - Батюшка, а почему бы Вам самому орлазитом не заняться? Посотрудничайте с Веселовским, я дам координаты, - Гаксин проговорил это с лёгкой усмешкой.
    - Я? ...У меня образование не такое. Да и не греет он мне руки так, как Вам...
    Все трое его собеседников удивлённо подняли брови.
    - Так Вы держали орлазит в руках?
    - Не-ет…, - поспешно протянул батюшка, - я, просто, об этом догадываюсь. Павел Григорьевич мне многое рассказал.
    За чаепитием разговор ушёл в чисто житейскую сторону. По окончании, не свойственно ему, притихший Игорь вдруг выдал идею:
    - Пойдёмте, этого деда навестим. Все вместе, а? Ведь, ещё не поздно.
    Он повернулся к батюшке:
    - К Задоркину с нами пойдёте? Мы у него столько не были... Тем более, по Вашим словам, он... на пути истинном.
    - Отчего же... Я свою паству должен посещать.
    Они пошли по липким позднеосенним улицам. Транспорта было не дождаться, и обитель Гаксина уже не казалась такой холодной. Съёженные, они, наконец, добрались до пьяненького забора, произраставшего из прогнившей черноты. Но прежде чем Гаксин взялся за пережившую много поколений дверную ручку, контрастно торчавшую из калитки для лилипутов, невозмутимый доселе батюшка, вдруг наотрез отказался идти дальше. Столько шагать до конечного пункта - и не зайти, это было удивительно. Но священник, не без оснований, заметил, что за данной знакомой изгородью, христианского духа сейчас нет и в помине, а набираться ему греха, без возможности переломить его, не следует из благочестивых соображений. Это, может, и резонно... Игорь долго смотрел батюшке вслед, пока тот не свернул за угол. Пригнувшись, оставшиеся трое вошли в калитку и тут же наткнулись на женщину, большого диапазона лет, одетой по моде двух последних веков.
    - Кого вам?!
    - Пал Григорич Задоркин дома?
    - Дядь Паш! - заорала она. - К тебе!
    Женщина куда-то нырнула, но тут же, из темноты, послышался её голос:
    - Такие молодые, а спаивают. И когда только нажрутся!
    А откуда-то из глубины бревенчатого дома, тем временем, донёсся замогильный голос:
    - Если с товаром - то заходи. А пустых мы не ждали!
    - Павел Григорьевич! - вежливо заговорил Гаксин. - Я - Саша, геолог, помните? К Вам священник заходил? Вы о камне что-нибудь ещё вспомнили?
    - Священник? ...А как же! У меня - то священники, то маленькие красненькие... Те только что, вот, бегали.
    Игорь сделал друзьям останавливающий жест и бесцеремонно вошёл в дом. Теперь оттуда слышались одновременно два голоса, причём пьяный звучал всё громче. А потом послышался глухой стук: кто-то упал. Стоявшие во дворе и не сомневались, что это - не Игорь.
    - Да, батюшка умнее нас всех оказался, - вздохнула, отвернувшись, Юля. - Ты что, ещё не идешь? Игорь догонит.
    А через несколько дней Гаксина вызвал к себе директор. На этот раз - вызвал неспроста. Получилось всё так, как и должно было быть. Юля удовлетворила женское любопытство секретарши - нашёл ли священник бывших студентов-москвичей и, в течение какого-то часа, всё до тонкостей рассказала. Секретарша же, как доверенное лицо директора, изложила шефу услышанное на целых сто пять процентов. И теперь тот, уже информированный, умными глазами смотрел сквозь Гаксина.
    - Собирайся, Александр, в командировку. К своим поедешь, на целый месяц. Тематику я тебе дам обширную; работ - выше головы! Ну и там... когда у Веселовского будешь... на камень свой тот повнимательнее посмотри. Пора тебе им тоже заняться.
    - Я же Вам раньше рассказывал про орлазит - Вы им не заинтересовались...
    - Кто это тебе такое сказал? - (Гаксин! Ну, кто же спорит с начальством!) - Раньше было не время. А сейчас, раз даже церковь следит теперь за этим... Словом, ты что, хочешь, чтобы мы стали посмешищем? Чтобы все в нас тыкали, за то, что просмотрели геологический феномен?! Вопросы есть?
Объяснишь ли ему, что от общения с орлазитом у Гаксина появились настораживающие симптомы? ...Значит, в понедельник - подпоясаться и - в путь!
    А вечером пришёл другой сюрприз. В дверь ввалились сразу и Юля, и Игорь.
    - Ой, Саш, знаешь, я сейчас в магазине батюшку видела, помнишь, того самого! Представляешь, я - к нему, он - от меня, как бы нечаянно. Я - к нему вплотную, поздоровалась, а он: «Девушка, Вы обознались», - и поспешно исчез! Никакой он не батюшка, одет - как все. И здешний он, а не из Галича. ... Да и живот его куда-то пропал.
    - Юля..., - поморщился Гаксин - Сразу столько выводов! Ты из другого, лучше бы, делала выводы заранее! На судьбу мою влияешь…
    - Не, Саша. - Игорь, похоже, был на её стороне. - Я, хоть, в том магазине не был, но всё сходится. У кого только не узнавал: никто про старообрядческую церковь в Галиче не слышал; нет её там! Я ещё тогда заподозрил неладное. Знаешь, что получается? Что орлазит на свете - не один! Кто-то ещё такой же имеет!? И вот, этот кто-то, хочет, чтобы ты, как профессионал, докопался до сути. А если что, то сливки успеют снять и без тебя!
    - Игорь, и почему ты не сыщик? Сливки... Тут до молока бы добраться. Мне уже поздно рассуждать - в понедельник еду. Свихнусь - навещайте.

                Пять лет назад

    В вагон они сели первыми. Игорь, которого сразу же увлёк процесс открывания пива, остался в купе, а Саша, расставив руки по поручню, устроился у окна. Он скосил глаза на огни, ставшего почти родным, Ярославского вокзала. Пассажиры отсюда отправляются, как правило, в весьма дальний путь, и Гаксин всегда чувствовал некоторую неловкость, оттого, что до его пункта назначения ехать всего одну ночь, да и то только потому, что львиную долю расстояния поезд ползёт как улитка. Несколько минут - и основательная проводница заскучала у входа в вагон: наверно, все кому положено, уже сели.
    - Саш! А, Саш! - из купе раздался весёлый голос, - поди, что скажу.
    - А отсюда услышать нельзя? - Гаксина вполне устраивал пейзаж, который и без того через несколько минут надолго уплывёт.
    - Нельзя. ...Поди!
    - Ну, что? Всё уже прикончил?
    - Обижаешь! Только одну. Остальное потом - с тобой... Давай, Саша, я тебя женю! Хватит тебе на девчонок из-за угла смотреть!
    - Да... Рано ещё.
    - Мне было не рано. Все ещё мальчиком себя считаешь? Знаешь что: вот появится девушка здесь в коридоре - и я тебя с ней знакомлю.
    - Ой - ой..., - Гаксин искренне усмехнулся.
    - Не веришь? - Игорь вытолкал Александра назад, и, развернувшись, придавив товарища на одном месте, демонстративно стал ждать.
    Гаксин легонько освободился и снова уставился в окно. Поезд нехотя тронулся, а игоревы ожидания пока были бесплодны. За окном кто-то пробежал, неуклюже волоча сумку. Из тамбура донеслись голоса: «Это... какой?», «О! Спала, спала...», «Впустите!», «Билет где?», «Да не толкайтесь!», «Окажешься под колесами - меня затаскают!». Наконец дверь открылась, и в коридоре, едва волоча сумку, появилась особа, вся взъерошенная и даже как будто заплаканная. У, прищурившегося было на неё Игоря, хватило такта пропустить непонятное создание без реплик. А окно заполнила неинтересная чернота с однообразными фонарями и Александр вернулся в купе перекинуться с пожилыми соседями положенными дежурными фразами.
    Он снова выглянул в коридор только минут через десять. Игорь стоял невдалеке и участливо разговаривал с той самой особой, которая заскочила сюда на ходу. Она оказалась раскрасневшейся девушкой, одетой, словно на восточносибирские морозы. Зная, что стреляный Игорь с кем попало так общаться не будет, Александр стал неподалёку.
    Девушка оказалась студенткой-пятикурсницей. Она ездила с подругой к её родичам в ближнее Подмосковье. Но на обратном пути, уже одна, она просто заблудилась, сначала - по дороге, потом - в самой Москве. И когда, с неподъёмной сумкой, она всё же поймала частника, шансов успеть на свой поезд уже почти не было. Но частник, истинный знаток своей столицы сделал чудо. Когда же она, растрепанная, но счастливая, ринулась со своим грузом в вокзал, до неё дошло, что её драгоценная сумочка, которая свалилась под сидение в то время, когда она расплачивалась, так и уехала вместе с легковушкой. Как тут было не заплакать. Только случайно сунув руку в карман, она с удивлением нащупала там билет. Ну, а финиш её окончательного забега был уже известен. 
    - Хотите пива? - серьёзно спросил Игорь.
    Сначала девушка как будто не услышала, но потом, словно пойдя на дерзость перед собой, произнесла краткое «Хочу». Далее всё пошло по сценарию Игоря. Единственная её соседка, на удивление охотно, поменялась с ними купе. И теперь им втроем уже ничто не мешало коротать: хоть весь вечер, хоть все полночи. Немного постояв в коридоре в ожидании дамского переодевания, они открыли дверь, и у обоих поднялись брови. Девушка, а её звали Юлей, выглядела теперь стопроцентной студенткой, сброшенные рабоче-спецовочные излишества вернули ей современный облик.
    - Юля, а что за тяжесть такую Вы везёте? - Игорь попутно справился с пивной пробкой.
    - Это картошка.
    - ?!... И давно у нас на Волге картошки не стало?
    - Это особая, голландская, - Юля чуть пригубила стакан. - Весной с родителями сажать будем.
    Далее, еле слышный стук колес перекрывали, в основном, два голоса. Гаксин редко успевал вставить слово и больше водил головой между ними. Игорь уже рассказал, что едут они - со встречи с выпускниками, что прошло после зашиты диплома чуть больше полугода, а их бывшие сокурсники уже сильно изменились, хотя и не все, конечно. Вот только профессура, по его словам, осталась точь-в-точь такой же, поскольку их облик устоялся и останется уже, наверно, с ними навсегда.
    Наконец Гаксин зевнул и взялся за полотенце. Когда же он вернулся и увидел, что рука Игоря уже лежит на плече девушки, то немного загрустил. Неизвестно как Юлей, но Игорем это не осталось незамеченным. Он элегантно убрал руку и заговорил, чуть ли не возвышенно:
    - Юля, а ведь ты не знаешь с кем ты едешь! С нами в купе - уникум! Саша, расскажи девушке про орлазит. Особенно про события в Якутии!
     Гаксин замялся:
    - Да это, наверно, ей неинтересно...
    - Игорь, а ты расскажи сам, - Юля, наверно, жалея об убранной руке, вновь пододвинулась, даже не взглянув на Александра.
    Но Игорь уже преобразился и, как бы невзначай, сел в недосягаемую позу.
    - Мы, Юля, учились с ним в разных группах. До второго курса даже не знали, что - земляки. Вот работаем теперь вместе, а тогда меня с ним не было. Ну, Гаксин!? На ночь - это будет в самый раз.
    Рассказывать - в сотое повторение? Что ж, может, стоит подыграть вдруг опомнившемуся Игорю. Посмотрим заодно - на реакцию этой Юлии.
    - Ну... Это было - на практике, два года назад. Нас тогда направили... На Индигирку, вобщем. Летом. И вот - узнаём, что надвигается эвенский праздник. В том месте якутов мало, больше - эвены. Заинтересовались мы, прибыли к ним в праздничный день. Танцы, песни своеобразные, борьбу их посмотрели... Экзотика! Только смотрим, все они так и вертятся вокруг одного ста-а-рого эвена: главный их, что ли? Так и оказалось, это был шаман. А мы-то, студенты, - на виду! Так или иначе, нас к нему подвели. Там, из эвенов мало кто говорил по-своему, для них уже родной - русский. Древний шаман же - только эвенские слова произносил...
    - А на оленьих упряжках катались? - не совсем впопад, вставила вопрос Юля.
    - Н-нет... Не довелось. ...Так вот, начал шаман бегать вокруг нас, колдовать. Это, пожалуй, для местных потеха была; стоят, смеются. Прыткий такой старикашка оказался... И стал он на нас фокусы показывать: у одного - из-под козырька яичко пятнистое достал, у другого - бусы женские из-за пазухи вынул. А я вдруг почувствовал, что под рубашкой мне что-то мешает. Встряхнулся, и... осыпался перьями! На это - все уже хохотали до упаду. Действительно, эффектно это у шамана получилось... И вот, через переводчика, этот северный факир к нам обращается: слабо, мол, москвичи повеселить людей так же? Что тут сделаешь, сами посудите? А со мной рюкзак был. Там расстояния большие, всегда в запасе должно быть что-то... Достал оттуда я свой орлазит... Это - камень такой, Юля. Он очень сильно нагревается в руках; правда, не у всех... Так вот достал я его, сжал в ладони и, с загадочным видом подаю шаману. Тот взял, и вдруг - даже глаза у него расширились, почти как у европейца стали! Участники праздника сразу приумолкли: великого шамана - удивили! Но старик быстро встряхнулся, залопотал что-то по-своему, и всё завертелось вновь. Ну, а мы, чуть позже, стали собираться и направились к вездеходу. Мы уже почти все сели, как вдруг видим - бежит к нам тот шаман. Да, как прытко бежит! И не подумаешь, что это старик!
    Подбегает и, глядя на меня в упор, на чистом русском говорит: «Парень, ты хоть знаешь, что именно ты с собой повсюду таскаешь?!» Я начал было объяснять, что знал про этот камень, а он махнул безнадежно рукой и перебил: «Не копайся в его прошлом, парень, это уже не к чему. Сей камень один из многих, но лишь он дождался человеческих рук. Так не выпускай его никогда! И скоро всё сам узнаешь...» Я ему тогда даже протянул орлазит и говорю: «Ну, так расскажите мне про него, что знаете». Он же мне: «Понимаю, что мои слова звучат загадкой. Так убедись: пусть после этих моих слов прозвучит гром в эвенском небе!» ...Представляете, тут же, в малооблачном небе, в краю, где гроза - редкость, прогремел гром! Среди нас - кто заулыбался, а кто и всерьез испугался. Шаман, было, повернулся уходить, но передумал. А среди нас был один с кинокамерой. «Сними-ка, студент, мои слова»,- обратился шаман к нему. И когда камера заработала, он - снова: «Не выпускай этого камня из рук, парень. И если я прав - пусть прогремит гром!». Сколько потом в институте прокручивали этот эпизод - все, даже профессора, глаза округляли. - Откуда грозовой гром? И в чём тут фокус? Да и фокус ли...
    Гаксин поднял глаза на Юлю. Та немного улыбалась:
    - Это гипноз, Саша.
    - Под гипнозом мы понимаем галлюцинации, а их на плёнку не запишешь.
    - У меня подобный был случай... Только там был не гипноз, а просто внушение слабому человеку. Можно расскажу? - Это коротко... Нас тогда в колхоз посылали, - так вот мы приехали и поселились в клубе. А по соседству, в райцентре, наш областной театр несколько спектаклей давал, и часть декораций оставил у нас. Не поместились, или ещё почему, сейчас неважно. Всего день они и простояли, но мы умудрились комнату с декорациями аккуратно отпереть. Что же там оказалось? - Три хитрые стенки, которым предназначено стоять на сцене: обиты материей, похожей на обои, а сами – раздвижные. Кнопка, розетка... и - по гладким роликам стена отъезжает, образуя за "обоями" дверь. Наигрались мы вдоволь, появляясь в любом месте «из стены»... И вот пришел к нам один местный. Увидел наше занятие - и рот раскрыл. А мы ему: «Ты что, не знаешь? Этому в институте нас теперь учат. Пройти сквозь стену - это же пустяк!» Полчаса демонстрировали ему «свои способности», убеждали - соберись, мол, и у тебя получится. И убедили - таки... Принял он зверский облик - да как треснется физиономией в стену! Хорошо, она была не очень жесткой, реквизит всё-таки...
    - Юля, так что же общего в этом с рассказом Саши? - активно возразил на это Игорь. И он принялся многословно объяснять разницу между простым обдуриванием и необъясненными явлениями.
    А Гаксин почувствовал вялость. Поспать бы! Но куда там... Энергичный Игорь, не сходя с поезда, добыл ещё пива, и скучноватая вечеринка затянулась совсем до поздней ночи.
    ...Конечная станция. Совсем не выспавшиеся, они еле встали, и лишь морозный воздух утреннего перрона их пробудил окончательно. Знаменитая Юлина картошка тащилась в руках Игоря. Гаксин равнодушно плёлся сзади. У остановки до него донеслись два обрывка фраз: «Пусть твой «орлазит» телефон у меня возьмёт что ли...», « А откуда ему тебе звонить-то?». И тут же Игорь обернулся:
    - Саша! Тебе с Юлей как раз по пути!
    ...Сумка бременем повисла на руке Гаксина, который глазами проводил впрыгнувшего в автобус товарища. Как выяснилось, провожать Юлю было совсем недалеко. Вела она себя уже умницей. Оттаявший постепенно Гаксин, перед расставанием поинтересовался, где та будет работать после защиты диплома, и когда услышал, что - неизвестно, предложил похлопотать об этом перед своим директором. Юле такое оказалось кстати:
    - Саша, ловлю тебя на слове.
    И она очень бережно высвободила его руку от сумки.

                Десять лет назад

    Саша вошёл в равнодушную тишину музея. Здешняя прохлада совсем не сочеталась с летней погодой, она совместно с экспонатами словно подчёркивала свой особый взгляд на многие события. Вот и дверь с табличкой «директор». Гаксин просунул туда сначала нос, а затем вежливо поздоровался. Женщина за столом больше смахивала на заведующую баней, чем на директора краеведческого музея. С большим подозрением она вчитывалась в его направление на практику, будто бы это была шифровка от проваленного резидента, да ещё написанная на китайском языке. Наконец изучение верительной грамоты студента Гаксина было закончено, и директриса, с явным сожалением, что не за что зацепиться и вышвырнуть этого мальчишку вон, метнула направление в его сторону.
    - Минуточку! - глаза у неё затеплились надеждой. - В направлении сказано, что твоя специальность - какая-то там геология. А здесь-то что будешь делать? Табличку у входа читал? Это не геологический музей!
    - Я, извините, здешний... - вытянул шею Саша, - это я только учусь в Москве. А в экспедиции мне сегодня сказали, что тут имеется коллекция минералов...
    Суровое божество его не слушало; оно уже набирало номер на телефоне:
    - Евгений Николаевич! - неожиданно тонким голосом пропела директриса в трубку. - А что наша экспедиция каких-то студентов ко мне присылает! У нас столько работы, столько работы... Ну... И что? Но у нас столько раб... И что я должна ходить за ним по пятам? Ну, как же! Экспонаты все на мне висят! Предыдущий директор всё что мог, вывез уже... Смотреть-то у нас ему и нечего... Ой, но у нас столько работы! Ну, ладно, Вы уж замолвите... До свидания, Евгений Николаевич.
    Бросив свирепый взгляд на студента, который про себя никак не мог понять - зачем ей за ним ходить, если предыдущий директор всё что мог уже вывез, она вытеснила его из кабинета и куда-то удалилась. Минут через пять вместо неё в коридоре появилась другая сотрудница этого очага культуры, с миной на лице, с трудом отличимой от её патронессы. За ней семенила размалеванная девица, сонные глаза которой проснулись, как только они остановились на Гаксине. Но такие тонкости до Саши доходили туго.
    - Это из-за тебя я должна лезть на чердак?! - прогремело лицо, идущее первым. - А паспорт у тебя с собой есть? А?!
    Гаксин постепенно начинал закипать и не произнёс ни слова. Зато девица обогнала эту жабу и, без всяких возгласов, мягко подтолкнула его в нужном направлении.
    - Ты там смотри за ним! - неслось теперь уже вслед. - Если что, то сама и ответишь!
    Девчонка заковыристо огрызнулась, но так, чтобы та её не услышала. Коллекция минералов действительно оказалась на чердаке. Нога человека здесь ступала не иначе как в древности, в отличие от ног крыс, антипатия к которым оставила девицу курить у лестницы внизу. Пыльные геологические образцы и, правда, не шли ни в какое сравнение с хранящимися в его институте. Но первая студенческая практика допускает и такое. Гаксин принялся за описание.
    - Ты весь день там будешь сидеть? - донеслось до него снизу.
    - Не знаю. Наверно.
    - Я тогда отойду, только ты нашим никому не говори. Ладно?
    - Ну, если только под пыткой... - крикнул он, а про себя подумал, что местному персоналу такое вполне по плечу.
    Запыхавшаяся девушка вернулась только к концу рабочего дня и увидела студента, скучающего на ступеньках чердачной лестницы...
    - Как дела? - её, конечно, интересовало, не попалась ли она.
    Гаксин вертел в руках какой-то образец:
    - Скажите, а происхождение здешних камней известно?
    - Не знаю... А ты спроси у наших-то.
    - А это не опасно? Я, прежде всего, вот об этом кварце спросить хотел. Возьмите.
    - Ой! У тебя что, температура?
    - Вот и я не пойму, откуда у вас такое чудо...
    - Смотри, а это крысы, что ли, его изгрызли?
    - Крысиным зубам кварц не одолеть. Это чьё-то клеймо, наверно.
    Девушка с удивлением вертела один из вверенных ей экспонатов:
    - Чем ты его нагрел-то?
    - Не чем. Поэтому и интересуюсь, что это и откуда?
    - Хорошо. Я спрошу сама у наших... А ты вечером можешь мне позвонить и узнаешь. Телефон дома есть?
    - Вообще-то нет, но это не проблема...
    Позвонив ей вечером, Гаксин узнал, что такие новости по телефону не передаются. Когда же, наконец, дождавшись её, он пошёл с девушкой по стареньким улочкам, то всего лишь узнал, что конспект «экскурсии у геологического стенда» находится где-то там же, на чердаке. Более подробной информации, чем в том конспекте он нигде не найдёт. А сам вечер для обоих прошёл впустую: Саша не знал, что надо такое говорить, чтобы ей, наконец, стало это понятно; девушке же, в итоге, понятно стало только одно - парень этот рано стал студентом, ему бы в школьниках ещё ходить и ходить.
    На следующий день Гаксин снова полез на музейный чердак, оставшись, как и вчера, надолго в одиночестве. Конспект он нашёл быстро, там была исчерпывающая информация о геологических образцах, собранных со всей области, о заинтересовавшем же его кварце нигде не было ни слова. Но, от природы дотошный, Саша, в конце концов, такое замалчивание преодолел. Он откопал, конвертик с надписью «культовые экспонаты» в нём ему бросился в глаза потемневший огрызок дореволюционной открытки. Грызуны оставили от неё чуть больше половины как бы по диагонали «...ой стеной, ...амень-орлазит, ...Задоркину Григорию Капитоновичу, ...день его появления на свет божий для спасения от всякой нечистой силы» - это всё, что можно было прочитать, да внизу ещё была витиеватая, но неразборчивая подпись. «...амень-орлазит» - это Гаксину казалось зацепкой, тем более что самонагревающийся кварц, пусть даже он и «камень-орлазит», вполне мог быть использован разными там знахарями. А на обороте той открытки была приклеена бирочка со строгим чернильным почерком: «Доставлено Павликом Задоркиным» и - подробный адрес.
    Он дождался девушку, но та была уже к нему холодна и вовсе не желала содействовать написанию отчёта о практике. И тогда он пошёл по адресу из той открытки: кто знает, а вдруг? Мало ли, что, столько лет прошло...
    Протиснувшись в низенькую калитку, Саша увидел пожилого мужчину, безразлично стоящего посреди грязного двора.
    - Извините, не живет ли тут Задоркин... Задоркин Павел?
    - Из милиции что ль? - мужчина почти не изменился в лице.
    - Кто, я? ...Нет! Я будущий геолог. Тут вопрос интересный есть.
    - Задавай. Слушаю.
    - Так это Вы?! Столько лет здесь живете!
    - А где ж мне ещё... Ты давай ближе к делу.
    Саша перешёл ближе к делу и немного сбивчиво изложил предысторию, а также суть своего визита: что это за камень-орлазит, и каково его происхождение? Мужчина недоверчиво моргал. Гаксин попробовал говорить попроще, - эффект был тот же.
    - Григорий Капитонович Задоркин кем Вам приходится? - спросил, наконец, Саша, ухватившись за последнюю соломинку.
    - Отец мой! Кто же ещё..., - сразу же ответил тот, немало удивляясь тому, что столь простые вещи этот студент не знает. - Знаешь что, тут просто так всего не вспомнишь! Сходи-ка в магазин... Тут рядом, за углом. Приноси - и вместе школьные годы мои вспоминать будем!
    От винного прилавка Саша вернулся уже немного удручённый. Он уже слабо верил в то, что от этого дяди ему удастся чего-нибудь добиться. Узнать хотя бы - действительно ли, это бывший Павлик Задоркин?
    Однако оказалось, что перед Гаксиным - действительно Павел Григорьевич Задоркин, следовательно - это сын адресата той старой открытки. Других же стоящих новостей Саше не досталось. Порой Павел Григорьевич заявлял, что камень тот привез ему дедушка Капитон, которого он видел единственный раз, а поскольку дед был героем японской войны, то и камень не иначе, как оттуда... После следующего стакана выяснялось, что дед Капитон вообще ничего не привозил, а просто перед смертью проведал внуков от самого старшего сына... Гаксин, всё же, пытливо подкидывал наводящие вопросы: мол, в открытке есть слово «стена», там же упомянута и «нечистая сила»? Когда же на это, вместе с винными парами до него донеслось, что за связь с нечистой силой деда и поставили к стенке, Саша без колебаний встал, выдав беспроигрышную версию о том, что идет ещё за бутылкой. Немного позже, придя домой, ему стало жаль Задоркина. Действительно, а он, Гаксин, все ли школьные события помнит? А ведь его-то школьные годы пока совсем рядом! И он решил на следующий день зайти к нему ещё.
    Утром, в музее, только завидев ту девушку, он стал с ней заискивающе любезен. Та, для приличия некоторое время подрав нос, в конце концов, спросила напрямую:
    - Выкладывай, что нужно-то?
    - Да ничего... Просто... Я вот тогда заинтересовался...
    - Камень забрать хочешь? Забирай. Его и не хватятся, кому он здесь нужен...
    - Я только на один вечер, - поспешно затряс руками Саша. - Покажу его бывшему хозяину - и принесу.
    - Когда принесёшь, тогда и принесёшь, - улыбнулась девушка. - Можешь и в институте своём его показать. А на каникулы, потом, всё равно сюда приедешь...
    Сказала, и также как в те дни, вновь убежала по личным делам. А Саша, глядя ей вслед, впервые пожалел, что тот первый вечер им не удался. Не такая она уж и размалёванная, девка как девка. Просто, в школе, наверно, троечницей была, а им с отличниками всегда тяжеловато.
    Второй его визит к Задоркину не удался совсем. Свирепый Пал Григорич из вчерашнего помнил только одно, что коварный студент так и не принёс по закону ему положенного, и он, несчастный старик, совсем недопивший, от обиды проворочался всю ночь. И напрасно Гаксин тряс в воздухе непонятным ему камнем и огрызком открытки, нанесённая вчера обида была куда острее воспоминаний о далёком школьном детстве. Во избежание худшего исхода, Саша, трусцой, вынужден был удалиться.
    Слова девушки из музея сбылись полностью: по окончании практики Саша повёз камень-орлазит в месте с его обгрызенным паспортом в свой институт. Робея, он долго караулил кумира всего курса профессора Веселовского. Наконец, хорошо прогретый своей ладонью орлазит, он протянул Алексею Беньяминовичу. Льстивыми глазами Гаксин смотрел за реакцией профессора. Она оказалась совсем неожиданной: видимо почувствовав неестественное тепло, Алексей Беньяминович резко отдёрнул руку, и камень покатился по полу. Далее, максимально серьёзно расспросив студента о происхождении данного кварца, он вызвал лаборанта, который щипцами взял орлазит и унёс его в неизвестном направлении.
    После этого Гаксин ходил за профессором буквально по пятам, чем изрядно его сердил. Хорошо, что уже наступили каникулы, и сокурсники не видели всего этого, а то бы...
    Но через четыре дня профессор, завидев Сашу, сам направился к нему. В руке, двумя пальцами он нёс камень, на котором Гаксин сразу увидел, уже теперь знакомое ему, тиснение.
    - Это обыкновеннейший кварц, дорогой студент, - и он отдал назад предмет беспокойства. - Впрочем, раз Вы мне уже все уши прожужжали, подержите его пяток минут. Но только - при мне!
    Первый раз в жизни Гаксин почувствовал себя если не волшебником, то уж не меньше, как знаменитым фокусником! Через пять минут вид Алексея Беньяминовича стал весьма озадаченным... - А, вы, сами-то, Гаксин, изотопами не изобилуете? - полушутя, полусерьёзно прищурился профессор.
    Саше оставалось только пожать плечами.
    - Откуда тогда тепло? - философски продолжал профессор. - Тепло - это энергия, и что-то же её выделяет? Вы согласны? Думаю, понимаете, что я заподозрил в этом камне источник радиации. Но... - он широко развёл руками, что для любого профессора вообще не характерно. - Словом, это ничем не выдающийся кварц. Вот только в Ваших, да ещё кое в чьих, руках он ведёт себя несколько странно.
    - Мне отдать его обратно в музей? - ничего более толкового Саше на язык не подвернулось.
    - Ну... - Веселовский начал подбирать слова. - Вообще-то я туда к вам звонил. Сами понимаете, дело могло иметь и нежелательный оборот... Думаю, что... О! Прямо при Вас и ещё позвоню!
    На кафедре профессор лениво набрал какой-то номер:
    - Веселовский. Звонили в провинцию? - при последнем слове он покосился на Сашу. - Да... Да... Именно, чтобы я сам? Они так хотят?
    Нажав рычаг, профессор заказал междугородную связь. Соединили, на редкость быстро: что не говори - а Москва!
    - Алло! Это профессор Веселовский. Я говорю, - он прочитал записку перед собой, - ...с Евгением Николаевичем? Да, знаю, Вам наши уже звонили...
    «Где же я слышал такое имя-отчество?», - подумал Гаксин и, вспомнив директрису музея, невольно поморщился.
    А профессор разговаривал с телефонной трубкой:
    - Одним словом, этот камень мы можем спокойно пока оставить у себя? Добро! Ну и если уж какая-то информация всплывёт, Вы уж нам... Добро! Приятно с Вами работать!
    Он положил трубку и повернулся к Саше:
    - Всё! Пусть это будет пока при Вас, - профессор показал глазами на орлазит.- Обо всём необычном меня информируйте. До истины мы докопаемся, будьте уверены. Вы говорили, что в открытке есть слово «стена» - поедете домой, потяните и за эту ниточку...
    - А где сама открытка? Я, ведь, её Вам отдал.
    - Да?.. - профессор заморгал, видимо вспоминая. - Сейчас уже все в отпусках... Какая она из себя-то? Не беспокойтесь, найдём... А я точно у Вас её брал?..
    По пути из института Гаксин поглядывал на теперь уже свой живой кварц с явной симпатией.
    - Вот видишь, - шептал он ему. - Мы думали ты и ядовитый, и радиоактивный, и заколдованный... А оказалось, ты - молодец. Ведь тебя оставили пришельцы, правда? Подружимся?
    Эх, Гаксин, Гаксин - святая простота... Может, не витай ты в облаках, что-то за последующий десяток лет случилось бы и иначе. Смотрел бы ты на малопонятную тебе родную жизнь - как все другие, и руки твои, может быть, стали бы понадёжнее... И, кто знает, ведь многое бы впредь могло случиться и по-другому... 

                Пятьдесят лет назад

    - К доске пойдёт... - аккуратно обвязанная тёмным платком учительница приглушённо кашлянула и замолчала.
    Такая пауза в классе всегда пугающая. - Меня или не меня? Тишина в эту минуту просто звенит. Анастасия Ивановна подняла каменные зрачки. Странно, но одна поднятая рука всё же робко возвышалась. Да чья!
    - Ну, Задоркин, если ты готов – иди, - и тут же она повысила голос. - Так! Только сначала достань из кармана платок! Стыдно, малому - десятый год, а распустил как маленький!
    Павлик, покраснев, привёл себя в порядок. Сосед - Жорка тут же не упустил возможности что-то тихонько съязвить, где расслышалось только слово «деревня». Стерпеть?
    - Так ты готов или нет?! - ледяные глаза за учительским столом сверлили Павлика.
    - Я учил, Анастасия Ивановна.
    - Так тебя весь класс ждёт!
    - Сами же сказа...- Павлик чуть не прикусил язык: Жорка, изогнувшись под партой, врезал ему чувствительного пинка.
    Радостный всплеск промчался по всему классу. Лишь одна учительница ничего не поняла и ничего не видела.
    - Задоркин! Ты, наверно, барин?! Тебя должны все ждать?!
    Павлик медленно подошёл к доске, также медленно повернулся. Он набрал побольше воздуху, чтобы говорить громко:
    - Правописание гласных!..
    - Стоп, стоп, Задоркин, - тут же был перебит он. - Ты сначала расскажи то, что не знал в прошлый раз. Итак...
    Волна оживления снова пробежала по классу, все ожидали потехи.
    - …
    - Молчать надо за партой, Задоркин, а не у доски. Итак, Жи-Ши пишется через... Ну... Не подсказывать! Ну... Знаешь?!
    - Жи - Ши пишется... - Павлик очень низко опустил голову и с проснувшейся надеждой в голосе вдруг прошептал - ...через Жэ?
    Кроме учительницы этого никто не слышал, но Анастасия Ивановна, не мешкая, восполнила пробел:
    - Все слышали? Жи - Ши пишется через Жэ!
    Что тут поднялось! Сколько стало веселья! Даже заправские двоечники вдруг стали знайками и веселились наравне со всеми.
    - Лапоть! - донеслось с задней парты.
    - Тихо!!! - рявкнула Анастасия Ивановна. И откуда в этой сухой, бесцветной женщине был такой, при надобности крепкий, голос? Учительница поднялась из-за стола уже в полной тишине.
    - Кто... сказал... лапоть? Встань! Кто сказал лапоть?!
    Павлик больше ничего не видел. Слезы размыли уже всё вокруг. Он даже не видел платок, который уронил, доставая из кармана. А Анастасия Ивановна всё повторяла то слово и не говорила ему «садись»... И Павлик стоял, заливаясь тем более, как только вспоминал материнскую порку за очередную двойку.
    - Всё, Задоркин! - донеслось до него. - Мать я в школу вызывала, теперь отца твоёго вызову.
    - Откуда? - машинально проревел Павлик - С того света, что ли?
    - Что-о-о...? - прямо-таки прошипела учительница. - И где ты такого набрался? Про тот свет, а? ...Сейчас садись, после звонка - со мной к директору!
    Самое страшное лицо в школе - директор стоял у стола, и что-то искал в подшивке газет. Пустой рукав гимнастерки был аккуратно заправлен за новенький ремень. Анастасия Ивановна втолкнула в кабинет Павлика и с порога разразилась длительной тирадой, которой ученик толком и не расслышал; он опять начал плакать. Лишь несколько минут спустя, Павлик пришёл в себя, почувствовав на плече большую, тяжелую ладонь. Он тихо, с опаской поднял глаза.
    - В армии тоже будешь плакать, Задоркин?
    Нависшее над ним лицо было строгим и даже суровым. Лицо, но не глаза!   Директор словно бы улыбался ему сквозь положенную на его месте, маску. Слезы как-то сами собой прекратились.
    - Нет, не буду, - уверенно ответил Павлик, рукавом стерев всю влагу с не очень-то чистого лица.
    Директор вздохнул и сел за стол, раскрыв какую-то папку.
    - Значит, это записан не отец... - наверное, сам себе проговорил он. - Да, конечно же... Задоркин, а ты тот свет видел?
    - Не-ет...
    - Ты знаешь - и я тоже... Хоть я и директор школы...
    - Да это просто так говорится! Я же... - распалился было осмелевший Павлик, но тут же был громогласно одёрнут не дремавшей Анастасией Ивановной.
Будто бы не слыша словесных стараний учительницы, директор захлопнул прочитанное.
    - Задоркин, скажи маме, чтобы завтра пришла ко мне в кабинет, - и, опережая новый поток слёз, директор быстро добавил, - мне не обязательно жаловаться на тебя маме... У взрослых бывают свои дела? Ну вот, бывают... Пусть придёт завтра.
    ...На следующий день Павлик возвращался из школы с опаской. Кто знает, что наговорил директор маме? Он осторожно открыл калитку.
    - Павлик! - услышал он голос соседки. - Где ты ходишь-бродишь?! К тебе дедушка приехал. Давно уже ждёт.
    Какой дедушка? Павлик на цыпочках вошёл в дом. За столом сидел, улыбаясь, старичок, в доверху застёгнутом кителе и с маленькой бородкой клинышком.
    - Павлик?.. Я - дедушка Капитон. Папа тебе рассказывал про меня?
    - Дедушка! - внук бросился к нему. - Дедушка Капитон... Вот ты какой! ...Дедушка, посмотри на табуретку: это я её сам отремонтировал. ...А ещё я дрова колю хорошо, хочешь посмотреть?
    - Ну, вылитый Гришаня... - всхлипнув, промолвил дедушка. – Помнишь отца-то?
    - Ну, а как же! ...Дедушка, сейчас Жорка придёт, хочешь наших с ним голубей посмотреть?
    - Внучёк, внучёк... Я уже стар, к голубям не залезу... Павлик, вообще-то, мне перед тобой извиниться надо. Ехал из Сибири, чтобы напоследок сразу всех внуков повидать. И начал объезд с младших дочерей, а у них детишки - поменьше тебя будут... Гостинцы вёз всем, а как там устоишь? ...Одним словом, вам, Гришиным детям, почти ничего...
    Дедушка Капитон виновато опустил голову.
    - Да ладно, дедушка, гостинцы ещё! Что я, маленький? Ты, наверно, не знаешь: Яшка - в Москве, в ремесленном, Клавка недавно замуж вышла, у него теперь живёт.
    - Так значит, здесь только один мой внук... - дедушка сокрушённо хлопнул себя по коленям - Вот, старый! Опоздал-таки!
    В это время в дверях появился Жорка. Увидев незнакомого старика, он тихо поздоровался и остался у порога. Павлик со своим соседом по парте дрался по пять раз на день. По пять раз дрался и по пять раз мирился. Не исключено, что иному быть и не дано. Сам Павлик так и ни разу не был у Жорки дома: не пара он ему. Жорка же пропадал на территории Задоркина, чуть ли не дни напролёт, и препятствий не находилось. В то же время, если бы не его ершистый и заносчивый сосед, сидеть бы Павлику по два года в каждом из предыдущих классов, и этого было никак не отнять. Объяснять, растолковывать - это Жорка, не по годам, умел и делал это с заметным увлечением. Сейчас же Павлик оглянулся на него с подозрением: он просто чуть подзабыл, что у них сейчас - мир или война?
    А дедушка, кивнув вошедшему мальчику, всё же полез в свой вещь-мешок. Покопавшись, он бережно что-то достал и положил на стол.
    - Павлик, внучёк, гостинца я не довёз, зато довёз вот это. Прочитай открытку, каким подарком наградил твоего отца доктор Перваго в день его появления на свет. Да вот только сам Гриша на всё это не любил смотреть, сюда, с собою, не взял... Может тебе будет дороже, чем ему... Память, всё-таки! Хотя, конечно, ты ещё маленький...
    - Я?!
    - Ну, ну, внучёк... Не маленький, конечно, но ведь и не дядя. Прочитай, поинтересуйся.
    Но Павлик взял сначала бело-прозрачный камень, лежащий на открытке и высоко подкинул его:
    - Дедушка, это камень или стекло?
    Тот высвободил ему руку:
    - Ты... читай здесь.
    - Дедушка, а вещь-мешок у тебя с японской войны?
    - Ай-яй-яй, внучёк...
    Павлик, наморщившись, стал вчитываться в написанное на открытке. Как бы он, в итоге, выглядел перед дедом, осталось неизвестным, так как на этот раз его, не всегда верный друг, подоспел вовремя. Жорка молча выхватил открытку и пробежал по ней глазами. Потом он положил её и, отходя, шепнул Павлику:
    - Вчера тебе за такое уже попало.
    Но Павлик, ничего не стал уточнять. Он уже вновь весело подбрасывал камень. Такое развлечение грозило затянуться, и Жорка, изловчившись, перехватил его в воздухе. В дверь высунулась соседка:
    - Павлик! Не сиди дурнем, налей деду стопочку. Знаешь, поди, где у матери спрятано.
    - Да мы, вообще-то, не балуемся... - заскромничал Капитон, но, видя, что внук проявляет послушную проворность, сдался. - Ну, если только за внучка, одну...
    Минут через десять дед выглядел просто именинником. Он смотрел на резвящихся школьников с тихим восторгом, а губы его нет-нет, да неслышно говорили:
    «Гришаня... Ну, вылитый Гришаня». Только когда в игре стал участвовать только что подаренный камень, Капитон насторожился:
    - Не егозитесь с камнем, мальчики! Хоть сказки и небыль, а он почти волшебный! У некоторых в руках он сам собою сильно нагревается. Я таких людей видел!
    - А Вы, дедушка, думаете - почему Павлик его у меня из рук вырывает? - выпалил запыхавшийся Жорка и подразнил сокашника. - Вот он! Как из печки! Это он нечистого изгнал из меня...- он положил тёплый камень на стол и продолжил, - но не до конца! - и полез бороться.
    - Тихо, тихо! Вы - не очень-то! - забурчал дед. Но борцовская схватка не удалась - во дворе раздались крики женской перепалки.
    - Мамка... - сразу завял Павлик - Что-то ей директор с училкой наговорили... Дедушка...
    И он, как ещё совсем ребёнок, прижался к старику, мимо которого, не задумываясь, прошёл бы ещё этим утром. Чуть позже, словесный бой мамы с соседкой по поводу не там вывешенного белья, как и положено корифеям этого дела, был завершен вничью, и возбуждённая Задоркина влетела во входную дверь.
    - А-а!.. Папаня пожаловал... - изумлённо остановилась она.
    - Здравствуй, Груня! - встал дед. - Вот, напоследок... из Сибири сюда... проведать, значит.
    - Здравствуй, - пришла в себя мама, и ушла переодеваться.
Дедушка задал ей не сколько, непонятных Павлику, вопросов. Из-за занавески лишь доносились краткие «да» и «нет». Наконец, мама раздвинула ситец и в упор уставилась на деда. Тот, потупившись, заёрзал на табуретке.
    - А Гришку-то в последний путь не приехал проводить...
    - Да как же, Груня, я это мог сделать, если я письмо только через месяц получил! Война же шла... Да и так оно было написано... Два дня целых читали! Кто тебе его, только, писал!
    - А кто бы ни писал! Я отослала вовремя. Сама хоть и не училась, а порядок знаю. А тебя, чую, не зря в Сибирь сослали, поделом, стало быть.
    - Никто меня не ссылал. Я сам уехал туда. Староверам тут и сейчас невесело, - дедушка замолчал и покосился на злые глаза невестки. - Гриша, да и другие дети, вернулись почему? Потому, что вероисповедание теперь не спрашивают!
    - Не забивай мне голову этим! Да ещё - при ребенке! Я за него сегодня наслушалась... Не вожу ли я его в церковь? Ух, крысы! На себя не смотрят! Сына моего все лаптем называют, а они и в ус не дуют!
    Мама начала расходиться, и дедушка успокаивающе вытянул к ней шею:
    - Не надо, Груня. Не кричи. Павлик у тебя хороший, я это уже вижу. Был бы ещё и отец... - и он прищурил глаза. - Слышал, новый папа у него... есть?
    Невестка криво усмехнулась:
    - Что же мне? Уже - в бабки? Кто же виноват, что у Гришки здоровья не было? А я сама - в силе, двоих дорастила, доращу третьего... Но и не пропадать же?
    - Да разве я... - развел руками дед. - Посмотреть бы на него! Хорош ли... Да и успокоиться.
    - Хорош. В самый раз.
    - Мам, а это, ты, про какого? - Павлик поднял на неё честные глаза.
    - Про того, что в первый класс тебя отвёл.
    - Хе! Так он ещё, когда сбежал! Как говорит соседка…
    Истину, что слово не воробей, Павлик ощутил на себе уже в следующее мгновение. Оплеухи сыпались на него, как из пулемета-максима. Давно уже скучавший Жорка, благоразумно забрал тетрадки и крадучись вышел. А крики и увещевания деда равнялись сводкам погоды по радио: экзекуция продолжалась сама по себе.
    Закрыв за собой дверь, Жорка ещё некоторое время постоял во дворе, прислушиваясь к буре в весёлом доме. Но, наконец, сила криков пошла на убыль, стало неинтересно, и он перелез через забор, принципиально презирая калитку. Он уже дошёл до угла, когда мать Павлика окликнула его вслед:
    - Жора! Что там, в открытке написано про камень тот? – прищурившись, спросила она, подойдя к нему. - А то там: один - не читал, другой - городит что-то.
    - Ну... Там написано, что камень подарен, - Жорка мялся, почувствовав, откуда дует ветер.
    - А ещё? - и она надвинулась на него.
    - Ещё... Камень этот бережёт от нечистой силы.
    И резко повернувшись, Жорка стал быстро удаляться. В конце концов, он всё же оглянулся. У далёкой, теперь, калитки, кажется, что-то происходило. Да, вон дедушка Павлика... А вон - мать, веником, что ли, над ним машет ...
    Целый час в доме Задоркиных стоял рёв. Павлик успокоился быстро, но вот мать, сотворившая уже всё, что только могла, теперь рыдала в полный голос, поминутно прижимая к себе упирающегося Павлика. Вместе с дедом, которого уже не найти, она, словно выгнала и память о своём Григории, и её душили всё новые и новые волны слёз. Выплакав всё без остатка, мама спохватилась и бросилась к плитке, чтобы наконец-то накормить Павлика. Кастрюля нехотя заурчала и грозная Груня, услышав это, пришла в себя.
    - Павлик! - она вдруг стукнула себя по лбу. - Ой, дура я, дура...
    - Ещё какая... - неслышно для неё пробурчал Павлик.
    - ...Ой, дура! Ведь мне сегодня говорили, что в музей какой-то там можно и пережитки прошлого принести. Я директору-то твоему сказала, что для музея у нас ничего и близко нет. А камень-то с открыткой!
    - Всё уже... Выбросила.
    - Так что ж, я не помню - куда? Надо отнести: может, Анастасия Ивановна начнёт тебе тройки ставить...
    Мама вернулась только к вечеру. Она остановилась в дверях, смущённо улыбаясь. Аккуратно развязывая узел на косынке, она в упор посмотрела на сына:
    - Ну, Павлик, теперь про тебя написано аж в самом музее! Я, как всегда, всё напутала: оказывается, какую-нибудь хорошую вещь в музей должен принести сам школьник. А я... стою одна среди всех, как оглобля... Ну, ничего, записали, будто бы это ты камень сдал. Имя, фамилию, адрес... И ещё спасибо тебе передали. Так вот!
    Мама чуть пошатнулась, потому что сзади её кто-то подтолкнул. Так и есть, в дверях она загораживала кого-то в серой фуражке. «Новый папа? - мрачно подумал Павлик. - Уж лучше бы дед. Хоть и старый, да чтоб один... И чтоб - герой японской войны, как дедушка Капитон».

                Сто лет назад

    За окном, на подоконник разом уселись сразу два голубя, скрасив непривлекательный обзор противоположной крыши. Доктор, крадучись, потянулся к форточке, ухватив пригоршню крошек, специально припасённых на такой вот случай. Но нет, - стрельнув бусинками через стекло на незнакомца, голубь с голубкой с шумом пронзили небо над улицей и уже украшали собой ту самую соседнюю крышу. Птаха же поменьше, от воробья до синички, не считаясь с надуманной опасностью, мухами слетелась на желанное угощение. «Ну вот, - подумал доктор, - уж вас-то, точно, вовек не прокормить»... Но гнать не стал, запаса крошек ещё было много.
    - Барин!.. К Вам пришли, - донёсся из дверей басовитый голос. Муж кухарки, видимо никогда не отпускавший её одну, своей бородою загородил половину дверной створки.
    - Меня зовут Валентин Леонидович. Разве тебе жена не говорила?
    - Говорила, барин.
    - Опять... М-да, не искоренишь... Проси! Кто там, пациент?
    - Кто-о?.. - выпучил глаза мужик. - Не... господин какой-то!
    Наконец, у вешалки послышалось шуршание, и в дверях появился Константин Каземирович, как всегда безукоризненный и с чёрной тростью в распростертых объятьях:
    - Доктор Перваго! Жив и невредим! Наш дорогой Валентин Леонидович!
Доктор спрятал монокль и молча принял объятья. Потом они сели у столика.
    - Только ты, Константин, не боишься от меня заразиться. Но мне, право, неловко. Карантинный срок ещё не прошёл.
    - Пустое, Валентин Леонидович, пустое! Раз мор в губернии сошёл, то и микробам тем, поди, уже, крышка. А если что, то Вы и меня излечите. Вы же признанный маг медицины!
    - Полно тебе, в губернии я не один... - доктор позвонил в колокольчик. - А столица меня, Константин, и вовсе отвергает. В Питере нужны связи. И вот там - много магов. Как чином наделённый - так маг!
    Кухарка принесла самовар, положила на блюдо пышные, тёплые калачи.
    - Не пойму, Валентин Леонидович, из-за чего Вы, вдруг, про столицу свою любимую столь недобро отозвались? Не ради меня ли сказано? - Константин Каземирович аккуратно отколол щипцами кусочек сахара и не поднимал глаза на доктора. - Я на Ваши университетские грёзы зла не держу, не в городе дело.
    - Нет, не потому, Константин, - вздохнул доктор. - Пока холеру ликвидировал, пока тебя не видел, - я в Петербург депешу отослал, и вот - дошёл ответ...
    Доктор потянулся, было к папке, но, махнув рукой, допил чашку, а затем встал и отворил потайной шкафчик.
    - Посмотри на это, Константин. Слышал, в Польше ты рудознатцем слыл.
Заинтересовавшийся было Константин Каземирович принял камень, но глаза его тут же потускнели:
    - Так это ж - просто кварц… Эмблема вот только чья? Не исключу, что в ней его ценность.
    Валентин Леонидович хитровато поглядывал на гостя:
    - Совет мой: сожми его в ладони.
    Через пару минут разочарованным выглядел уже доктор:
    - М-да... Однако, не ожидал-с... Совсем нет реакции... Наливай, Константин себе ещё чашечку, а я, пожалуй, потешу тебя своим случаем.
    Валентин Леонидович откинулся на спинку кресла и задумался, будто припоминая. Заговорил он основательно, как бы говорил на консилиуме:
    - Нашествие холеры привело меня в галичские деревни. Больных уже всех изолировали, а меня, под конец, обязали сопровождать обоз с хлоркой для обеззараживания... И вот в одном поселении - видим, все дети убегают играть за околицу. Разумеется, мы - за ними, как требует санитарное предписание... Детская площадка для игры оказалась у развалин староверского монастыря. Он был близко. ...Для чего я это говорю, Константин: подходит там ко мне взрослый мужик и протягивает мне вот то, что сейчас ты и держал в руке. Только тогда на нем ещё старинные буковки проглядывались. А мужик тот из монастырской стены кирпичи себе на печку выбирал и добрался там до этого кварца. Держу, далее, я его в руке, стараюсь разобрать начертанное на камне слово, и, не поверишь, - чувствую, что он стал тёплым! С перепугу я его тщательно протёр хлоркой - и старая краска вся облетела... А слово то было: то ли «арлази», то ли «орлоси», а, может, часть букв уже была стерта до этого.
    - «Орлоси»? - поднял брови Константин Каземирович. - Не мало созвучно со «спаси». По старо-русски как это было?
    - ...Затрудняюсь сказать. Какой тогда смысл монахам писать «спаси» и замуровывать это в стену?
    - А, по-моему, смысл прямой. Спаси, мол, господи эти стены.
    - Вряд ли, милейший Константин, это не в православных традициях... Так я не закончил. Вот, в немалом смущении держу я этот кварц там, у монастыря, и понемногу выясняю, что теплеет он только в моих руках. Чем же я особенный? Уж не холерные ли бактерии тому виной? Это уж потом я понял, что не всё так просто: есть ещё представители общества, которые греют данный камень не хуже меня... А тогда, серьёзно напуганный, покупаю я, сей монаший камень; объясняю мужику, что кварц не драгоценен, но может быть гож науке; и на обратном пути узнаю от местного кучера кое-какие деревенские нюансы. Те поначалу мне показались пустыми. Право же, что из того, - стена, где лежал этот камень, издревле называется Задоркиной?
    - От слова «задворки»?
    - Это возможно, но оказалось, что, чуть ли не полдеревни той носят фамилию Задоркиных. Более того, фамилия эта у них давняя, а не придуманная волостным писарем, как у всех бывших крепостных!
    Заскучавший от рассказа Константин Каземирович вяло пожал плечами, но, увидев устремлённый на него взор доктора, изобразил на лице глубокомысленный интерес:
    - Так, так. И что же было дальше?
    - А дальше, милейший Константин, приехал я сюда... А! Ближе к делу! Константин, пришла мне в голову мысль - не ведали ли средневековые те монахи забытым ныне снадобьем против холеры. - А может даже и против других болезней! Ведь монахи раньше занимались врачеванием! Положил такой камень в стену - и эпидемия прошла стороной! Лёг такой камень в ладонь, на которой множество бактерий - и происходит дезинфекция! Руки-то доктора - какой только заразы не видели! А от произошедшей реакции в камне тепло и выделяется... Чувствую, Константин, не разделяешь ты мой взгляд...
    - Помилуйте, Валентин Леонидович - ведь докторские руки куда чище других... Просто, в камне - какие-то примеси.
    - Примеси? Конечно! Вот я и хочу выяснить - какие! А что касается чистоты рук... Очень это условно, Константин. Да, обработал я их основательно, но всё ли мы учитываем? Бактерии страшно живучи... Уснула она от хлорки, приклеившись к ладони, - а через год...?
    -У меня создаётся впечатление, доктор, что... - Константин Каземирович смело поднял хитроватые глаза, - ...что со своим предположением Вы уже обратились в Петербург. Иначе, с чего бы Вы вдруг обрушились на него, тогда вначале...
    - Безусловно, - Валентин Леонидович встал и спрятал камень обратно в шкафчик. - В ответ пришла депеша аж из самой Академии! «Доклад Ваш интересен», «необходимо доставить в столицу с курьером», «в случае открытия неизвестного науке свойства кварца, Вам будет пожалована награда»... Конечно, ты понимаешь, к чему там клонится! Они там всё исследуют, всё определят, а я - в стороне! Грамоту мне пришлют!
    - Вы хотите, чтобы я Вам помог? Но нам, может статься, это будет не под силу: мало инструмента, реактивов... - Константин Каземирович опустил взгляд, - да и ссыльный я, не забывайте.
    - Ну... меня политика не касается. Да и причём тут она? Не получится у нас - тогда я поеду в столицу сам, добьюсь светлейшего приёма, - Валентин Леонидович заходил по комнате. - ...Здесь, пока мне кажется, есть одна зацепочка. Ездил я к тому монастырю потом ещё раз. Обошёл оставшихся в старом обряде, - их совсем не много, обошёл Задоркиных... Один мужичок привлёк моё внимание. Да, какое там - мужичок! Малый ещё! Но уже женат... Капитоном звать. Так вот, у этого Капитона с женой неувязка: она уже дважды выкидывала, и теперь, при третьем заходе, оба сильно переживают. Но я его жене помог... Да, да - уверенно говорю об этом: родит, на сей раз. Ну, а он мне и говорит: «Господин доктор, если жена бремя выносит, я для Вас все наши старые книги перерою, и отыщу сказанное в них о том камне!»
    - Он что, грамотный?
    - Да! Времена, знаете ли, меняются. ...Правда, Капитон этот тоже шельма. Знаете, что он мне ещё сказал? Говорит, если, господин доктор, Вы мне ещё болезнь пропишете, от которой бы в солдаты меня не взяли, я бы книги наши у старцев выкрал и Вам отдал бы, а Вам самому, искать там нужное куда сподручнее. Вот так, ни больше, ни меньше!
    Константин Каземирович встал с затуманенными глазами, возможно, он думал и о чём-то ещё:
    - Полноте, Валентин Леонидович! Придавать значение словам мужика? Вы бы поискали староверские книги сами.
    - Не покажут... Уж их-то я знаю!
    ...Далее доктор со ссыльным приятелем своим расстались. Но через пять дней обстоятельства вынудили их встретиться вновь. Новая вспышка эпидемии звала доктора Перваго в долгий отъезд, и он с большим нетерпением дождался Константина Каземировича.
    - Ну, наконец-то! Константин... Ай-яй-яй, как долго! Выручай, любезный! Когда-то я теперь вернусь! Съездий к Капитону тому. Потереби этих староверов, а? Прославимся же, если докопаемся до сути этого камня! - и он разжал ладонь, где держал своего потеплевшего питомца.
    - Помилуйте, я же поднадзорный.
    - А то ты никогда не отъезжал! Константин! Ну, неужели тебе всё равно? Договорились, а? Вот деньги... Чугунка туда проложена.
    Недовольно-растерянный Константин Каземирович осторожно взял камень.
    - Похоже на авантюру... - он с грустью опустил глаза на предмет предстоящего исследования. - Орлазит...
    - Что орлазит?
    - Мне думается теперь, что на нём просто название было прописано. "Орлазит"- подходит для горной терминологии.
    - Знаешь, - улыбнулся доктор, - для медицинской терминологии такое тоже подойдёт.
    - А нужно ли его брать с собой-то? Здесь он не целее будет?
    Доктор развёл руками:
    - Ну, уж тебе-то я доверяю больше, чем прислуге. Если же ты там найдёшь того, кто требуется, то ор... орлазит тебе совсем пригодится.
    Из дома они вышли вместе, доктора уже поджидал извозчик.
    - Константин... Я надеюсь! И это - не причуды! А мне пожелай удачи!
    Сто верст до Галича выдались утомительными. Переночевав на постоялом дворе, Константин Каземирович, прежде чем направиться в деревню, не удержал себя от того, чтобы не искупаться в озере. Истосковавшись по живой природе, он долго шёл по берегу, излишне придирчиво выбирая место для желанного плавания. Наконец, одежда аккуратно сложена, и мягкие зеленоватые струйки завертелись-закружились где-то у самых глаз. Холодновато, но всё равно прекрасно. Прибрежный лягушачий хор постепенно отдалялся. Константин Каземирович лёг на воду, устремив взор в утреннее небо. Почти тут же он увидел летящего над ним журавля, по каким-то приметам - это, кажется, к счастью... Но счастья ждать всегда долго, а вот то - что наоборот, приходит всегда быстро и непринуждённо легко. До него донёсся краткий конский топот и шум разлетевшейся воды. Константин Каземирович посмотрел на берег, и его брови в изумлении поползли вверх. В озеро, прямо на коне, влетел казак! Казак - здесь?! Откуда бы? А к этому сословию у сосланного поляка была стойкая неприязнь. Немного потеряв настроение, он поплыл к берегу. Как оказалось, там Константина Каземировича поджидало новое разочарование: вся его одежда была засыпана песком, а вычищенные с утра сапоги конским копытом были сброшены в воду.
    - У, пся крев! - рявкнул Константин Каземирович от души, но осёкся, ругаться здесь следует тоже только по-русски.
    В великой досаде он вытряс мокрые сапоги, кое-как привёл в порядок измазанную сорочку. Одевшись, купальщик повернулся и увидел прямо перед собой конские ноги. Неслышно выехавший из воды казак смотрел на него сверху в упор. Константин Каземирович исподлобья принял вызов, не взирая на разницу в положении и на длиннющую шашку, которая под стать своему высоченному хозяину, свирепо свисала, чуть ли не до конских колен.
    - Одежда-то моя, чем провинилась? - сквозь зубы процедил он, наконец.
    - Что-то говор у Вас не здешний, господин хороший, - донеслось ему в унисон. - Помню, в Белостоке такое слыхивал...
    Константин Каземирович побагровел и так взглянул на казака, что тот даже начал оправдываться:
    - Конь же - скотина. Он что - разбирает, где одежда, где нет? Скакнул - и в воду. А, поди, разбери - что под копытами-то.
    - Каков хозяин - такова и скотина, - бросив это, он открыл саквояж, мельком взглянув в нём на камень, и не оборачиваясь, зашагал по берегу обратно.
    Совсем скоро за спиной раздались звуки конского галопа. Казак промчался, только что, не сбив его. Но Константин Каземирович не дёрнул и плечом, а только плюнул вслед удаляющимся скотинам.
    Попутная до деревни подвода нашлась быстро. Кучер оказался приветливым мужиком, немало довольным оттого, что привезённое им молоко разошлось как нельзя быстро. Вскоре Константин Каземирович уже знал, что перед ним тоже Задоркин, но только Кузьма, что Капитон ему не родственник, а ежели и родственник, то очень-очень дальний, и что сейчас к Капитону ехать совсем не с руки, поскольку его жена не сегодня - завтра родит, и Капитон носится с этим как угорелый, точь-в-точь, как если бы рожать ему самому. Доктора Перваго Кузьма встречал, и клеймёный камень у него видел, только вот знать про то ничего не знает, как и все другие в деревне. Капитошка-то смотрел старые церковные книги, только у него незадача с этим вышла. Да и как бы иначе-то, если почти все книги - у него, у Кузьмы, а уж он-то с измальства по ним обучался, и ничего там про тот камень нету...
    - Ну, а клеймо на нём тебе не знакомо? - осведомился Константин Каземирович.
    - Нет, барин, не видывали мы такого. Или, может, позабыли...
    - Около деревни есть места, где самой земли мало, а камней много?
    - Это подумать надо... Есть! А как же...
    - Уже лучше. Значит, не зря я реактивы прихватил.
    - Чего прихватил, барин?
    - ...Да так. Монастырь мне не поможешь осмотреть, я заплачу?
    - Да вот в избе управлюсь - и можно. А деревня уже - вон. Приехали, считай.
Константин Каземирович прищурившись, посмотрел на деревенский большак:
    - Что-то следов у вас тут - словно при въезде в город.
    Кузьма криво усмехнулся:
    - Ещё бы! Второй день, как казачий эскадрон здесь. В наших лесах к войне готовятся! Олухи.
    Константин Каземирович даже передёрнулся. И словно в подтверждение слов Кузьмы, он тут же за околицей увидел шатры и людей в легко узнаваемой форме. От неприятного чувства пришлось даже отвернуться в сторону. «Надо же! Утром журавля над собой увидел... Вот и верь приметам!».
    Изба у Кузьмы оказалась чистенькой, радовали глаз и ухоженные детишки. Дородная хозяйка тут же наполнила гостевую миску, и хотя Константину Каземировичу такая пища привычной не была, он на удивление быстро расправился с добротной похлёбкой, после чего почувствовал себя немного русским.
    - Помоги мне Кузьма, как сможешь, - попросил он после обеда хозяина. - Или же тут шутовство какое-то, или же что-то совсем неизвестное науке. Хотелось бы - чтоб второе...
    - Постараюсь, барин... Только вот, что мы сможем-то?
    В это время дверь заскрипела, и на пороге появился тот самый казак, с которым у Константина Каземировича произошло столкновение на озере!
    - А что мы тут делаем, господин хороший? - верзила нахально сощурился на гостя. - Уж не следим ли за перемещением казачьих войск? Не зря я на дорогу смотрел...
    - В дом сначала стучат, затем фуражку снимают, затем здороваются, да и на образа, порой, крестятся, - сурово проговорил Кузьма. - Нехристь!
    Получив отпор, казак немного опустил глаза. Но, взявшись, было за дверь, он снова скривился:
    - Для вас-то, и, правда, я нехристь. Один, вестимо, двуперстный; другой и подавно католик.
    В это время с улицы заскочила старшая дочь Кузьмы. Хохотнув, верзила больно ущипнул девчонку, так, что она, вскрикнув, тут же залилась слезами. Сам же он благоразумно исчез за дверью, успев пригнуться от запущенного хозяйкой половника.
    До позднего вечера Константин Каземирович с Кузьмой обследовал окрестности деревни, прослеживал выход на поверхность горных пород, не оставил без пристального внимания монастырские стены. Реактивы, привезённые им с собой, уменьшились на половину, но всё было понапрасну. Так можно было искать и иголку в стоге сена, и клад, зарытый в чистом поле. И про монастырь ничего интересного узнать было не суждено: разогнали его обитателей ещё лет сто назад, во время серьёзных гонений на староверов. Самих старообрядцев в деревне осталось уже немного, и служат теперь давние стены мужикам - дармовым кирпичом, заблудшей домашней птице - прибежищем, деревенским детишкам - площадкой для игр возле кривенькой монастырской «задоркиной стены».
    Немного удручённые они вернулись в сумеречную деревню. То там, то здесь можно было видеть казаков, многие из них качались.
    - И когда ж их только унесёт нечистый! - негромко, но от души проговорил Кузьма. - Вершат - что хотят...
    Слова Кузьмы нашли подтверждение очень быстро. Как только показалась его изба, они со спины увидели знакомую долговязую фигуру, слабо стоящую на ногах, но с обнажённой шашкой в вытянутой в сторону руке.
    - Ах, отродье! - рассердился Кузьма. - Уйди от греха! Или я до твоего командира дойду!
    Казак будто не слышал, он как дикарь продолжал свой пьяный ритуальный танец.
    - Тятя, тятя! Он меня домой не пущает! Шашкой грозит... - испуганный крик старшей дочери донёсся со стороны хлева.
    Кулаки у Кузьмы сжались, он сделал шаг вперёд, но длинная шашка светилась слишком внушительно.
    - Уйди, говорят тебе! Аль не слышишь?
    Неизвестно, что было бы далее, если бы Константин Каземирович, отойдя немного в сторону, негромким, но очень твёрдым голосом не сказал:
    - Казак! Я здесь. Вспомним Белосток.
    Он повернулся и, не оглядываясь, нарочито не спеша, направился куда-то в темноту. Казак в раз перестал быть глухим. Он двинулся за Константином Каземировичем, потом остановился, презрительно посмотрел на свою шашку и, швырнув её в сторону, пошёл вновь, многозначительно засучивая рукава. Видя, что отец махнул рукой, старшая дочь, тем временем, стремглав промчалась из хлева в избу. Кузьма же, не зная, что делать, затем обернулся вслед ушедшим: видно их уже не было.
    От колодца раздался приглушённый вскрик. «Зашиб, не иначе, бугай сивый, - закрестился Кузьма. - Эх, барин, зачем ты ввязался...». Он сделал несколько шагов в темноту и вскоре увидел идущую навстречу фигуру.
    - Барин?! Так как же это... А где этот?.. Неужели же?..
    Константин Каземирович подошел, переводя дух:
    - Где этот?.. В колодце вашем. Тут я оплошал: воду вашу теперь испоганил... Только мне теперь здесь ночлега не видать... Проводи, Кузьма, до околицы.
    На счастье того казака, его обнаружили быстро. Оглушённого, полуживого верзилу всем миром выволокли из колодца. Но счастье казака обернулось горем для Константина Каземировича - верховые легко настигли его на дороге и, связав, приволокли в свой лагерь. В выгребную яму, куда его бросили до утра, затем столкнули и угрюмого Кузьму, который за всю ночь так и не сказал ни слова, а только, то и дело, всхлипывал.
    Ссыльный отлично понимал, что тучи над ним сгущаются серьёзные. Это подтверждало и то, что до самого следующего вечера его никто не тревожил. Понятно, сначала офицеры выяснят кто он, а уж потом, с радостью, придадут стычке военно-политический оттенок. Зато к безвинному горемыке - Кузьме целый день приходили родня и соседи. Особенно запомнилась его жена: пришла невпопад весёлая – оказывается, у Капитошки родился долгожданный сын Гришаня; получалось, что эта новость была важнее невзгод её собственного мужа. Собралась она и кусок солонины Кузьме бросить, на что тот от всей души гаркнул на нее:
    - Кикимора! Я что, среди помоев жрать буду?!
    Наконец, вечером, Константин Каземирович оказался на допросе у казачьего офицера. Руки ему развязали, что позволило хоть немного привести себя в порядок.
    - Садитесь, Шептицкий, - казалось, офицер не был настроен к нему воинственно. - Что же Вы, поднадзорный - и в такое вляпались? Кислоты, щёлочи с собой взяли и поехали в район боевых учений? Молчите? Я-то понимаю абсурдность такой увязки, поскольку знаю, каким быдлом приходится командовать - с ними и святой согрешит, но вот командование всё между собой увязывает... Понимаете, ведь, Вас - лёгкую добычу, соблазнительно преподнести как результат скрупулезной работы военной разведки... Согласитесь, откровенен я предельно. Просто, я, как и Вы - дворянин, а здесь такое - редкость.
    - Вы знаете доктора Перваго?
    - Откуда же, голубчик. Мы квартируем в Миллерово, за тысячу вёрст отсюда, а доктор Ваш - почитай здешний.
    - Доктор Перваго предоставит мне алиби, - Константин Каземирович немного запнулся, потом уточнил, - алиби политическое... А в том, что я чуть не убил хама, раскаиваться не собираюсь.
    Офицер окликнул денщика, и что-то кратко приказал ему.
    - Разумеется, Вы голодны, - пояснил он Константину Каземировичу. - Не побрезгуйте. Ведь к ночи сюда приедут жандармы, и пища Ваша уже совсем оскудеет. Эх, и зачем Вы только ночевали на постоялом дворе! Не было бы этой ниточки - никто бы не узнал, что Вы поднадзорный! Отделались бы штрафом... Или представились бы, хоть, там под чужим каким-то именем... Эх, дворянская честность, как в наши времена она наивно выглядит!
    Офицер достал портсигар, предложил папиросу арестованному, и когда тот отказался, сам немного нервно закурил:
    - Не обессудьте, я на службе. А поэтому - и невольный соучастник холуйского спектакля вокруг Вас... Я уже написал протокол Вашего допроса. В нём Вы всё отрицаете, - никакой подрывной деятельности против войск... Когда прочтёте, потрудитесь подписать. Это всё - что могу! Хотя, впрочем... Пока из Мерзского никого ещё нет...
    - Простите, откуда Вы сказали? - Константин Каземирович увидел денщика с подносом, и язык у него сам собой развязался.
    - Из Мерзского. Так Галич в старину назывался.
    - Скажите пожалуйста! Даже не слышал.
    - ...Так вот, время у нас ещё есть. Может, смогу чем-нибудь Вам услужить?
    - Устройте мне побег.
    - Да... Право же, не ожидал!
    - Понимаю... А впрочем, есть один нюанс, - Константин Каземирович немного оживился. - Мой саквояж цел?
    - Обижаете. Но только теперь - это вещественные улики.
    - Там был камень, простой, такой, с виду...
    - Припоминаю... Мы ещё подумали, что на нем Ваш родовой герб.
    - Это собственность доктора Перваго, его обязательно надо вернуть. Не удивляйтесь, но именно из-за этого камня я и оказался здесь. Есть предположение, что он ещё пригодится нашей науке.
    Офицер с сомнением поднял брови:
    - Следовательно, это не обычный камень? Что же в нём?
    - Этого пока не ясно. Но его надо вернуть!
    - Голубчик, но как же мне это сделать? - Офицер вяло призадумался. - Поехать искать Вашего доктора я не могу. Послать с этим кого-то, на самом кануне учений - тоже. Вас ждет трибунал, может, там Вы всё и расскажите?
    Константин Каземирович вздохнул и придался пышущей жаром тарелке. По окончании последней вольной трапезы он вновь взглянул на офицера:
    - А возможно передать тот камень одному из деревенских мужиков? Тут есть один, кого доктор Перваго имеет в виду. Хватившись пропажи, именно к этому мужику он и приедет.
    В ответ, тот встал и некоторое время, молча, покручивая, свой ус, что-то в уме прикидывал:
    - Однако, щекотливое у меня положение... Добро! Вот Вам открытка. Раз это собственность того доктора, то к мужику он может попасть, как его подарок. Вот об этом и напишите. Если что, меня самого такое подстрахует.
    - Но ведь тот же Кузьма, которого со мной схватили, знает, что дарить камень я и не собирался.
    - Дарить не собирались Вы, но - не доктор. Тем более, к этой минуте, Вашего Кузьму уже выпороли и отпустили, теребить его, пожалуй, больше не будут. Так что, предлагаю Вам только такой шанс. А доктор с тем мужиком меж собой потом разберутся, к тому времени нас здесь, наверно, уже и след простынет.
Константин Каземирович взял открытку и чернильницу. Он усмехнулся, вспомнив визит жены Кузьмы и принесенную ею новость. - Как кстати!
Быстро подписав открытку, он передал её офицеру.
    - «Доселе хранимый задоркиной стеной, чудесный камень-орлазит подарен Задоркину Григорию Капитоновичу в день его появления на свет божий для спасения от всякой нечистой силы», - офицер поднял на него глаза. - Вот расписались-то Вы, возможно, зря... Ну да ладно. Только... Странноватый, для меня, текст... Здесь нет подвоха?
    - Нет.
    - Слово дворянина?
    - Слово дворянина.
    - Посыльный!
    - Слушаю, Ваше благородие! - влетел в палатку казак.
    - Отдашь это... Капитону Задоркину? Правильно? - он извлёк откуда-то саквояж - Отдашь камень и открытку в деревне Капитону Задоркину. Об исполнении доложить.
    И уже обращаясь к Константину Каземировичу, он закончил:
    - Так-то лучше будет. И камень передан не тайно, и подарок хранится надежнее, чем просто так попавший в руки предмет. Ваш доктор мне ещё спасибо скажет.
    Посыльный вернулся не очень скоро. В палатку он влетел без должной удали, потом поправил сбившийся ремень.
    - Разрешите доложить Ваше благородие: отдал! Всё как есть - отдал! Капитону, значит этому... Задоркину!
    - А что-то ты долго? - покосился офицер. - Не мог найти?
    - Никак нет, Ваше благородие! Но... у Капитона этого... деревенские собрались, по причине рождения сына... Ну вот... Грозятся они за то, что мы выпороли этого... который у них Кузьма. И ещё много нехорошего говорили, Ваше благородие.
    - Не нравится, что выпороли? А разве не за дело?
    - Так точно, за дело, Ваше благородие! Только он... в беспамятстве и горячке, они говорят.
    - Молчать! Ты что, сочувствовать?!
    - Никак нет, Ваше благородие!
    - А то, что это были староверы, ты знаешь? Ты служишь вере, царю и Отечеству! Так и служи своей, православной вере!
    - Рад стараться, Ваш...
    - Так и старайся! - офицер затем умерил свой пыл. - Обратной дорогой, с учений, поедете сами, никого старше хорунжего с вами не будет.
    С этой фразы Константин Каземирович закрыл руками уши, а офицерская похлебка будто повернулась в горле колом...
    ...Победив эпидемию, доктор Перваго, наконец, вернулся домой. Усталый, он перед сном развернул, собранную прислугой, подшивку «Губернских новостей». Полистав немного и уже засыпая, он клюнул носом, но с усилием приоткрыл глаза. И тут его взгляд пробежал по маленькой заметке месячной давности: «Известный своими преступными противопрестольными речами некто Шептицкий, задержан в одном из уездов при попытке подрывной деятельности в императорских войсках. Задержанный передан в руки жандармерии и его ожидает справедливая кара». Сон сразу улетучился.
    - Константин... Константин Каземирович, да как же это...- шептал потрясённый доктор, - Да неужели, это я тебя на такое обрёк?
    Через два дня он уже был в той злополучной деревне. Едва сойдя с телеги, он увидел неладное: две избы чернели сгоревшими, а многие, похоже, теперь пустовали. Пустой, совсем безжизненной, оказалась и изба Капитона. Что же стряслось?
    Валентин Леонидович подошёл к праздному малому, сидящему на завалинке с балалайкой.
- Где Капитон? - лениво удивился тот. - Староверов здесь больше нет. Чиста теперь наша деревня. Казаки вернулись, две избы их подпалили, а на утро они все и сбежали. Говорят, что в Сибирь подались, но куда не сказали, побоялись не иначе. Один лишь Кузьма провалялся в горячке и ничего этого не знал, но и он намедни, куда-то убёг. Тебе, барин, наверно, нужнее тот, кого жандармам отдали? Говорили, вроде, что он от тебя приезжал... Так вот, был бы сейчас Кузьма! А без него к жандармам в городе и иди, может, скажут чего...
    «Какой Кузьма? Причём он тут? И у кого камень?»,- на все эти вопросы толкового ответа доктор ни от кого так и не добился. Видно тех, кто хоть что-то знал, в деревне уже не было.
    Потерянный, пеший, Валентин Леонидович со слезами шёл по дороге обратно. «Константин, бедный мой Константин! Да кабы знал-то! Где ж я тебя теперь найду? Да и как?!» Одно, доктор уже знал точно: приятеля он потерял надолго, а предмет предстоящих научных трудов, скорее всего, навсегда. Он так и добрёл до города. Первый же городовой, увидев его, неодобрительно покачал головою:
    - С виду - солидный, а так напился... 

                Пятьсот лет назад

    Пожар бушевал всю ночь. Горело всё, что могло гореть: даже кадки, в которых поначалу возили воду для тушения, одна за другой очутились в огне. Простые монахи, не смыкая глаз, молились, - помогло же только с рассветом. Вернее, огонь ушёл в лес; здесь же – чёрная поляна, ни монастыря, ни построек, только бабий вой, дымом уносимый ввысь и мутивший счастливое послевосходное небо.
    Чёрная фигура боярина-чернеца, возвышавшаяся среди пепелища, смотрелась тоже обугленной. Дьяк, здешний уроженец, но не переживавший о грядущем даже теперь, так как был твёрдо уверен, что в голове настоятеля полно светлых дум, с трудом пробрался к нему и отвесил поклон:
    - Как же теперь гостей-то принимать? Поехать навстречу, да повернуть их в Галич?
    - Кто смог, тот в Галиче и остался, - помолчав, пробасил настоятель, и, словно сам себе, тихо добавил. – Пусть привыкают к русской жизни, раз не смогли уберечь святой Царьград…
    Подводы селян-погорельцев потянулись прочь, благо боярина давно уже здесь не было, а скитаться за подаянием – дело привычное. Монахи же, насуплено косясь на настоятеля, нехотя принялись рубить сучья для шалашей.
    Константинопольцы прибыли к полудню. От встречных подвод они уже знали о постигшем село горе, но были невпопад веселы. Их вид уже не походил на изгнанников. Умение строить из камня, за неблизкий путь по русским землям, дела царьградцев весомо поправило. Вот только языка здешнего они так и не освоили, и родовитый настоятель, чтивший все науки воистину и на совесть, оказался за единственного толмача-переводчика.
    Гости, опытным оком по дороге уже приглядевшие нужную глину, к концу дня кое-что подготовили: быть теперь монастырю каменну! Пожар случился вроде как кстати… После ужина цареградский боярин подсел к неразговорчивому настоятелю:
    - Пока был в Галиче - много наслышан о Вас, святой Митридат. Ценят там настоятеля, за дела его. Говорят ещё, что в царский двор возвращаться не хотите... - Раскрасневшийся после приобщения к одному из привезённых с собой бочонков, старший константинополец не скупился на слова. - Если это так, то - зря. Ну, ополчился на ваш род Василий Тёмный, и понятно за что: за связь с Юрием Галицким, здешним уроженцем. Но ведь его-то уже давно нет, а царь Иван куда мягче характером...
    - Не царь, а великий князь! Не по чину ему! - Взорвался настоятель. – Иван Третий – сын Тёмного! И хитрит также! Не по-христиански хитрит...
    - Не по-христиански. А вот у Вас, святой Митридат имя-то тоже нехристианское. Я-то уж, простите, образован, - Константинополец хитро прищурился. – Просто, всё это допустимые мелочи.
    Настоятель на такое не моргнул и глазом. Немного вспылив, он уже был вновь богопослушен:
    - Я крещён Симеоном, и молюсь от этого имени. Митридат - наше родовое имя, имя всех мужчин из рода Задоркиных. Таков многовековой обычай. Свято блюсти заповеди мы могли всегда, за то и неудобны при дворе стали. Где беснуется лукавый - там нам не место.
    Ещё больше заинтересовавшийся боярин придвинулся поближе:
    - Если я правильно понял Вас, уважаемый, то Вы знаете о своем роде - на много веков назад?... Позвольте усомниться. Я был главным из тех, кто обучал детей императора, и нигде в истории знатных родов Задоркина нет... Докажите мне обратное, и я, когда смогу вернуться, восполню сей недостаток.
    - Не проливали мы ни чьей крови, оттого в знатные рода и не записаны. От деда к отцу, к сыну - мы учились хранить сокровенное, учились не приступать никаких заповедей. Даже имя Митридат наш далёкий предок выбрал в честь забытого уже царя, потому, что каждый Задоркин - царь данного им обета.
    - Мудрёно. А в чём же Ваш обет?
    Настоятель неспешно отвёл в сторону взгляд, затем откуда-то извлёк два камушка и задумчиво покачал их на ладони.
    - В чём мой обет? Монашеский. В раннем возрасте я его дал и от него не отступаю. А Вы говорите о возврате к великому князю… Извели наш род; меня, малого, сюда заточили. Но потом я дал монашескую клятву. И это окончательно. Меня бы понял каждый мой предок. - Он немного помолчал и добавил. – Немного Вы опоздали, боярин: был у меня родовой пергамент, там про всех Митридатов было прописано, с тех самых пор, как прозвание Задоркины русичи за нами закрепили…
    Константинополец не очень разделял бессмысленное упрямство настоятеля, его больше заинтересовало содержимое монашеской ладони.
    - Откуда у Вас кварц, уважаемый? Где кварц – там и золото, а ни того, ни другого в русских землях нет.
    Настоятель быстро сжал ладонь:
    - Это моё… А название ему – арласий.
    Несмотря на это, очень скоро камни уже лежали в руке настойчивого боярина:
    - Жаркая рука у Вас! Как Вы их нагрели!… А что это на них? Неужели это Ваш родовой герб?
    Недовольный настоятель пробурчал что-то невразумительное, которое константинополец расценил как утверждение.
    - Вернусь, запишу Ваш род в историю.
    - А скоро вернётесь-то? - Не выдержал, наконец, настоятель.
    - Как только новые силы соберём. Год, в крайнем случае - два. Османы не случайно нас выбили. Просто наших стрельцов оружие подвело… - он и не замечал, что Митридат украдкой косится на него как на неизлечимо больного.
    …Прошла неделя. Сноровистые царьградцы на выжженной поляне творили диковину. Из-под земли начали расти ровные красные стены. Камень, что доставали они из своих печей, был гладким, с острыми, как у булата, краями. Тем селянам, что осторожно вернулись на старое место, нашлась работёнка, - гружёные подводы тяжело подползали к городским стенам.
    И вот, из Галича приехал архиепископ, - и дела посмотреть и послушников благословить. Не очень он был доволен растущими кирпичными стенами: не от бога это, русским монахам по-княжески жить. Но работу благословил, сам митрополит как-никак, велел. И вот, уже перед его отъездом, к нему подошёл за благословением Митридат:
    - Отче, с отрадой в сердце приму послушание наравне с православными цареградскими...
    Удивился архиепископ, всерьёз ли главный монах собрался заморское умение проявить? Даже отъезд свой задержал. Но, вскоре, хитро покосившись на Митридата, благословил:
    - Твори, Семеон, сие богоугодное дело. Крест митрополита да придаст тебе силы!
    Образован был архиепископ. Он без труда смекнул, что за два дня нерусскому ремеслу не обучишься, пусть, с виду, даже такому простому. В итоге же митрополит будет недоволен постройкой, если она вообще до этого не рухнет. А де отказать русским монахам в их чистом устремлении нельзя было. Архиепископ очень любил деревянное зодчество. Он тайно просил бога о про-зрении заблудшей православной знати, которая после падения орды, всё более стала смотреть на запад.
    Не менее рассудительный Митридат, со своей стороны полагал, что дело новое он, хоть медленно, но освоит, чем и оставит о себе память. А главное... Главное, что в твёрдой, не горящей стене он решил оставить завещание. Завещание о том, что было ему до конца не ведомо, но докатилось до бездетного монаха прощальным эхом далеких веков.
    О намерении настоятеля быстро узнали константинопольцы и подняли разноголосый, чисто южный шум. Ещё бы, русские хотят всё дело испортить! Они со всех сторон осаждали отъезжающего архиепископа, дело чуть было не дошло до крупной ссоры. Затем заезжие мастера насели на Митридата:
    - Зачем тебе это нужно, монах? Золота захотелось? - уже не церемонился с ним их боярин. - В детстве своём не наигрался? Ты же всё погубишь!
    Митридат ожидал такого поворота и терпеливо ждал, когда с них сойдёт пыл. Пыл сошёл. Он подошёл снова к боярину и миролюбиво растолковал, что жажды золота в нём нет и быть не может, а обучать русских этому ремеслу им всё равно придётся, и за это благо митрополитова казна не должна поскупиться, а коли станете упорствовать, то и к флорентийцам обратиться недолго, ведь кому платить разницы нет, было бы благо от этого. Послушав всё это, боярин ещё больше присмирел. Не такой уж простой этот монах-настоятель…
    Кабы знал боярин, что золото, которым их пожаловали впрок из огромного роскошного сундука, лежало сверху на не менее огромной вязанке дров, что флорентийцы давно уже не казали сюда глаз, так и не получив обещанного, да и к тому же вкусив дикого нрава пьяных простолюдинов; и что митрополит, несмотря на знатность Митридата, и гривны не даст, если благое дело вершилось не по его святому велению. Владея доходным ремеслом, константинопольцы, даже после изгнания с родных земель, уже не были бедны. Но, что такое блаженные надежды на святой Руси?…
    И вот, спустя несколько дней, Митридат с монахами уже укладывали заднюю стенку кирпичной ограды. Работали медленно, стараясь, поминутно призывая на помощь константинопольцев и с покорностью принимая их горячие южные эмоции. И всё равно получалось плохо. Селяне смотрели, прищурившись и, без труда отличали от других монашескую работу. «Задоркина стена», - слышались лукавые смешки. Ни митридадова, ни монашеская, а задоркина. Так с языка слетало легче.
    Дьяк, помогая настоятелю выдавливать кирпичи, то и дело старался поймать его взгляд.
    - Никак, причастия желаешь? - не выдержал, наконец, Митридат.
 Тот ответил не сразу:
    - Гляжу, что кручинишься ты, настоятель. И - почему, ведаю.
    - Так уж и ведаешь....
    - Один ты, а значит - на виду... Тужишь, что без потомков ты.
    - Тужу, - просто ответил Митридат и тут же, спохватившись, закрестился. - Прости, господи, раба твоёго грешного...
    - А ты прими моих сыновей, словно они твои, - спокойно проговорил дьяк. - Я же в монастырь подался, чтобы их было легче прокормить. А ты их обучишь, прозваньем своим наречёшь, будут они хранить дале то, что роду вашему так дорого было.
    - Это ты про что? - выпучил глаза Митридат.
    - Да про камни твои. В монастыре что скроешь-то?
    - Эдак ты разбогатеть задумал! Молился бы...
    - Разбогатеть я не задумал, - спокойствие дьяка делало ему честь. - Цену этим каменьям я знаю не худо. А вот букашки на них знатные, видать, исстари сотворены. Поразмысли, поди, я дело говорю.
    Митридат сурово смотрел на дерзнувшего монаха, но в душе он суровости той не чувствовал:
    - Не от бога это, при живом отце детей усыновлять, - мрачно выдавал он. - Да и им что толку? Я монах, ты монах...
    Их разговор прервал очередной крик константинопольцев. - Неподобранный раствор тек вниз по стене и уже грозил застынуть.
    Тем не менее, через день Митридат стоял пред строем дьяковых ребятишек. Восемь притихших голов-одуванчиков щурились на настоятеля, будто эту диковину они до этого никогда не видели. Дьяк суетился между ними, поочерёдно их поглаживая, и вёл себя как при выданье невесты:
    - Вот. А хотите, чтобы Митридат Митридатыч стал бы вам, как и я, отцом?
    Дьяк ещё не договорил, а уже соломенные макушки принялись усердно кивать, лишь самый младший начал было мотать головой, но тут же получив оплеуху от соседа, мигом вписался в общий строй.
    - Учиться хотите? - ласково спросил Митридат.
    - Чиво?... Не-е... - запели, было, голоса, но, увидев соколиный взгляд отца, головы вновь усиленно закивали.
    - А он и прозваньем вас своим наречёт, - дьяк выложил, по сути, главное. - И будете вы, как бояре, с прозванием родовым. Задоркиными быть хотите? Наш боярин вот приедет, а вы уже по церковным книгам - родовитого происхождения!
    Быть боярином это уже кое-что! - Строй вопрошающе зашевелился.
    - Ну да, нареку... - заважничал польщенный Митридат, - если будете учиться прилежно.
    Уже первый урок поверг новоиспечённого отца в уныние. Педагогом он оказался никудышным. Странно, но в монастыре авторитет настоятеля был непререкаем, управлял он постриженными легко и без помарок, с восемью же детишками он справиться просто не смог. Щуплый же и неказистый дьяк, никогда не выказывавший никакой властности, для своих детей оказался единственно сущей грозою. Только при его присутствии и можно было творить поучение, но вот успеха из этого не вышло никакого. Даже, что такое азбука никто из ребят так и не постиг и, скорее всего, постичь и не пытался.
    - Что же ты, дьяк, сам - грамотный, а детей своих ничему не учишь, - расстроенный Митридат перекладывал вину на дьяка.
    - В бабу они мою пошли, той подавно ничего не втолкуешь. Видно, так было богу угодно.
    Митридат фыркнул:
    - Причём здесь бог, если ты не видел на ком женишься.
    - На ком женишься... Так батюшка с матушкой повелели. Приданое у неё было знатное.
    Настоятель остановился, заглянул к нему в глаза, а себя постучал нравоучительно по голове:
    - Голова наша, человеческая, либо для дум работает, либо для брюха. Большое приданое - это всё то, что брюхо уже не осилило.
    Дьяк посмотрел на него совсем разочарованно:
    - Кормил бы я думами себя и суженую... Родила бы она восьмерых? Быть мне тогда с тобою вровень как раз... - и спохватившись, что дерзит, хитро перевёл разговор. - А камни твои насколь ценны? Ведь чем-то же они ваш род пленили? Негоже ребятам не знать, что именно им беречь надлежит.
    Митридат опустил глаза и несколько сажень шёл молча. Доверить родовое тепло недоумкам? Это всё равно, что сразу выбросить. В то же время его задумка со стеной, похоже, удаётся. А может остаток арласиев предложить цареградскому боярину? Он человек образованный, должен всё понять... Настоятель подумал, как начнёт посвящать заморского гостя в великую тайну своего наследия, и ещё больше помрачнел. Нет, такое уж совсем не просто... Если и возможно вообще. Не зря все предки так избегали этого, другое дело - от отца к сыну, постепенно и сызмальства самого. В глубине души Митридат не верил в истинность этой тайны; каждый арласий был дорог ему, прежде всего, памятью о пращурах, с их неизменно мозолистыми руками, частыми в те годы ранениями, простыми, но величественными одеждами, и с неизменно ровным стуком честного сердца, раз и навсегда верного данному слову. Теперь его родовая летопись сгинула в огне... Очередь - за камнями... эх, кабы сбежал тогда, в молодости, из монастыря! Смотрел бы тогда в глаза предкам не как ныне!
    Сразу же устыдившись такой мысли, Митридат истово закрестился:
- Прости, господи, раба твоего грешного...
    И видя, что дьяк всё ещё терпеливо ждёт ответа, немного запнувшись, выдавил:
    - Ценность камней в том... что они от зверя лютого спасают.
    - Так это любой камень, в умелых руках, всякое зло отворотит, - усмехнулся в бороду дьяк, - лишь бы не промахнуться.
    А про себя подумал: «Не хочешь говорить - не надо. Придет час - раскроешься. Не иначе, та букашка на зарытое сокровище указывает».
    Через пару дней, после очередного неудачного урока, Митридат с мешочком подошёл к цареградскому боярину. Вид у него был неуверенный и даже чересчур смиренный.
    - Что, уважаемый настоятель, вину за работу свою чуешь? - первым заговорил боярин. - Если ты каяться, то поздно. Каждому следует лишь свое дело править. А теперь, если этот монастырь из-за вашей стены, и простоит десяток лет, то это бог за вас заступился. Только уж нас в том не корите.
    Митридат достал из мешочка два арласия и протянул боярину. Тот удивлённо поднял брови. Но когда рука константинопольца потянулась навстречу, настоятель резко отшатнулся и, в бессилии опустил свою ценность обратно.
    - Засомневался во мне, значит, - покачал головой боярин.
    Митридат заговорил медленно и значительно:
    - Могли бы Вы сохранить это... то, что у меня в мешке? А хранить это следует сквозь поколения.
    Боярин внимательно посмотрел в глаза настоятелю и, не заметив безумства, потупил серьёзный взгляд.
    - Вижу, что мужественный для себя шаг сделать желаешь. Только мне надо будет знать всё об этом, - он указал на мешочек. - Иначе - извини, ничего не отвечу тебе.
    - Вот об этом-то я и тужу, боярин. Как объяснить всё так, чтобы Вы поверили?.. Я несколько дней восьми олухам не могу ничего втолковать...
Боярин захохотал:
    - Ну, спасибо! Но я олух-то только один! Со мною будет полегче!
    - Простите, боярин, за криво слетевшее слово, - Митридат оставался серьёзным. - Только впредь не откажите в вечерних беседах. Потихоньку, как смогу, расскажу всё. Мне надо, чтобы Вы поверили.
    - За этими камнями кровь? - Константинополец тоже стал не весел.
    - Нет-нет! - почти крикнул настоятель. - Что Вы! Поверьте, за арласиями никакого зла не стоит! Наверно, наоборот даже...
    Чувствуя, что нужный разговор ему сегодня так и не завести, Митридат напоследок, приложил руку к сердцу:
    - Боярин! Будьте добры! Зеленил мне ваших долговечных дайте.
    - О-о… Это, как у вас говорят, зеница нашего ока. Где их тут возьмёшь?
    - Да мне всего лишь пригоршню…
    - Ну, если только пригоршню. Только для икон это не годится.
    - Знаю. Мне для другого…
    При свете лучины Митридат выводил на неровной поверхности кварца его многовековое название. Получалось неважно. То ли «арлазий», то ли… А ведь он, поначалу, собирался сделать даже по три надписи на каждом, ещё латиницей и арабской вязью: кто знает, что будут чтить дальние потомки, ведь не десяток же лет стоять этой стене, как бы не пророчил царьградец. Сам на себя он дивился: то, что хотя бы одно своё сокровище настоятель замурует, понимали, наверно, все монахи, и тем не менее он старался всё сделать скрытно. – Зачем? Просто это уже было в крови.
    И вот три арласия подписаны. Как раз и лучина догорела. Итак, значит завтра. Завтра три посланца его предков свой путь к будущим поколениям продолжат в стене. Всех монахов в то время он отправит на молитву. Митридат заглянул в свой мешочек и вздохнул. Кому-то остальные арласии достанутся? Лучше бы цареградцу. А впрочем, не завтра же с белым светом расставаться, может бог ещё укажет ему надежного наследника.
    ...Холодная осень подкралась незаметно. Выпавший за ночь первый пробный снег напугал царьградцев, которые столбняком взирали на белый ковёр, словно на замёрзшее море у стен родного города. Значит, зимовать им в Галиче; стоять монастырю недостроену до самого тепла.
    Высокие красные стены с суровым видом осматривал дьяк. Вернее – уже не дьяк.
    - По што, настоятель, соколом глядишь на нашу работу? - толмач перевёл ему слова подошедшего боярина.
    Новый настоятель долго жевал губами, не удостаивая их ответом.
    - Медленно дело вами творилось, - пробурчал он, наконец. – Где теперь нам зимовать? В шалашах?
    - Так быстрее и нельзя, - с обидой протянул боярин. – Быстрее - как это, по-вашему? Тяп-ляп.
    - Нетопленые стены-то зима не разрушит?
    Такой вопрос вызвал улыбку.
    - Да… настоятель…Митридат Митридатыч так бы не спросил! Царство ему…
    - Семеон согрешил перед богом, - перебил его бывший дьяк. – От того тот и покарал его. Не кощунство ли – в святые стены муровать то, что ценил дороже нательного креста? И какой же ты тогда монах? Вот бог и покарал громом поправшего святую веру.
    Боярин и толмач с недобрым оком слушали такие речи.
    - При его жизни ты ему в рот заглядывал, а когда его не стало – булат вынул?
    Новый настоятель не терял важности.
    - Это было моё послушание. А что он сделал для меня и всех монахов? Я же ему услужил: теперь по всем книгам у него восемь потомков, снял с него кручину я этим.
    Боярин отвернулся. Нет, не с каждым на русских землях договоришься. И всё же он решил спросить последний раз:
    - Так поделись арласиями-то! Он мне перед той злополучной грозой, так много про них рассказывал…
    - Опять ты про его каменья! Один раз перст божий уже свершил кару! А что если за ними бес стоит? Пока не разузнаем всё, пока не освятим, к арласиям этим никто касаться не должен.
    Константинополец резко повернулся, уже чисто по-русски плюнул, и нараспев процедил несколько слов, которые толмач переводить почему-то не стал.
    ...Восемь юных новоиспечённых Задоркиных взглядом встретили настоящего отца.
    - Греетесь? - настоятель-дьяк с довольным видом оглядел свежесрубленную избу. - Так вот. Мы русские, зимою не замёрзнем. Делаем тихо, да ладно, а, главное – вовремя. Не то, что эти… чернявые…
    - Батюшко! - подал голос старший. – Что если мешок Митридатыча в торговые ряды Галича снести? На этих ар… арл… букашки больно знатные, за них, небось, много дадут.
    Лицо отца исказилось гневом. Он быстро ухватился за непокорные золотые косицы.
    - Какой басурман вырос! Митридатыч тебе названным отцом стал! А ты так-то память о нём держишь? - Истово стукнув сына лбом о стену, дьяк затем призадумался. - Показать-то оно, может, и надо… Только помните: арласии вам самим ещё, может, сгодятся; как там ещё жизнь повернётся…
    Старший всхлипнул, держась за горячую шишку на лбу:
    - Дерёшься, а сам-то знаешь чем они хороши-то, эти арл… Даже прозвание их ненашенское!
    - И то - правда. Не знаю чем хороши арласии. Но на то божья воля. Не узнаю при жизни – души митридатовских пращуров мне об этом поведают, они-то уж точно, знают…

                Тысячу лет назад

    Среди дня тишину хутора сотряс обильный конский топот. Пастушата, яростно хлопая кнутами и ещё более поднимая пыль, гнали жеребцов в укрытия. Велесполк, старшина рода, безмятежно дремавший под одинокой ивою, суетливо вскочил и завертел головой, ища брошенную куда-то булаву.
    - Поганые?! - крикнул он пастушатам в спешке. - Много?!
    - Не очень! - громко пискнул один из них, не переставая неистово загонять коней в подземелья.
    Найдя, наконец, оружие, Велесполк приосанился, размял суставы. Он с досадой посмотрел, как отцы и молодцы безмятежно дожидаются, когда женщины и отроки ветками накроют все ходы. Рявкнув в связи с этим что-то неясное, старшина мрачно кивнул на дозорного, а сам, вместе с остальными присел за ветками.
    Дозорный на четвереньках промчался за хутором и пал перед небольшим холмиком, загородив глаза кулаком-трубочкой. Вернулся он быстро и не очень прячась.
    - Это не поганые, - выдохнул он разочарованно, - но и не купцы. Поживиться не удастся: их многовато, да и вооружены все.
    - А проводник с ними? - Велесполк покрутил свою бороду.
    - Проводника не заметил, старшина. Но к нам они, похоже, завернут.
    - Кто же это? Хотя, в наше время всё может быть…Любая кикимора заморская богом к тебе явится! Эй! А ну, надеть всем клеймения... тьфу! Кресты, я хотел сказать! А то - до князя дойдёт - надевать не на что будет... Зовите вещуна, пусть встретит, если они всё же к нам.
    К хутору подъехал отряд смуглых вооружённых чужеземцев. Вели они себя миролюбиво, совсем по-русски поклонились седобородому вещуну и, в его сопровождении въехали к, спешно накрытому, гостевому ковру.
    Очень скоро все узнали, что эти люди едут из-за больших цареградских гор к князю, прямо в Берестово, Киев их пока не интересовал. Приехали они на чужбину не от хорошей жизни, здесь же они рассчитывали плучить земельный надел и, позже, основать монастырь.
    Неведомо было черноволосым - отчего потупились хуторяне, слушая сии их речи. Люди Велесполка поняли, что это новый отряд иноземцев для дружины князя, а значит - новые гонения на всё славянское, чужеродные обычаи и имена, новые походы на восток, а от них новые недоедания.
    Старший отряда умолк с удивлением, да и не без доли беспокойства, поглядывал на мрачноватых русичей.
    - А как величать тебя? - не поднимая глаз, поправил неловкую тишину Велесполк. - Как? Задорка? Это уже почти по-нашему... А меня? ...Э, меня - Хе... Ге...
    Старшина вытаращил глаза и закашлялся. А как ему было быть, если он забыл свое новое имя, данное при недавнем крещении. Выручила старшая дочь, шепнувшая нужное слово. 
    - Геор-кий! Вот! Георкий меня зовут, - довольный Велесполк поднял глаза на гостей, на лицах которых мелькнула понимающая усмешка.
    - Хорошее имя! - загладил неловкость чернобородый глава отряда. - У нас тоже есть Геворк, - и он махнул на кого-то назад. - А ещё, вот мои два сына, старший и младший... Вообще-то нам бы переночевать где-нибудь рядом с вами: до Берестово полдня ходу, а прибыть к кагану лучше всего к зениту он так любит.
    Ого! Князя даже каганом величает, верный будет пес! Но не воевать же его. Пусть ночуют, да и с глаз долой. Всё же, чтоб не показать себя простаком Велесполк важно спросил:
    - А в соседних хуторах вы бывали? И почто проводника из наших с вами нету?
    - Соседи ваши дорогу нам указывали. Проводников же не было с начала похода. Зачем они? У нас - перстни всех правителей, по чьим землям мы шли, - и гость поднял над головой сияющий солнцем массивный напалечник.
    Возгласы восхищения прокатились по хуторянам. Да, не простой чужеземец! Такая красота - уж точно княжеская! Только вот, солнышко на нём - наше, ещё дохристианское, не слишком ли давно оно к нему попало?
    Как бы там не было, а отряд разбил шатры возле самого хутора: от ночных разбойников так было надёжнее. А хуторяне, прищурившись, поглядывали на их костры, кто с сомнением, кто со злобой, а кто в надежде поживиться заморским кушаньем. На костры выглядывал из своей землянки и старшина; репа, что была в его руках, никак не елась.
     - Отец, сделал бы ты с ними пир, мы бы и наелись чем-нибудь диковинным... - Свараша, старшая дочь, положила голову ему на плечо. Старшина в досаде швырнул репу:
    - Тьфу… Вот наслушалась россказней! Какой пир?! Нежели мы князья? Пир - это когда и я должен других угощать, а чем? Чем, я спрашиваю?!
Но девичий разум это не убедило:
    - А ты отдай меня замуж за того, кто может вершить пиры... А от другого я убегу!
    - Что!!! - Велесполк хотел ухватить её за косу, но та очень проворно вывернулась и выскочила из землянки. - Всё равно оторву косу! Сама всех женихов призреешь!
    - Тише, отец, - жалобно пропела Зоряна, младшая дочь. - Чужие же услышат...
    Подействовало. Старшина, стрельнув глазами по сторонам, сбавил голосу:
    - Ну а ты, Зорянка, тоже пиру жаждешь?
    - Конечно же, отец. Разве бы плохо? Сварашка, вон, пышная, а я? С худобы голодной и в девках останусь...
    - Ну, тебе ещё рано. Раздобреешь, поди. Вот младежь! Только пиры на уме! И что потом со всеми станется?!
    - Отец! - перебила она его. - А почему задоркин сын, тот, что младший, белее их всех? Он почти как мы.
    - Почему?! - он запнулся. - Вот была бы жива ваша матушка, она бы вам всё такое и отвечала... Белее всех!… Может, умывался чаще, - он не ответил ей то, что так и вертелось на мужском языке.
    С закатом Зоряна потихоньку выскользнула из землянки. Можно догадаться куда повели её ноги. Ах! Так и есть! Сварашка - там! Она, и ещё две наших кружат с чужаками вокруг костра! Ой, бесстыжие! А пляс-то - не наш, заморский, и где ж они ему так выучились? Зоряна даже закрыла глаза руками, ведь отцы скоро всё равно увидят - то-то порка будет!
    В общем кругу вокруг костра мчались и задоркины сыновья. Неожиданно хоровод разорвался на младшем из них. Тот засмеялся, мельком взглянув на свою руку, и выбежал из танца как раз в сторону Зоряны. В сумрачном свете, увидев её, он немного оторопел, но тут же расхохотавшись, бросил из ладони то, что мешало ему со всеми держаться за руки. Перед тем, как вернуться в круг, он сделал ей смешную гримасу:
    - Не касайся девонька этого камня. Иначе... когти вырастут!
 И сам, веселясь своей же глупой шутке, убежал назад. А Зоряна удивлённо смотрела ему вслед: и этот правильно говорит по-нашему; мжет они вовсе не чужеземцы? А такое бесшабашное веселье! Даже огни костров будто по кругу мечутся, подпевая пламенем своим незнакомой здесь песне.
    Вдали послышался хриплый лай. Сердце Зоряны ёкнуло: весь хутор узнавал голос самого свирепого пса, вожака всей своры - значит, кто-то уже разглядел дочерей своих в инородном стане. Натравленная стая приближалась, и бежать было поздно. Не мешкая, девушка потянулась к брошенному Задоркиным камню и сжала его, мысленно уже целясь. Надо было попасть лютому в самый нос, только тогда его ярость осыпалась жалобным писком. Но вожак своры промчался к хороводу, а на неё метнулась псина поменьше... Даже в полутьме Зоряна не промахнулась: пёс завертелся и с собачьим рыданием, также ретиво помчался обратно. Однако это привлекло вожака: тот встал как вкопанный и повернул к Зоряне горящие глазищи. Над младшей дочерью склонилось лихо. Пёс, издав боевой хрип метнулся к ней, но второй свой прыжок он, почему-то, сделал в сторону, к тому камню, что обратил уже одного его солдата в бегство. Ткнувшись туда пастью, он... высоко на месте подпрыгнул, потом упал, перекатился через спину и, поджав хвост, поскакал обратно. Такое было не понятно! Оставшаяся свора после этого была не опасна: изрыгая беспорядочный лай, она уже пятилась вслед за вожаком. Ни одной, из уже было приготовленных около костров, стрел не понадобилось для отражения собачей атаки! Чужеземцы сквозь темноту, вглядывались в Зоряну, а та удивлённо смотрела на них.
    Младший задоркин быстренько подбежал и стал шарить рукой, в поисках того, что ещё недавно тут бросил.
    - А где камушек-то, ладушка? - очень-очень ласково спросил он у Зоряны.
    Та молча подвела его, и тот схватил камень в немалой радости. Затем брови чужеземца удивленно поднялись и он обернулся на девушку:
    - А долго ли ты держала его в руках своих, солнышко ночное?
    Никакими такими словами Зоряну не одаривал ещё никто. Но хорошо это или плохо? Ох, не лукавит ли молодец? Не кропит ли деготь в золотые речи? Вместо ответа она лишь поводила головой.
    - Что, нет? Не долго? - недопонял молодец. Ответ был вновь таким же.
Подошёл старший его брат. Немного переговорив, они перешли на понятный ей язык.
    - И почему этот орласий такой тёплый-то, брат? Ты давно не встречал таких тоненьких чародеек?
    Старший брат даже не смотрел в её сторону, а, только усмехаясь сквозь воронёную бороду, в упор косился на красноречивца.
    - Ти, филозофф, отцу молчи, что арласий теряль. Ого, беда будет тебе!
    Да... А старший-то, по-нашему еле-еле. Это, наверно, потому, что облику не нашенского: был бы русым – понятные слова сами из него и вылетали бы.
Из темноты выскочила Свараша и, не церемонясь, схватила сестру, увлекая её к отцовскому очагу. Ох, как защемило в груди у Зоряны! Но она не проронила ни слова, а потом уже даже бежала впереди старшей...
    А на рассвете чужеземцы ушли. Второй дочери Велесполка так и не удалось посмотреть им вослед: как это сделать без чужого взгляда? Да и без отцовского тоже... Глухой топот копыт - и вновь всё как прежде. Только всё ли?.. И свет какой-то не такой и никакая работа не клеится; даже отцовская плеть, вволю погулявшая по сестричкам, после того, как Велесполку донесли про вчерашнее, не прибила зоряниного уныния. А уж когда настала ночь!..
    Зоряна твёрдо решила пойти к колдунье. Пусть отворожит. Не век теперь во сне его видеть! Ещё никому дочь не роняла слов о своей печали, а отец уже искоса поглядывал - он-то понял в чём дело и даже догадывался о ком тут речь. Не знал он, пока, что догадывался верно.
    Дорога к колдунье была неблизкой. Нелюбимая всеми полоумная старуха даже не появлялась в хуторах, а жила за счёт своего ремесла под охраной двух цепных медведей. Велесполк, не напрасно выбранный старшиной, угадал намерения своей дочери и, умело прячась, неотступно следовал за нею. - Не мог же он отпустить её одну туда, где уже случалось всякое. Только вот, как она пробралась в нору к колдунье мимо мишек, ему увидеть не удалось.
    Вот оно что! Цепь у одного зверя подтянута! То ли забыла старая её вновь отпустить, то ли понимает, что девчонку одну не отпустят, и приглашает? ...Стрелою Велесполк промчался мимо мелькающих когтей. Успел. Вкатившись в нору кубарем, он как возможно быстро приосанился под тяжестью света белков с чумазого лика ведьмы. Увидев отца, Зоряна по мышиному пискнула.
    - Не бойся, - проскрипела довольная колдунья, - мы с ним договоримся.
    - Что? - высокомерно скривился старшина. - Ты сейчас, хоть во здравии, старая? - и он щелкнул себя по лбу.
    В полутьме было видно, что старуха невозмутимо беззвучно шевелит губами; заговорила она даже неожиданно:
    - Станешь родовитым, Велесполк - кормить меня будешь.
    - Родовитым?! - прогудел, было, отец, но осёкся, смекнув, к чему клонит ведьма.
    Удивительно, но и Зоряна поняла, о чем речь:
    - Ой! Что же ты, старица! Я наоборот прошу, чтобы ты отворожила...
    - А я приворожу... Он придёт сюда вновь, этот сын знатного чужеземца. Придёт не с добром. Добра ли ждать от слуги продажного князя?
    - Но ты, старая... Про князя-то... Да ещё при детях, - цыкнул Велесполк, правда, как-то не грозно.
    - И то верно! Какой же князь продажный, если уже почти два века, как нас варяги полонили. С тех пор они и княжат, язык-то уже наш, а кровь-то варяжья.   Варяг и ворог - в старину это одно слово было.
    - Не слушай безумную, дочь! Пойдём, не пристало здесь маяться!
    -...Я приворожу, и он придёт! - взвизгнула ведьма. - А ты уж, девка, не проспи счастье.
    Что-то шевелилось в душе Велесполка. Совсем не был он зол на старуху, тем более после таких её речей. Может попробовать? Только не рановато ли Зоряне?
    Они пробежали мимо медведей, и за их спинами сразу загремела распу¬скаемая цепь - путь в дом колдуньи был вновь закрыт.
    - Мешать тебе, дочь, не буду, - не глядя на нее, буркнул Велесполк, - ...если она и впрямь его сюда приведет... Только ты моей чести не марай! Поняла?
    Зоряна промолчала, но отец и так знал, что сказал излишнее. И тут его словно осенило. Он придёт сюда вновь - конечно же! Эти чужеземцы не ведают нашей земли, кроме дороги по которой пришли! Значит, за поборами княжескими явятся сначала сюда...
    - "Я приворожу''! Ух, ведьма, - крикнул Велесполк, оглянувшись. - Где безумная, а где и... Кормить я её буду! Как же!
    И действительно, смуглых гостей очень долго ждать не пришлось. Как-то, к концу дня, вереница всадников появилась возле хутора. Впереди ехал Задорка с крестом на груди, украшенным печатью князя. Конный Велесполк встретил их ещё при подъезде:
    - А говорил, монастырь строить будете... - в упор прищурился он.
    - Остальные и строят. Мы же тут не все, - беззлобно отвел глаза вновь испеченный воевода. - А зачем к тебе нас князь послал - не спрашивай, сам знаешь.
    Велесполк криво усмехнулся:
    - Голодной смерти нам желаешь?
    Помолчав, Задорка поднял на старшину тяжелый взгляд:
    - Грабите купцов и голодаете?
    Настало неприятное молчание. Велесполк уже жалел, что выехал сам, а не послал к ним уживчивого вещуна.
    - Голодные пусть придут к нам в монастырь. Мы там птицу разводить будем, - примирительно проговорил Задорка. - Такой птицы здесь нет, она - не плавает...
    Тем временем, пока шли неравные переговоры, Зоряна уже оказалась за хутором. Юркнув в ямку, она тайком разглядывала всадников. Но воинский опыт разведчицы к ней не пристал, и самый светлый из чужеземцев быстро ока-зался здесь же.
    - Вот я тебя и встретил, звёздочка. Я знал, что мы увидимся.
    Она сконфуженно отряхнулась, не зная, что говорить. Зато он знал:
    - Сожми этот камушек, покажи девичью силу.
    Она прыснула:
    - Наверно, ты на камнях был рожден... Теперь без них тебе свет не мил...
    Не очень церемонясь, он вложил ей в ладонь свое сокровище. Она подняла потяжелевший кулак к его лицу:
    - Будешь дотрагиваться до меня - вот что будет! У нас так не принято.
    - А одним пальцем можно?
    И он как-то хитро щелкнул её по запястью. Было не больно, но ладонь тут же сама разжалась и камень выпал. Молодец не дал долететь ему до земли... Теперь он посмотрел на Зоряну уже по-иному... Он уже не догадывался, он уже знал! А она, всё больше полыхая щёками, попятилась. "Ах, колдунья! Это всё она? Теперь точно пропаду... Или..." Споткнувшись сзади, она неловко шлёпнулась.
    В этот день на хуторе было много крику. С добром расставаться, даже во славу князя, никому не хотелось. Да и что было брать-то?! Но хуторской табун теперь заметно поредел. Лишь один из княжьих дружинников, на досаду, вяло исполнял свои обязанности. Куда чаще, его совсем не смоляную обличность можно было видеть далеко в стороне от дел. И рядом неизменно оказывался, один и тот же, тонкий девичий силуэт. А уже перед самым отъездом, насупленному Велесполку тайно был преподнесён неплохой подарок, который был принят им не иначе как кара самого Перуна.
    Хуторяне же, чёрным словом окропившие след ушедших дружинников, не могли угомониться до самой ночи. Упрекали и старшину, мол, не уладил ничего - не уберёг от поборов, да ещё сына воеводы к себе в землянку допустил - это ли не лукавство! Тот истово оправдывался - как же ему хутор от разорения беречь, как не подружившись с родом Задоркиным! Подружусь, пусть даже с помощью дочери – глядишь, в следующий раз стороной нас объедут! Такое объяснение хуторян если и убедило, то уж точно не очень - как же, жди милости, дружба поборам не помеха! Да и чудной какой-то этот чёрный воевода: сам - Задорка, и сыновей обоих также кличут… Непонятен такой родовой обычай.
    И всё же довод Велесполка оправдывался: сборщиков дани понемногу повеселевшие хуторяне не видели долго. Зато соседние поселения с лихвой испили чашу княжеской алчности. Там уже многие подались через степи на север, к черемисам - где хоть и холодно, но вера пока наша, народ, по слухам, не злобливый, да и самих русичей там уже не мало. Только вот, слишком путь даль¬ний, да ещё в такое неспокойное время.
    Зато Задорка-младший на хутор просто зачастил. Хвалили ли его за такую службу - неизвестно, но Зоряне грустить в разлуке долго не приходилось. Велесполк зорко следил, чтоб не поползли едкие речи вокруг, но их, вроде, и не было, если, конечно, не считать Свараши...
    Зоряна уже хорошо знала, что арласий это не просто камень, а родовая реликвия, что букашка на нём - на самом деле не наша грамота, и вообще за ним скрыта тайна, которую когда-нибудь сам арласий и откроет. Вот только что должно открыться, похоже, даже Задорка не знал, но он всегда наказывал Зоряне никому не разжимать даже уст об этом. Несомненно, Зоряна не умолчала, но - только отцу! Велесполк же вяло поинтересовался, и много ли у них таких камней, а когда услышал, что - хватает, только криво усмехнулся и покачал головой.
    Девушка уже ценила арласий не меньше самого Задорки, ведь это он помог им подружиться, приняв от её руки тепла больше, чем от кого-либо. Приворожить его могла и ведьма, но ведь это уже потом.
    - А ты домой к себе вернёшься? - В который раз спрашивала она его.
    И он в который раз отвечал:
    - Это решит отец.
    И Зоряна сразу грустнела. Но дивные речи о дальних странах быстро гасили её уныние, и время встречи вновь летело - словно стрела умелого лучника. Умный Задоркин конь, наконец, сам подходил к хозяину и заглядывал ему в лицо, и тот, как будто очнувшись, сразу вскакивал в седло.
    - Что же это получается, конь умнее тебя? Только он знает, когда тебе пора возвращаться? - смеялась она при этом.
    Задорку это тоже веселило:
    - Вот видишь, - сказал он как-то, - какой у меня ценный конь. А он у меня даже нагретого арласия не боится. Ну, или почти...
    И вновь для Зоряны время топталось на месте… Уже не раз она бегала к колдунье, носила ей, что могла. Отец ругался, мол, ни причём тут эта лукавая ведьма, но Зоряна, на всякий случай, в это не верила. Помощницей младшая дочь стала никудышней. Велесполк, понимая, смотрел на это сквозь пальцы, зато Свараша вымещала на ней всё за двоих и с удовольствием.
    Но вот, как-то раз, среди ночи уж слишком разлаялись псы. А на рассвете дозорный позвал Велесполка и указал на устало спящего, изодранного и запыленного младшего Задорку. Старшина рода толкнул его ногой, - тот сразу вскочил, в спешке смахнул что-то с лица:
    - А, Георгий... Я к вам.
    - Не Георкий я! Я – Велесполк! - с утра пораньше рявкнул старшина.
    - Но и я не Задорка! Это уж вы так услышали...
    - Да по мне...! - распалялся недоспавший Велесполк, - ты на нашей земле! Значит, будешь Задорка! - он поймал взгляд юноши, и ему стало немного совестно. - Вот если бы я к вам пришёл... туда, за лукоморье... тогда бы и был я по-вашему... Георкий... Тьфу! Придумали же! Язык сломаешь...
    Он положил свою булаву, отправил дозорного и, уже миролюбиво, положил ему руку на плечо:
    - Я, почему так разгорячился: ведь ясно мне, что ты в бегах, а значит и поблажек нашему хутору больше не будет. Понятно, что и ты вкусил княжьей милости... А ведь он даже имя свое продал! Князь-то не Василий, как ты его знаешь, а Владимир! Так его нарек отец - князь Святослав... Тот, хоть тоже был не нашей крови, но сумасбродом не слыл, обряды наши уважал...
    Задорка несильно отстранил его руку:
    - Не говори этого мне... - и он вытащил и поцеловал нагрудный крестик.
    Велесполк покосился:
    - Кто знает, придут вот другие умники - всем виселиц на шеи понацепляют...
    Задорка не моргнул и глазом:
    - Уходить вам надо. Не сегодня–завтра здесь будут самые свирепые княжьи дружинники - недобор восполнять. Из-за меня на отца донесли, теперь все наши искупают мои побеги сюда... А меня - в монастырь! Но это - не по мне. Я еле успел... Обратной дороги уже нет!
    Велесполк выслушал так, как будто это уже знал. Вокруг них стали собираться хуторяне, смотрели прищурившись. Лишь подбежавшая Зоряна совсем невпопад сияла.
    - Иди, спи, горе-дружинник, - старшина подтолкнул его в сторону своей землянки. - ...Подумать надо, хуторяне! Может, прав он?!
    Толком, сути дела хуторяне не слышали и придвинулись к Велесполку, повытягивав шеи. Услышав суть - зароптали.
    - Слушать этого чудного! Обойдётся...
    - А что у нас брать-то? Пора самим в поход, на промысел! Давно уже поживы не было!
    - Тиш-ше!.. - прошипел, было Велесполк, махнув головой вслед уходящему Задорке.
    - А что его таиться? За него самого ещё может, выкуп дадут!
    Выкрикнувший это хуторянин тут же отдёрнулся: перед его глазами промелькнул десяток полудетских коготков. Зоряну быстро и грубо оттеснили, но она впилась взглядом в крамольника, чтоб, улучив слабинку, броситься вновь. Нет, утром серьёзные дела не решаются! Помахав над головой булавою, старшина с трудом рассеял столпившихся. Вещуна и молодцев надо будет собрать после зенита.
    Но и к вечеру решить что делать, не удалось. То ли от греха спрятаться на старом хуторе, где хоть и побывали поганые, но землянки ещё сохранились, то ли угнать в степь табун, а всё, что есть зарыть в землю, то ли... Но ведь перунов гром ещё не грянул...
    Выспавшийся Задорка подошёл к Велесполку:
    - На ночь дозорных вдоль дороги надо расставить...
    - Эка, молодец! И где ж ты видел, чтобы за данью ночью-то приезжали? - он в упор смотрел на юношу, но потом опустил голову. - ... В дозоре уже многие стоят. Всё ты взбудоражил.
    Зоряна хвостиком стоявшая сзади, как будто тоже участвовала в столь серьёзном обсуждении. Для неё не было грядущего горя, из всего хутора она одна была сегодня счастлива.
    Но эта ночь уже не удалась совсем. Только заснувших родичей разбудили вопли одного из дозорных:
    - Лихо! Лихо!!! Поднимайтесь!
    Все молодцы были начеку и быстро сбежались вооружённые.
    - Лихо... Всех остальных перебили, не спрашивая... Княжий полк! Почти весь - из поганых... Поскакали сейчас к старому хутору, вестимо дороги не знают... А чёрный брат нашего чудного... им дорогу показывает, уводит, поди.
    В великой спешке Велесполк с дозорным и следопытом уже скакали к дорожной развилке. Они разогнали слетевшихся и сбежавшихся к телам хищников, а следопыт прильнул к старой дороге.
    - Что ж он увидит ночью-то? - удивился Задорка.
    Ему никто не ответил. Следопыт, шумно поводив напоследок носом, вскочил и подбежал к ним:
    - Подковы! Княжеские, но как у поганых! Значит правда!
    Не говоря ни слова старшина помчался к хутору, остальные едва успевали за ним. Как потом показалось Задорке, русичи так быстро собрались, что все их пожитки, наверное, просто остались на хуторе. Ему всё хотелось спросить дозорного, как так, в темноте, он мог ясно увидеть его брата? Но к раз-горячённым и перепуганным людям вопрошать сейчас было даже опасно. И только к утру, когда, не видя погони, их табор стал на привал, он шепнул свою боль засыпающему дозорному.
    - Это был твой брат, я ещё не ослеп. Других ваших не видел. Вы там, за лукоморьем по ночам смолу жжёте, а у нас глаза ещё есть.
    И дозорный уже спал. Спали и почти все остальные. Сон их охранял Задорка, в большом волнении сверля глазами тьму, только быстрый рас¬свет попридал ему уверенности. Он смотрел на свернувшуюся клубочком Зоряну. Господи, да её, кажется, двумя ладонями всю закрыть можно, совсем ещё ребенок. Не спешит ли молва считать нареченными его с ней? Ведь он убегал сюда, лишь зная, что Зоряна необычна, что на неё указала их мудрая и тоже необычная реликвия, хранимая родом по заповеди из глубины веков. Раздобреет ли эта девушка до чтимых высот античной красоты? - Скорее, нет. Он смахнул заползшую ей на подбородок букашку... Нисколечко не просыпаясь, Зоряна успела-таки чмокнуть его палец.
    Сел Задорка на землю и подпёр голову. - Надо же! Усомнился! Перед самим собой стыдно... И почему у нас считается, что девушки с севера неблагопристойны? И матушке моей обидных слов немало по судьбе досталось, а за что? Если б наши женщины были бы для всех столь же притягательны, как бы они ещё себя вели, при их горячности...
    Задорка чуть не заснул. Звериный рык заставил его вздрогнуть: невдалеке прямо к ним, шли два медведя, между ними сидела, на чём-то, чумазая старица. Увидев его, она замахала палкой:
    - Э, молодец! Не меться в мишек! Сгодятся ещё они и вам! Вы же псов с собой не взяли!
    Многие из спавших поподнимали головы:
    - А... ведьма. Тебе-то что у нас надо?
    - Про псов вспомнила, нечисть. Псы продажны. В походе они не защита, а приманка. И мишки твои ни чем не лучше.
    - Не подходи близко со зверьём! - поднялся Велесполк. - Не пугай табун! Эх... Опять поспать не дали.
    …Невесть от кого узнавшая о грядущем бегстве хуторян, колдунья тоже собралась, села в берёзовое корыто, как обычно зацепила за него медвежью цепь; а уж направлять мишек по следу она хорошо умела. Увидев среди ночи костёр на хуторе, который освещал доспехи дружинников, один из которых был по¬чему-то связан, колдунья поняла, что опоздала. Если бы не свет костра, её зверей бы в ночи заметили, мишки же, убоявшись огня, себя не выдали, и она, обогнув опустевший хутор, поехала уже по следу беглецов.
    Схватился за голову Задорка, уж он-то понял, что за дружинник был там связан, видно поняли кровожадные, что их не по тем дорогам повёл брат его.   Погоревал, погоревал... А хуторяне вновь в путь собрались.
    Назад дороги, может, уже и не будет. Через степи на север… Наукам обученный Задорка, тут им пригодится.
    - Что же вы старицу за версту от себя держите, не по-христиански это, - воззвал Задорка к табору.
    Велесполк фыркнул:
    - А ты по-христиански родовые реликвии у отца умыкнул, - негромко переспросил он, скосив зоркий взгляд на полы задоркиной одежды.
    - Это моя доля, - ещё тише ответил юноша. - Только это – тайна. Ладно?
Задорка с Зоряной, далеко обежав медведей подошли к колдунье:
    - Возьми старица. Чем богаты...
    Колдунья повернулась к Задорке и долго пристально на него смотрела, потом заулыбалась:
    - Учёный молодец... Вижу... Я тоже была обучена, только другому, матушка моя ведала, где в таком ремесле преуспеть… Бери цепь медвежью, бери. Будешь её держать вот так - острая твердь в ошейниках не позволит мишкам повернуться к тебе, а повернёшь цепи так... Ошейник их уколет, и они пойдут вперёд. - Она как-то странно вздохнула. - А люди думают - колдовство... Подержи цепь, как показывала, а я ноги разомну.
    - Не гоже мне, в корыте-то. Зоряна подержит, она умница.
    - ...Умница, - старуха оперлась на Задорку и не спеша заковыляла. - Каким сам будешь, такой и девке быть. Знаешь, молодец, уж больно твои глаза и чело мою подругу напоминают. Хоть она и моложе была, но мы дружили... Поганые её увели, и где-то в рабыни продали.
    Задорка открыл, было, рот, но смолчал. Затем он уже совсем другим взглядом обвёл здешние ковыльные просторы. 

                Пять тысяч лет назад

    - На сегодня я сказал вам всё. Идите домой, дети достопочтенных. Приходите завтра снова, как только солнце поднимется выше молодых пальм; звонкоголосый раб всем об этом напомнит.
    Дети поднялись на колени и на коленях же вышли через низенький проём. Школа не имела никакого подобия дверей, сюда мог войти всякий, кто этого желал, даже раб; врагу же, если он сильнее, не встанет на пути никакое заграждение. Тучный учитель с трудом вылез на ступеньки. О, как, оказывается, было прохладно в школе! Но надо и подвигаться, иначе освященный жрецами вход придётся расширять, а это бросит на него тень, ведь в священных записях сказано, что уродливому можно научиться только у уродливого.
    - Раб, стой здесь. Предупреждай каждого, кто спросит, что меня не будет весь сегодняшний день. Содорхи! - уже вслед крикнул учитель подростку, уходящему последним. - Содорхи, дойди до тени и подожди меня!
    Немного косолапя и уже без маски, он приблизился к остановившемуся ученику.
    - Я остановил тебя, потому, что ты единственный, которому не требуется на это разрешения родителей.
    Два идеальных круга живой смолы на поднятых на него лунных белках не выдали ни единой эмоции.
    - Я хотел бы тебе дать поручение, - с расстановкой продолжал учитель. - Но сейчас я не приказываю. Согласился бы ты кое в чём мне помочь?.. Ты можешь ответить.
    - Я - раб. Зачем ты это спрашиваешь, учитель?
    - О, нет. Сейчас же, в благодарение всемогущему богу Ра, его наместником на земле служит фараон Кунхиарут, а он издал повеление о том, что всякий несовершеннолетний - свободен, да воссияет золотом его ясный ум...
    Подросток неожиданно резко закашлял. Учитель не отстранился, как это сделали бы многие, а ещё пристальней посмотрел в его глаза... Нет, в черноте южной ночи ничего не рассмотришь.
    - Знаю, ты не можешь любить ни фараона, ни душою преданных ему египтян. И все же: я, учитель и жрец-хранитель прошу помочь тебя, сына диких южных лесов. - После этого старший хотел сказать положенное «Отвечай», но передумал и для убедительности продолжил. - Вот ты не имеешь здесь ни родителей, ни родственников, а в школу ходишь всегда. Значит - работу свою ты успеваешь сделать ещё до восхода солнца. Меня, старого человека, смущает такое усердие. В твоёй крови - кровь вождей?…Ответь.
    - В моей крови - кровь мотекве.
    - Мотекве - это племя?
    Содорхи мотнул головой.
    - Тогда - колдуны?
    Чуть запнувшись, тот вновь сделал тоже самое. Но затем его лицо помрачнело. Учитель оглянулся: мимо развязанной походкой проходил приземистый воин. Он бегающими глазами оглядел парня, но, не увидев ни¬чего, чем бы можно было поживиться, без всякого почтения бросил взгляд на жреца-учителя. Пристать солдафон, всё же не решился; нагло ухмыльнувшись многозначительно поднятому подбородку толстяка, он продолжил свой поиск лёгкой добычи. Два недобрых взгляда ещё некоторое время сверлили ему спину, затем учитель повернулся к Содорхи и положил ему руку на плечо:
    - Поживи пока у меня, в моей семье. С твоим хозяином я расплачусь. В чём моя просьба и в чём задание, я расскажу потом. Поверь для начала, что намерения у меня самые светлые, а нужен мне твой природный дар. Я подниму руки к небу, когда узнаю, что, наконец, не ошибся.
    Содорхи, с малолетства не веривший словам неожиданных друзей, вновь не выдал ни единой эмоции. Как и положено рабу, он шёл сзади нового хозяина, лишь следы за ним были глубже обычного. Парень уже обладал силой взрослого, но не торопился без надобности её демонстрировать - не испытывая, в отличие от всех, жажды чужой крови, он совсем не стремился в воины.
    ...Прошло много дней. Жрец-хранитель подошёл к воротам в стене у дворца фараона. Он отдал приветствие начальнику стражи, и тот, для верности, разглядев визитёра сквозь смотровую трубу, взмахнул трезубцем - его быстро пропустили. Дорога через эти ворота проходила мимо сада. Дети, от солнца обвязанные богато расшитой материей, с неистовыми криками бегали среди излишне многочисленной стражи. Там были и дети фа¬раона. Наверняка шло очередное победоносное сражение. Около клумб с огромными васильками стояли стражники без оружия. В руках у них вместо копий были сачки, которыми они ловили всё, что летело от визжащей малолетней армии в клумбы. Работы у них было много, но вид их был куда веселее, нежели у стоящих неподвижно мрачных и полусонных оруженосцев.
    Но вот и дворец. Вход для жрецов - особый. И охрана особая: он знает их, они знают его; люди это - наиболее надёжные, да и состоятельные, за ними уже никакой охраны нет, если не считать телохранителей.
    Час был назначенный, и учитель вошёл беспрепятственно. Начинался мир масок. В тесном каменном ходе, в одной из ниш он нашёл и свою: жрецу-хранителю полагалась маска большой хищной птицы, названия которой он даже не знал. Да и была ли такая птица? Другое дело - маска учителя, - тоже птица, но уже всем известный ворон, символ посвященного и познавшего; невелика та маска - на плечи не наденешь, но и на голове её носят с не меньшей гордостью…
    Войдя в величественное святилище, выложенный обсидианом потолок которого, был на немыслимой высоте, жрец-хранитель воздел ладони богу Ра, ниспосылающему свои лучи, через проём в самом верху, над головами трех каменных колоссов. Все три фараона - нынешний, Кунхиарут, его отец, и дед были здесь совершенно одинаковыми, они сидели на тронах величественно, но без тени надменности повелителя: все равны под лучами Ра; через поколения эти статуи будут олицетворять совсем других, тех, кого в будущем Ра посадит на трон во благо Египта и всего остального человеческого Мира. Культовый обряд учитель выполнил строго и полностью: пустое святилище не обязательно таковым является, тем более во дворце фараона.
    Ну, вот и дверь в тронный зал. Трое телохранителей - неподвижны, словно неживые, но три свежих вмятины на подушках, выложенных вдоль стены для ожидания приема, ясно подсказывали совсем другое. Как и полагалось, жрец-хранитель громко назвал себя. Передний страж быстро подбежал к стене и приложил ухо к слуховому окошку, немного спустя он кивнул и сделал знак двоим другим. Скрипнул тяжёлый ворот, и каменная дверь поднялась... В факельном полумраке тусклый блеск золота и искрение изумрудов; юные жрецы проворно меняют собирающие копоть чаши... Всё остальное - недвижно. Гонг! – Пришедший может говорить. Но первым прозвучал голос верховного жреца, стоявшего поверх ступенек у самого трона:
    - Фараон желает знать, все ли священные камни целы?
    - Да, фараон, - с поклоном ответил учитель. - Попытки воровства были, но не стоит теперь вспоминать злым словом тех, кого уже нет.
    - А священные таблички? - прогремел вновь верховный, выслушав приглушенный голос фараона. - Их уже коснулось время? Не нужно ли им обновление?
    - Это решать тебе, фараон. Таблички хранятся аккуратно и смазываются своевременно. Их и не пытаются украсть, ведь низкие люди не могут читать, они и на камни-то льстятся, думая, что они драгоценные...
    Меж тем, солнечный луч блеснул в самом верху тронного зала, сразу же отразившись в веренице отполированных плит. Стало заметно светлее.
    - Ты излишне многословен, жрец-хранитель, но фараон на тебя не сердится, ведь ты учитель - и привык говорить подолгу. Поэтому тебе вновь оказана честь рассказать новую легенду наместнику бога на земле, перед его полуденным сном.
    Учитель воочию увидел искренние старания юных жрецов, уносящих по лестнице невозмутимого фараона, но идти, не отставая сзади, ему не составляло большого труда. Не доехав одного поворота до покоев, Кунхиарут поднял руку, и юноши, тут же остановившись, опустили с плеч вниз золотые рукояти. Ступивший на пол фараон сделал другой величественный жест, и те, склонившись, быстро попятились и исчезли за углом, оставив рядом с наместником бога только учителя.
    Неспешным, но уверенным шагом фараон повернул к покоям; жрец-хранитель посеменил за ним. Сняв с себя маску Кунхиарут, без тени аккуратности, зашвырнул её далеко в угол, а затем, подойдя к проёму в стене, служившему окном и расположенным над крышей, одним прыжком вскочил на нагретые солнцем камни. Учитель засопел, пытаясь взобраться туда же, после чего беспроблемная рука фараона, словно клещами подхватившая его под плечо, в два мгновения поставила обоих рядом.
    - Ну, здравствуй Кунхиарут!
    - Здравствуй Арлассие! - ответил фараон, внимательным взором просматривая все щели на вершине своего дворца. - Как там твой питомец?
    - Надеюсь, фараон, надеюсь...
    Кунхиарут подошёл к каменным шарам, давным-давно принесённым сюда на случай осады, и стал с неистовством перекатывать их с места на место, давая волю застоявшейся мускулатуре.
    - Не молчи, Арлассие... - он с силой пихнул два шара пятками, но успел-таки лечь на их пути, когда уже казалось, что те неминуемо полётят вниз, - я тебя услышу в любом положении...
    -У Содорхи только одна беда, что он чёрный. Он всегда будет выделяться.
    - Так может это и к лучшему... - очередной шар промчался, едва не задев учителя. - Если он тот, на кого мы рассчитываем, то быть центром внимания ему только на пользу...
    - Э-эх... Всё же лучше бы, если бы это был кто-то из наших…
    - Мечтать и я умею, Арлассие...
    Изрядно взмокший, под полуденным солнцем фараон, тяжело дыша, сел, вытянув по-простецки ноги и опёршись на могучие руки за спиной. Видел бы кто посторонний наместника бога! Учитель многозначительно посмотрел на стоящий здесь же, пальмовый шалаш, где фараон в действительности обычно пережидал самый зной, а затем поймал взгляд Кунхиарута.
    - Если боишься солнца – прячься, - последовал ответ фараона на немой совет, - а я пока буду здесь, изгоню из себя мрак этих камней.
Он поднял лицо к солнцу и закрыл глаза.
    - ...Кто-нибудь из наших, - повторил фараон последние слова учителя. - Слишком поздно... Оно и это-то поздно, то, что мы с тобой делаем. Но всё-таки... А вдруг!... Перевернёт пояс бурь сознание, но на тот раз в нужном направлении - и заповедь прочитают… И прозреют.
    Проговорив ещё что-то полушёпотом, Кунхиарут, наконец, вскочил и, забежав в шалаш, устроился на прохладной листве.
    - Торопись, Арлассие; доводи своего Содорхи до полной истины, - после этого наместник бога по-земному простодушно зевнул. - Век последних фараонов – недолог. Любой последующий уже… Уже тебя не поймёт. Тогда у всех будут только боги. Боги и боги... Всё больше и больше. Люди - уже потеряют всё главное. Как, когда-то - огненные колесницы...
    - ...А войны окончательно станут вершиной доблести, - почти его же голосом, в задумчивости вставил учитель. - С Содорхи я и так тороплюсь. Но по сторонам всё же продолжаю смотреть: ведь где-то, наверняка же... В ком-то же наша кровь ещё главенствует? А в Содорхи-то её уж точно нет. Кстати, а кто такие мотекве? Ты про таких не слышал?
    Ответом ему было - мерное и безмятежное сопение.
    ...Арлассие и Содорхи лежали около обеденных чаш. От вечерней трапезы остался только жир на пальцах, который учитель привычно слизывал с предельно умиротворенным видом.
    - Сходи к роднику, сын мой, ночью может захотеться пить.
    - Разве в твоём доме нет воды, учитель? - высоко поднял брови Содорхи.
    - Ну, уважь старика, - учитель улёгся на живот. - Родниковая вода это знаешь... это - то, что надо. А посылать туда рабов... ещё отравят.
    Содорхи, быстро повзрослевший в тепличных условиях дома жреца, прыгнул на ноги, припрятав тоненькую улыбку. Он подхватил кувшин и полупрыжками понёсся по ещё тёплым камням.
    Около родника что-то темнелось. Подойдя осторожно поближе и наклонившись, Содорхи разглядел безмятежно спящего человека с большой монетой на цепочке вокруг шеи. Такие монеты выдавались освобождённым рабам. Это был, своего рода пропуск, как в городе, так и за его стенами. Содорхи пошарил в темноте рукою вокруг спящего. Так и есть! - Тростниковая корзина. Её тяжесть и поблёскивание содержимо¬го не оставляли сомнений - золото. А это ещё что? Кинжал?! Содорхи вновь улыбнулся, но уже невесело. Он сел на корточки, поигрывая одной рукой литыми безделушками.
    - Вставай, человек! - произнес он, наконец. - Вставай, а то, может случиться, никогда не встанешь.
    - А? Ой... Кто ты? - незнакомец судорожно задвигался.
    - Вставай, а то подойдут другие, - безмятежно-спокойно продолжал Содорхи. - К роднику и с наступлением темноты ходят.
    - А кто ты? И не взял ли ты моё золото? - всё ещё лёжа, не унимался тот.
    - Вставай, - распрямил колени Содорхи, давая понять, что дальнейший разговор не состоится.
    Затем он внезапно резко рванулся с места и заскочил за дерево, темным исполином нависавшее над родником. Послышался вопль и детские крики «Отпусти! Отпусти!». Быстрый топот прочь убегающих маленьких ног лишь ненадолго заглушил журчание родника.
    Тяжёлый, запотевший кувшин Содорхи аккуратно поставил в угол.
    - Ну, вот и вода! - заулыбался Арлассие. - Но что-то ты долго, я уже заволновался?
    - Учитель! - Содорхи шагнул навстречу. - Сколько раз ещё ты меня будешь испытывать?
    - Я тебя? Да что ты, сын мой. Я тебе давно доверяю, иначе бы я не посвятил тебя в такое.
    - Извини, учитель, но твоему младшему сыну, я сделал сейчас немного больно. А как мне было быть: мало ли кто там прячется!
    - Сделал больно... Если немного, то ему это не в первый раз, перетерпит. Тем более что заслужил: не умеет прятаться. - Арлассие медленно сел и враз посерьёзнел. - Действительно... испытывать уже больше не надо... А, ведь, это значит, что я скоро с тобой расстанусь. Да…
    - Сколько же ты заплатил тому человеку, что он отважился положить рядом с собой и золото, и кинжал, да ещё - при монете свободного раба!
    - Да нисколько… - помолчав, нехотя ответил жрец. - Просто он мне был должен. Рабу такое не доверишь: монета та - даже для тебя искушение…
    - За долги добровольно головой не расплачиваются. Он глупый человек. А, ещё скорее, нечестный: получишь ли ты ещё свое золото обратно.
    - Эх, Содорхи... - грустно протянул учитель. - Уже не я тебя, а ты меня учишь. То золото - его. А сам он подготовленный солдат, даже старший! Чего ему бояться?
    - Чего?!.. Точно, что мозги у него солдатские!
    Учитель грузно встал и подошёл к кувшину с родниковой водой. С наслаждением припав к узкому горлышку, он затем плеснул пригоршню себе в лицо и зажмурился:
    - Теперь ты понимаешь, почему наш выбор пал именно на тебя, - проговорил он, сдувая стекающие капли. - Разве можно тут кому-то доверить серьёзное? Тем более заповедь... А знаешь, сын мой, ещё тогда, когда я учил вас счёту, среди тех камушков - был один священный, и именно после твоих рук он становился теплее обычного.
    Содорхи искренне рассмеялся:
    - Уж неужели, учитель, я живее остальных?
    Арлассие выждал, когда в ученике погаснут эмоции…
    - Не внимательно порой ты слушаешь меня, сын мой. Разве в ладони обезьяны священный камень потеплеет? А кошки, живущие под сфинксом? - Ведь они приучены лежать именно над священными камнями. Но не теплеют от них камни! А, как известно, кошка - лучший пример живого тепла. Она же образец пусть и звериного, но благородного ра¬зума. Оказывается всего этого мало, сын мой. Камням нашим нужен чистый мозг, мозг человека, уже далеко отошедшего от зверя. Только тогда они и начинают проявлять себя, будто сами при этом, становятся живыми!… Пока же им суждено, чаще всего, спать; под их пушистым одеялом - всегда одинаково: и в жару, и ночью. А иначе бы случилось тоже, что и со священными камнями пирамид. Многовековые холод и зной, и нередкие молнии погасили тогда всё заповедное тепло... Теперь под поверхностью пирамид - песок. И ничто уже не укажет, где был простой камень, а где священный; всё смешалось с последним вздохом так и невостребованной людьми заповеди...
    - Учитель, но ведь никто и не мог их востребовать...
    - Ты меня перебиваешь, Содорхи! - Арлассие удивленно поднял на него брови. - Да, час пирамид так ещё и не настал. Но если бы мы не пришли в упадок, то сумели бы их сохранить. Да, сын мой, сумели бы. Теперь же, любая пирамида - всего лишь пантеон, куда, по привычке, относят фараонов, да жрецов, как их ближайших родственников. Попомни моё слово, Содорхи: через немного лет начнут строить новые пирамиды; то будет уже обыкновенный религиозный обряд...
    Содорхи знал, что когда учитель размышляет с ним вслух на эту тему, то обязательно перейдет на своё излюбленное.
    - Завидую я, сын мой, шумерам: те оказались удачливее...
    «Ну вот, угадал», - подумал Содорхи, улыбнувшись.
    - Шумеры дождались-таки своего часа: когда мы сюда пришли, их сфинкс уже был использован, - продолжал учитель, не замечая улыбки подопечного, - только вот - как они это делали? Этого, теперь уж, не узнать... Ну, ничего, сфинксу мы тоже нашли применение, его уже даже стали считать нашим творением.
    - Учитель! Можно я дальнейшее скажу за тебя, - Содорхи вероломно преступил этикет и заглаживал бестактность ослепительной улыбкой. - Дальше ты скажешь, что шумеры и египтяне никогда не знали друг о друге, что очень жаль; и что те, кто живут к востоку от устья и называющие себя шумерами, на самом деле лишь одичавшие кровосмешавшиеся потомки, которым там и место. А напоследок ты вновь спросишь меня, - кто такие - мотекве? - подразумевая, конечно, - не остатки ли мы настоящих шумеров? И вот я отвечаю вновь: я был слишком мал, чтобы быть посвященным хоть во что-то! И, кроме того, и я, и все мотекве – чёрные, также как и племена, живущие с нами, и не нужны там недогретые солнцем шумеры!
    Арлассие не выразил гнева, вид его скорее был по-детски обиженным.
    - На моём бы месте другой жрец… Эх, сын мой!
    - Прости учитель, - поторопился Содорхи и тихо добавил. - Но я сказал правду.
    Учитель подтянул к себе из угла перину, давая понять, что для него наступила ночь.
    - Сказал правду… - пробурчал он. – Под этим солнцем правду не говорят, а кричат; поскольку она допускается, только если ты - за толстой каменной стеной… Посмотрел бы на своё отражение и на чёрных южан: много ли общего? Даже на мавра–то не слишком похож… Чуть что – так он мотекве, однако ничего не помнит… Как будто голоса крови нет.
    Содорхи, склонившись, попятился к выходу. Спать ему ещё было рановато. Огромные костры у дворца фараона гоняли тени даже на соседних домах. Иногда издалека доносились крики. То ли там был очередной праздник, то ли опять изловили злодеев-богоотступников. В любом случае, светло было надолго. Кое-кто из рабов тоже вышли из хижин. И вот уже свой костёр возносит искры уснувшему Ра. И вот уже – новые истории. И вот уже обмен яствами: иногда – подаренными, а чаще – украденными у беспечного ротозея-хозяина.
    ...Минул сезон дождей, и вот Арлассие отправился на очередную встречу с фараоном, истинный смысл которых знали только двое. Недобро смотрел на учителя начальник охраны территории дворца. Вскормленный верховным жрецом – младшим братом Кунхиарута, он видел врага в каждом, кто приходит к фараону без согласия его повелителя. Избранный недавно, молодой верховный жрец сам не метил в фараоны; он чтил порядок и обычаи и искренне приносил жертвы Ра. Но вокруг быстро собрались слишком разные личности. И сколь ни уберегал совет жрецов его от коварных влияний, верховный всё же стал ощутимым противовесом Кунхиаруту. Арлассие спиной чувствовал сверлящий взгляд главного охранника и невольно ёжился: этот верный пёс порвёт любые цепи, если будет на то команда, и неведомо будет ему, что за зычным голосом верховного жреца скроется тихий старческий голосок кудесника-чудотворца, невесть из каких краёв взявшегося, и дешёвыми трюками без труда завоевавшего все атрофированные мозги… Да, туго сейчас наместнику бога.
    Молчаливые садоводы пропалывали клумбы, освобождая дорогу к небу новым, набравшимся влаги росткам. Арлассие шагнул к ним. Вот оно, лишнее подтверждение истин земли: все стебельки равны, все самостоятельные; они живы, но даже не думают склоняться перед титулованными особами… Но пройдёт время… У кого-то, под корешком, вода задержится подольше… И вот, среди цветов появляются свои жрецы. Они затеняют соседей, упиваясь золотом солнечных нитей… Блеск этого золота их и сожжёт… Но семена-то они успеют бросить. И именно эти семена потом прорастут первыми… Запоздалые ростки других – безжалостно прополют. Вот так каждый последующий цветок становится всё сильнее… А может нет? Ведь у людей-то такое не выходит. Любой корень, любой стебель – это всё из земли, мы же… Нет, надо верить, что в конце концов, всё образуется.
    Недовольные любопытством жреца, садоводы всё же не поднимали на него глаз, но Арлассие почему-то чувствовал себя неуютно. Так и есть! На узкой каменной ограде вокруг внутреннего двора стоял Кунхиарут и издалека смотрел на него. Судя по простоте одежды, он только что окончил очередную разминку. И вот, чуть позже, они оба уже были в том безлюдном, плохо убранном дворике.
    Обменявшись приветствиями, фараон с учителем, с виду бесцельно, за¬шагали вдоль стен. Неотложных дел пока не возникло, и приём наместником бога на сегодня не назначался. Тем не менее, в самом дворце сейчас многолюдно: там верховный жрец святым судом карает правопреступников. Арлассие в глазах Кунхиарута видел горькую обречённость, но и не таков был этот чистодушный фараон, чтобы просто так отдать власть, и бросить Египет в немытые лапы многопорочного старикашки-кудесника.
    - А думал ли ты, фараон, над тем, чьей, всё же, волею - столь малоопытный и наивный человек стал верховным жрецом?
    - Думал, - отрывисто ответил Кунхиарут. - Но я не могу того убрать. За ним - самые боеспособные воины. Он прославлен в боях.
    - ... А главное, в удачных грабежах после боев.
    На это фараон никак не отреагировал, но потом заговорил быстро:
    - С кудесником этот вояка, наверняка, как-то связан. Горластому же верховному - вряд ли додуматься, что его стараниями полетит сначала моя голова, и тут же, вслед за ней, и его самого. Вот поэтому я даю верховному жрецу полную свободу: окружившая его нечисть где-нибудь обязательно проявит себя, и это поможет ему прозреть. А вот тогда, вдвоём с ним, мы... - Кунхиарут даже изменился в лице, но потом, разжав кулаки, улыбнулся и переменил тему. - Как там твой тёмнокожий? Готов?
    - Да... Э-э... Готов, наверное.
    - Замену ему более не ищешь?
    - Не ищу... Но ведь уйдёт-то он не на север, а, почти наверняка на юг, к себе.
    - Ну и пусть, - тихо проговорил фараон.
    - Пусть?
    - Откуда мы с тобой знаем, где и что случится через века. Мы просто с тобой делаем, что должны: прячем для умных потомков уже не чтимую здесь заповедь, заповедь, которую теперь уже никто не может понять... А что из этого выйдет, стоит ли ломать голову? Может и впрямь, твой Содорхи - далёкий потомок настоящих шумеров, а ты, ведь, так веришь в голос крови.
    - На юге более дикие племена. Да и люди, что пойдут с ним, не смогут его там защитить: они сами будут слишком чужими среди ночеподобных тел! - учитель даже развёл руками. – Не понимаю, Кунхиарут, по-моему, ты теперь просто хочешь разбросать камни по свету, а ведь мы собирались их укрыть как можно надежнее.
    Фараон вяло покосился и ничего не возразил. Они подошли к нише в стене, где хранилось масло; хоть тут было и липко, зато совсем не жарко.
    - Понимаешь, друг мой Арлассие, - фараон прислонился к шершавой стене, - мы с тобой хотим предвидеть то, на что совсем не сможем повлиять. Вспомни, какова судьба древних табличек? Их нет, а ведь их так берегли! Да - что там таблички! У нас ничего не осталось по-настоящему ценного! Кроме камней, конечно…
    - Ну, золота-то у тебя много… - лукаво улыбнулся учитель.
    В ответ фараон тоже улыбнулся, но совсем грустно.
    - ... Потеряли мы всё потому, что излишне берегли, чем и привлекали ненасытное внимание всевозможных дикарей.
    - Нет, фараон, не только поэтому, - Арлассие и здесь оставался учителем. - Тогда, давно, мы сильно расплодились. Летали, строили, а ещё чаще развлекались. Знали многое… Многое, но далеко не всё. А самое нужное доставалось из глубин земли; по тем-то временам это было так просто… Нипочём тогда были любые дикари! Всемогущие предки не предвидели одного, - такого простого, даже по нынешним временам! Огромные каменоломни, которые находились на востоке, стали забирать воду, что поила почву под ногами… И вот теперь уже там – самый тёплый кусочек океана, а здесь неласковая пустыня, дневной жар и ночной холод, и лишь один кормилец - плодородный ил великой реки. Нашим голодным предкам ничего не оставалось как умножить собой ряды, как ты их назвал, всевозможных дикарей… С тех пор идут все сегодняшние беды. Мы - лишь жалкие остатки, обессилившие, всё растерявшие, уже совсем уязвимые…
    Фараон молчал, но глаза его выдавали неверие в такую историю своего народа. Тем не менее, он дослушал это ещё раз и собрался вернуться к более больному: к сегодняшнему дню, с его проходимцем-кудесником и заблудшим верховным жрецом.
    Кунхиарут открыл рот, собираясь что-то сказать, но вдруг... Прыжком леопарда он смел жреца с ног и этим свалил его в колодец с отстоями масла! Тут же три стрелы отлетели в глубь ниши, задев камень стены в том месте, где только что стоял фараон! Бестелесной молнией взметнулся Кунхиарут через кувшины в верхний угол ниши и застыл там, опёршись на невидимые выступы. Наверно, только лишь одни его зрачки выдвинулись из-за стены, ответно целясь в вероломных лучников. Похоже, те не успели спрятаться, а может, самонадеянно не сочли это нужным.
    Оглушённый падением Арлассие, наконец, оценил произошедшее; он боязливо поджал ноги, не решаясь выбраться из вязкой жижи. А фараон, будто хищная птица, вылетел уже из ниши, и звук от его прыжков тут же был подавлен визгливым свистом летящих стрел! К пению стрел добавились дальние крики стрелявших; но то не походило на клич победителей: неотвратимо мчащаяся на них груда мускулов, с нечеловеческой ловкостью отпрыгивающая от стрел, надвигалась карою самого Ра!
    За нишею всё стихло. Арлассие подполз к стене и осторожно выглянул, фараон стоял на ограде и смотрел наружу; даже отсюда было видно, как он тяжело дышит. Жрец, озираясь, поспешил к нему. Видимо заметив это, Кунхиарут резко обернулся и сделал несколько решительных знаков. Кому как не Арлассие было их понять: языку жестов он обучил пол-Египта. «Пора! Всё зависит от тебя. Время сверяй по моим действиям». Передал он это не зря: к нему уже подбегала наиболее верная охрана, и делиться секретами стало поздно.
    Как быть? Арлассие заморгал, лихорадочно соображая. После таких событий, ему, как жрецу, необходимо быть во дворце, при фараоне; но ведь было сказано: «пора», - это о Содорхи, об их замысле. Как же успеть всё подготовить? Случай-то, кажется, действительно подходящий, но вот…
    Учитель торопливо засеменил во дворец. А на всю территорию, вплоть до стены – будто налетела буря: то и дело сталкиваясь, бегали в суматохе воины; крики старших заглушали друг друга; кто-то проносился с озлобленным лицом, а некоторые, откровенно смеясь, на бегу переговаривались. Чьи-то руки сзади схватили Арлассие и сильно тряхнули, но тут же, бегло осмотрев, его отпустили… Из жрецов, в тронный зал учитель вошёл последним.
    В этот час там было совсем светло. Верховный жрец после прерванного суда ещё сидел на своем месте и нехотя снимал маску, поскольку сам фараон предстал перед ними с открытым лицом. Кунхиарут же, презрев показное величие, не поднялся на трон, а нервно ходил между жрецов и выглядел простолюдином, отчего многие стражники просто таращили на него глаза.
    - Вот она – дружба с кем попало! Шатается трон, шатается Египет, грязь летит на святыни… И повторяю: я слышал Ра!
    Арлассие стало ясно, что он застал лишь последние из гневных слов фараона. Ну а насчет Ра… Кажется и это понятно: трон укрепить тоже стоит попытаться. Все жрецы молчали потупившись. Лишь верховный смотрел поверх всех голов, - с таким взором либо думают, либо что-то скрывают… Донеслись крики, что, кажется, злоумышленников поймали. – Короткий взмах фараоновой ладони, и те, кому это полагалось, помчались выполнять приказание. Только это оказалось лишним. Запахло пальмовой смолой, и камень пола бесшумно ушёл вниз. Из тайного, хода радостно улыбаясь, выскочил начальник охраны, волоча за собой раскрытый мешок.
    - Мы нашли их, мы их поймали, о фараон! - затараторил главный охранник территории, то падая ниц, то воздевая руки. – В благодарение Ра! Его суд свершился!…Вот головы этих мерзких шакалов.
    Он ещё долго, взахлёб, говорил, не раз, при этом прося прощение за многословие. То и дело поднимая голову от пола, главный страж всегда косил глаза вверх, на не менявшего каменной позы, верховного жреца; лика фараона он, наверное, и не видел. А напрасно…
    Рука Кунхиарута медленно потянулась к одному из копий стражи… Мгновением вырвав древко чуть ли не с пальцами, фараон, тем же движением, с такой яростью метнул его в преклонённого лукавца, будто хотел этим уничтожить всю расплодившуюся нечисть сразу.
    Наконечник копья глухо стукнулся о камень за спиной несчастного. По жрецам прокатился ропот; наместник бога сам не может вершить такое! Резко встал на ноги и остановил взор на фараоне верховный жрец. Зашевелились стражники: кое-кто своему командиру был искренне предан, а порой и обязан. На несколько мгновений фараон словно застыл в последней позе, лишь в глазах его металось такое безысходное отчаяние, что не каждый бы осудил его, впервые преступившего многовековую заповедь, по которой наместник бога сам не может пролить чужой крови. Такими же глазами Кунхиарут обвёл всех двинувшихся с места охранников... Наверно, именно сейчас фараон выиграл всё сражение.
    - Я слышал Ра! - громко произнёс он, явно придя в себя. - Ра зовёт меня. Ра отпустит меня завтра, у стен главного храма.
    Что это означало на самом деле знали почти все жрецы, но вряд ли кто знал из нетитулованных. Кратким взмахом отказавшись от полога, Кунхиарут с наивысшей осанкой удалился в покои, отважно презрев то, что в его спину могла ещё пока сорваться и стрела. Многие смотрели на верховного жреца, сверху провожавшего фараона взглядом. Но встретиться глазами с верховным не пришлось: просто, медленно повернувшись, он опустил их ещё ниже…
    ...Домой Арлассие вошёл в конец запыхавшийся.
    - Ну, Содорхи, настал час! Пора.
    Тот сонно покосился на учителя:
    - Пора? Начинаем всех обманывать?…Мы умные, все дураки – как прекрасно!
    - Случай подвернулся, сын мой, - Арлассие уже привык к насмешкам бывшего ученика. – Фараон совершит чудо, ты станешь избранником Ра, и за тобой пойдут.
    - Отпустили бы меня – просто, одного. - Содорхи и не думал подниматься с перины. – А то разыгрываем обман… Неужели так и поверят все?
    Арлассие дотянулся до ближайшего кувшина и, как мог, запустил его в недоросля; недавний пример фараона шёл на пользу.
    - А ну, встань! - крикнул учитель, чуть не сорвав голос. – Встань перед жрецом! Чему я тебя учил?!
    Тот встал, отряхнулся и потупился. Но встал – с достоинством, а потупился скорее для виду.
    - Эта затея – только ради камней! Они – святыня! - распалялся Арлассие. – Они - это заповедь всем людям! И должны они быть - возле людей! Быть веками! - он перевёл дух и уже тише добавил. – А послушать тебя – эдак камни через год занесёт песком…
    Отдышавшись, учитель подошёл к Содорхи, поднял руки и притянул его шею к себе:
    - Пора, сын мой. Наше время уже идёт…
    ...Кромешная темнота. Обеими руками Содорхи сжимает камни, что дал ему учитель. Нельзя сказать о его сердце, как о чём-то неслышимом: оно стучит и отдаётся в висках. Прыгнуть в яму правосудия, где свирепый леопард уже издаёт голодный рык, со спокойным сердцем невозможно. Но Содорхи дал обвить себя кожаным ремнём и прыгнул.
    Перед падением ремень натянули, и юный заговорщик неслышно распрямил ноги на липкие глыбы. Почти тут же он, как кусок лепёшки, бросил один из камней в сторону глухих звериных возгласов. Давно уже слепой леопард засопел, обнюхивая то, что издало падающий звук, затем зачихал и, тоненько пискнув, зацарапал когтями дальнюю нишу ямы.
    Содорхи повеселел: значит прав учитель - нагретый человеком священный камень страшен для любого зверя. Но второй камень он всё же сжимал с не меньшим усердием, и работу начал почти одной рукой.
    Скользкая глыба на дне ямы не хотела поддаваться, юноша уже изрядно взмок. Неожиданно в его спину упёрлось что-то холодное. Быстро сообразив, Содорхи ухватил висящий бронзовый заступ и уже с ним набросился на плиту. Наконец, раздался долгожданный скрежет; тут же прогремел леопард, но выйти из своей ниши не решился. Надо было спешить, - маленький защитник лежащий между ними, скоро остынет. Содорхи сдвигал плиты строго так, как объяснял ему Арлассие. Яма в яме: внизу бесконечные каменоломни, прародина стен фараонова дворца. Теперь глубоко дышать не следует, там, внизу уже нет воздуха, там - другое, очень опасное. Снова об него стукнулось что-то увесистое. Ощетиненный пробитыми в него острыми наконечниками бочонок. Содорхи затолкнул его поукромнее и вытащил из него то, что лежало сверху: кусок мяса буйвола, пропитанного кровью с сонным настоем. Теперь главное - не промахнуться. Заставив зверя ещё раз подать голос, смельчак очень бережно подкинул ему яство. Раздались характерные звуки трапезы, и довольный Содорхи дёрнул рукой за ремень.
    ...С утра по городу ходила новость: фараон ушёл к богу, но к полудню обещал вернуться. Кто-то верил, кто-то усмехался. Однако стражники, которые разыскивали фараона по всему дворцу, заверяли, что тот бесследно исчез и, видимо, с огненным смерчем, поскольку остатки дыма кое-где чувствовались; уйти же через тайный ход, за такой короткий срок совсем без шума, и, обманув при этом прирождённых следопытов, было просто невозможно. И к главному храму потянулся народ - не каждый раз узнаешь о событиях на небесах из первых рук, да и услышать собственный голос фараона ещё не доводилось... А около храма уже стоял связанный Содорхи: несчастный; он вдруг заявил, - что тоже сюда послан богом и избран им вторым наместником; раскаяться бы глупцу, но - упорствует, видно жить невмоготу стало. Но он мало занимал собравшихся, все с вожделением смо¬трели на кудесника - тот раздавал всем желающим огонь: подаёшь ему пучок соломы, всего лишь чуть-чуть платишь, он возвращает тебе уже чудодейственный маленький факел, который горит так долго, что можно успеть зажечь очаг. ...А солнце - припекает; плохо обдумал Ра время для своего послания.
    Фараон стоял на потайной площадке крыши дворца и прижимал локтями парус. Время шло, а ветра совсем не было. Зря вылиты ушаты воды на отра-жатели солнечных лучей, парус лишь вяло тянулся к небу, совсем не набирая силы. Время посмеивалось над Кунхиарутом, но тот, с мрачным видом, терпеливо ждал.
    - Ну что, брат, не получается? - от неожиданности фараон резко обернулся и выпустил парус: тот плавно поплыл.
Это был главный жрец! Но прежде чем фараон что-то сообразил, неожиданный гость кинулся за уплывающей парусиной и поймал её в самой последней точке, где ещё можно было не сорваться с отвесной стены.
    Он возвращался к фараону, укоризненно улыбаясь; тот же глядел на него исподлобья.
    - Один - не справишься, брат мой. Держи! Начинай привязывать.
    Кунхиарут смотрел на младшего брата: что это, подвох? Но нет, верховный мягко обвязывает вокруг него ремни паруса, совсем как в детстве, когда они вместе учились древнему искусству парусной навигации.
    - А помнишь, ты, как старший, как-то оттрепал меня вот за такой узел? – главный, теперь, жрец ткнул в него ослабшей петлей. - Ошибки тут лишние.
    - Так я ещё... - виновато промямлил Кунхиарут, а потом крепко обнял, когда-то любимого, братишку. - Как же я рад, что ты прозрел...
    - Ра всё расставил по своим местам. Я - в него верю... В отличие от тебя, - и он вновь улыбнулся той своей улыбкой, которая была свойственна только ему, и за которую Кунхиарут всё детство выделял его среди других братьев и сверстников.
    Теперь всё было готово. Фараон ещё раз смазал зажигающие пластины.
    - Ну что, братишка, давай свой ветер. Успей только вовремя всё закрыть.
    - Успею, Кунхиарут. Не ошибись. И - пусть поможет тебе бог!
    Верховный жрец юркнул в тайный ход. Совсем скоро бесконечная вереница ходов и подземелий была открыта друг в друга. Открылся и подземный выход. Сильнейший поток воздуха рванул подготовленный парус!…Уже в воздухе фараон зажёг огонь.
    Он удачно пролетел над территорией дворца, но потом поток воздуха стал поднимать его вверх. Медлить было нельзя: малейшее сомнение у толпы - и рухнут не только устои, но и затеянное им дело. И он поджёг сам парус... Сила горящих крыльев стала ослабевать. Кунхиарут соколом шёл вниз под восторженные крики людей у главного храма. Рванув вниз края несгоревшей парусины, он всё же ослабил силу падения, но от боли в разбитых стопах он как бы даже потерял зрение.
    Фараон стоял не шелохнувшись, накрытый шалашом безжалостного огня. К счастью, у жрецов хватило проворности освободить его из плена пожара, оттащив всю горящую материю. И Кунхиарут медленно воздел руки к небу:
    - До новой встречи, всемогущий Ра! - возможно, в первый раз, он действительно в него поверил.
    Фараона подхватили и, с почётом, усадили на трон. Это было кстати, обожжённый, с раздробленными стопами он с большим трудом удерживал в себе сознание. Его состояние понимали и жрецы. Поэтому они дружно организовали массовую хвалебную молитву великому всевышнему. Кунхиаруту же, тем временем, подсунули под ноги подушку, а самого его накрыли тяжёлой шалью: всё это было пропитано животворным зельем - ведь фараону сегодня надо было говорить самому.
    Молитва кончилась. Фараон собрал всю волю.
    - Всемогущий Ра... Он любит всех нас! Меня он встретил добром! В этот сезон у нас будет хороший урожай! А враги, что посягнут на нас, с небесной помощью будут безжалостно разбиты!..
    Стараясь не выдавать слабости, он глотал наполнявшую его горло кровь, выдавая это за глубокомысленные паузы. Но красноречия оратора сегодня ему было взять негде. ...Он перешёл к главному, заметив к тому же, что жрец-хранитель подобрался к нему ближе всех.
    - Отпустив меня... на землю людей... Ра посвятил меня в откровение! Ра, во имя благих целей... избрал среди нас и второго своего наместника!
По толпе прошёл гул. Многие посмотрели на связанного Содорхи.
    - ... По велению Ра, в Египте его наместником остаюсь я! Второй же наместник... и присягнувшие ему на верность... пойдут на новые земли... где будут славно господствовать над стихиями… опираясь на божественное покровительство! Кто он, второй наместник... сейчас своим знаком - укажет сам Ра!
    Всё. Слово к народу закончено. На потерявшего сознание фараона Арлассие быстро накинул его маску. После этого жрец-хранитель повернулся к собравшимся и, как мог, крикнул:
    - Так испытаем же того, кто сегодня уже заявил об этом!
    Но силы голоса у немолодого учителя явно не хватило. Выручил его жрец позначительнее: в отсутствии здесь верховного, тот вышел вперёд и сотряс стены главного храма фразой Арлассие, указав при этом рукой на Содорхи. Он и не знал, как же он помог Кунхиаруту и учителю! Ведь почти тут же раздался бас военноначальника, того, который, сплотившись с кудесником, так или иначе, уже довёл трон фараона до шаткого состояния:
    - Но ведь уже весь народ знает нового наместника! Вот же он, рядом со мной! Несчастный начальник охраны, будь он жив сегодня, сказал бы это раньше меня! ...А ещё все мы, весь народ хотим видеть главного жреца. Где он?! Без него, мы здесь никому не верим! - и он взмахнул копьем вокруг себя и стоявшего рядом кудесника, чуть было не задев успевших закрыться щитами его же воинов.
    Но гула одобрения не последовало; так - лёгкий шорох в толпе. Кудесник толкнул вояку, и что-то шепнул ему на ухо. После этого военноначальник подошёл к жрецам и довольно развязано спросил:
    - А как это мы голос Ра распознаем-то? А? Что скажете?
    Стоящий первым жрец надменно поднял голову и сделал шаг мимо него:
    - Заявивший о своём слиянии с богом должен последовать законам Египта: наместник Ра - фараон и это устоялось веками; любой другой, если он считает себя также наместником, должен пройти через яму правосудия! Ра - вразумит леопарда, и тот не тронет наместника!
    Военноначальник, расхохотавшись, вернулся к своим.
    - Пусть, пусть! - продолжал он хохотать, обнимая за плечи кудесника, - мы уступаем дорогу чёрному рабу! А о нашем избрании... Ра укажет другим способом...
    Даже набедренник Содорхи был обыскан. Его подтолкнули к яме.
    - Его надо развязать! - Крикнул жрец, - ведь он может быть и наместником. И разозлите леопарда! А то, что-то зверя не слышно.
    Видя, что стражники направились к яме с факелом, Арлассие замахал руками и быстро объяснил жрецам: зверь, мол, привык к темноте, а огня он испугается, потеряет аппетит, какое уж тут правосудие!
    Своих рабов - не всегда жалели: никто не высказал учителю недоумения, стражников вовремя остановили, и те, острым шестом стали колоть темноту. Наконец раздался глухой рев хищника. «Проснулся, наконец», - мелькнуло у Арлассие...
    Содорхи помнил свои бесконечные упражнения на точность прыжка. Но теперь… Он стоял под навесом, на самом краю ямы. Назад уже пути не было! Он принял горделивую осанку и слегка оглянулся назад. Там все хотели его крови. Но нет, не все, на него смотрел и его учитель!…Прыжок.
    Едва коснувшись дна, он ухватился за ощетиненный штырями бочонок. Сор-вав циновку, Содорхи стал кидать куски мяса на голос леопарда, звук их падения раздавался внизу в раскрытой им потайной яме. Рычание стало уходить также вниз.
    -...Шелест примятой лапами, подземной насыпи: зверь спускался всё ниже за готовым угощением. …И наступила тишина; вернее движение насыпи было ещё слышно, но это - не от лап, это уже от самого леопарда! Содорхи, ликуя, вновь полез в бочонок и с самого дна достал, мокрую от крови кусков мяса, сложенную пятнистую шкуру. Теперь - вверх! Подземный газ сюда всё же поднялся, и новый наместник бога стал испытывать тошноту. Заученными движениями он наступал на небольшие выступы и проползал всё выше. Жаркий воздух дыхнул в лицо за краем ямы правосудия, но он показался Содорхи удивительно свежим и чистым!
    Даже скучавшие в толпе издали возглас изумления! Из ямы правосудия вышел сам леопард! Вслед за жрецами многие обратились к небу. Вот он, знак божий! Теперь те, кому жизнь нерадостна, могут идти на другие земли с новым наместником. Войны копьями с трудом сдерживали рвущихся пасть перед юношей, всего за полсотни дыханий разорвавшего лютого хищника. Лишь в стане кудесника царили кривые улыбки.
    Выслушав о чём-то своего престарелого вдохновителя, военноначальник грозно взмахнул оружием:
- Наш кудесник способен на настоящие чудеса! - его голос, обращённый к жрецам, перекрыл рокот всей толпы, - а ваши жалкие уловки, они... Сейчас всё узнаем! Факел мне!
    В дрогнувшем было сердце Арлассие, при последнем выкрике вновь затеплилась надежда...
    Военноначальник, схватив на лету факел, и почему-то хохоча, лихо помчался к яме правосудия. Подкинув вверх каждой рукой копье и факел, он молодецки поймал их и грозно обернулся на жрецов. Затем он вновь захохотал и прыгнул вниз...
    Грохот и землетрясение! Невиданный взрыв подбросил каменный навес над ямой, а затем поглотил его. Почти все пали на землю и забились в мольбах к Ра о помиловании за грех усомнившегося... И бог простил всех!
    Грохот и удары земли не повторялись. Лишь едкий дым взвился над развороченной ямой правосудия и величественно поплыл у всех над головами.
От сотрясения пришёл в сознание и фараон, но он ничего не мог понять и решил, что бредит в горячке. Лишь когда Арлассие подполз к нему и шепнул: «Нам всё удалось, фараон!», он поверил в бытие. Тогда же Кунхиарут увидел и фигуру кудесника, на осле, в одиночестве удалявшегося к воротам из города.
    ...Дни потянулись медленно. Подготовка к великому исходу затягивалась. Желающих пойти на новые земли оказалось многовато, могущество Египта грозило ослабнуть. Верховный жрец огласил указ фараона о вознаграждении каждого, в семье которого народится мальчик. А сам фараон с тех пор нигде не появлялся. Лишь за день до, наконец-то, назначенного исхода, Арлассие привёл нового наместника в покои Кунхиарута. Целый день Содорхи с почтением слушал наставления - об искусстве наведения порядка в толпе. Не всё он понял, а многое для себя не принял, но горькая мысль о том, что памятный, столь триумфальный, полёт фараона стал его последним, казалась чувством истины.
    Во дворце же самый известный злато-умелец передал новому наместнику его долю священных камней: он всё же выполнил трудный заказ Содорхи - на каждом куске кварца стоял новый иероглиф «Арлассие». Раньше такого иероглифа не было, теперь же: и учитель будет ставить его под своими наставлениями; и священные камни, после нагрева в ладони, будут высвечивать это имя. Обо всём этом настоял Содорхи, отдавая дань, теперь уже могущественного своего почтения, доброму учителю, а заодно и не надеясь, что в хаосе неведомых дорог он отличит обронённую реликвию от её неодухотворённых придорожных собратьев.
    ... Под торжественный звук барабанов победы, Содорхи отчалил от берега. Гребцы устанут не скоро, они плывут - по течению, на север, и зря сомневались в смуглом рабе его наставники! Нет, не глуп этот бывший раб. Смотрит он, как бы прощаясь, в противоположную сторону реки, но туда дороги ему уже нет... Вот по берегу потянулись и его обозы. Голые детишки подданных нового наместника, радуясь больше всех, опере¬жают даже гужевой скот. Всё. Это начало новой жизни. Но только один из уходящих, знает истинный смысл этой миссии. Хотя и он не всё знает до конца... Всё дальше оставленный берег. Маска птицы на неподвижном грузном человеке, что стоит там, всё время повёрнута в сторону Содорхи. Но последнему встретиться с ним взглядом, то и дело мешают вновь испечённые приближённые. Как их оттолкнёшь? Это не дальновидно… А фигура на берегу - всё меньше и меньше. Прощай рабство, прощай и тёплый дом учителя!
    - А скажи, друг мой, - остановил Содорхи того, кто оказался ближе, - на щеке сфинкса, что остался там, была каменная слеза?
    - Что ты, повелитель, - удивился тот, - у сфинкса лицо чистое, святое! Там нет слезы.
    - Правда? - чуть поднял брови тёмнокожий наместник и вновь вгляделся в уже крошечную фигуру. - А может быть на сфинксе - маска? А под ней-то - никто и не смотрел... 

                Семь тысяч пятьсот пять лет назад

    Комета вошла в зону Солнечного ветра. Переселенцы потянулись к квазирадарам, неумело подпрыгивая в своих ступах. Они волновались. Что-то их ждёт на этой далёкой звезде. Не станет ли им мачехой планета, где уже есть свой разум и где протуберанцы пояса бурь то и дело хозяйничают даже на поверхности, успешно поражая наиболее тонкие мозговые процессы. Разводящий регистрировал беспокойство невольных пилигримов с грустным со-чувствием. «Что ж поделать - не успели... Ничего не успели, ни найти подходящие планеты, ни подвести энергию к их гаснущему светилу, ни притянуть вовремя комету. Да и самому мне суждено ли возвратиться на место?…»
    Отрезанный в спешке и неудачно Разводящий ёжился, чувствуя нарастание солнечной радиации: «А ведь пора тех бедолаг и с Марса забирать... Вопрос ещё - как? Да и пока это, я комету разверну... Уж очень там биопроцессы скоротечны. Агрессивный кислород - никуда не денешься».
    Разводящий ещё раз просчитал грядущие временные затраты. «Нет, назад добраться не удастся... Останусь на ядре холодной горой кварца. Когда-нибудь, да найдут, возродят... Этим малышам всё равно хуже. Пока я до Марса дойду, там поколения сменятся. ...А уж на Земле-то... Там благодать только для животных, а разум вон сколько развивается. И это несмотря на то, что мы такой большой спутник к планете подогнали... Нет, неудачно всё. И Луна эта, считай, зря пропала. Что ж, будем работать с тем, что имеем, а когда найдём что-то получше тогда вновь переселим. А пока им придётся только терпеть и крепиться. Надо только постараться там с тёплым течением, чтобы хоть в этом было без помарок…»
    Медленно текло холодное время глубокого космоса. Медленно пересекались и орбиты космических тел, удерживаемых Солнцем. «Какие-то осколки, возможно чужие; просто - попали в притяжение. А это - целая планета, и тоже явно не своя, огромный астероид, усевшийся на постоянную гелеоорбиту…. Наконец – родные планеты пошли. Всё правильно, сначала – легковесные гиганты, их здесь четыре. Вот они, будущие ядра комет… А это что? Один спутник Солнца уже почувствовал себя кометой? Начал испаряться? Кольца-то тогда откуда?…» Переселенцы задавали вопросы Разводящему: только он здесь владел достаточной информацией об их новом доме и прилегающих окрестностях. «Нет, - ответил он им – просто спутнику Сатурна не повезло. В него, в такой же кусок неплотного льда, врезался астероид и этим размазал бывший спутник по орбите. А потоки космической пыли, оседая на осколках и меняя их массу, помогли им разбежаться по всей замкнутой траектории. Через многие… Словом, когда-нибудь эти ледяные кольца найдут себе свою дорогу и покинут орбиту большого брата. Уже сейчас они, как бы, расширяются: это более дальние глыбы постепенно уходят из притяжения Сатурна».
    Курс кометы пришлось немного изменить – хоть и лёгкие эти околосолнечные гиганты, но коварно цепкие. Чему удивляться? Сама звезда эта достаточно странная, скорее исключение, чем закономерность этого далёкого участка космоса. Не исключено, что сверхновая, что породила всё это, взорвалась до наступления критического давления. А это, как известно, чревато разными непорядками.
    От грустных своих мыслей Разводящий вздохнул. Вздохнул по-своему. Переселенцы, вздрогнув, уставились на него. Он перевёл их внимание: «Вон вдали – последняя крупная планета здесь. Юпитер – самый крупный, но и самый рыхлый. Если он затянет к себе комету, то уж больше не отдаст. А в самом центре у него – уже кремний. Так что следующие планеты уже будут вам роднее».
    - А что, кремний действительно такой особенный элемент вещества? - перебил его один из переселенцев. – Почему именно его вы так широко используете?
    Чудные они всё-таки. Ну что вот ему ответишь? «Нет, конечно. Кремний, он - как и все. То есть равный среди равных. Просто вам он ближе. Вы же все, начиная с далёких предков, родились на планетах, где этого элемента в избытке. Вот мы и активизируем именно кремний, когда существуем рядом с вами. А как ещё иначе? Должны же мы вас видеть, а вы нас слышать. Деление вещества на элементы - это относите¬льно и условно, важно это только для вас».
    Комета уже пересекала орбиту так и не сформировавшейся планеты. Ещё вернее, комета прошла её гелиоцентрическое расстояние, никаких осколков, а тем более астероидов увидеть не удалось. Ну, вот она - сфера кремния! Злое Солнце немедленно впилось радиацией в кристаллы Разводящего. Тот спокойно усилил их структуру. Он не боялся; в сраже¬нии с этой звездой ему уготована лишь одна роль - ведь он управляет собой, а против него всего-навсего пожар, пожар - после взрыва, сокрушительного, но такого естественного в космической природе.
    Видя, что Разводящий какой-то не такой, переселенцы робко осведомились, не нужна ли помощь? Помощь от них! Если бы он мог, он бы рассмеялся. Но всё равно спасибо. Остаться бы вам такими, обогревшись у этой звезды...
    - Вот ты говорил, что хоть кремний, хоть другие структурные элементы Мира - на самом деле все едины, - прищурился один из переселенцев, - а мучаешься, попав в зону образования кремния, а это притом, что сам ты куда более нас состоишь из этого элемента.
    «Вот беда с их учёными», - подумал разводящий. «Пусть учатся, это прекрасно, хуже, когда, познав азы, они уже считают себя умными». Возможно, если бы он был - как они, он бы проявил раздражение, но в его разъяснении прозвучала лишь грусть. «Основа вещества - его молекулы, и они - разные. А те кирпичики, из которых они состоят, уже куда однообразнее. А уж если заглянуть ещё глубже... Заглянуть вам туда всегда будет тяжело, вы там заблудитесь. Но всё же если загляните, возможно, узнаете некоторые свойства, но, по свойственной вам горячке, выдадите это за окончательную истину. А ведь дело в том, под какое именно излучение попадает частичка-основа… А излучений этих столько, сколько у вас лиц...»
    - Значит, если ты останешься здесь надолго, то постепенно превратишься из кварца в чистый кремний?
    «И это - не совсем так. Но твой вывод уже положителен. Не забывай только о времени: при нормально идущей радиации вы ничего не успеете заметить». После паузы Разводящий спохватился: «...к сожалению!»
    - А что же тогда здесь с нами будет? - не унимался дотошный переселенец. - Ты - камень, и то тебе здесь опасно... Куда же нам!
    «Ваша мягкотелость, порой, благо. Да ты ответ на свою реплику знаешь и сам. Просто хочешь вытянуть из меня то, чего тебе не постичь». Разводящему не понравилось даже это лёгонькое коварство. Чтобы прекратить диалог, он обратится уже ко всем: «Вон, уже ваша планета. Нет, не Земля. Не признали, значит, планету с собратьями, переселёнными ранее... Ясно, что не видели. Но бывает и чутьё. Теперь вам предстоит встретиться: не замерзать же им там".
    - Почему их не забрать прямо сейчас?
    «А вы что, все поместитесь на этой комете?»
    - Забери, хотя бы, некоторых. Нам небезынтересно - что ожидается. И уже при высадке что-то может пригодиться.
    Фактически они хотели от разводящего его лишних усилий, источник которых не был неистощимым. Некоторое время тот оставался каменным во всех отношениях. Но, поравнявшись с Марсом, комета неожиданно изменила курс и пошла на сближение.
    - Всё же передумал?
    «...Пусть будет так. Вами движет любопытство, моим же поступком движет...»
    - Сочувствие?
    «...Нет. Сомнение…»
    В чём это сомнение, никто из переселенцев спросить не осмелился. Уже достаточно того, что оно есть, хоть и где-то. Все приумолкли.
    А комета выходила на орбиту Марса. «Подойдите к приборам, вы же зрячие. Подсказывайте мне. Найдите, в первую очередь, пирамиды». Разводящий не спешил подставлять свои кристаллы безумству радиации. Пусть сначала переселенцы пошлют сигнал и получат ответ о готовности к подъёму. Пока он внимательно ощупывал верхнюю границу атмосферы, уточняя её особенности.
    Ну, вот сигнал с Марса, наконец, получен. Они, там, будут готовы к первому подъёму на следующем витке кометы. «Нерасторопные». Разводящий ещё что-то пробурчал, но переселенцы этого не поняли - приборы общения не выдали на этот раз законченной мысли. Испарения кометы струйками потянулись к запаснику: ясно, кварцевая гора решила на досуге подкрепить свои силы. А Разводящий так и промолчал в течение всего облёта планеты.
    - Входим в сектор охвата пирамид.
    «Я это чувствую». Переселенцы присели в своих ступах, наступило время Разводящему развернуться во всю мощь.
    ... Разводящий глубоко вздохнул, сотрясая чуть ли не всю поверхность кометы и заставляя ближайших переселенцев максимально согнуться. Первые куски кварца метеоритами полетели к магнитным полюсам Марса. Шлейф искрящейся пыли глухим ударом вырвался наружу, стрелой пронзая атмосферу и, словно лучом, очерчивая прямую до вершины крупной Марсианской пирамиды. В считанные мгновения кремний в стенах пирамиды был активизирован. Поток холодных четырехполюсных частиц поляризовал на своем пути гравитоны, угоняя их в самый центр планеты. Коридор неве¬сомости засверкал золотистыми точками от кометы до самого основания пирамиды. Увлекаемая ввысь столбом уходящей атмосферы, а затем и притяжением кометы, первая ладья причалила к приёмной площадке. Погасло холодно-плазменное окаймление, и первые невольные марсиане ступили на комету. Но их было всего... двое. Переселенцы впились в них глазами – что стало с их соплеменниками?! Суженные глаза, песчаного цвета кожа, короткие, совершенно прямые волосы... Да они ли это? Прилетевшие заговорили. Но... какая странная речь! Она была совсем непонятна другим переселенцам! «Они упрекают всех нас, что за ними так долго не прилетали. И я ду¬маю, что они правы ...ещё они говорят, что со времени их высадки на Марс у них там прошло... прошло... прошли поколения, и язык изменился. Там - сильные ветры и говорить легче по-другому».
    Редчайший случай: Разводящий покривил душой и не перевёл переселенцам всего, что понял. «Сотни поколений!» - сокрушался он про себя. – «И здесь мы ошиблись. Наверняка, в дикой природе, под светом такой звезды, цивилизация себя утратила. А ещё могла и развиться в другом направлении. И эта беда - с нашей помощью...» Чтобы не делать подозрительной паузы, Разводящий поспешил с новым переводом: «Скоро сюда причалят ещё две ладьи, и там уже будет достаточно много ваших собратьев. Но все марсиане не прибудут, их численность с момента высадки на планету сильно возросла, и многие уже не хотят её покидать несмотря ни на что».
    И в этот раз Разводящий слукавил. Он не перевёл, что покрытие многих пирамид пришло в негодность и оттуда нельзя никуда перелететь, что часть марсиан просто одичала и их уже не интересует собственное будущее. Нельзя было переводить это переселенцам, поскольку их ждало минимум - тоже, максимум - перерождение и уход в сторону от основ классических цивилизаций. «Впрочем, над этой Землёй мы уже поработали. Если довести начатое до конца, многое потом будет легко поправить». И у Разводящего зародилась мысль, не входившая в его задачу. Но он не стал её пока анализировать: надо было принять согласных вновь переселиться и, без недоразумений, разместить их на другой стороне кометы.
    Все прибывшие с Марса также отличались внешне от своих бывших соплеменников. Вот так из одного народа образовалось два. Но у них было общее будущее и для всех - чрезвычайно короткая жизнь. Одни об этом знают и уже считают такое нормой, для других это будет ударом. Совсем скоро недобрым словом помянут тех, кто принял решение о заселении планет вокруг Солнца... «Но мы не всемогущи. Как у нас могли предусмотреть такое заранее?», - с досадой думал Разводящий, направляя потяжелевшую комету к конечной цели.
    Вот и орбита. «А красивая эта планета. Многоцветная. Наша работа. До этого, надо полагать, она была буро-белой: выжжено-бурой с освещенной стороны, и ледниково-белой с теневой. Теперь от ледника там только небольшой океан с непостоянной корочкой льда. Противится природа Земли неестественному для неё». - Разводящий перебирал в себе справочные данные. Нет, передавать всего этого новоиспеченным землянам он не будет, эта информация будет только отвлекать их от решения реальных проблем.
    - Скажи Разводящий, надёжно ли всё то, что вы проделали с этой планетой? Зачем ей такой большой спутник? По-моему он должен вот-вот упасть, - к приборам общения вновь подошёл переселенец-учёный.
    «Спутник не упадёт. Он намного старше Солнца, и внутри давно остыл. В связи с этим, полупустой, он не обладает кажущейся массой, а, следовательно, и гравитацией».
    - И он уже совсем без атмосферы?
    «Уже давно. Атмосферу, Луне просто нечему выделять: там всё давно остыло. Но даже мёртвая планета, нашими стараниями, теперь помогает жизни - на другой. Земля - планета со смещённым центром тяжести, как и большинство других. Луна же удерживает ось вращения соседки на одном месте. И теперь на Земле - равномерная освещённость, равномерный прогрев атмосферы, нет губительных ветров...»
    - Зачем такой парник - около пояса бурь, - учёный скорее произнёс это, чем спросил.
    Поэтому Разводящий ему и не ответил, а про себя подумал: «Не хотел тяготить этих несчастных необязательными сведениями, а оказывается их - и не удивишь».
    Чувствуя, что учёный не считает разговор оконченным, он спросил: «Про главное тёплое течение Вы знаете?»
    - На Земле? Там тёплый океанский поток не даёт вновь зародиться леднику. А как вы это сделали?.. Видимо, пробили дно океана монолитом, по которому тепло земных недр передаётся воде.
    «Именно так. Беда только, что это недолговечно. Монолитные стержни из-за разницы температур трескаются, и их теплопроводность падает».
    - И когда вы их сможете заменить?
    «Если бы я смог вернуться к себе, то новые стержни отправились бы сюда при первом же случае». Следующую фразу Разводящий сообщил словно виновато: «Сами-то мы недвижны… Поэтому - при первом случае».
    - А я правильно тебя понял? Ты не сможешь вернуться?!
    «Не рассчитали…Спешка, сами всё помните».
    - Но для тебя это ещё не трагедия: вас же возрождают… почти всегда...
    «Конечно, я на это надеюсь!» Разводящий, тем временем, уже прощупывал атмосферу Земли, поскольку комета уже вышла на её орбиту. «А скажите, мы с Вами разговариваем на равных?».
    -…? …Вряд ли. Хотя ты ко мне и на «вы», а я – как принято здесь…- учёный развел руками. – Мы от тебя зависим, а ты от нас – нет.
    «Я ещё не решил, но, скорее всего, мне предстоит быть зависимым от вас... А, впрочем, что тут решать... Я вам помогу до конца, а вы уж, тог¬да, не подведите!»
    - Что-то я не припомню, чтобы ваши - шутили.
    «Я поэтому и спросил - на равных ли мы? Я сам монолит, и пойду туда, обеспечивать вам тёплое течение. А вы... А вы уж обеспечьте приём сигнала от наших, когда они будут меня искать. Иначе, сквозь толщи радиации, атмосферы, воды... Им самим просто будет не отличить то, что когда-то было живым кварцем».
    Учёный молчал: до конца верить или нет? Но не верить было невозможно.
    - Тяжёлая миссия. Ведь, то, что скоро для вас, для нас - почти бесконечность. Как я могу ручаться за другие поколения!
    «Вы и это понимаете...»
    - Что «это»? То - что всю оставшуюся жизнь мы уже проведём только здесь? Конечно же, об этом почти все знают...
    «Если бы данная планета была точь-в-точь как ваша родная, то продолжительность жизни на ней была бы достаточной для встречи наших...»
- Не будь без вины виноватым. Я-то уж знаю: никакого другого выхода просто не было... Уверен, я смогу объяснить всё это тем, кто вдруг усомнится.
Комета кружила почти совсем над атмосферой. Переселенцы видели, как приходят в смятение облака, как меняет свой цвет на белый поверхность океанов, очерчивая маршрут небесной гостьи. Пора. Не следует начинать жизнь на Земле с бед, принесённых с собою.
    Разводящий почувствовал, что все переселенцы уже вокруг него.
    «Я знаю, что нам - пора. Нам - потому, что я тоже, вместе с вами останусь на Земле. Мне всё равно, где временно угаснуть, но здесь я принесу вам пользу: находясь под толщей океана, я надолго обеспечу тёплое течение, без которого на севере разрастётся ледник, центр тяжести Земли вновь сместится, и Луна уже не удержит её оси вращения. Словом, мой кварцевый монолит нужен здесь, чтобы Земля, как и раньше, не повернулась бы к Солнцу только одной, южной стороной, перестав быть пригодной для жизни. Вы меня понимаете? Если нет, то вам всё объяснит один из ваших учёных». Разводящий выбросил в толпу целую груду маленьких кусочков кварца.
    «А это вам заповедь. Для того чтобы переселить вас на более подходящую планету, где жизнь ваших потомков вновь станет продолжительной, или хотя бы для того, чтобы заменить меня в источнике тёплого течения, поскольку и мой монолит не вечен, вам надо помочь моим собратьям отыскать меня. Эти кусочки, что я выбросил, уже не живой кварц; но возьмите их в свои, живые руки… Чувствуете тепло? А мои собратья почувствуют это даже из-за атмосферы... Иначе никак нельзя. Где мы сейчас именно, на моей планете этого не знают, но когда поймут, что я не вернулся - отправятся по маршруту. Камни сами вас предупредят, что минута встречи приближается. И когда, хоть один камень улетит из ваших рук к собратьям, то они уже поймут всё, что надо. Поднимут и возродят меня, с моей помощью почувствуют вас, если необходимо помогут отремонтировать пирамиды и подъёмные ладьи… Всё! На Земле из-за нашей кометы - невиданные бури, коренные земляне, наверняка нас проклинают… Это мои последние слова. Не забывайте: теперь всё в ваших руках!»
    Первая ладья отправилась к Земле лишь с небольшой группой переселенцев, бывших марсиан - как самых смелых. Кажется, всё выйдет удачно; приземление будет на плато между двумя земными океанами. А вот следующую ладью можно будет отправить только на другой континент: маршрут кометы вдоль экватора позволял только это.
    Во вторую ладью с трудом вместились все те, кто не был на Марсе. Такое разделение, может, и к лучшему: ведь они теперь друг друга не понимают. Место для посадки, на сей раз, выбиралось долго: безжизненный север Африки производил удручающее впечатление. И только когда под кометой появился третий, самый маленький океан выбора уже не стало, вторая ладья спешно ушла вниз.
    Дальше по маршруту кометы только водная гладь, да гуща лесов некрупных участков суши. Оставшиеся переселенцы-марсиане, в связи с этим, попросили Разводящего в последний раз изменить курс кометы. И полёт пошёл уже чуть на север... Последняя ладья ушла на приземление уже к самому берегу великого земного океана. Прошло ли всё удачно, или же ладья попала в губительную для переселенцев воду, Разводящий уже узнать не мог: зрячих на комете теперь не было.     *
    Он прощупал атмосферу в очередной раз. Нет, источник тёплого течения придётся искать уже только там, в вязких глубинах этого надземного газа. Собрав все силы он отдернулся от опустевшей кометы. Но прежде чем нырнуть в бездну атмосферы, он бросил назад, на ядро, два обломка с сильнейшей кристаллической структурой. - Через короткое время они разогреют комету настолько, что та начнет распадаться и её встреча с Землей практически не состоится... Разводящий, как мог, сжался, и нырнул. Источник тёплого течения он, наверняка, найдёт. А потом ему останется только перевести всю свою энергию в связи кристаллов, и совершить последний прыжок сквозь толщу воды и придонных отложений. В этом его миссия. Это - предназначение...

                ЭПИЛОГ

                *            *            *

    Всё племя в страхе ожидало темноты. Мало кто уже верил, что старания колдунов на этот раз отпугнут от неба незваную гостью, уже принёсшую столько бед. Размётаны ветром хижины, потоками грязи смыт урожай. Об охоте не было и речи, - к тем животным, которые не успели умчаться от стихии, всё равно было не пройти. Но, на этот раз, ночь запаздывала. Солнце давно зашло, а звёзды лишь с трудом угадывались в малых просветах среди беснующихся туч. Не показывалось пока и серебристое чудище; его ждали, как и положено прикрывшись пальмовыми ветвями и выставив вверх копья; но пока - тщетно. Может, всё же духи предков смилостивились? Если просьбы колдунов оказались услышаны, то они спрячут комету, а если нет, то она сейчас вновь проползёт по небу, наслаждаясь всё новыми неисчислимыми бедами.
    ...Чудо! Сначала самый зоркий из людей, а потом и остальные разглядели, что половина звёзд неба собралась прямо над ними и, вспыхивая, приветствуют раскаявшихся грешников. Так вот почему запаздывала ночь! - Звёзды, собравшись, заменили солнце! И ветер, кажется, стал утихать... Но, всё же, что это и откуда – лучше спросить старого Мотекве. Пусть растолкует: к добру ли, нет ли? Уж он-то всё знает!
    Через час вождь с колдунами вернулись озадаченные. Мудрый Мотекве сказал, что духи предков нас пока простили, не то, что прибрежных людей, которых съели невиданные доселе волны. Но теперь на землю спустились и будут жить на ней бледные черти. И чем больше мы будем грешить, тем больше эти порождения кометы будут плодиться и в назначенный час легко всех погубят. И хотя Мотекве слеп и уже давно не ходит, в верности его слов никто не сомневался, тот всегда говорил истину. Вот только как это, жить и не грешить, Мотекве не объяснил. Мудр Мотекве, вот только не всегда говорит то, что знает…
    А скопление вспыхивающих звёзд бледнело и уплывало на восток, уступая место теперь уже совсем не страшной ночи.